Текст книги "«Верный Вам Рамзай». Книга 1. Рихард Зорге и советская военная разведка в Японии 1933-1938 годы"

б/ Вновь прибывший № 10, на которого мы возлагали большие надежды, к сожалению, в этот короткий срок мало оправдал себя. Дальнейшие его возможности весьма сомнительны в связи с неприятностями по линии друзей в его родном городе. В доме, который снял № 10 для нескольких лиц по линии друзей (членов компартии. – М.А.), были произведены аресты, и полиции известно, что № 10 снял этот дом. Двое его близких учеников тоже оказались арестованными. Все эти аресты имели место непосредственно после его отъезда в Шанхай. Месяца полтора тому назад № 10 получил предупредительное письмо от жены прокурора в Токио /жена прокурора является сестрой жены № 10/, в котором она сообщает, что прокурор подозревает № 10 в том, что он находится в Шанхае для работы в пользу местных друзей. Прокурор удивлён его отъездом накануне арестов и интересуется, откуда № 10 берёт деньги и, наконец, что прокурор собирается послать чиновника в Шанхай для расследования этого дела. В дальнейшем брат № 10, проживающий в Токио, указал, что он посылает деньги № 10 и этим, будто бы, рассеял подозрение прокурора.

Наш вывод: работать с № 10 для нас слишком опасно. Мы приняли все меры предосторожности и постараемся в кратчайшее время прекратить с ним всякую связь».

В письме содержались и соображения по поводу целесообразности продолжения работы с Одзаки – № 11, которому был присвоен псевдоним «Отто». Одзаки в очередной раз был скомпрометирован связями с японскими коммунистами у себя на родине: «в) № 11 /Отто/. Из прилагаемого письма явствует, что № 11 попал под подозрение из-за поддержания связей с друзьями на родине. Насколько это подозрение может оказаться серьёзным своими последствиями, трудно предвидеть. Думаем, что лучше Рамзаю связи с ним не устанавливать, по крайней мере, до полного выяснения положения № 11(выделено мной. – М.А.). С другой стороны, считаем нецелесообразным дальнейшее поддерживание связи с нашей стороны с № 11, т. к. результаты вследствие плохой связи мизерны. Поэтому считаем предложение № 11 встретиться с нами снова в Китае ненужным, дальнейшую связь с ним прекратить, законсервировать дорогу к нему, в случае, если вам это понадобится. Просим нас телеграфно уведомить о вашем мнении». «Правильно», – наложил резолюцию Давыдов.

«№ 12 начинает подавать кое-какие надежды на развитие своей работы. Пока трудно предвидеть, насколько это оправдается. № 601 дана строгая инструкция в смысле осторожности в сношениях с № 12, так и проверки его начинаний.

№ 13 до сих пор ничего конкретного не дал. Он в июле поедет обратно на родину призываться. Мы отказались от его возвращения обратно в Тяньцзин в случае, если он не будет призван. Посредством № 12 связь с ним может быть установлена, если понадобится использовать его на родине.

№ 12, кроме того, имеет двух друзей в Дайрене /см. наше предыдущее орг[анизационное] письмо/, которые, будто бы, могут быть использованы нами. Согласны ли их перенять?». В этой части письма содержится некоторая путаница. Так, согласно январского письма, это у Одзаки были друзья в Дайрене и именно он их рекомендовал «к использованию» и именно им, судя по всему, были присвоены номера 12 и 13.

Вместе с июньской почтой был отправлен «перевод и оригинал письма о суде над нашим бывшим работником Кито».

Разъяснения по поводу связей Одзаки с японскими коммунистами дали в своём письме Стронский и Римм от 22 июня 1933 года: «Об ОТТО в Осаки. Арестован друг Отто, но последний уверен, что полиция об этой связи не знала. Его посетил проездом в Шанхай работник КПЯ Сакамаки, о чём полиция знает. Есть провокатор в Шанх[айской] организации по связи КПЯ и КПК».

