Текст книги "Владычица магии"

Моргейна отвернулась: к ним спешила группа молодых людей – светлокудрый, сероглазый Артур, хрупкий, изящный Ланселет и рыжий здоровяк Гавейн, что возвышался над прочими, точно бык над парой породистых испанских коней. Артур склонился перед матерью в почтительном поклоне.

– Госпожа моя. – Юноша тут же опомнился. – Матушка, долог ли для тебя этот день?

– Не дольше, чем для тебя, сынок. Не присядешь ли?

– Ненадолго, матушка. – Усевшись, Артур, незадолго до того наевшийся досыта, рассеянно захватил пригоршню сладостей, что Моргейна отложила про запас. Какой же он все-таки еще мальчишка! Набив рот миндальным печеньем, он промолвил:

– Матушка, не хочешь ли ты снова выйти замуж? Я бы подыскал тебе в мужья богатейшего – и добрейшего из лордов. Уриенс, владыка Северного Уэльса, овдовел, не сомневаюсь, что он обрадовался бы хорошей жене.

– Спасибо, милый сын, – улыбнулась Игрейна. – Но, побывав женою короля, меньшим я не удовольствуюсь. Кроме того, я всей душой любила твоего отца, я не хочу ему замены.

– Ну что ж, матушка, пусть будет так, как ты желаешь, – отозвался Артур. – Я просто не хотел, чтобы ты грустила в одиночестве.

– Сложно мучиться одиночеством в монастыре, сынок, в окружении прочих женщин. Кроме того, там – Господь.

– Я бы лучше поселилась в лесном скиту, нежели в доме, битком набитом женщинами, что трещат без умолку! – обронила Моргауза. – Если Господь и в самом деле там, то-то непросто Ему вставить словечко!

Игрейна не задержалась с ответом – и на мгновение Моргейна узнала живую, остроумную мать своего детства:

– Полагаю, как любой подкаблучник, Он больше слушает своих невест, нежели говорит сам, но ежели внимательно прислушаться, так голос Господа зазвучит совсем рядом. Но случалось ли тебе когда-нибудь присмиреть настолько, чтобы прислушаться и расслышать Господа, Моргауза?

Рассмеявшись, Моргауза жестом дала понять, что удар попал в цель.

– А ты, Ланселет? – обворожительно улыбаясь, осведомилась она. – Ты помолвлен ли, или, может статься, уже женат?

Юноша со смехом встряхнул головой:

– Ох нет, тетя. Не сомневаюсь, что мой отец, король Бан, рано или поздно подыщет мне жену. Но пока мне хотелось бы служить своему королю и оставаться при нем.

Артур, улыбнувшись другу, хлопнул его по плечу.

– Эти двое неустрашимых кузенов охраняют меня надежнее, чем в старину – цезарей!

– Артур, сдается мне, Кэй ревнует, – тихо проговорила Игрейна. – Скажи ему что-нибудь доброе. – Моргейна подняла глаза на угрюмого, обезображенного шрамом Кэя. Вот уж кому тяжко приходится, столько лет он считал Артура никчемным отцовским приемышем – а теперь вот младший брат потеснил его, младший брат стал королем… и сердце его отдано двум новым друзьям.

– Когда в здешней земле воцарится мир, всем вам мы, конечно же, подыщем и жен, и замки. Но ты, Кэй, станешь хранителем моего собственного замка как мой сенешаль, – промолвил Артур.

– Мне и довольно, приемный брат… прости, мне следует сказать, лорд мой и король…

– Нет, – возразил Артур, обнимая Кэя. – Господь меня накажи, если я когда-либо потребую от тебя, брат, этаких велеречии!

Игрейна судорожно вздохнула.

– Артур, когда ты так говоришь, мне порою мерещится, будто я слышу голос твоего отца.

– Я очень жалею – ради себя, госпожа! – что не узнал его лучше. Но знаю я также, что король не всегда волен поступать так, как ему хочется; как и королева. – Он поднес к губам руку Игрейны. «Итак, эту истину о королевском ремесле он уже постиг», – отметила про себя Моргейна.

– Сдается мне, – промолвила Игрейна, – твое окружение вот-вот объявит тебе о том, что тебе следует избрать жену.

