Текст книги "«Верный Вам Рамзай». Книга 1. Рихард Зорге и советская военная разведка в Японии 1933-1938 годы"

…

Марэ

29. III-32 г.

№ 13».

В октябре Вукеличу сообщили, что вопрос с его назначением в Японию решён. «Ольга» к тому времени была уже в Москве. Вукелич поинтересовался, как долго ему придётся там пробыть. Ему ответили, что речь идёт о двух годах, но что покинуть страну по собственному усмотрению он не сможет. Вукелич ответил согласием, однако признался, что хотел бы поехать в Москву, чтобы изучать марксизм. В ответ его заверили, что это желание со временем может быть удовлетворено.

«После нескольких месяцев ожидания срок отплытия был назначен через шесть недель, то есть времени едва ли хватило бы на то, чтобы найти подходящую “крышу”. Однако Вукелич узнал, что французский иллюстрированный еженедельник “Вю” планирует выпустить специальный номер, посвящённый Дальнему Востоку (этот номер так и не вышел). Вукелич посетил редакцию журнала и договорился о назначении его корреспондентом, поскольку был неплохим фотографом. Одновременно с помощью экспресс-почты он обменялся письмами с югославской газетой “Политика”, предложив ей себя в качестве специального корреспондента. Он не был полным новичком в газетном деле, поскольку уже успел опубликовать несколько статей»[192]192
  Там же. С. 126–127.


[Закрыть].

В 1932 году на страницах парижской газеты «Возрождение» Н.Н. Чебышёв, сотрудник врангелевской контрразведки, со слов Ходасевича предал гласности участие Елены Феррари в таране яхты «Лукулл», назвав, помимо псевдонима, также фамилию «Голубева» (героиня заметки в то время вновь находилась во Франции, что, возможно, стало известно Чебышёву). В первом квартале 1932 г. Феррари была отозвана из Франции – либо из-за статьи Чебышёва, либо из-за провала в резидентуре.

Постановлением ЦИК СССР от 21 февраля 1933 г. она была награждена орденом Красного Знамени «за исключительные подвиги, личное геройство и мужество». Из характеристики Феррари 1933 г.: «ИТАЛО. Резидент с долголетней практикой и опытом работы. В совершенстве владеет немецким, английским, французским и итальянским языками. Беспартийная, но проверенная опытом работы в подполье на протяжении десяти лет. Краснознамёнка. Активная участница гражданской войны. С большой энергией и тактом работник. В тяжёлых случаях умеет сохранять спокойствие».

В июне 1933 г. состоящая в распоряжении IV Управления Штаба РККА Феррари Е.К. выдержала письменные и устные испытания по французскому языку, ей присвоено звание «военный переводчик 1 разряда» с правом на дополнительное вознаграждение. В 1934–1935 гг. в распоряжении IV-го управления штаба РККА (командировка в Австрию). Помощник начальника отделения 1-го (западного) отдела (август 1935 г. – февраль 1936 г.). Состоящая в распоряжении РУ РККА февраль 1936 г. – декабрь 1937 г.), работала в США. В июне 1936 г. ей было присвоено звание капитана.

1 декабря 1937 года была арестована, 16 июня 1938 г. по обвинению в шпионаже и участии в контрреволюционной организации приговорена Военной коллегией Верховного суда СССР к высшей мере наказания и в тот же день расстреляна. 23 марта 1957 реабилитирована посмертно. В 1963 году частично опубликована её переписка с Горьким.

Стихи Феррари входили в состав антологии «Сто поэтесс Серебряного века» (СПб., 1996. – 2-е издание под названием «Сто одна поэтесса…» – 2001). В 2009 году сборник «Эрифилли» был переиздан.

В начале апреля 1932 г. Центр пояснял свою позицию по поводу № 427 и 658: «… 3) 427 и 658, как мы уже писали, будут использованы в Женеве. Вопрос о необходимости их поездки на острова разрешится через несколько месяцев». В феврале 1932 г. в Женеве открылась международная конференция по разоружению. Центр принял решение направить туда несколько серьёзных агентов (427-го, 658-го и одного агента из Италии) для получения политической информации. Руководителем группы был назначен уже упоминавшийся Шипов.

