Текст книги "Переживание стыда в «зеркале» социальных теорий"

Признаки стыда как центра социального, как начала социального

Одним из важнейших признаков начала чего-либо (а значит, и стыда – как начала социальности) является его самоочевидность. Р. Декарт, сосредотачивая свое внимание на фундаменте науки, выдвигает четыре главных правила для исследователя, стремящегося постичь истину. Одним из таких правил относительно основания теории является так называемое правило очевидности: «никогда не принимать за истинное ничего, что я не признал бы таковым с очевидностью, т. е. тщательно избегать поспешности и предубеждения и включать в свои суждения только то, что представляется моему уму столь ясно и отчетливо, что никоим образом не сможет дать повод к сомнению»[202]202
  Декарт Р. Рассуждение о методе… / Декарт Р. Сочинения в 2 т. Т. 1. М., 1989. С. 259.


[Закрыть]. «Многие исследователи – как замечено в статье «Очевидность» на сайте Форнит – приходят к выводу о том, что очевидность является самым действенным и основательным доказательством истины для личности»[203]203
  fornit.ru/7117. Очевидность // Форнит. URL: |Щр://сс «а>гс1кт. ги>Очевидность>?ргтйпд=1 (дата обращения: 28.08.2020).


[Закрыть]. Конечно, можно возразить, что очевидность «относится сугубо к субъективному миру индивида… Однако, для индивида просто нет другого основания, кроме как формирование личной уверенности в чем-то на основании приобретаемого опыта так, что очевидность для него остается единственной и достаточной опорой»[204]204
  Там же.


[Закрыть].

Декарт утверждение cogito ergo sum положил в основание теории, объясняя при этом, что в истине положения «Я мыслю, следовательно, я существую» его «убеждает единственно ясное представление, что для мышления надо существовать.»[205]205
  Декарт Р. Указ. соч. С. 269.


[Закрыть]. «Эта ясность или очевидность бытия собственного Я философствующего и сомневающегося субъекта стала исходным пунктом рационалистической тематизации оснований знания в философии Нового Времени»[206]206
  Черняк А. З. Проблема очевидности. М., 1998. Введение. «Очевидность» как тема в истории философии.


[Закрыть]. Но уже в XIX в. В. С. Соловьев попытался обосновать идею о том, что самоочевидность переживания стыда глубже самоочевидности картезианского мышления: «Я стыжусь, следовательно, существую»[207]207
  Соловьев В. С. Указ. соч. С. 124.


[Закрыть]. По мнению русского философа, стыд, подтверждает нравственное существование индивида, его существование в качестве человека, а значит, стыд есть истинное начало человеческого. Так что в истории мысли уже имеется опыт использования понятия «стыд» в качестве основания теории в виду самоочевидности переживания стыда для индивида.

Средоточием (буквально, «точкой среди», т. е. «серединой») социальной жизни не может быть что-то редкое, не характерное для наших повседневных социальных взаимодействий. У стыда и с этим – всё нормально: важная черта нашего повседневного существования – страх опозориться, стремление не попадать в щекотливую ситуацию, когда нас могут осмеять, и мы будем переживать стыд. И при всем при этом, т. е. при всем нашем стремлении избежать стыда, стыд распространен повсеместно, и это переживание – одно из самых распространенных чувств, которое испытывает человек.

Мимо этого факта повседневности стыда не могли пройти мыслители. В частности, у одного из великих – Платона – в диалоге «Протагор» софист Протагор во время спора с Сократом пересказывает миф о Прометее и Эпиметее: когда Гермес спрашивал Зевса, каким же образом дать людям правду и стыд, то Зевс сказал, что «пусть все будут к ним причастны; не бывать государствам, если только немногие будут этим владеть, как владеют обычно искусствами. И закон положи от меня, чтобы всякого, кто не может быть причастным стыду и правде, убивать как язву общества»[208]208
  Платон. Протагор // Платон. Собр. соч. в 4 т. Т. 1. М., 1990. С. 420.


[Закрыть].

И еще по поводу повседневности стыда – оценка стыда мыслителем[209]209
  Таким мыслителем по праву считают Ф. Ницше.


[Закрыть], который поставил под сомнение основные принципы западной морали, религии, культуры: «Но сам человек называется у познающего: зверь, имеющий красные щеки. Откуда у него это имя? Не потому ли, что слишком часто должен был он стыдиться?»[210]210
  Ницше Ф. Так говорил Заратустра // Ницше Ф. Избранные произведения. Книга первая. М., 1990. С. 269.


[Закрыть]. Для Ф. Ницше «стыд, стыд, стыд – вот история человека!»[211]211
  Там же. С. 262.


[Закрыть]. Как видим, и для этого философа стыд служит в качестве свойства, определяющего основное в человеке, живущего повседневной жизнью.