– Да, наверное, – пожал плечами Артур. – Надо думать, у каждого правителя есть дочка, которую он не прочь выдать за Верховного короля. Пожалуй, спрошу-ка я мерлина, какую выбрать. – Он встретился взглядом с Моргейной, на мгновение показавшись таким ранимым и беспомощным. – В конце концов, в женщинах я смыслю мало.

– Ну что ж, тогда придется подыскать для тебя первую красавицу королевства, и притом высокого рода, – весело отозвался Ланселет.

– Нет, – протянул Кэй. – Раз Артур разумно говорит, что все женщины в его глазах одинаковы, выберем ему невесту с лучшим приданым.

Артур прыснул.

– Так я поручаю это дело тебе, Кэй, и не сомневаюсь, что и свадьба у меня пройдет так же удачно, как коронация. Я бы предложил тебе посоветоваться с мерлином, и, вне всякого сомнения, у его святейшества архиепископа тоже найдется что сказать на этот счет. А ты, Моргейна? Подыскать ли тебе супруга или ты предпочла бы войти в свиту моей королевы? Кому и пристали высшие почести, как не дочери моей матери?

К Моргейне наконец вернулся дар речи.

– Лорд мой и король, я была бы рада остаться на Авалоне. Молю, не трудись искать мне супруга. «Даже если я жду ребенка! – добавила она про себя. – Даже тогда!»

– Пусть будет так, сестра, хотя, не сомневаюсь, у его святейшества архиепископа найдется что сказать и на этот счет: послушать его, так женщины Авалона – злые чародейки и ведьмы все до одной.

Моргейна не ответила, и Артур едва ли не виновато оглянулся на лордов и советников. Мерлин не сводил с него глаз.

– Вижу, я уже исчерпал время, отведенное мне на общение с матушкой, сестрой и соратниками, надо возвращаться к делам и вновь становиться королем. Госпожа…. – Он поклонился Игрейне, чуть более церемонно – Моргаузе, а когда настал черед Моргейны, он наклонился и поцеловал девушку в щеку. Моргейна словно оцепенела.

«Богиня-Матерь, что мы наделали! Он сказал, что всегда будет любить меня и тосковать обо мне, и ровно этого он делать не должен! Если бы то же самое чувствовал Ланселет…» Девушка вздохнула, подошла Игрейна и взяла ее за руку.

– Ты устала, дочка. Оно и немудрено – целый день простоять на солнце! Ты уверена, что не хочешь вернуться со мной в монастырь, где так спокойно и тихо? Нет? Ну что ж, Моргауза, уведи ее к себе в шатер, будь так добра.

– Да, милая сестра, ступай отдохни. – Моргейна проводила глазами молодых людей. Артур из деликатности шел не спеша, подстраиваясь под спотыкающуюся походку Кэя.

Моргейна с Моргаузой вернулись в шатер; девушка очень устала, но ей волей-неволей пришлось демонстрировать внимательность и учтивость, пока Лот рассуждал о некоем замысле Артура: освоить тактику сражения верхом, благодаря этому новому способу ведения боя удастся сокрушить вооруженные отряды саксонских захватчиков, – ведь те сражаются пешими да и по большей части не представляют собой хорошо обученных боевых единиц.

– Мальчик – великий стратег, – похвалил Лот. – Эта тактика, того и гляди, сработает; в конце концов, отряды пиктов и скоттов, заодно с Племенами, сражаясь под прикрытием лесов, деморализовали, как мне рассказывают, римские легионы: римляне слишком привыкли к упорядоченному бою по правилам и к врагам, что, не трогаясь с места, принимали открытый бой. У конницы над пехотой всегда преимущество, римские конные отряды, как я слышал, одерживали самые крупные победы.

Моргейна вспомнила, с каким жаром Ланселет излагал свои взгляды на искусство ведения войны. Если Артур разделяет этот энтузиазм и готов трудиться заодно с Ланселетом над созданием конных отрядов, тогда, пожалуй, воистину придет время, когда все саксонские полчища будут выдворены из этой земли. Тогда воцарится мир – мир более славный и продолжительный, нежели легендарные две сотни лет римского мира. А если Артуру суждено владеть мечом Авалона и реликвиями друидов, тогда последующие годы и впрямь окажутся чудесным правлением… Как-то раз Вивиана назвала Артура королем из легенды, владельцем легендарного меча. «И в этой земле вновь будет править Богиня, а не мертвый Бог христиан с этими его страданиями и смертью…» Девушка погрузилась в грезы и очнулась лишь тогда, когда Моргауза легонько встряхнула ее за плечо.