Как ни удивительно, в Париже не особенно задумывались насчёт легализации своих кандидатов, поэтому срывы были неизбежны:

«№ 9 19.4.32 г…7). Рели бьёт отбой, убеждён, что ничего сделать нельзя; ведь 100.000 фр. мы в дело это не вложим, так что, по-видимому, поездку надо отставить. Готов здесь работать, но тут он мало нужен. Сейчас он пытается связаться с Россети. Тот сейчас работает линотипистом в типографии одной газеты, по ночам. Видимо, бедствует, от профессии своей отстал ещё лет 8—10 тому назад, если не больше…

8) Жена Жиголо уехала на курсы к себе на родину. 3 месяца там должна провести. Он уехал в провинцию к матери. Когда жена вернётся, тогда можно обоих отправлять. Он надеется также получить кое-что в смысле представительства от газеты через своего б. шефа. Патри».

Спустя полмесяца, 5 мая, «Патри» подтверждал сообщённое ранее:

«1. На Ваше письмо № 9:…5/ От переброски Рели, учитывая тяжёлый контракт с компаньоном и трудности легализации отказываемся; используйте на месте». В последующем Центр берёт инициативу на себя и, обращаясь к «Патри», 13 августа 1932 года даёт следующие указания: «3. Жиголо готовьте к поездке на Жёлтые Острова, однако его поездка состоится не так скоро, вероятно, не ранее, чем через 4–6 месяцев. За это время ему нужно натурализоваться в стране Вашего пребывания, ибо это весьма важно для работы на Жёлтых Островах. Пусть постарается добыть солидные рекомендации для создания прочной крыши в намеченных островах и, если возможно, реализует предположенную связь со II-м Отделом через своего шефа. Продолжайте платить ему ту же сумму, какую платили до сих пор /кажется, 1000–1200 фр./».

5 октября Центр сообщает: «4. Жиголо можете отправить на Жёлтые острова. Так как он едет совершенно открыто, то можете его отправить прямым путём. Визы он может брать в вашем городе. Мы пока не собираемся связывать его на Жёлтых Островах с нашими людьми, пока он там не акклиматизируется, что потребует 3–4 месяца. Поэтому его задача там будет – прочно врасти в почву, осмотреться, завязать круг знакомств и после этого быть готовым к активной, конкретной работе. Связь временно с Жиголо должны поддерживать Вы, чтобы быть в курсе, где он устроился, как, насколько прочно и т. п. Поэтому Вам предстоит перед его отправкой точно установить форму этой связи, условиться о пароле, по которому можно будет связаться с ним нашему человеку на жёлтых островах, когда придёт время. Выдайте ему денег на проезд и на жизнь на островах в течении 5-ти месяцев из расчёта 300 иен в месяц. На случай, если Вы считаете возможным, чтобы Жиголо задержался на сутки или несколько часов в деревне, то необходимо Вам известить нас о дне его приезда в деревню, чтобы мы могли его встретить и тут ещё раз проинструктировать».

9 декабря из Парижа докладывали о готовности семьи Вукелича к отправке в Японию: «б) Жиголо – готов к отъезду. Пароход уходит 30-го декабря. Поедет круговым путем, а не через Вас. Имеется у него, как я писал представительство от «…», от… журнала «Vo…», «Anciene Francaise» и должен в эти дни получить «Liberté». Метод его… состоял в том, что он нужные документы и письма получал одно за другим, а не единовременно. Потому получает «Liberté» лишь сейчас. …он имеет рекомендации: 1) от своего бывшего патрона, 2) от директора «Société Généralе Electricité», к ряду промышленников Токио и Нагасаки и 3) от брата бывшего патрона к французскому военному атташе. Всё это будто бы не плохо. А вот денег будет стоить много. …они очень плохо одеты.

Прибавьте надо дать из следующего: 1 месяц в пути, 1 месяц на подыскание постоянной квартиры, месяц на его письмо с адресом, 1 ½ пока я пошлю вам этот адрес…»

При отъезде из Парижа «Жиголо» получил указания о порядке вызова его на встречу в Токио и несколько обусловленных явок. По паспорту он числился как Бранко д’Вукелич, трансформировав дворянскую приставку «фон» во французскую «де».

Семья Вукеличей отплыла из Марселя 30 декабря 1932 года на итальянском корабле. Это было долгое плавание – через Суэц и Сингапур. Не ранее 11 февраля Вукелич сошёл на берег в Иокогаме.

Провал в Париже, происшедший в декабре 1933 года, обезглавил почти все звенья нелегального агентурного аппарата. Резидентура в Париже представляла собой громоздкую структуру с большим числом людей и разветвлённым агентурным аппаратом. С 1931 г. по 1933 г. резидентурой руководили пять резидентов, сменяя один другого («Винтер», «Мария», «Марк», «Катя», «Ами»). При этом первые трое имели двух помощников, последние двое – по одному. Как следствие – чрезмерная перегруженность резидента и его помощников (помощника): 18–15 связей на каждого. В 1931 году резидентура насчитывала от 63 до 66 человек; в 1933-м – от 41 до 50.