Далее Стронский сообщил о трудностях, с которыми сталкивался Одзаки при направлении информационных сообщений из Японии в Китай и о попытках поиска источников среди военных: «Осака не благоприятен для работы О[тто]: нельзя получать информацию о полиции и военных, поэтому он хочет перебраться в Токио. Позиция О. в газете твердая, но требуется осторожность. Он не имеет возможности переслать интересные материалы. В особо важных случаях он использует курьера. Письма по почте просматриваются японской цензурой. Его друг в Токио нерешителен. Он военный, отказался ехать в армию Маньчжоу-Го. О. хочет скорее встретится с Кието (Кито Гинити. – М.А.), когда он освободится.

О. во время летних каникул хочет ехать в Шанхай, чтобы встретиться с кем-нибудь из шанхайских работников». За время непродолжительного сотрудничества Одзаки с шанхайской резидентурой им было отправлено из Японии «Сообщение об активизации деятельности Японии в Северном Китае», которое получило оценку «средней ценности». Это был единственный материал, полученный от него. Больше шанхайская резидентура не предпринимала попыток поддержания связи с Одзаки, несмотря на готовность последнего продолжать сотрудничество.

28 июля 1933 г. пришла телеграфная реакция на июньское письмо Римма и Стронского. Не ведая, кто скрывается за № 12, Давыдов отдал распоряжение: «Проверьте надежность дайренских друзей нр 12, повторяю нр 12, установите и пришлите явку на них, думаем связать с нашими людьми там».

14 августа 1933 года из Шанхая поступила телеграмма по поводу № 10: «Наш японец в Шанхае арестован. Пока держится. Предупредите Рамзая не связываться с Отто (выделено мной. – М.А.)». «Срочно предупредить т. Рамзая», – поставил резолюцию Давыдов.

Глава 2
1933–1935 Годы. Шанхай, Москва

2.1. «Начинайте работу по созданию самостоятельного, параллельного рамзаевскому, аппарата»

(Центр – «Абраму», 25 декабря 1933 г.)

Центр считал агентурную работу из Китая против Японии важнейшей задачей шанхайской резидентуры. Этот вопрос поднимался руководством военной разведки ещё в начале 1933 года и вновь был поставлен в оргписьме, полученном «Абрамом» в декабре.

22 декабря 1933 года Бронин сообщал в Москву Берзину: «Ответ на орг. письмо… Просьба к Старику дать несколько дополнительных указаний о работе на Острова:

1. Начать ли нам уже сейчас подготовительную работу по созданию параллельного рамзаевскому аппарата. Задача трудная и требует долгой подготовки прежде всего по созданию орг. базы.

2. Мыслится ли создание отсюда по возможности самостоятельной сети, с Рамзаем совершенно не связанной. Идею дублирования считаю правильной и думаю, что удастся кое-что.

Начинаю прорабатывать орг. вопрос. № 429. Абрам».

Ответ был получен уже через несколько дней. 25 декабря шанхайскому нелегальному резиденту сообщили: «Начинайте работу по созданию самостоятельного, параллельного рамзаевскому аппарата». «Подчеркиваем напряжённость обстановки на Дальнем Востоке и требуем сосредоточения Вашего особого внимания на островах, ибо главные противники там».

Упор Центром делался на работу в Японии: «Мы считаем, что ваш город не только в мирное, но и в особенности в военное время будет являться основным и важнейшим центром по нашей работе против хризантемщиков», подтверждал Центр свои указания в другой шифртелеграмме.

В плановом задании на 1934 год одной из основных для шанхайской резидентуры была поставлена задача работы против Японии (как тогда говорилось, «на острова»). 26 декабря 1933 года Центр указывал: «С этим письмом посылаем Вам плановое задание на 1934 год… Учитывая современную обстановку, требуем от Вас безусловного обеспечения выполнения плана на 100 %».