– Да ты совсем засыпаешь, дорогая моя, ступай в постель, мы тебя не осудим, – промолвила она и послала собственную прислужницу помочь Моргейне раздеться, вымыть ей ноги и заплести волосы.

Моргейна заснула глубоко и крепко и снов не видела, словно усталость многих дней навалилась на нее разом. Проснувшись, она с трудом вспомнила, где находится и что произошло; знала лишь одно – на нее накатила неодолимая тошнота, ее вот-вот вырвет, так что ей просто необходимо выбраться наружу. Но когда девушка выпрямилась, чувствуя, как звенит в ушах, рядом стояла Моргауза, твердо и вместе с тем ласково поддержав племянницу, она увела ее обратно в шатер. Вот такой она запомнилась Моргейне с раннего детства: то сама доброта, а то колкая и резкая. Моргауза вытерла Моргейне вспотевший лоб влажным полотенцем, а затем уселась рядом, приказав прислужнице принести для гостьи чашу вина.

– Нет-нет, не хочу, меня снова затошнит.

– Пей, – строго приказала Моргауза, – и попытайся съесть вот этот кусочек хлеба, он совсем сухой, так что тошноты не вызовет, а сейчас тебе хорошо бы чем-нибудь живот наполнить. – И со смехом прибавила:

– Вот уж воистину, то, что у тебя в животе, все эти неприятности на тебя и навлекает.

Сгорая со стыда, Моргейна отвела взгляд.

Голос Моргаузы вновь зазвучал мягко, по-доброму:

– Да ладно тебе, девочка, все мы через это прошли. Ты беременна – что из этого? Не ты первая, не ты последняя? А отец-то кто – или мне лучше не спрашивать? Видела я, как ты поглядываешь на пригожего сынка Вивианы, это он счастливец? И кто бы тебя осудил? Нет? Стало быть, это – дитя костров Белтайна? Так я и думала. А почему бы и нет?

Моргейна стиснула кулаки: добродушная прямота Моргаузы задела ее за живое.

– Мне он не нужен, вот вернусь на Авалон – и знаю, что сделаю!

Моргауза встревоженно глянула на гостью.

– Ох, дорогая моя, а надо ли? На Авалоне охотно примут дитя Бога, к тому же ты – из королевского рода Авалона. Не скажу, что я такого никогда не проделывала: я же тебе говорила, я ревностно заботилась о том, чтобы рожать детей только от Лота, но это вовсе не значит, что я спала одна все то время, что он проводил на войне. А почему бы, собственно, и нет? Вот уж не верю, что он всякий раз засыпал в одиночестве! Но одна старая повитуха как-то раз мне рассказывала – а уж она-то свое дело знала, поверь мне! – дескать, женщине ни в коем случае не следует избавляться от первого ребенка, иначе она того и гляди повредит себе чрево и другого уже не выносит.

– Я – жрица, а Вивиана стареет, не хочу, чтобы это мешало мне исполнять обязанности в храме. – Но, едва выговорив эти слова, Моргейна поняла, что скрывает правду: женщины Авалона продолжали трудиться вплоть до последних нескольких месяцев беременности, а тогда другие жрицы охотно делили между собою их работу, чтобы будущие матери могли хорошенько отдохнуть перед родами, а после они даже успевали выкормить своих детей грудью, прежде чем их отсылали на воспитание. Воистину, зачастую их дочери воспитывались жрицами, как, скажем, Игрейна. Да и сама Моргауза до двенадцати лет росла на Авалоне как приемная дочь Вивианы.

Моргауза понимающе оглядела собеседницу.