В агентурной сети парижской нелегальной резидентуры из общего числа агентов (в 1932 г. до первого провала было около 45 агентов-источников, в 1933 – около 20) ценных агентов было не более семи человек. Другой отрицательной чертой парижской агентурной сети была большая текучесть агентов-источников. Только четыре ценных агента, работавшие на материальной основе, оставались в составе сети более пяти лет. Остальная масса малоценных агентов постоянно менялась. Другим отрицательным моментом являлось большое число вспомогательной агентуры: хозяева конспиративных квартир, почтовых ящиков, «складов», фототехники, связники с «метрополией» (резидентурой под официальным прикрытием – торгпредством СССР). Последнее являлось слабым звеном в организации работы резидентуры. При этом следует учесть, что в аппарате резидентуры только два-три человека – резидент и помощники (помощник) – были опытными разведчиками-нелегалами, присланными на работу из Центра. Остальной аппарат состоял из молодых неопытных иностранцев, завербованных на месте или присланных из других резидентур. Слабым звеном было и направление в Париж проваленных в соседних странах агентурных работников. Так, в 1931 году туда был направлен помощник резидента «Земан», проваленный в Берлине. Нелегальная резидентура не имела своей рации и, как следствие, прямой связи с Центром. Задержись Бранко Вукелич на несколько месяцев в Париже, возможно, и на него вышли бы спецслужбы Франции, что неизбежно закончилось бы арестом.

Его брат Славомир (Славко) Вукелич (в СССР Андрей Михайлович Маркович) не был затронут провалом парижской нелегальной резидентуры и в 1934 году выехал в СССР, где занимался радио в системе НКО СССР. Сотрудник РУ РККА (1936–1937), радист и радиоконструктор в Испании, помогал, в частности, устанавливать связь по линии Лиссабон – Москва. После возвращения из Испании был арестован, около года находился в заключении, но освобождён за отсутствием состава преступления.

1.3. «Срочно: 1) Достаточно ли скомпрометирован Рамзай в местных немецких кругах, чтоб не быть использованным в соседних дальневосточных странах…». (из телеграммы Центра от 27 марта 1933 г. в Шанхай)

«Как член партии я сразу сообщил в ЦК о своём возвращении, – счёл нужным указать Зорге в «Тюремных записках». – Я вторично встретился со Смолянским[193]193
  Смолянский Григорий Борисович (1890–1937). Еврей. Член Партии социал-революционеров, затем член РКП(б). Вместе с эсерами Б. М. Донским и И. К. Каховской занимался подготовкой в Киеве террористического акта против немецкого генерал-фельдмаршала Г. фон Эйхгорна (30 июля 1918 г. Донской совершил убийство Эйхгорна и его адъютанта, бросив бомбу). С июня 1925 г. – заведующий подотделом печати и издательства Агитационно-пропагандистского отдела ИККИ. Член редакционной комиссии Издательского отдела ИККИ (с 1926 г.). Член редколлегии журнала «Коммунистический интернационал» (редактор отдела профсоюзного движения), ответственный секретарь (с 1924 г.). Заместитель заведующего Среднеевропейским лендерсекретариатом (с ноября 1932 г.). Незаконно репрессирован (1937). В «расстрельный список (Москва-центр)» был включен 21 октября 1937 г.


[Закрыть], который курировал мою работу с 1929 года. Я сделал доклад для узкого круга сотрудников Отдела (возможно, агитационно-пропагандистский отдел Исполкома Коминтерна. – М.А.), оформил все необходимые партийные процедуры. Там мою работу тоже похвалили. Смолянский говорил, что в партии сложилось очень хорошее впечатление обо мне»[194]194
  Тюремные записки Рихарда Зорге//Знаменитые шпионы ХХ века. М., 2001. С.566.


[Закрыть]. Именно Г.Б. Смолянский был одним из тех, кто дал положительную характеристику Рихарду Зорге при его оформлении на заграничную работу (видимо, для работы в Отделе международных связей Исполкома Коминтерна): «В течение двух лет встречался часто в ИККИ с т. Зорге (с 1925 г.). На мой взгляд, т. Зорге заслуживает полного доверия»[195]195
  Алексеев Михаил. «Ваш Рамзай». Рихард Зорге и советская военная разведка в Китае. 1930–1933 гг. М., 2010. С.103.