В оргписьме от 8 августа 1934 года сообщалось: «Работа на остров из Вашего города нелегальными путями отныне является важнейшей частью Вашей работы… Повторяем, Ваша работа на острова сейчас приобретает важнейшее значение».

Удивительно, а может быть, закономерно, что создание нелегальной резидентуры в Японии, «параллельной рамзаевскому аппарату», строилось в подавляющем большинстве случаев на людях, привлеченных к сотрудничеству «Рамзаем». Именно люди «Рамзая» добились первых успехов в своей легализации в Японии и создали базу для начала серьезной работы.

Использование китайцев, проживавших как на материке, так и в Японии, по оценке «Абрама» стало одним из главных, если не самым главным направлением «островной агентурной деятельности».

Исходными соображениями были следующие:

– наличие в Японии довольно значительной колонии китайцев, в том числе таких, которые проживали там долгие годы; антияпонские настроения в то время были всеобщими для китайцев, следовательно, налицо была вербовочная база;

– китайцам несравнимо легче попасть в Японию и обосноваться там, чем европейцам или американцам;

– китайцам хорошо давалось изучение японского языка, имеющего общие элементы с китайским. Китайцам было много легче раствориться в массе людей, чем европейцам, которые постоянно находились «под колпаком».

Однако этих данных было явно недостаточно. Прежде всего, следовало выяснить число китайцев в Японии, их места проживания, занятия, отношение к ним властей и т. д. Перечень вопросов «Абрам» передал «Учителю», «первому из китайских резидентов, засланных нами на острова (он поехал туда в начале августа 1934 г.)».

Под псевдонимом «Учитель» скрывался Чэнь Ханшэн[255]255
  Чэнь Ханшэн (Чэнь Ханьшэн) (1897–2004). Известен как марксист-аграрник, занимавшийся изучением аграрных отношений в дореволюционном Китае. С 1926 г. сотрудничал с Коминтерном. В 1927–1929 находился в эмиграции в СССР. Здесь познакомился с Сун Цинлин. В 1934–1935 жил в Японии. В 1936–1939 – главный редактор журнала «Тайпинян шиу» (США); в 1939–1941 – главный редактор англоязычного издания «Юаньдун тунсюнь юэкань» (Гонконг). С 1942 профессор факультета западных языков Гуйлинь-Гуансийского педагогического института, на преподавательской и научной работе в ряде американских университетов. С 1949 на руководящих должностях в Академии общественных наук Китая. В 2002 в КНР было официально отмечено его 105-летие. В 1998 в Китае была опубликована его автобиографическая книга «My life during four eras», в которой 101-летний автор рассказал, в частности, и о своем сотрудничестве с Рихардом Зорге.


[Закрыть], которого очень высоко ценил Зорге.

«112. Хан, – писал о нем Зорге в «Характеристике лучших связей в шанхайской резидентуре», составленной в январе 1933 г. в Москве, – один из наиболее информированных и умнейших китайцев. Имеет марксистское образование и принадлежит к крайне левому крылу интеллигенции, если даже не к явно выраженным коммунистам. С исключительными связями вплоть до высших правительственных кругов и с хорошими выходами на все различные группировки. В личном плане очень тяжелый человек, т. к. он работает только, если он лично доверяет связи и персонально связан через дружеские отношения. Рамзай больше года добивался от этого человека, чтобы он что-нибудь дал. В настоящее время он связан с № 4 (Агнес Смедли. – М.А.), с которым он также связан крепкой личной дружбой. На случай, если № 4 дальше пойдет [уедет в дальнейшем], обязательно необходимо уже сейчас попытаться вступить в личный контакт с человеком, т. к. он очень ценный. Вполне надежный и очень умелый в работе. Почти сверх осторожный».

Под различными предлогами «Учитель» – «Хан» посетил все шесть китайских консульств в Японии (в Нагасаки, Осака, Кобе, Иокогама, Нагоя, Модзи), побывал и в других городах. «Собранные им сведения пополнялись, сопоставлялись и проверялись личными наблюдениями и сведениями других наших китайских работников».