– Да, думаю, каждая женщина проходит через нечто подобное, когда впервые носит во чреве дитя – чувствует себя точно в западне, злится, понимает, что не в силах ничего изменить, боится… Я знаю, что так было с Игрейной, так было и со мной, наверное, таков удел всех женщин. – Моргауза обняла Моргейну, притянула ближе. – Но, милое дитя мое, Богиня добра. По мере того как дитя у тебя во чреве подрастает, Богиня вложит в твое сердце любовь к нему, даже если тебе дела нет до мужчины, заронившего в тебя семя. Дитя, я вышла замуж в пятнадцать лет за мужчину гораздо старше себя; и в тот день, когда я впервые поняла, что беременна, я готова была в море броситься – мне казалось, что юность моя погибла и жизнь кончена. Ах, да не плачь же, – промолвила она, поглаживая мягкие волосы Моргейны, – скоро тебе станет лучше. Я сама терпеть не могу расхаживать с огромным животом и весь день пустяками заниматься, точно дитя в свивальниках, но время пройдет быстро, а от грудного младенца столько же радости, сколько боли сулят роды. Я родила четверых и от пятого бы не отказалась, а уж как часто я мечтала, чтобы вместо одного из сыновей родилась дочка! Если ты не захочешь растить своего ребенка на Авалоне, я возьму его на воспитание – как тебе такое?

Моргейна со всхлипом перевела дыхание и отстранилась от плеча Моргаузы.

– Прости меня – я тебе праздничное платье слезами вымочила…

– Если ничего хуже с ним не стряслось, так и это пустяки, – пожала плечами Моргауза. – Видишь? Тошнота проходит, до конца дня ты будешь чувствовать себя отменно. Как думаешь, Вивиана отпустит тебя ко мне в гости? Ты можешь вернуться в Лотиан вместе с нами, если захочешь, – ты же не видела Оркнеев, а смена места пойдет тебе на пользу.

Моргейна поблагодарила утешительницу, но сказала, что ей должно вернуться на Авалон, но, перед тем как ехать, ей нужно пойти повидаться с Игрейной.

– Я тебе не советую с ней откровенничать, – промолвила Моргауза. – Она такой святошей сделалась, что в ужас придет – или по крайней мере сочтет своим долгом ужаснуться.

Моргейна слабо улыбнулась: конечно же, она не собиралась доверяться Игрейне, да, собственно говоря, и никому другому тоже. Прежде чем Вивиана хоть что-то узнает, узнавать будет уже нечего. Моргейна была благодарна тете за добрый совет и дружеское участие, но следовать ее наставлениям не собиралась. Девушка яростно твердила про себя, что вправе решать сама: она – жрица и во всех своих поступках должна исходить из собственного здравого смысла.

На протяжении всего прощания с Игрейной – вышло оно весьма натянутым и то и дело прерывалось звоном треклятого колокола, скликающим монахинь к службе, – Моргейна думала о том, что Моргауза куда больше похожа на мать, запомнившуюся ей с детства, нежели сама Игрейна. Игрейна постарела, преисполнилась сурового благочестия, и девушке показалось, что распрощалась она с дочерью с явным облегчением. Моргейна знала: возвращаясь на Авалон, она возвращается домой, теперь у нее в целом мире нет иного дома.

Но если и Авалон больше для нее не дом, что тогда?

Глава 20

Утро только занималось, когда Моргейна потихоньку выскользнула из Дома дев и побежала в болота за Озером. Она обогнула Холм и вышла в небольшой лесок; если посчастливится, она отыщет то, что ей нужно, прямо здесь, не углубляясь в туманы.

А что именно ей нужно, Моргейна отлично знала: один-единственный корешок, затем кора с одного кустарника и две разные травы. Все это не составляло труда найти на Авалоне. Можно было, конечно, взять их из кладовой в Доме дев, но тогда ей пришлось бы объяснять, зачем, а Моргейна предпочла бы избежать этого. Ни к чему ей поддразнивания и сочувствие товарок, лучше она сама все отыщет. Девушка неплохо разбиралась в травах и знала ремесло повитухи. К чему ей полагаться на кого-то еще, если все можно сделать самой?