[Закрыть].

В январе 1933 г. Зорге завершил составление «Характеристики лучших связей в шанхайской резидентуре», отражавшей состояние агентурной сети на 1 октября 1932 г. В это же время он приступил к работе над монографией, посвящённой состоянию аграрного вопроса в Китае. Машинистка Лотта Бранн[196]196
  Бранн Лотта. Немка. Член КПГ с 1928 г. С апреля 1931 г. сотрудница аппарата ИККИ, работала машинисткой в Отделе переводов. С этого времени ей засчитан партийный стаж в ВКП(б). Привлекалась также к работе шифровальной группы ОМС. В составленном секретарем парткома Федором Котельниковым 4.09.1936 г. «Списке членов ВКП(б), бывших в других партиях, имевших троцкистские и правые колебания, а также имеющих партвзыскания» о ней говорится: «Бранн Лотта. 1. Состояла в Сионистском союзе молодежи с 1920 г. по 1925 г. в г. Берлин. 2. Выговор за притупление бдительности и пассивность в партийной жизни, 27. III. 1936 г. Фрунзенским РК г. Москвы». 28.02.1937 г. заведующий Отделом кадров ИККИ Геворк Алиханов направил докладную записку Димитрову, в которой сообщалось: «В октябре 1936 г. были сняты с работы в Отделе переводов ИККИ немецкие машинистки – Лотта Бранн и Бетти Шенфельд, как исключенные из партии (первая из ВКП(б), вторая из КП Германии) за связь с троцкистами. Все попытки устроить их на работу вне аппарата ИККИ до сих пор оставались без результатов. Между тем они продолжают жить в люксе, где встречаются с работниками ИККИ, и получали до последнего времени средства на существование из Управления делами ИКИ. В настоящее время т. Самсонов (управляющий делами ИККИ. – Авт.) отказался им дальше платить. Считая такое положение недопустимым, предлагаю послать Бран и Шенфельд на работу в качестве немецких машинисток в Издательство Иностранных Рабочих, где имеется необходимость в немецких машинистках…» Вопрос решается иначе. В июне 1937 г. обе немки были арестованы. После многолетнего заключения они возвратились на родину – Бранн в 1956 г., Шенфельд – в 1957 г.


[Закрыть] вспоминает: «Он жил в гостинице ‘‘Новомосковская”, которая сейчас называется ‘‘Бухарест”. Ика писал тогда книгу о Китае, которую он мне диктовал на машинку по-немецки. Я знаю только, что это было в 1933 году, точно в какое именно время, не помню. Ика был очень интересный человек, высокий, тёмный, с характерными чертами лица. Он был всегда оживлён, но в то же время спокоен, он был средоточие силы, в нём было что-то очень привлекательное. Ко всему прочему он был очень обаятельным. В Москве он был весел, видимо, потому, что спало напряжение»[197]197
  Алексеев Михаил. «Ваш Рамзай». Указ. соч. С.668.


[Закрыть]. Однако завершить работу над монографией до командировки в Токио Зорге не удалось. Судьба же рукописи неизвестна.

А ещё была Катя Максимова – любовь, которую он встретил, работая в Коминтерне.

Первый и самый важный вопрос, который встал перед Центром и перед самим Зорге: можно ли направить его в Японию под собственной фамилией. Положительный ответ на вопрос однозначно определял его «крышу» – качество, в котором он будет находиться в Стране восходящего солнца – журналист, около трёх лет проработавший в Китае.

Существовали ли варианты легализации Зорге в Японии? Род намечаемой деятельности иностранца-разведчика в Японии 30-х годов ХХ века должен был отвечать следующим основным требованиям:

– быть естественным, «привычным» в условиях Японии,

– не привлекать внимания своей необычностью;

– встречать благожелательное отношение со стороны местных властей;

– обеспечивать официальную возможность более-менее широкого общения с местным населением и представителями иностранных кругов – для приобретения и развития нужных связей;

– давать относительную свободу передвижения по стране и особо желательно, – обеспечивать возможность официальных связей с другими странами.

В этом смысле из всех профессий, обычных для иностранцев в Японии, целям легализации Зорге и сотрудников резидентуры наиболее удовлетворяли:

– коммерческая деятельность – по экспортированию японских товаров / импорту иностранных товаров;

– профессия журналиста – корреспондента иностранных газет, освещающего в своих работах политику японских правящих кругов с позиций лояльности и благожелательности.