А вот что пишет уже современный автор: «В процессе духовной эволюции человек выработал в себе способность к стыду и тем самым усовершенствовал систему общественного управления своим поведением в интересах этого общества. Эта принудительная и беспощадная, не взирающая на лица система тиранического управления поведением человека, в конечном счете, оказывается выгодной для общества. Те сообщества, которые не смогли выработать у своих членов способности к стыду достаточной силы, исчезли из истории или влачат жалкое существование»[212]212
  Орлов Ю. М. Стыд. Зависть. М., 2005. С. 5. Идею, что сообщества, которые не смогли выработать у своих членов способности к стыду достаточной силы, исчезли из истории или влачат жалкое существование, проверить сложно – сам Ю. М. Орлов не дает примеров таких сообществ – а потому просто поверим ему, ибо все мы на своем личном (и очень неприятном, ®) опыте не раз убеждались в силе стыда как способа принуждения.


[Закрыть]. Таким образом, по мнению Ю. М. Орлова, с помощью стыда общество проявляет свою власть над индивидом, и без этой власти, возможно, общество не могло бы существовать.

В наше время не мало тех людей, кто соглашается с тем, что «выражение стыда универсально и общепринято, считают, что именно поэтому возможность его переживания приписывается человекообразным обезьянам, собакам, кошкам и другим видам[213]213
  Об этом пишет, например, Е. С. Калоева. Правда далее она замечает: «При этом наличие действительно переживаемой эмоции стыда у представителей животного царства остается недоказанной и основывается только на сходстве внешних проявлений» (Калоева Е. С. К вопросу о природе стыда // Интернет-журнал «Мир науки» 2016, Том 4, номер 3. С. 4. URL: http://mir-nauki.com/ PDF/53PSMN3i6.pdf (дата обращения: 28.08.2020)).


[Закрыть].

В. С. Соловьев первым фундаментально, а значит, как философ, проработал идею стыда как начала нравственной философии. Но русский мыслитель в качестве основы человеческого, т. е. начала социальности (в форме начала нравственности) связывал только с половым стыдом. А есть еще и собственно социальная форма стыда. Поэтому мне учение о переживании Ф. Е. Василюка кажется обладающим большим эвристическим потенциалом, чем учение Соловьева о стыде, и с помощью учения о переживании Василюка я и попытаюсь обосновать особую роль социального стыда по отношению к человеческой деятельности.

Но сначала хочется отметить, что А. И. Кравченко в цитировавшемся выше учебнике по социологии не зря не указал стыд в списке тех аффективных действий, к которым он отнес сильное раздражение, вспышки гнева, стресс или агрессию. Стыд нельзя отнести ни к аффективным действиям, ни к иррациональным. Он – иной, он – вообще не действие. И то, что происходит со стыдящимся, совершается (не он совершает, а с ним совершают!) с ним вопреки его собственным интересам (да и здравому смыслу тоже). В русском языке слово «стыд» связано со словом «студ» – студеный, застуженный, и в этом отношении русский язык дает указание на близость стыда и страха: слово «страх» в первоначальном значении так же осмыслялся как оцепенение, «превращение в лед»[214]214
  Фасмер М. Этимологический словарь русского языка. В 4 т. Т. 3. М., 1971. С. 772.


[Закрыть] – подобно стыду. Но слова «стыд» и «студ» еще «сравнивают с древнеиндийским tudati, tundate «толкает, жалит, колет»…, лат. tundo, tututi, tundere «бить, колоть, ударять».»[215]215
  Там же. С. 786.


[Закрыть], что придает слову «стыд» противоположный «оледенению» смысл. Таким образом, стыд, с одной стороны, – неподвижность, окоченелость, застывание. Близкий «стыду» как окоченелости и застыванию смысл у слова «мерзость», связанного чередованием гласных со словом «мороз» и имеющего корень mer – связывать. И связь слов «стыд» и «мерзость» не случайна, ибо мерзость – то, что вызывает у окружающих отвращение, презрение, а у сотворившего мерзость – в большинстве случаев – стыд. С другой же стороны, стыд не дает покоя, не дает окоченеть от студа, «мороза» мерзости, а нудит, жалит, жжет («жгучий стыд»), не дает того покоя, что обещает мороз-смерть. Таким образом, снаружи – никакой деятельности, но «внутри» стыдящегося «кипит работа».

Что за работа? За ответом и обратимся теперь к учению о переживании Василюка. В этом учении «термин "переживание" используется… для обозначения особой внутренней деятельности, внутренней работы, с помощью которой человеку удается перенести те или иные (обычно тяжелые) жизненные события и положения, восстановить утраченное душевное равновесие, словом, справиться с критической ситуацией»[216]216
  Василюк Ф. Е. Указ. соч. С. 3.


[Закрыть]. Вот оно – нами искомое! Вот – отличие переживания, понимаемого в соответствии с теорией Василюка, от «классического» социального действия: для переживания характерна не внешняя, а внутренняя работа.

Следует уточнить, ибо я не совсем правильно выразился: социальное действие тоже может иметь не только внешний, но и внутренний характер (сюда относятся, например, невмешательство или терпеливое принятие чего-либо, на что указывает Вебер[217]217
  Вебер М. Указ. соч. С. 602.