Одна необходимая ей трава росла в садах Авалона, Моргейна загодя сорвала втайне, сколько нужно. Что до остальных, за ними придется отправиться в леса. Моргейна зашла уже довольно далеко, прежде чем осознала, что в туманы так и не углубилась. Оглянувшись, девушка поняла, что забрела в неведомую ей область Авалона. Что за безумие! Она прожила на Авалоне больше десяти лет, она знает здесь каждый бугорок и холм, каждую тропку и едва ли не каждое дерево. Быть того не может, чтобы она заблудилась на Авалоне, и, однако же, это правда: она забрела в густую чащу, где старые деревья смыкались теснее, нежели ей доводилось когда-либо видеть, и повсюду росли кусты и травы, которых она отродясь не встречала.

Возможно ли, чтобы она случайно забрела в туманы, сама того не ведая, и теперь находится на большой земле, окружившей Озеро и Остров? Нет, Моргейна мысленно восстановила каждый шаг своего пути. Никаких туманов не было. В любом случае Авалон – почти что остров, выйди она за его пределы, она оказалась бы на берегу Озера. Да, существовала потаенная конная тропа, проложенная по твердой земле, но отсюда до нее далеко.

Даже в тот день, когда они с Ланселетом повстречали в туманах Гвенвифар, их окружали болота, а вовсе не лес. Нет, она не на острове Монахов и не на большой земле – разве что в ней вдруг пробудилась магическая способность ходить через Озеро точно посуху. И не на Авалоне. Моргейна посмотрела вверх, пытаясь определить, где находится, по солнцу, но солнца так и не увидела: день стоял в разгаре, однако свет – мягкое сияние в небесах – струился словно отовсюду одновременно.

Девушка похолодела от страха. Итак, этот мир ей вообще не знаком. Возможно ли, что в пределах магии друидов, изъявшей Авалон из мира, есть еще некая неведомая страна, сфера вокруг Авалона или за Авалоном? Глядя на раскидистые деревья, на древние дубы и орешник, на папоротник и иву, она понимала: да, этого мира она в жизни своей не видела. Совсем рядом рос в одиночестве сучковатый, искривленный дуб, такой древний, что и представить невозможно, – уж его бы Моргейна не пропустила. Уж, конечно же, дерево настолько старое и внушительное друиды объявили бы священным. «Ради Богини! Да где же я?»

Но, куда бы она ни попала, оставаться здесь Моргейна вовсе не собиралась. Либо она будет блуждать до тех пор, пока снова не окажется в знакомой ей части мира и не отыщет какую-нибудь веху, указующую путь назад, туда, куда ей надо, либо она дойдет до того места, где начинаются туманы, и сможет вернуться домой этим способом.

Девушка медленно пробиралась вперед сквозь густеющую чашу. Впереди вроде бы виднелся просвет: к нему-то она и шла. Вокруг прогалины густо рос орешник – ни одного из этих кустов, как подсказывал Моргейне инстинкт, никто и никогда не касался, – даже металл друидического ножа, срезающий «волшебные лозы», с помощью которых можно отыскать воду, спрятанное сокровище или яды. На Авалоне имелась ореховая роща, однако тамошние кусты Моргейна знала: много лет назад, по-перву обучаясь таким вещам, она сама срезала там «волшебную лозу». Это – совсем иное место. На краю рощицы она приметила заросли одной из необходимых ей трав. Ну что ж, отчего бы не взять, что нужно, прямо здесь: в конце концов, не зря же она сюда попала! Моргейна опустилась на землю, соорудила из юбки что-то вроде подстилки под колени и принялась выкапывать корень.

Дважды, пока девушка рылась в земле, ей померещилось, будто за нею наблюдают; она вроде как спиною ощутила легкое покалывание – всем, кто живет среди диких тварей, это чувство знакомо. Но стоило ей поднять глаза – и, хотя среди деревьев словно бы промелькнула тень, чужака девушка не увидела.

В третий раз Моргейна крепилась до последнего, так и не поднимая глаза и внушая себе, что никого рядом нет. Она вырвала растение из земли и принялась очищать корень, шепча подобающее в таких случаях заклятие: моля Богиню возвратить жизнь вырванной траве, чтобы, при том что один кустик она забрала, на его месте неизменно вырастали другие. Но ощущение чужого присутствия усиливалось, и наконец Моргейна подняла взгляд. На опушке леса, едва различимая в тени деревьев, стояла женщина, внимательно наблюдая за нею.