Возможно ли было направить Зорге в Японию под чужим именем и легендировать его пребывание там занятием коммерческой деятельностью? Возможно, но для этого следовало создать коммерческую фирму, а точнее – войти совладельцем вместе с приглашённым японским гражданином в создаваемую фирму, которая бы занималась экспортом японских товаров / импортом иностранных товаров. Такое многоходовое мероприятие потребовало бы немалых средств и времени. Подобные попытки уже делались, например, в Китае и чаще всего заканчивались провалом. Фирма по определению не должна была быть крупной, чтобы не привлекать к себе внимания спецслужб. С другой стороны, масштаб фирмы предопределял и круг общения, то есть возможность получать интересующую информацию. Поехать представителем германской фирмы было бы неплохим вариантом, но реализация подобного проекта была бы ещё сложнее, так как Зорге не был ни инженером, ни коммерсантом и не мог появиться ниоткуда. Он должен был где-то работать до этого, что подтверждалось бы документами и свидетельствами очевидцев.

К своей поездке в Японию Зорге уже сформировался как учёный, как журналист, и радикальным образом менять его амплуа было затруднительно, да и нецелесообразно.

Но и это было далеко не всё: следовало составить легенду всей его предыдущей жизни – от рождения до 1933 года, «населить» эту легенду родственниками и знакомыми, чтобы он мог убедительно рассказать, если потребуется, о предыдущей жизни. О том, где жил, учился, где воевал, где получил ранения, где лечился и т. д. При этом сохранялась опасность его встречи с знакомыми из «старой жизни».

В Китае «Рамзай» приобрёл профессиональную известность. На свои газетные публикации шанхайского периода он мог ссылаться во время переговоров в редакциях, и ни у кого не возникало вопросов, поскольку его статьи из Шанхая не прошли в Германии незамеченными. Авторитет его имени мог способствовать установлению связей с печатными изданиями.

Однако перед принятием решения о направлении Зорге в Японию Центру следовало ответить на вопрос, существовала ли опасность расконспирации Зорге, а если существовала, то в чём она заключалась[198]198
  Алексеев Михаил. «Ваш Рамзай». Указ. соч. С. 625–644.


[Закрыть].

Руководство IV Управления, планируя организацию нелегальной резидентуры в Японии и намечая в качестве руководителя Зорге, должно было выяснить степень риска его использования на соседних островах, исходя из степени «засветки» Рихарда за годы работы в Китае.

В марте 1933 г. в письмах и шифртелеграмме Центр запрашивал Шанхай: «8. Проверьте и срочно сообщите, насколько скомпрометирован Рамзай в Шанхае и не мог ли бы он быть использован для работы на Дальнем Востоке?». Ту же задачу 5 марта 1933 г. Москва ставила перед К.М. Риммом («Пауль», который вместе с «Джоном» Г.Л. Стронским руководил шанхайской резидентурой в ноябре 1932 – августе 1933).

Слово в слово содержание оргписьма было повторено в следующей почте, которая явилась «дополнением» к посланной ранее: «5. Проверьте и срочно ответьте, насколько скомпрометирован Рамзай в местных немецких кругах, а также и других. Мы предполагаем использовать его по соседству с вами, поэтому необходима срочная и тщательная проверка». Ни первая почта, ни дополнение к ней не успели ещё прибыть в Шанхай, как «Пауль» получил 27 марта 1933 г. телеграмму за подписью Б.Н. Мельникова, заместителя начальника РУ штаба РККА и одновременно начальника 2-го (агентурного) отдела: ««Срочите: 1) достаточно ли скомпрометирован Рамзай в местных немецких кругах, чтоб не быть использованным в соседних дальневосточных странах».

30 марта Римм доложил из Шанхая: «Рамзаю нельзя работать в Китае. Здесь в немецких кругах он провален. На днях известный Азиатикус /брандлеровец/ расспрашивал о докторе Р. Зорге, о котором он, якобы, уже будучи в Берлине, знал, что тот должен по линии Большого Дома работать в Китае. По-моему, Рамзай может быть использован в Харбине /не опускаясь до Дайрена/, Японии, Индии, Индокитае. Но всё же для большей безопасности ему нужно переменить сапог… Пауль».

В чём состоял «провал» Зорге в немецких кругах, Римм не пояснил, а Центр не потребовал разъяснений. Видимо, и Римм, и Центр связали провал «Рамзая» с расспросами Азиатикуса. Если это не так, то о каком провале шла речь? И если не о провале, но только о слухах, то о каких?