Всего на островах оказалось 20 900 китайцев, в основном в крупных городах и портах: Токио, Осаке, Кобе, Нагасаки, Иокогаме. Этих китайцев «Абрам» разбил на три группы:

буржуазные элементы (коммерсанты-экспортеры);

мелкие торговцы, ремесленники, владельцы ресторанчиков и повара; сюда же можно было отнести немногочисленных рабочих (в основном – кули, чернорабочие);

студенты.

Коммерсанты представляли собой наиболее прояпонски настроенную часть китайцев, но, по опыту Шанхая, оставалась возможность использовать в работе молодых людей из буржуазных семей.

Вторая группа составляла почти ¾ китайцев в Японии. В большинстве своем это были малокультурные, политически малоактивные люди, дорожащие скудным куском хлеба и боящиеся его потерять; однако это была оседлая часть китайского населения, закрепившаяся в различных районах страны. Среди них «Абрам» рассчитывал найти агентов «для обслуживающего аппарата (конспиративные квартиры, адреса и т. д.)».

Третья группа – студенты – имела особое значение. Молодым китайцам было относительно легко устроиться на учебу. Гоминьдановское Министерство просвещения неодобрительно относилось к отъезду молодежи на учебу в Японию. Японское же правительство, наоборот, принимало меры, чтобы увеличить приток китайских студентов. Японцы создали Бюро культурных отношений с Китаем, под эгидой которого функционировала Китайско-японская ассоциация, активно привлекавшая китайцев на учебу. Ассоциация выдавала отдельным студентам стипендии, а в Токио была организована подготовительная школа по изучению китайской молодежью японского языка.

Большинство засылаемых в Японию из Шанхая китайцев оказывались в студенческой среде. Через китайцев этой группы «Абрам» рассчитывал добиться связей с японцами, которые могли заинтересовать разведку. Предстояло «особенно внимательно присмотреться к этой части китайской колонии и то, что мы узнали, далеко не совпадало с нашими первоначальными представлениями».

Большое значение имело, из какой провинции приехали китайцы: фактор «провинциальной солидарности» играл существенную роль. Было установлено, что в Нагасаки три четверти китайцев были выходцами из провинции Фуцзянь, в Кобе – половина фуцзяньцев и половина гуандунцев, в Осаке – две трети шаньдунцы, в Иокогаме – 60 % гуандунцев, в том числе значительное число кантонцев.

Начать решили со связей среди китайцев, которые имелись у 108-го («Шопмена»), или, по классификации «Рамзая» № 13 («Шопкипера»).

«Первый наш контакт с китайцем из Японии, с 901-м сулил как будто золотые горы… 901-й – близкий знакомый 108-го. Жил в Японии долгое время и теперь учился в железнодорожном колледже. Он сразу согласился работать, назвал много своих левонастроенных знакомых, которых можно привлечь; сказал, что через китайских студентов колледжа можно будет получать столь важные для нас сведения о японских железных дорогах, на которых эти студенты будут проходить учебно-производственную практику. Такова была обнадеживающая перспектива, нарисованная 901-м».

На поверку же оказалось, что 901-й сильно преувеличивал свои возможности. Этим вообще отличались китайские агенты: чтобы «не терять лица», они часто, без злого умысла, выдавали желаемое за действительное. Но хвастовство 901-го было лишь эпизодом. Главное заключалось в том, что агентурное использование китайцев в Японии представляло собой куда более сложную проблему, чем думали в Шанхае.