[Закрыть]), но это обязательно то действие, которое соотносится с действием других людей или ориентируется на него. А внутренний характер работы переживания означает, что переживание как работа не ориентируется на других людей. А еще внутренний характер этой работы относится не только к ее процессу, но и результату: «Продукт работы переживания всегда нечто внутреннее и субъективное – душевное равновесие, осмысленность, умиротворенность, новое ценностное сознание и т. д., в отличие от внешнего продукта практической деятельности и внутреннего, но объективного (не в смысле непременной истинности по содержанию, а в смысле отнесенности ко внешнему по форме) продукта познавательной деятельности… (выделено мною. – М. Б.)»[218]218
  Василюк Ф. Е. Указ. соч. С. 4.


[Закрыть]. Вот – еще одно отличие переживания от «классического» социального действия.

Следующим отличительным признаком стыда как переживания является специфика предшествующей ему ситуации: «Специфика этой деятельности (Василюк ведет речь о деятельности переживания. – М. Б.) определяется в первую очередь особенностями жизненных ситуаций, ставящих субъекта перед необходимостью переживания. Мы будем называть такие ситуации критическими. Если бы требовалось одним словом определить характер критической ситуации, следовало бы сказать, что это ситуация невозможности. Невозможности чего? Невозможности жить, реализовывать внутренние необходимости своей жизни»[219]219
  Там же. С. 8.


[Закрыть]. В случае обычной деятельности не стоит вопрос о смерти, а просто идет коррекция, идет функционирование социальной системы, а в случае переживания решается проблема невозможности жить дальше. Именно эта особенность переживания определяет содержание его как деятельности: «Можно только сказать, что в ситуации невозможности (бессмысленности) перед человеком в той или иной форме встает „задача на смысл“…, „задача добывания осмысленности“, поиска источников смысла, „разработки“ этих источников, деятельного извлечения из них смысла и т. д. – словом, производства смысла. Именно эта общая идея производства смысла позволяет говорить о переживании как о продуктивном процессе, как об особой работе»[220]220
  Василюк Ф. Е. Указ. соч. С. 9.


[Закрыть]. Вот еще одно отличие переживания: у «классического» социального действия уже есть смысл, и это смысл реализуется действием в виде его цели, а в процессе переживания идет работа по выработке самого этого смысла. Т. е. отсутствует действие ради достижения поставленных актором перед собой целей, ориентированных на поведение другого человека.

Таким образом, поскольку стыд можно рассматривать как «центр» социальной жизни индивида, который определяет каждому социальному действию его «место», как «ноль» в смысле начале отсчета социального взаимодействия его с окружающими его людьми, постольку представления о стыде оказываются началом социальной теории – чем-то вроде ее исходных аксиом, которые в рамках данной теории не обосновываются, а потому они – вне данной теории (как «о» для натурального числового ряда). Такое понимание стыда подтверждается, отсутствием социального действия и взаимодействия стыдящегося – актор в стыде отсутствует как субъект, но он есть как объект (позора, презрения, осуждения, игнорирования). Стыдящийся – вне смысла, но он – для выработки смысла. Он – лишение сознания, лишение Я, и потому перед ним стоит задача обретения самосознания, своего Я. И хотя стыдящийся во время своего переживания «выпадает» из общества, ничем с ним не связан (с помощью «ничем», т. е. этим Ничто, он и связан! Хотя какая-то странная связь получается, необычная), но он тем же самым, пусть и парадоксальным образом, подтверждает свою верность обществу. А потому само общество благосклонно относится к этому «выпадению». Про стыдящегося можно сказать как про Карлсона: «Он улетел, но обещал вернуться!».

Подводя итог анализу житейских и научных фактов и рассуждениям этого параграфа, следует отметить, что я очень обстоятельно изложил все аспекты парадоксальности стыда, амбивалентного отношения к стыду как обыденного, так и научного сознания. И сделано это было с одной целью – подвести читателя к мысли об особом месте стыда в социальной реальности. С одной стороны, стыд асоциален, т. е. находится за пределами социальной жизни, а, с другой, стыд есть явление самое что ни на есть социальное. Эта двойственность стыда объяснима, если стыд понимать как «солдата-пограничника на пропускном пункте» (Г. Зайдлер). Для лучшего понимания такой роли стыда по отношению к социальному, в этом параграфе я использую аналогию с математикой: поиск ответа на вопрос «А где начало социального?» аналогичен рассуждениям по поводу начала натурального числового ряда. Граничное бытие стыда – это, по всем канонам философии XX в., – область метафизики: выдвинутость нашего бытия в Ничто на почве «жгучего» стыда есть «перешагивание за сущее в целом, т. е. трансценденция. Стыд нельзя отнести ни к аффективным действиям, ни к иррациональным. Он – иной, он – вообще не действие. Точнее – это снаружи нет никакой деятельности, но «внутри» стыдящегося «кипит работа»: в процессе переживания стыда идет работа по выработке смысла.