Умолчал Римм и о причинах, послуживших основанием для срочного отъезда Зорге из Китая. 10-го октября 1932 года «Рамзай» докладывал из Шанхая: «От кит[айского] источника узнали, что Нанкин, якобы, обнаружил след военного шпиона. Подозревают, будто бы, одного немца и еврея. На основании наших старых грехов и слухов среди местных немцев полагаем, что круг подозрений вокруг Рамзая всё больше смыкается. Просим срочно сообщить, должен ли Рамзай непременно выждать прибытия замены или же он может уехать независимо от прибытия последнего. №-310. Р.». «Один немец и еврей» – это, видимо, Зорге и Стронский. Скорее всего, Зорге, уже поднимавший вопрос о своей замене, решил воспользоваться этим расплывчатым сообщением из Нанкина, чтобы вернуться в Москву[199]199
  Там же. С.585.


[Закрыть].

Что касается Азиатикуса, то Б.Н. Мельников подтвердил опасения Римма: «2/IV 1933 г. Азиатикус до измены работал по линии Большого дома. Рамзая мог знать по прошлому».

Кто такой брандлеровец Азиатикус и в чём состояла измена? Генрих Брандлер (1881–1967) в 1919–1923 гг. являлся членом ЦК КПГ. В 1921–1922 г. он – член ИККИ; в 1922 – член Президиума ИККИ. В 1924 г. – руководитель делегации ИККИ в Кооперативной секции Крестинтерна. В 1929 г. он был отовсюду исключён: из КПГ, ВКП(б) и Коминтерна – как сторонник Бухарина и представитель правого уклона и «примиренцев» в германской компартии. Те же грехи распространялись в полной мере и на «брандлеровца» Азиатикуса.

Гейнц Мёллер (1897–1941), выступавший под псевдонимом «Азиатикус» и многими другими (Бизольд, Шиппе, Ганс, Эрик) находился на журналистской работе в Китае в 1926–1927, 1932–1941 гг. (погиб в бою с японцами). Пребывание Азиатикуса в Китае отмечалось не только Риммом, но и представителями Коминтерна в Шанхае, которые ранее сталкивались с Мёллером. Однако он не воспринимался ими как реальная угроза. Артур Эверт (псевд. «Артур», «Джим»; в 1929–1931 гг. – заместитель заведующего Восточным сектором ИККИ, в 1932–1934 гг. – представитель Коминтерна в Китае, секретарь Дальбюро в Шанхае) в начале декабря 1932 г. докладывал И.А. Пятницкому: «2. «Азиатикус» (брандлеровец) находится здесь, но не имеет почти никаких связей. Случайно он получил экземпляр „Чайниз уоркерс корреспонденс“ (информационный бюллетень ЦК КПК; издавался в Шанхае в 1930–1935 гг. – М.А.), рассылаемого в качестве информационного материала в Европу, США и ряду журналистов. Опираясь на этот орган, составил донесение группе Брандлера: «Политика партии в Китае катастрофична; партия загнала коммунизм в горы Цзянси» и т. д. Его можно было бы выгнать, вселив в него страх, но это осложняется тем обстоятельством, что у него нет денег, и к тому же он потерял паспорт. Нам известно почти обо всех предпринимаемых им шагах. Существует лишь одна определенная опасность, что он случайно увидит меня на улице и узнает»[200]200
  ВКП(б), Коминтерн и Китай. Документы. Т.IV. 1931–1937. Часть 1. М., 2003. С. 221–229.


[Закрыть].

По сути дела, присутствие Азиатикуса в Шанхае представляло собой скорее надуманную, чем реальную угрозу. Поэтому сообщение Римма о разговорах журналиста-немца Азиатикуса не было расценено Центром как свидетельство серьёзной и явной компрометации в немецкой колонии, тем более что Римм считал возможной дальнейшую работу Рамзая не только в Японии, Индии и Индокитае, но даже в Северной Маньчжурии. Правда, «для большей безопасности» шанхайский резидент рекомендовал сменить «сапог», то есть паспорт.

В Центре ко времени командировки Зорге в Японию было весьма отдалённое представление о степени его «засветки» как человека, связанного с коммунистической партией и Коминтерном, и как советского разведчика.