То не была одна из жриц, ее Моргейна никогда прежде не видела. На ней было неброское серо-зеленое платье – цвета ивовых крон, когда на исходе лета листва увядает и блекнет, и что-то вроде темного плаща. На шее поблескивало золото. В первую минуту Моргейна подумала, что перед нею – женщина из низкорослого смуглого племени, вместе с которым она дожидалась исхода поединка с Королем-Оленем. Но держалась незнакомка совсем иначе, нежели этот затравленный народец, – величественно, как жрица или даже королева. Моргейна даже представить не могла, сколько незнакомке лет, но, судя по глубоко посаженным глазам и морщинкам вокруг них, женщина была немолода.

– Что ты делаешь, Моргейна Волшебница?

По спине девушки пробежал холодок. Откуда незнакомке известно ее имя? Однако девушка скрыла страх – в число умений жриц входило и такое – и молвила:

– Раз тебе ведомо мое имя, госпожа, стало быть, ты и сама видишь, чем я занята.

Моргейна решительно отвела взгляд от темных, неотрывно устремленных на нее глаз, и вновь принялась счищать кожицу. Спустя какое-то время она подняла голову, отчасти надеясь, что незнакомка исчезла так же мгновенно, как и появилась, но та стояла на прежнем месте, бесстрастно наблюдая за занятием собеседницы. Задержав взгляд на перепачканных ладонях девушки и на обломанном при выкапывании ногте, женщина молвила:

– Да, я вижу, что ты делаешь, и знаю, что ты задумала. Но почему?

– Но тебе что до этого?

– В глазах моего народа жизнь бесконечно ценна, – отозвалась женщина, – хотя и рожаем, и умираем мы не так просто, как ваше племя. Однако дивлюсь я тому, что ты, Моргейна, из королевского рода Древних и, стало быть, мне дальняя родня, тщишься изгнать из чрева единственное дитя, что тебе суждено когда-либо родить.

Моргейна судорожно сглотнула. С трудом поднялась на ноги, стыдясь перепачканных землею рук, и полуочищенных корешков в ладони, и измятой от сидения на влажной грязи юбки, – ни дать ни взять гусятница перед Верховной жрицей.

– С чего ты взяла? – вызывающе отпарировала девушка. – Я еще молода. Откуда тебе знать, что, если я избавлюсь от этого ребенка, я не рожу дюжины других?

– Я и позабыла: к тем, в ком кровь фэйри разбавлена, Зрение приходит увечным и неполным, – отозвалась незнакомка. – Я видела, тем и удовольствуйся. Подумай дважды, Моргейна, прежде чем отвергать то, что Богиня послала тебе от Короля-Оленя.

Нежданно-негаданно Моргейна вновь разрыдалась.

– Я не хочу! – всхлипывала она. – Я этого не хотела! Почему Богиня так со мной обошлась? Если ты пришла от нее, так отвечай, слышишь!

Незнакомка грустно поглядела на нее.

– Я не Богиня, Моргейна, и даже не ее посланница. Мой народ не знает ни богов, ни богинь, но лишь грудь нашей матери, что у нас под ногами и над головой, от нее мы пришли, к ней мы уходим, когда истекает наш срок. Потому ценим мы жизнь и скорбим при виде того, как ее губят. – Женщина шагнула вперед и отобрала корень у Моргейны. – Тебе это не нужно, – промолвила она, отбрасывая растение в сторону.

– Как тебя звать? – воскликнула Моргейна. – Что это за место?

– На своем языке ты мое имя произнести не сможешь, – промолвила незнакомка, и внезапно Моргейна задумалась, а на каком, собственно, наречии они беседуют. – Что до места, это заросли орешника, и оно то, что оно есть. Здесь пролегает путь в мои края, а вон та тропа, – дама указала рукой, – выведет тебя домой, на Авалон.

Моргейна посмотрела в указанном направлении. Да, там и впрямь вилась тропа, юная жрица могла поклясться, что, когда она только вступила в заросли, никакой дороги здесь и в помине не было.