А теперь следует перейти к конкретному анализу «работы» стыда в качестве «пограничника» – на границах «Я – Ты», «Я – Мы» и «Я – Оно».

1.2. Стыд как «пограничник» в отношениях Я – Ты

Переживание стыда характеризуется трудностью и болью, которые, хотя и принадлежат стыдящемуся, но указывают на нечто, не принадлежащее его внутреннему миру, его психике. «Через эти феномены в психологический мир заглядывает нечто трансцендентное ему, – пишет Ф. Е. Василюк, – нечто „оттуда“, но заглядывает оно уже в маске чего-то психологического…»[221]221
  Василюк Ф. Е. Психология переживания (анализ преодоления критических ситуаций). М., 1984. С. 91.


[Закрыть]. Боль и трудность, как и страстная[222]222
  Страсть в данном случае следует понимать как интенсивное эмоциональное возбуждение, одержимость, поглощенность. Вот как характеризует страсть С. Л. Рубинштейн: «Страсть полонит, захватывает человека; испытывая страсть, человек является как бы страдающим, пассивным существом, находящимся во власти какой-то силы, но эта сила, которая им владеет, вместе с тем от него же и исходит» (Рубинштейн С. Л. Основы общей психологии. СПб., 2000. С. 624).
  Близкий по значению термину «страсть» – термин «аффект», обозначающий «мощный вид эмоциональной реакции, интенсивные, бурно протекающие и кратковременные эмоциональные вспышки» (Эмоции человека в нормальных и стрессорных условиях / А. И.Яроцкий, Ф. П. Космолинский, А. К. Попов и др.; Под общ. ред. А. И. Яроцкого, И. А. Криволапчука. Гродно, 2001. Глава 18. Классификация эмоциональных состояний и принципы изучения эмоций человека в стрессорных условиях).


[Закрыть] природа стыда, указывают на существование Другого – самостоятельного, инородного стыдящемуся бытия. Открытие Другого – принципиально иного сущего по отношению к Я – один из конструктивных моментов переживания стыда. И стыд – знак «встречи» «внутреннего» и «внешнего» по отношению к индивиду миров, своеобразная «пограничная полоса», связывающая эти два мира.

Ж.-М. Рабин указывает, что «родители, иногда, разговаривая с детьми говорят: "Тебе должно быть стыдно". Обратите внимание на эти детали. Родители говорят ребенку, что он должен чувствовать. Это своего рода приказ, я тебе говорю, что ты должен чувствовать. Но в то же самое время родитель сам отходит: "Я тебе говорю, что ты должен чувствовать, а меня это не касается, я не причем". И взрослый уходит из поля. Для меня это как раз о том, почему в процессе стыдения, тот, кто стыдит, чаще всего оказывается "за кругом". Но, в то же время, мы можем увидеть в этом предложении, насколько этот стыдящий персонаж сильно и активно присутствует. Он отвечает за то, чтобы мы испытывали стыд. Наш стыд приходит из контакта с этим человеком»[223]223
  Рабин Ж. – М. Что такое стыд? Отрывок из лекции на семинаре «Современные теории гештальттерапии», февраль 2001 года, Москва. URL: http://www. poisk-ru.rws4147t1.html (дата обращения: 21.09.2020).


[Закрыть]. Энергия стыда – не достояние стыдящегося: она приходит извне. Стыд проходит только тогда, когда иссякает энергия, пришедшая от Другого – именно он перестает «подпитывать» стыд, а не стыдящийся устает стыдиться. Но не в том смысле Другой «перестает подпитывать» стыд, что он перестает стыдить, т. е. смотреть на стыдящегося с усмешкой (презрительно или снисходительно) и т. п., а в том смысле, что стыдящийся перестает уже воспринимать стыдящего как Другого, в том смысле, что проходит острота противостояния Я стыдящегося и Я стыдящего. Когда «стыд уходит», стыдящий для стыдящегося снова становится частью мира (каковым он и был до возникновения у стыдящегося его переживания), а не кем-то особенным, не тем, кто обладает правом судить стыдящегося, и стыдящийся это его право признает.

Смысл понятия «Другой», пишет О. П. Зубец, «определяется некогда (в смысле «в историческом прошлом человечества». – М. Б.) совершившимся отказом морального сознания от понятия "чужой". Чужой – это тот, кто не принадлежит к данному ценностному пространству, на которого не распространяются его нормы и представления. Но чужой есть потенциально другой – "другой" Золотого правила: не случайно слова эти частично пересекаются по смыслу и Другой есть не только моя собственная проекция вовне, позволяющая найти основу для поведения вне себя, но и Иной, принципиально приходящий в мой ценностный мир извне, а поэтому прежде-чужой. Уже само существование Другого предполагает некоторую границу (выделено мною. – М. Б.). Нередко она обнаруживает себя явным образом…»[224]224
  Зубец О. П. Ценностное границеполагание и мораль // Этическая мысль. 2005. № 6. С. 222 223. URL: https://cyberleninka.ru/article/n/tsennostnoe-grani tsepolaganie-i-moral (дата обращения: 31.08.2020).