Ответ на вопрос, был ли «засвечен» «Рамзай» в Шанхае как советский разведчик, однозначно отрицателен и ревизии не подлежит. В противном случае он не мог бы эффективно и благополучно работать в Японии на протяжении многих лет. Нелегальная шанхайская резидентура, костяк которой составляли агенты, подобранные Зорге, продолжала плодотворно действовать до провала в мае 1935 года, произошедшего по вине резидента Бронина.

Однако это не означает, что для провала шанхайской резидентуры во времена «Рамзая» не было оснований. Их было более чем достаточно и, в первую очередь, через контакты с представителями компартии Китая и Коминтерна. Эти основания, как правило, были не следствием непрофессиональной деятельности Зорге, но результатом указаний Центра, вынужденного действовать в интересах Коминтерна.

Сам Рамзай, как это следует из его замечаний в письмах Центру из Берлина и из Токио, насторожённо относился к своему «шанхайскому прошлому». В переписке с Центром он неоднократно подчеркивал, что главная опасность для его работы в Японии может угрожать ему именно из Китая, по линии связи между немецкими колониями Шанхая и Токио.

В письме из Берлина от 3 июля 1933 г., докладывая о первых результатах «легализации» он писал: «И тогда на первое время останется только опасность, что смогут что-нибудь узнать о моей работе в Китае. А, кроме того, я считаю себя хорошо забронированным».

В письме, направленном через месяц – 3 августа – Зорге отмечал: «Вы дома должны иметь в виду, что для моей работы, помимо всего прочего, могут возникнуть две больших угрозы: во-первых, со стороны моей “родины”, где, при современных развитых связях, может проявиться повышенный интерес к моей личности; во-вторых, – из пункта моей прежней деятельности в соседней стране, откуда через так наз. “соотечественников” могут сюда долететь кое-какие брызги грязи. И то, и другое может совершенно парализовать или сильно затруднить работу».

Уже из Токио в письме от 7 января 1934 г. Зорге продолжал возвращаться к шанхайской теме: «Мое положение улучшилось… В коммерческом отношении стою я тоже очень хорошо. Но тяжёлая опасность грозит мне из Ш[анхая], от моего старого противника. К новому послу я на ближайшее время приглашён и т. д. Ш[анхая] опасность не надо недооценивать, так как связь между здешним и тамошним очень тесная». И опять о Шанхае в мартовской почте 1934 г.: «3. Мое положение здесь пока хорошее. Однако всё разрешится только в течение ближайших недель. В “овчарне” (в Шанхае. – М.А.) теперь знают, что я нахожусь здесь, и если ещё обо мне будет вонь, то я это через несколько недель узнаю».

Кого имел в виду Рамзай, говоря о своем «старом противнике»? Здесь существуют две версии, так или иначе связанные с членами германской колонии или с людьми, которые тесно соприкасались с немцами в Китае.

Откровенные и широкие связи Зорге и сотрудничество с леворадикальными деятелями были известны в германской колонии, однако это не являлось ещё преступлением. Видимо, Рамзай безрезультатно пытался привлечь к сотрудничеству кого-то из самой колонии или тесно связанного с ней окружения, действовал напрямую, «засветился» и предстал в глазах некоего искушённого человека шпионом. Из-за этого Зорге постоянно ждал разоблачения от «старого противника», которого, не без оснований, считал своим врагом и во избежание скандала пытался превратить в друга.

По версии, высказанной Максом Клаузеном, речь шла о германском советнике Хартмане. Майор Вальтер Хартман состоял военным советником при генеральном штабе китайской армии[201]201
  Алексеев Михаил. «Ваш Рамзай». Указ. соч. С.629.


[Закрыть].

Макс Клаузен в «Отчете и объяснениях по моей нелегальной деятельности в пользу СССР» от 1946 г. приводит следующий случай, демонстрирующий степень обострённости отношений между Зорге и Хартманом: «Однажды летом 1931 г. РИХАРД приказал мне пообедать с ним в ресторане Фьюттерер на Суйчжоу. Там он показал мне одного немца по имени ХАРТМАН [HARTMANN] (советник при генерале Чан Кайши). РИХАРД был приглашён этим человеком в качестве сопровождающего. РИХАРД не хотел ехать с этим человеком, так как он считал, что ХАРТМАН знает о нём слишком много. Он сказал мне: «Если со мной что-нибудь случится, Вы будете знать, кто виноват». Позднее он говорил мне, что ХАРТМАН хотел убить его, он всё время держал руку в кармане, выжидая случая. Но РИХАРД был не глуп, он поступил так же, как и ХАРТМАН. Позднее, как говорил мне РИХАРД, они подружились. Это, конечно, была только личная дружба. От этого человека РИХАРД [впоследствии] доставал много ценной информации».