«Наиболее сильным из работников, засланных на острова, был, несомненно, 101-й», – считал «Абрам». Однако № 101, или № 3 («Эрнест»), по классификации «Рамзая», не знал японского языка. № 101 уехал из Шанхая в конце ноября 1934 года. У него не было соответствующих документов, чтобы устроиться студентом, но имелись командировочные бумаги, которые он при помощи старого приятеля получил от довольно крупного шанхайского издательства «Shanghai Book Company». Этот приятель не имел представления о том, чем занимается 101-й, знал лишь, что он – левый. В апреле 1935 года 101-й получил от издательства полномочия вести переговоры с рядом японских организаций: «Теперь я мог предстать как уважаемый джентльмен, представитель крупной шанхайской компании. Я навестил некоторых важных японцев (включая руководителя японо-китайского культурного общества, одного члена парламента, управляющих книжными издательствами и т. д.), приглашал их в ресторан на ужин».

101-й привлек к сотрудничеству жительниц Кантона: 1-я («Сестра»), 2-я («Старший брат») и 3-я («Младший брат»). 1-я, старшая не только по возрасту, но по характеру и знаниям, была его помощницей, остальные использовались для связи, выполнения отдельных поручений и т. д. Эти три девушки были первоначально отобраны для учебы в Москве. «У них не было опыта революционной работы, но они были надежны и дисциплинированы. 2-я и 3-я поехали на учебу в Японию с согласия своих родителей, с которыми они переписывались и которые их полностью содержали». Это способствовало легализации девушек в Японии.

В разработке находились трое японцев, которых 101-й обозначил как «Профессора», «Владельца книжной лавки» и «Студента».

№ 801 («Марианна»), которой «Абрам» присвоил номер 501, прибыла в Японию к середине февраля 1935 года. В отличие от 101-го, 501-я поехала под своим настоящим именем, с дипломом, который давал ей право на поступление в японский университет. Семья 501-й, проживавшая в Кантоне, была состоятельной, это укрепляло ее положение. В партии она не состояла, с полицией неприятностей не имела. За первые четыре месяца она должна была устроиться на учебу, сделать максимально возможное для изучения японского языка, завести круг полезных знакомств, присмотреться к людям, намечая того, кто мог представлять интерес для разведки. 501-я прошла в Москве подготовку, она должна была стать первой радисткой из числа китайцев. В этой связи ее особой задачей было – тщательно изучить радиоагентурную обстановку и подыскать квартиры, подходящие для размещения и работы радиостанции.

«Учитель» приезжал в Шанхай для доклада и инструктажа в октябре 1934-го и марте следующего года. Он работал не один, сотрудником резидентуры считалась и его жена. К маю 1935 года налицо были следующие результаты: «Учитель» завязал обширный круг знакомств среди японцев, американцев и работников дипломатического китайского аппарата в Японии, используя рекомендательные письма, полученные в Шанхае от японского консульства, шанхайского отделения ЮМЖД (Южно-Маньчжурской железной дороги) и отдельных влиятельных японцев. Кроме писем к нескольким профессорам, заведующим библиотеками и исследователям, он взял рекомендательные письма к «сильным политическим фигурам в Токио». Позднее «Учитель» познакомился с Мацуокой, главой ЮМЖД, будущим министром иностранных дел Японии; Ивангой, директором японского телеграфного агентства «Симбун Ренго Цусин»; Урамацу, генеральным секретарем института тихоокеанских отношений и многими другими.

«Учитель» установил отношения в американской колонии, с секретарем английского посольства, английским профессором Токийского коммерческого университета. Он был вхож в китайское посольство, дружил с его первым секретарем и китайским генеральным консулом в Йокогаме.

В какой-то мере эти знакомства служили источником информации, но еще большее значение они имели для легализации, тем более что расширение этого круга происходило в основном благодаря научно-общественной деятельности «Учителя».

Среди студентов в Токио и Киото «Учитель» и его жена встретили прежних учеников, двоих из которых они планировали привлечь к сотрудничеству.

Также рассматривалась возможность привлечь к сотрудничеству двух японок из «хороших», но обедневших семей, машинисток, с перспективой их устройства в «интересных для нас учреждениях». «Две женщины… – рассказывал «Учитель», – были мне представлены через китайских сочувствующих в Токио. Обе способные стенографистки и нам сочувствуют. Одна окончила частный японский женский колледж в Токио, другая – американский миссионерский колледж для женщин в Токио. Обе имели по несколько лет практики работы в научных и деловых учреждениях как на японском, так и на английском языках. Их приятельницы по колледжу получили доступ в некоторые известные семьи, и через эти связи они могли бы получить хорошую должность в качестве стенографисток в каком-нибудь важном и ответственном учреждении».