[Закрыть].

Ощутив постыдность своего деяния, я отчуждаюсь от тех, перед кем мне стыдно, хотя сохраняю при этом свой статус человека, т. е. я в этом случае – не совсем уж чужой, но однозначно – другой для своих. Удмурты, к примеру, под словом «мурт[225]225
  «В этнониме удмурт прозрачна основа – мурт, морт – индоиранское человек, муж, мужчина» (Проблема этнонима // Воршуд. URL: http://www.vorshud. unatlib.ru>index.php/Проблема_этнонима (дата обращения: 07.10.2020).


[Закрыть]» понимают и человека вообще, и другого, чужого. У удмуртов в ходу выражение «Эн мурта, эн шуга» – «не чуждайся, не стыдись». В удмуртской общине нарушитель решений схода получал прозвище «куштон»: «куштыны» – бросить, т. е. сделать «не своим», чужим. И русское слово «стыд» можно понимать, по мнению В. А. Малахова, как то, что студит, как «холод отъединенности, настигающий человека именно в его попытках замкнуться в себе, оторваться от общей жизни…»[226]226
  Малахов В. А. Указ. соч. С. 28.


[Закрыть]. Для земледельческих культур характерен призыв к смирению. Стыдливость, застенчивость[227]227
  Нередко термины «стыдливость» и «застенчивость» используются как равнозначные, но можно «стыд» понимать как элемент содержания термина «застенчивость», а в качестве рабочего определения различий этих двух переживаний можно использовать идею, предложенную А. А. Лукиной: «Стыд и страх – два основных эмоциональных компонента понятия застенчивость. Поэтому дальше, говоря о стыде, я имею в виду, в том числе стыд, как составляющую застенчивости» (Лукина А. А. О стыде, застенчивости и их спутниках… // Психологи на b17.ru. – URL: http:// www.bi7.ru>article…stide_zastenchivosty…ih_sputnikah… (дата обращения: 13.09.2020).


[Закрыть] отражают желание «не выставляться»[228]228
  Малахов В. А. Указ. соч. С. 31.


[Закрыть], «не высовываться», незаметность, стремление «держаться в тени» и «на вторых ролях». «"Я" – последняя буква в алфавите» – данное высказывание выражает именно эту установку. Как и выражение: «Во время бури высокие деревья ломаются, а трава только гнется». У удмуртов есть поговорка: «Кто свысока на всех смотрит, у того честь низка». Этот народ выработал такую максиму общения: «Говори меньше о себе и своих близких, избегай публичного выражения своих чувств и эмоций»[229]229
  Поздеева И. П, Трофимова Е. Я., Троянов В. И. Национально-культурная специфика постулатов речевого общения у удмуртов // Традиционное поведение и общение удмуртов. Ижевск, 1992. С. 180.


[Закрыть].

Стыд возникает в общении «лицом к лицу». Важнейшие акты, конституирующие самосознание, рефлексию, определяются отношением к другому человеку как «другу» с использованием в общении с ним местоимения «ты». «Другой» и «друг» – одного корня. Нельзя сказать, замечает В. А. Подорога, «я мертв», «ты мертв» – «язык запрещает нам использовать предикат смертности на уровне глубинного общения "я” – "ты”, где и "я”, и "ты” находятся в непрерывном движении взаимного перевоплощения»[230]230
  Подорога В. А. Метафизика ландшафта. Коммуникативные стратегии в философской культуре XIX–XX вв. М., 1993. С. 107.


[Закрыть]. Когда другой человек заинтересованно смотрит на меня, и для меня самого он не безразличен, то происходит взаимное превращение: из безликих Он мы с помощью друг друга становимся Я и Ты. В русском языке фиксируется теснейшая связь стыда с отношением к другому человеку как Ты: когда окружающие ты – чут на меня пальцем, насмехаясь надо мной, позоря меня, мне становится с-ты-дно. Они выделили меня из своей среды, я стал для них «ты», а не частью «мы».

Осознание своего Я и границ между моим Я и Ты не есть для меня некая данность, совпадающая с границами моего организма. И в создании границы между мною и внешним миром участвует стыд. С одной стороны, стыд, увеличивает проницаемость границ моего Я для Ты, но стыд одновременно и ограничивает меня: он отделяет меня от Ты, с другой стороны, т. е. оберегает целостность моей личности, поскольку указывает мне, что мое Я слишком открыто и обнажено. Стыд возникает на смысловой границе Я и Ты, когда есть эмоциональный контакт данного индивида с другим человеком, когда мнение и чувство другого человека становятся значимыми для этого индивида, не оставили его равнодушным, нейтральным.

