Текст книги "Великая Кавказская Стена. Прорыв 2018"

– Будь спокоен, – заверил его Севостьянихин, – не дадим.

Ага, снова подумал Игорь, буду я спокоен, жди. Дым отечества, который помогал нам, теперь помогает духам. Теперь они в фаворе. За этим дымом и проскользнут, и отрежут, и чёрт-те что ещё сделают, беспокоился он, хотя и переложил всё на собственную мнительность. С другой стороны, кто знает, где мнительность, а где дурное предчувствие. Не угадаешь. Так мы сделаны.

Потом одновременно заработал пулемёт Алексея Ногинского, где-то во втором секторе радостно завопил Герман Орлов: «А-а-а!!!»; «Бум-бум-бум…» – начал лупить из «корда» Олег Вепрев, и тут же ударил пулемёт старшего лейтенанта Виктора Максимова, но всех перекрывал, разумеется, Олег Вепрев: «Бум-бум-бум… бум-бум-бум… бум-бум-бум…» Словно всаживал костыли в землю. От одного звука духи шарахались, как черти от ладана.

Боевик с гранатомётом выскочил на перекрёсток, и Игорю пришлось менять сектор обстрела, потому что он ждал духов совсем не в этом месте, а правее, потому что здесь было удобное место для укрытия: брошенные машины и множество окон, в любом из которых мог появиться гранатомётчик. Дух этот здорово рисковал, потому что перекрёсток простреливался из гостиницы. Но свои почему-то молчали, и Игорь, чертыхаясь, довернул ствол вправо и, не целясь, дал очередь, чтобы только испугать, не дать духу выстрелить и одновременно прикрыть Ржешевского, которому тот, считай, целился в спину. Дух послушно уронил гранатомёт и клюнул носом вперёд. Но это можно было отнести и на счёт меткого выстрела из гостиницы, потому что Игорь не мог сразу под таким острым углом попасть в боевика, разве что только рикошетом. Как бы там ни было, но атака справа была отбита. Свои увидели угрозу, которая проистекала со стороны Университетской, и врезали в проулок со всей мочи, так что духи, должно быть, несолоно хлебавши пошли искать другую дорогу. А вдогонку им ударили сразу два «шмеля-м». Развалили угол пятиэтажки чуть ли не до фундамента. И правый фланг можно было считать безопасным. Игорь только вздохнул с облегчением, как увидел что гостиница, возвышающаяся над кварталом, окуталась пылью – боевики всё-таки синхронно ударили со стороны Машука. Попёрли и здесь, да по всем правилам: пару человек по улицам с перебежками, а остальные через дома, есть такой приём незаметного движения. И Герман Орлов сразу же истратил последнего «шмеля», развалил угол дома на Октябрьской, потому что там, по его мнению, скопились боевики. А самому Игорю пришлось держать под плотным огнём пятиэтажку напротив. Но основной удар духи нанесли именно со стороны кинотеатра «Космос». Потому как замолк пулемёт Германа Орлова, а потом снова заработал, но уже в другом месте, Игорь понял, что Орлов вовремя сообразил помочь Алексею Ногинскому. Получалось так, что Олег Вепрев, который стрелял из «корда», один вполне успешно сдерживал моджахедов вдоль улицы Крайнего. А он, в свою очередь, вместе с Ржешевским держали правый фланг. В грохоте выстрелов то и дело слышался короткий звук СВУ: «Пум!» «Пум!» «Пум!» Да и Игорь корректировал цели, Ржешевский подсказывал ему, где накапливаются боевики, и свой фланг они держали под плотным огнём.

Потом вдруг за грохотом боя Ржешевский замолк, и Игорь не сразу обратил внимание, что не слышит привычного щелканья СВУ.

– Сержант! – позвал Игорь. – Слышишь? Ответь! Илья!

Он подождал ещё немного, решив, что Илья Ржешевский меняет позицию, и снова позвал его.

– Олег, – сказал он, – я пошёл к Ржешевскому.

– Давай, командир, я прикрою, – среагировал Олег Вепрев, кисло поморщившись, и его пулемёт выплюнул очередь: бум-бум-бум… и улицу затянуло пылью.