А дама по-прежнему стояла с нею рядом. От нее исходил странный, неведомый аромат: не едкий запах немытого тела, как от престарелой жрицы Племени, но смутное, нездешнее благоухание, точно от незнакомой травы или листвы, – ни на что не похожее, свежее, чуть горьковатое. И, точно под воздействием ритуальных трав, пробуждающих Зрение, Моргейна почувствовала, будто глаза ее, силой неких чар, видят больше, нежели обычно: как если бы вещи заурядные и повседневные внезапно обрели новизну и ясность.

– Ты можешь остаться здесь, со мною, если хочешь, – проговорила дама негромко и завораживающе. – Я погружу тебя в сон, так что ты произведешь на свет дитя, даже не почувствовав боли, я заберу его, ибо источник жизни в нем обладает немалой силой, и проживет он дольше, нежели среди твоих собратьев. Ибо прозреваю я, что за судьба ждет его в твоем мире: он станет пытаться творить добро и, как большинство твоих соплеменников, причинит лишь вред. Но здесь, в земле моего народа, жить ему назначено долго, очень долго – ты бы, пожалуй, сказала, что вечно, – и, возможно, станет он у нас чародеем или заклинателем среди деревьев и диких тварей, коих рука человеческая вовеки не укрощала. Оставайся здесь, маленькая, отдай мне младенца, что тебе немил, и возвращайся к своему народу, зная, что дитя твое здесь счастливо и ничто ему не угрожает.

На Моргейну вдруг повеяло смертным холодом. Она поняла, что женщина эта – не вполне человек; ведь и в ее собственных жилах течет толика древней эльфийской крови, Моргейна Волшебница, иначе говоря, Моргейна из народа фэйри, – так некогда дразнил ее Ланселет. Жрица вырвала руку у женщины-фэйри и помчалась со всех ног к указанной ею тропе – она бежала, бежала что есть мочи, точно за нею гнался жуткий демон.

– Тогда избавься от ребенка или задуши его при рождении, Моргейна Волшебница, ибо у каждого в твоем народе – своя судьба, а что за участь ждет сына Короля-Оленя? – прокричала ей вслед незнакомка. – Королю должно умереть, и в свой черед он будет повержен… – Но Моргейна нырнула в туманы, и голос угас, жрица мчалась вперед, не разбирая дороги, спотыкаясь, дикий шиповник цеплялся за ее одежду и норовил задержать; охваченная паникой, она все бежала и бежала, пока не вырвалась из туманов в слепящий солнечный свет и тишину, пока не поняла, что вновь стоит на знакомом берегу Авалона.

И вновь настала ночь темной луны. Авалон укрыли туманы и летняя хмарь, но Вивиана столько лет пробыла жрицей, что знала смены луны так, как если бы от них зависели токи ее собственной крови. Какое-то время она молча расхаживала по дому, а затем приказала одной из жриц:

– Принеси мою арфу.

Вивиана уселась, установила на колене инструмент из светлого ивового дерева, и принялась рассеянно пощипывать струны; ни потребности, ни желания слагать музыку она не испытывала.

Когда же снаружи посветлело и уже близилось утро, Вивиана поднялась и взяла крохотный светильник. Из соседней комнаты подоспела жрица-прислужница, но Вивиана лишь покачала головой, ни слова не говоря, и жестом велела ей возвращаться в постель. Бесшумно, точно призрак, Вивиана направилась по тропе к Дому дев и, ступая тише кошки, проскользнула внутрь.

Она отыскала комнату, где спала Моргейна, подошла к кровати и глянула на лицо спящей – столь схожее с ее собственным. Во сне Моргейна казалась маленькой девочкой, что много лет назад приехала на Авалон и утвердилась в самых сокровенных глубинах Вивианиного сердца. Под черными ресницами пролегли темные круги, вроде синяков, а края век покраснели, точно засыпала Моргейна в слезах.