Ситуация стыда включает в себя две стороны – стыдящего и стыдящегося. Ж.-М. Рабин замечает, что «когда кто-то чувствует стыд, он чувствует себя одиноким. Люди всегда говорят о стыде, как о некотором внутреннем переживании. Но мы знаем, что всегда есть еще тот, кто стыдит. Всегда! Никто не может чувствовать стыд в одиночку… И очень часто в терапевтическом процессе одно из наших первых действий со стыдом, это помочь пациенту идентифицировать стыдящего человека. Очень часто человек забывает об этом, но он или она существует»[231]231
  Рабин Ж.-М. Указ. соч.


[Закрыть].

Краснеют от стыда только в контексте ситуации, в контексте с Другим как Ты, в со-бытии (совместном бытии) с Ты. С помощью стыда обнаруживается и конституируется как бытие Другого (Ты), так и собственное бытие (Я) – в первом случае объект-другой познается в качестве источника презрения, жалости, насмешки и т. п., во втором случае собственное бытие обнаруживается в акте направленности, захваченности, характеризуемое через страдание. Переживания стыдящего и стыдящегося для них самих существуют благодаря тому, что эти переживания (презрение и стыд) существуют для другого, т. е. друг для друга.

С одной стороны, стыдящий стремится как бы вобрать в себя, присвоить бытие другого самостоятельного существа – бытие стыдящегося – и превратить бытие того в часть своего собственного бытия, определяя свои презрением бытие стыдящегося как неправильный, неистинный вариант собственного бытия. Тем самым он пытается удостовериться в собственном бытии в качестве носителя права, т. е. социального субъекта, того, кто представляет социум, а потому имеющего право на существование в качестве стыдящего. Но стыдящийся – это его иное, его инобытие, ибо стыдящий только потому и может быть назван этим именем, что есть тот, кто стыдится, следовательно, стыдящий усваивает (о-сваивает, делает своим), осознает и переживает свою собственную сущность. Сущность стыдящего – в стыдящемся. Это верно и для стыдящегося. Диалектика господства и рабства, развернутая Гегелем в «Феноменологии духа» применительно к роли переживания страха в становлении самосознания, применима и к переживанию стыда. Стыд – не действие только стыдящегося: это в той же мере действия стыдящего. Оба они самостоятельны, ибо в них как в субъектах нет ничего, что было бы не благодаря им самим. В стыде они признают эту самостоятельность. «Они признают себя признающими друг друга»[232]232
  Гегель Г. В. Ф. Феноменология духа… С. 100.


[Закрыть].

И тот, и другой познали неустойчивость своего бытия, открыли для себя предел бытия – Ничто. Стыдящий воспринимает себя в качестве Господина и уверен в своей правоте и власти над тем, кого он устыдил и к кому он испытывает презрение. Но он при этом рискнул своей жизнью, ибо унижение другого может вызвать противодействие со стороны того, кого унижают, вызвать его агрессию. Р. Бэрон и Д. Ричардсон подтверждают эту мысль: «Существует ли какая-нибудь взаимосвязь между тенденциями испытывать стыд и отвечать агрессией? Непрекращающаяся лавина данных дает положительный ответ. Оказывается, что люди, испытывая чувство стыда, зачастую также ощущают гнев и враждебность: они злятся на самих себя, что своим поведением заставили себя усомниться в собственной ценности. Такие чувства затем переадресовываются тем, по чьей вине возник стыд; в конце концов, именно они выражают недовольство, заставляя человека чувствовать себя глубоко униженным»[233]233
  Бэрон Р., Ричардсон Д. Агрессия. СПб., 2001. С. 206.


[Закрыть].

Риск жизнью – стояние перед смертью. Но человека и создает отрицание в себе инстинкта самосохранения, отрицание животного начала; тем самым риск презрительного отношения к другому человеку актуализирует человеческое в стыдящем. Кроме того, стыдящий заметил в поступке того, кого он стыдит, отсутствие само-обладания, элемент распущенности, момент слияния его с миром, что характерно для животных, не выделяющих себя из мира; тем самым в его сознании фиксируется представление о подлинно человеческом поведении. Значит, по крайней мере, в этих двух аспектах для стыдящегося ситуация стыда становится ступенью в развитии его, стыдящего, как человека.

Но и стыдящийся многое приобретает именно в качестве человека: стыдящийся объективно повел себя как Раб: он подчинил свое себялюбие воле Господина (под Господином здесь следует понимать не только отдельного индивида или группу людей, которые его стыдят/позорят, но и всех окружающих индивида людей, перед которыми он испытывает стыд/позор), признал правоту стыдящего и свою ничтожность, но это подчинение составляет начало истинной воли человека. Привычка к повиновению – необходимый момент в развитии каждого человека. Не испытав на самом себе этого принуждения, ломающего своеволие личности, никто не может стать свободным, разумным и способным повелевать[234]234
  См.: Гегель Г. В. Ф. Феноменология духа… С. 102.


[Закрыть]. Но здесь, т. е. в повиновении, пишет Гегель, «выступает только один момент свободы – отрицательность себялюбивой единичности; наоборот, положительная сторона свободы приобретает действительность только тогда, когда, с одной стороны, рабское самосознание, освобождаясь как от единичности господина, так и от своей собственной единичности, постигает в-себе-и-для-себя-разумное в его независимой от особенности субъектов всеобщности[235]235
  Там же. С. 103.