Среди китайцев, которым была поставлена задача осесть в Японии и обзавестись полезными связями, была 902-я, «Роза», единственная из направленных в Японию «Абрамом», кого привлекли к сотрудничеству уже после отъезда «Рамзая».

«Роза» уехала «на острова» в декабре 1934-го. Она должна была обосноваться в Осаке, но это оказалось невыполнимым: там не было школы, в которой можно было учиться. «Роза» осталась в Токио, поступила в зубоврачебную школу, одновременно занимаясь в школе по изучению японского языка. Главным результатом работы «Розы» была вербовка ею китайца-помощника С. и японца М.

С. «Роза» знала с 1933 года по Шанхаю, где он был секретарем партийной ячейки одного из университетов. С. был вынужден бежать в родную провинцию Гуандун. Благодаря помощи родителей жены он попал на учебу в Японию, где поступил в одно из лучших высших учебных заведений – императорский университет. Полтора года С. не имел связи с партией и в глазах японской полиции политически скомпрометирован не был. Беседы с ним убедили «Розу» в том, что С. сохранил партийный дух и искал путей к политической активизации. Он с большой охотой согласился работать с «Розой» и предложил ей привлечь хорошо ему знакомого японского профессора М., директора китайской школы по изучению японского языка.

М. арестовывался за левые взгляды, но, будучи человеком с большими связями, был освобожден по поручительству высокопоставленного лица. М. часто говорил об СССР и социалистическом строительстве, о перспективах китайской революции и значении советского движения. Он напоминал С. об осторожности, поскольку японская полиция следила за китайскими студентами и в каждом университете имела осведомителей. Когда С. предложил профессору работать, тот согласился без особых уговоров. Как и японцы группы 101-го, М. считал, что помогает нелегальной коммунистической организации.

Много лет спустя «Абрам» признал, что привлечение к работе 902-й было ошибкой: перед этим она активно занималась партийной работой, о чем знали многие ее знакомые, которых она встретила в Японии. Ей труднее было раствориться в массе населения, чем другим китайским агентам. «Не следовало включать в нелегальную агентурную сеть человека, политическая биография которого была отягощена такими специфическими событиями, в характере и подробностях которых резидентуре невозможно было разобраться… Агента с такой биографией… нельзя вербовать и отправлять на работу без предварительного согласия Центра».

В конце 1934 года Берзин сделал следующее письменное распоряжение: «Я думаю, что Абрам сделал большую глупость, взяв в аппарат 902-ю и допустив ее к нашей работе. Худшей рекомендации, чем он сам ей дает, дать нельзя: “ни разу не арестовывалась, хотя ее лицо известно многим предателям”; имела в последнее время связь с некоторыми предателями и якобы обратила их на путь истинный; рекомендовала в партию крупнейшего предателя Гу, который дал Чан Кайши столь ценные данные о партии, что тот его не только помиловал, но взял на работу в свою охранку».

Выводы, к которым пришел «Абрам», после более чем полуторагодичной работы с китайцами, были следующие: следовало учитывать, что японская контрразведка насаждала свою агентуру среди китайцев; сугубая осторожность требовалась в работе с левонастроенными студентами; китайцы не могли служить источником серьезной информации, «поскольку японцы их не подпускали к интересующим нас делам»; использовать китайцев можно было только путем создания сети наблюдателей в труднодоступных пунктах, где имелись китайские колонии; главная ценность китайцев была в возможности вербовки через них японцев; «мы не исключали возможности того, что через китайцев удастся непосредственно завербовать японских агентов-источников информации; но такая перспектива представлялась маловероятной, поскольку китайцы, которых мы могли привлечь, не имели связей в тех японских кругах, которые интересовали нашу разведку»; «главным направлением нашей работы мы считали вербовку через китайцев политически близких нам японцев, а уже через них думали выйти на тех агентов-японцев, которые были конечной целью наших усилий на островах; этот относительно длинный путь с промежуточными этапами был единственно реальным, а потому и наиболее коротким».