Подняв светильник повыше, Вивиана долго разглядывала свою юную родственницу. Она любила Моргейну так, как никогда не любила ни Игрейну, ни Моргаузу, которую вскормила собственной грудью; как никогда не любила ни одного из мужчин, что делили с ней ложе одну-единственную ночь или несколько месяцев. И даже к Вране, которую она готовила в жрицы с семилетнего возраста, она так не привязалась. Только раз в жизни довелось ей испытать эту исступленную любовь, эту внутреннюю боль, когда каждый вздох дорогого существа ввергает в агонию, – любовь к дочери, которую она родила в первый год после своего посвящения в жрицы; девочка не прожила и шести месяцев; ее, выплакавшись в последний раз, Вивиана предала земле; ей самой в ту пору шел лишь пятнадцатый год. С того мгновения, как она взяла дочь на руки и вплоть до той минуты, как слабенький младенец испустил дух, Вивиана жила и дышала в каком-то самозабвенном бреду любви и боли, как если бы ненаглядное дитя было частью ее собственного тела, как если бы каждое мгновение отпущенных девочке довольства или муки она переживала сама. С тех пор, казалось, минула целая жизнь, никак не меньше, и Вивиана знала: та женщина, которой ей предназначено было стать, давным-давно погребена в зарослях орешника на Авалоне. А та, что, не проронив и слезы, ушла от крохотной могилки, – совсем другая, она чужда всем человеческим чувствам. Она добра, да, всем довольна, порою даже счастлива, но не та, прежняя, нет. Она и сыновей своих любила, но спокойно мирилась с мыслью о том, чтобы отдать младенца приемной матери.

Да, она позволила себе отчасти привязаться к Вране… но порою, в сокровеннейших глубинах своего сердца, Вивиана чувствовала, что в обличий ребенка Игрейны Богиня возвратила ей ее собственную умершую дочку.

«Вот теперь она плачет, и каждая слезинка выжигает мне сердце. Богиня, ты даровала мне эту девочку, позволив любить ее, и однако же я должна обречь ее на эту муку… Весь род людской страждет, и сама Земля стонет, ибо тяжка участь ее сыновей. Наши страдания приближают нас к тебе, Матерь Керидвен…» Вивиана поспешно поднесла руку к глазам и встряхнула головой, так что одна-единственная слезинка исчезла бесследно. «Она тоже дала обет принимать неизбежное, ее страдания еще и не начались».

Моргейна заворочалась, повернулась на бок, и Вивиана, вдруг испугавшись, что спящая проснется и ей вновь предстоит встретить обвиняющий взгляд этих глаз, быстро выскользнула из комнаты и неслышно возвратилась в свою обитель.

Вивиана прилегла и попыталась уснуть, но глаз не сомкнула. Уже ближе к утру по стене проплыла тень; в предрассветных сумерках жрица разглядела лицо, то была Смерть, она ждала Вивиану в обличий оборванной старухи в лохмотьях мглы.

«Матерь, ты пришла за мной?»

«Нет еще, дочь моя и мое воплощение, я появляюсь здесь, чтобы ты не забывала: я жду тебя, как и всех прочих смертных…»

Вивиана зажмурилась, а когда вновь открыла глаза, в углу было темно и пусто.

«Воистину, ныне нет нужды напоминать мне, что она меня ждет…»

Она лежала молча и терпеливо ждала, как была приучена, пока наконец в комнату не проник рассветный луч. Она выждала еще немного, потом оделась, но завтракать не стала: ей предстояло воздерживаться от еды, как подобает после ночи темной луны, до тех пор, пока в вечернем небе не покажется тонкий серп месяца. И только тогда она позвала жрицу-прислужницу и приказала:

– Приведи ко мне госпожу Моргейну.

При виде вошедшей Вивиана отметила про себя, что юная ее родственница облачилась в одежды жрицы высшего чина, уложила заплетенные волосы в высокую прическу, а у пояса ее на черном шнурке висит маленький серповидный нож. Губы Вивианы изогнулись в сдержанной улыбке. Жрицы поприветствовали друг друга, и, усадив Моргейну рядом с собою, Владычица молвила:

– Ныне дважды омрачалась луна, поведай мне, Моргейна, оживил ли Увенчанный Рогами, Владыка Рощи, твое чрево?

Моргейна быстро вскинула глаза: так смотрит попавший в капкан перепуганный зверек.

– Ты сама велела мне поступать по собственному усмотрению. Я изгнала плод, – гневно и вызывающе выпалила юная жрица.

– Нет, не изгнала, – возразила Вивиана, стараясь, чтобы голос ее звучал ровно и бесстрастно. – Зачем ты мне лжешь? Я говорю, что ты этого не сделаешь.