[Закрыть].

По Гегелю лишь свободный человек есть человек, а обретение свободы и утверждение себя как человека состоит в преодолении состояния рабства, в обретении признания себя. Господин если и признает Раба, то только Рабом, да и сам Раб признает себя лишь Рабом. А вот «Господин признан, и признан в своем человеческом достоинстве. Однако признание это – одностороннее. Потому что Господин со своей стороны не признает за Рабом человеческого достоинства» – на это указывает А. В. Кожев[236]236
  Кожев А. В. Введение в чтение Гегеля. СПб., 2003. С. 27.


[Закрыть]. При этом «снявший» (в гегелевском смысле[237]237
  «Снятие» в гегелевском, диалектическом смысле – указывает В. И. Жилин, – «предполагает наряду с устранением наличной формы и сохранение, удержание „старого“ в виде подчинённого „момента“ во вновь образованной системе» (Жилин В. И. Диалектический закон отрицания отрицания: «Снятие» по Гегелю // Гуманитарный вектор. 2017. № 1. С. 100).


[Закрыть]) свое рабство Раб, замечает М. Ю. Немцев, стремится к признанию не в качестве Господина, но в качестве не-Раба, существа, свободного от этого отношения господства и подчинения. Можно сказать, что он – господин над самим собой[238]238
  См.: НемцевМ. Ю. О «диалектике господства и рабства» в процессах самоопределения // Антропология – Гуманитарный альманах «Человек. КИ». URL: http:// www.antropolog.ru>doc/persons/nemzsev/nemzsev3 (дата обращения: 13.09.2020).


[Закрыть]. Именно в самоутверждении себя как действительного человека, признанного в качестве такового (раб – это «недочеловек», это человеческое существо, не отвечающее понятию человека) состоит сущность самоопределения как антропологического процесса. Это означает, что самоопределение всегда начинается из позиции раба, предполагает рефлексию собственной ситуации как вынужденной (обусловленной).

Повинуясь стыдящему (индивиду или группе), принимая без протеста в качестве правильных представления о своем поведении/поступке, сформировавшиеся у стыдящего, стыдящийся относится к своим действиям так, как на них обычно реагирует Господин – стыдящийся как бы вбирает в себя внешнее осуждение стыдящего, т. е. сам себя осуждает – словно он и есть Господин над собой. Но осуждает-то он себя – уже как Раба! Дж. Агамбен в связи с этим «акцентирует разрыв между всемогуществом и ничтожеством, говоря о фундаментальном переживании себя в стыде как суверена и подчиненного одновременно: "Стыд появляется в полном совпадении… рабства и суверенности"[239]239
  Цитата из работы: АгамбенДж. Homo Указ. соч. С. 115.


[Закрыть]»[240]240
  Мелкая М. В. Стыд как онтологическое чувство.


[Закрыть]. Действительная свобода индивидом может быть достигнута лишь тогда, когда его жизненный смысл будет фиксирован в самой социальной ценности (у Гегеля – в «в-себе-и-для-себя-разумном»), которая была попрана позорным/постыдным деянием, а не в желании угодить Господину, как это происходит в случае со стыдящимся. С точки зрения самоопределения человека переступивший через социальную ценность должен испытывать боль не из-за «измены» Господину (индивиду или группе), а из-за «измены» самой ценности. Однако такое отношение свойственно уже больше для «угрызений совести», чем для стыда[241]241
  Анализ соотношения стыда и «угрызений совести» в качестве переживаний, формирующих нравственное (ценностное) сознание человека, – тема отдельного исследования.


[Закрыть].

Стыдящийся «вбирает» в себя свое иное – стыдящего – подобно тому, как тот пытается превратить бытие стыдящегося в часть своего собственного бытия. Согласно представлениям М. Хайдеггера Другой (стыдящий) является частью бытия стыдящегося в форме «бытия-здесь» («здесь-бытия», «бытия-в-здесь», «вот-тут-бытия»: das Dasein[242]242
  «Dasein», его смысловой наполненностью, фактичностью. Хайдеггер говорит о заброшенности (Geworfenheit) «Dasein» в свое Da. Во-вторых, da является как бы проводником в окружающий мир: «Где?» – «Вот, здесь»» (Persone. Мартин Хайдеггер. URL: http://www.vk.com>@intellegenceperson-martin-haidegger (дата обращения: 13.09.2020).


[Закрыть]). Dasein, указывает В. И. Молчанов, как бытие-в-мире изначально находит себя в повседневности, в вещах, в «несобственном»[243]243
  См.: Молчанов В. И. Время и сознание. Критика феноменологической философии: Монография. М., 1998. С. 132.