Судя по переписке с Центром самого Зорге, речь могла идти либо о бароне Жираре де Сукантоне, белогвардейце, приближенном к атаману Семёнову, либо о находившимся с ним в близких отношениях германском инструкторе поручике Мёлленхофе (Moellenhof). «№ 10 (барон Жирар де Сукантон. – М.А.) является ещё более умным из здешних проходимцев, но и самым опасным. Он почти целиком мне доверяет, и я устно почти что всё узнаю, о чём эти люди думают и надеются, а иногда и что они сделают. Всё же я ещё не могу рискнуть прямо попросить материалов. Он мог бы быть относительно более чистоплотным человеком, так что при этом мы могли бы очень тяжело провалиться. Он чрезвычайно нас ненавидит и ни одной секунды не задумался бы над тем, чтобы выдать нас соответствующим органам или лично пристрелить. Кроме того, он теснейшим образом связан с № 11 (поручик Мёлленхоф. – М.А.). И каждая неосторожность в отношении него закрыла бы для нас важный своими информациями источник. На 11 (так в оригинале, исправлено карандашом на 10. – М.А.) можно было бы воздействовать деньгами, но он убеждённый фашист, и если здесь можно что-либо поделать деньгами, то только такими суммами, которые мы не можем или не захотим заплатить. В отношении информации я всё из него выжимаю. В отношении материалов, как я уже сказал, значительно лучше и безопаснее работать через переводчиков. Во всём этом деле, в особенности с 10 и 11, мне очень мешает то, что я живу открыто и постепенно везде становлюсь известным. Одно неправильное слово, и всё погибло. 10 и 11 связаны с 56 (Семёнов. – М.А.), и мы уже сообщали о попытке получить материал, но суммы были слишком велики и неуверенность слишком большая»[202]202
  Там же. С. 629–630.


[Закрыть].

Странно, но Зорге в своих опасениях совершенно не упоминает о том, что на него могла упасть тень после провала А.П. Улановского («Шерифа»)[203]203
  Там же. С.630.


[Закрыть], о чём он докладывал в Центр. Провалы японских агентов[204]204
  Там же. С. 563–570.


[Закрыть] обходятся стороной и самим Рамзаем, и следующим руководством шанхайской резидентуры, и Центром. Никакого упоминания о возможных последствиях провалов японских агентов. Объяснялось это, видимо, уверенностью в их надёжности: как-никак, было арестовано два японских агента, а третий выслан на родину, и ни один не выдал своих связей с шанхайской резидентурой.

И самое основное – совершенно умалчивается опасность его расконспирации из-за связи с китайскими коммунистами, с коминтерновцами в Шанхае и деятельного участия в освобождении Рудника и Моисеенко-Великой. Об опасности подобных связей Зорге неоднократно докладывал в Центр и, что удивительно, получал подобные же предупреждения от IV Управления: «Друзья (китайские коммунисты. – М.А.) всё больше стремятся Вас загрузить своей работой. Это со всех точек зрения опасно и может привести [к] провалу»[205]205
  Там же. С.631.


[Закрыть] и т. д. Не отставали от китайских коммунистов и «соседи» – представители Коминтерна.

Тем не менее, Центр продолжал перегружать Рамзая каждодневной работой, каждый неверный шаг при которой мог закончиться провалом. И только на редкость благоприятной оперативной обстановкой можно объяснить тот факт, что этого не произошло.

«Помню, что после моего приезда в Шанхай мне было передано нашими товарищами, что в бытность там Рамзая шли разговоры о его близости с коммунистами, – писал в своих воспоминаниях Бронин. – Надо думать, что это вызывалось, главным образом, его близким знакомством с американской журналистской Агнес Смедли, чьи коммунистические симпатии были широко известны. Опасность заключалась в том, что эти разговоры могли дойти до сведения японской контрразведки, хорошо осведомлённой о шанхайских делах. Японцы полновластно хозяйничали на значительной части территории города, а в остальной части имели многочисленную сеть осведомителей. Кроме того, контрразведки империалистических держав на Востоке, в частности, в Шанхае, при всех их противоречиях с одинаковым рвением следили за „коммунистическими элементами“ и в этой области между собой сотрудничали.

К счастью, все эти опасения не оправдались. Подозрения в отношении Рамзая в Шанхае, как оказалось, не выходили за пределы неопределённых разговоров».