8 октября 1934 года Бронин писал Берзину (резидентам в те годы разрешалось, помимо общих организационных писем, обращаться непосредственно к начальнику Разведывательного управления; его письма к ним подписывались псевдонимом «Старик»): «Я знаю, что к этому вопросу следует подходить чрезвычайно осторожно, но в перспективе нужно ставить задачу, чтобы наша китайская сеть обросла японцами».

5 января 1935 г. «Старик» отвечал «Абраму»: …Я, кажется, тебе уже писал, что надо искать “частного” подхода к островным корпорантам. Очевидно, без них мы солидных связей не завяжем, солидных источников не получим. Островная корпорация в значительной (в чувствительной) мере комплектуется из детей разночинцев, профессоров, крупных чиновников, даже генералов, вокруг есть сочувствующий элемент, есть романтики и т. д. К ним надо добраться. Может быть, связь можно получить через твоих местных косоглазых, может быть “Нигрит” может это сделать. Попробуй нащупать, найти нить. Это откроет нам путь, даст настоящих островников.(Домой об этом, кроме меня, не пиши, ибо наш новый народ может на этом попытаться сыграть)». Под «корпорантами» Берзин имел в виду японских коммунистов.

К вопросу вербовки японцев, сочувствовавших коммунистам, через китайских «корпорантов» Берзин возвращается в письме от 15 января 1935 года: «Связь к островным корпорантам отсюда не получить. Дело в том, что здешний Большой дом (Коминтерн. – М.А.) сам не имеет связи, а посылаемые проваливаются через каждую пару месяцев. Я думаю, что частная связь, полученная чрез китайских корпорантов, пожалуй, скорее приведет к цели. Надо иметь в виду и то обстоятельство, что там корпорация разбилась на три группы и здесь по существу не знают, какая правоверная, какая – нет. Попробуй получить связи на месте, причем не прямо к корпорации, а к отдельным лицам или околокорпоративным людям. Последние были бы наиболее выгодными».

Берзин поставил вопрос вербовки политически близких к Советскому Союзу японцев более определенно, чем это сделал «Абрам» в письме к нему. Но принципиальных расхождений не было. Указание о частном подходе к сочувствующим японцам, прежде всего, означало, что не может быть и речи о связи на месте с организациями японской компартии. Однако, как следует из письма, рекомендовался подход к отдельным коммунистам и лицам им сочувствовавшим.

С августа 1933 года было решено, что «Джон» – Стронский – займется «островными» делами. С декабря шанхайская нелегальная резидентура с санкции Центра приступила к созданию экспорто-импортного общества по торговле между Японией и Шанхаем, что должно было создать легализационную базу для связи с «островами» и внедрения там «наших людей». При помощи «Коммерсанта» (Войдта) «Абрам» рассчитывал заручиться представительством фирмы «Окура» – одной из крупнейших японских электротехнических фирм. Она имела представительство AEG в Японии, «Коммерсант» поддерживал с «Окурой» постоянный деловой контакт. Представлялось возможным созданием общества привлечь двух дельцов (в том числе одного японца), участие которых служило маскировкой и позволило бы сэкономить затраты: фирма «Окура» обещала обществу значительный кредит.

В Шанхае был открыт офис, который возглавил «Джон», но он должен был переехать в Японию, и на его место Центр планировал направить другого разведчика. В телеграмме от 4 января 1934 года «Абрам» давал следующую оценку предприятия: «Хорошие стороны дела: коммерческая солидность, максимально возможная в наших условиях маскировка. Через Коммерсанта и Джона дело будем целиком держать в руках, получаем возможность легализации нашего человека в Японии, финансовый риск небольшой». Требуемые капиталовложения Джона (4000 золотых рублей) не превышали суммы, обычно отпускавшейся Центром для легализации наших разведчиков.