[Закрыть] – Другом. А. Р. Бурханов дополняет мысль В. И. Молчанова: «Изначальный опыт Dasein – это «несобственное», «потерянное», «падающее» (хм… А позорное деяние – это же тоже «падение»! – М. Б.) существование, поэтому именно с него должна начаться аналитика человеческого существования. «Забвение себя» и «падение» само по себе свойственно Dasein, поскольку конкретное бытие люди заслоняют от себя наличным бытием, стремлением раствориться в сущем, в беспамятстве, в толпе[244]244
  Автор статьи здесь ссылается на работу: Фалеев Е. В. Хайдеггер // История философии / Под ред. В. В. Васильева, А. А. Кротова, Д. В. Бугая. М., 2005. С. 547–549.


[Закрыть]. При этом оказывается, что любая интерсубъективность, любое со-бытие и бытие-с-другими есть Man – усредненное, отчужденное бытие[245]245
  См.: Хайдеггер М. Бытие и время. Пер. с нем. В. В. Бибихина. 2-е изд., испр. СПб., 2002. С. 334–370.


[Закрыть]. Бытие-с-другими (Miteinandersein) – такой модус Dasein, для которого философ не находит соответствующего ему «собственного» способа бытия»[246]246
  Бурханов А. Р. Антропологические смыслы Dasein в трактате Мартина Хайдеггера «Бытие и время» // Вестник НВГУ. 2012. № 3. URL: https://cyberleninka. ru/article/n/antropologicheskie-smysly-dasein-v-traktate-martina-haydeggera-bytie-i-vremya (дата обращения: 07.10.2020).


[Закрыть]. Таким образом, Dasein – это каждый из нас в потоке повседневной жизни со своими привычками, сформировавшимися под влиянием окружающих людей, повседневными заботами, мыслями, переживаниями. Другой о-пределяет бытие Я. Вот как об этом пишет М. Бубер: «Он (имеется в виду Другой. – М. Б.) уже не есть Он или Она, отграниченный от других. Нет: лишенный всяких соседств и соединительных нитей, он есть Ты и заполняет собою небосвод. Не то чтобы не было ничего другого, кроме него, но все другое живет в его свете»[247]247
  Бубер М. Указ. соч. С. 9.


[Закрыть]. В моем переживании стыда другой человек (стыдящий) представляется мне могучим существом, управляющим всем миром, а я сам – ничтожно мал по сравнению с Ты (стыдящим). В моем стыде Ты подобен Солнцу – на него невозможно смотреть, и я отвожу взгляд, ибо не могу поднять на него глаза, но именно благодаря Солнцу я все вижу в этом мире, именно Солнце делает всё, что окружает меня, видимым.

Таким образом, М. Хайдеггер и М. Бубер – подобно Гегелю – исходят из представления о бытии стыдящегося как бытии зависимом. Но возможны два варианта понимания зависимости от бытия Другого в ситуации стыжения/стыдимости – в форме «бытие – для – других» и в форме «бытия – вместе».

Ж.П. Сартр: стыд и бытие для других

Философское понимание роли Другого в ситуации стыда невозможно без обращения к представлениям о Другом Ж. – П. Сартра. Французский философ считает, что одной из модальностей (форм, модусов) присутствия Другого для Я является существование Другого в форме объекта для этого Я. И это Я выступает в качестве субъекта для данного объекта, т. е. другой человек в этом случае – вещь, одна из множества вещей окружающего человека мира. Иначе говоря – Он. Ю. В. Ватолина по этому поводу пишет, что следуя мысли Сартра, «другой как объект – вовсе не абстракция. Он то и дело возникает перед нами в повседневности как наделенный такими-то и такими-то качествами… Низведение другого человека до объекта представляется обычной логикой повседневной жизни»[248]248
  Ватолина Ю. В. М. М. Бахтин и Ж.-П. Сартр: «я»/другой, границы рефлексии // ХОРА. 2010. № 1/2 (11/12). С. 101.


[Закрыть]. И обычно первым способом, с помощью которого Другой как другое сознание, другое Я, открывается нашему Я, многими мыслителями считается именно эта объектность другого человека, т. е. как если бы Другой открывался вначале, прямо или косвенно, в нашем чувственном восприятии[249]249
  См.: Сартр Ж. – П. Бытие и ничто: Опыт феноменологической онтологии. М., 2000. С. 279.


[Закрыть]. Но такое восприятие дает нам представление только о теле Другого. И сложно обосновать идею о том, что тело Другого указывает на душу, на сознание Другого – нет никакой гарантии, что у этого тела есть душа. Можно только по аналогии с нашим собственным телом предполагать существование души у тела Другого. Так что Другой в этом случае – только предположение. И можно предположить, что реакции тела Другого связаны не с действием сознания, а с действием рефлексов, как у животного, или механизмов, как у робота. Но даже если предположить, что Другой все же является субъектом, то возникает противоречие, ибо когда я думаю о нем, то он становится объектом моих мыслей, т. е. перестает быть субъектом. Таким образом, Другой – ни объект, ни субъект[250]250
  См.: там же. С. 247 248.


[Закрыть].