Однако в феврале 1934 года два курьера «Большого дома» (Коминтерна), доставлявшие денежные средства для компартии Китая, попали под подозрение полиции, которая обратила внимание, что курьеры (мужчина и женщина) четыре раза получали большие суммы денег, что не вязалось с их социальным положением: по их американским паспортам один был шофером-механиком, другая – машинисткой-стенографисткой (еще один пример того, к чему приводит в нелегальной работе пренебрежение к «мелочам» и «деталям», особенно когда дело касается организации связи). По-видимому, имело значение и то обстоятельство, что переводы шли из Парижа, где разыгрался крупный финансовый скандал, известный как «дело Стависского». Финансовые транзакции из Франции на его фоне привлекли внимание полиции.

О подозрениях полиции женщине-курьеру сообщил управляющий отеля, где она остановилась. По его словам, полиция сначала сочла, что речь шла о торговле опиумом, но потом заподозрила, что здесь замешан советский шпионаж. Он спросил курьершу, знает ли она «Джона», который занимается советским шпионажем, при этом назвав его полным паспортным именем. Он сообщил также, что о «Джоне» полиция расспрашивала и второго курьера, который уже уехал, а потому это утверждение невозможно было проверить.

«Абрам» узнал о случившемся от представителя Отдела международной связи Коминтерна в Шанхае. Шанхайскому резиденту предстояло дать оценку полученной информации и принять меры по локализации провала. Приняв на веру полученное сообщение, он даже не попытался его перепроверить, пока один из курьеров Коминтерна находился еще в Шанхае.

«Абрам» исключал возможность того, что «Джон» был «заражен» курьерами «Большого дома»: контакта с ними «Джон» не имел, они его никогда не видели и ничего о нем не знали. «Всесторонне взвесив обстоятельства», шанхайский резидент решил, что «Джон» попал под подозрение в результате следующих событий.

Прикрытием для «Джона» и «Пауля» (пока тот был в Шанхае) служил небольшой магазин фотопринадлежностей. На протяжении года магазин был дважды ограблен (второй раз – в апреле 1933 года). Резидентура попыталась получить компенсацию через страховое общество, что привлекло к расследованию дела полицию. Компенсация была получена, но полиция при этом установила, что магазин приносит одни убытки. У нее возникли естественные подозрения: было непонятно, ради чего два компаньона содержат убыточное предприятие.

«Положение осложнялось тем, что Джон (как раз во время пребывания в Шанхае коминтерновских курьеров) внес на свой банковский текущий счет относительно большую сумму – деньги, отпущенные ему на импортно-экспортное общество, – отмечал «Абрам». – Откуда же у Джона, владельца невзрачной убыточной лавки, вдруг появились средства для ведения значительно больших по масштабу дел? Нет ли связи между внезапно выросшим текущим счетом Джона и денежными переводами из Парижа?»

Таков был основной ход вполне логичных рассуждений «Абрама», человека, который с первых дней своего пребывания в Шанхае пренебрег элементарными правилами конспирации, что закономерно и привело к его провалу в мае 1935 г., человека, который на протяжении двух лет, не считал нужным посещать «офис» своей компании, человек, который за два года так и не удосужился продать ни одного имевшегося в его распоряжении образца товаров.

«Но в качестве гипотезы мы допускали и другую возможность, – рассуждал далее «Абрам», – поскольку Джон попал в поле зрения полиции, мог всплыть и вопрос о его былой связи с Рамзаем, которая мало конспирировалась. Широко известна была и близость Рамзая с Агнес Смедли, а Джон часто встречался с Агнес. Не было исключено, хотя казалось и не очень вероятным, что разговоры о Рамзае как-то задели теперь и Джона».