А Игорь скатился на первый этаж, выскочил из здания рынка, в одно мгновение пересёк расстояние до крыльца и в три прыжка оказался в соседнем здании.

Ржешевского ранило в спину. Он лежал ничком, и, ещё не перевернув его, Игорь первым делом определил, откуда стреляли. Получалось, что за Ильёй Ржешевским охотились, потому что выстрелили из здания, стоящего метров за двести. Чтобы попасть в это здание, надо было миновать открытое пространство между крытым рынком и гостиницей, а значит, в гостинице прозевали.

– Герман! Олег! – позвал Игорь. – Уходим! Забирайте всех и уходим.

– Почему? – удивился Герман Орлов, впрочем, не прекращая стрельбы.

– Сержанта ранили.

Он уже делал ему противошоковый укол в ногу прямо сквозь брюки, а когда снял с Ильи Ржешевского «бронник», на пол выкатилась пуля, согнутая пополам.

– Ёпст! – воскликнул появившийся Герман Орлов. – Это надо с какой силой врезало!

– Пригнись, не маячь, – сказал Игорь.

– Понял, не дурак, – нагнулся Герман Орлов.

Ему было достаточно одного взгляда, чтобы оценить обстановку. Вдвоём они быстро наложили на входное и выходное отверстия раны индивидуальные пакеты и принялись бинтовать. Ржешевский был без сознания и дышал прерывисто.

Потом со своими прибежал Алексей Ногинский:

– Давай, командир, я прикрою, – и водрузил пулемёт на лестничные перила.

Тр-р-рум-м… тр-р-рум-м… тр-р-рум-м… – заговорил его пулемёт, и уже никто не воротил нос от запахов выгребной ямы, не до того было.

– Максимов, за мной! – скомандовал Игорь.

– Ну-ка… – Герман Орлов взвалил Ржешевского на спину легко, как пшеничный сноп, и поволок в глубь здания под защиту стен.

Потом снова одновременно заработали пулемёты Алексея Ногинского и Олега Вепрева: тр-р-рум-м… тр-р-рум-м… тр-р-рум-м… и бум-бум-бум… Но всего Игорь и Виктор Максимов уже не видели, потому что по всем правилам побежали к тому зданию, которое стояло между гостиницей и крытым рынком. Одна надежда была на то, что или снайпер ушёл, потому что явно был без прикрытий, или если с прикрытием, то ждут их совсем не там, где они бежали. А бежали они к зданию тоже хитро: не в лоб, разумеется, а с таким расчётом, чтобы снайперу и прикрытию, если оно там, конечно, пришлось бы стрелять под острым углом, а это резко уменьшало их шансы попасть в кого-то из двоих. Хотя пойди вычисли тот угол. Тоже игра случая. Здесь уж как повезёт. Я бы на месте духов давно бы сделал ноги, подумал Игорь, заскакивая на первый этаж через окно. Он попал в детскую, и пока выбирался из царящего в ней бедлама, понял, что Максимов опередил его и шарил уже где-то наверху – ругался он матом так, что было слышно внизу.

Конечно, все квартиры они не собирались обыскивать, только те, в которых с наибольшей вероятностью могли находиться боевики. Да и времени у них, собственно, не было – всего лишь пока Вепрев и Ногинский сдерживали духов и пока те не сообразили, что к чему.

– Бил снайпер! – доложил Максимов по «локалке». – Гильзу свежую нашёл.

Игорь как раз поднимался на второй этаж и каким-то шестым чувством почувствовал, что отвечать не требуется, а почему, сам не понял, просто следовало вести себя тихо, как мышь. Поэтому он замер, приподняв ствол автомата и держа лестницу на мушке. Неожиданно в эту мушку вплыла фигура снайпера, который, должно быть, стоял на лестничной площадке и решал: спускаться ему или выпрыгнуть со второго этажа. Прыгать было рискованно, но не рискованней, чем выйти через подъезд, и он наконец решился: двинул вниз, прислушиваясь к тому, как неосторожный Максимов шурует по квартирам. Собственно, у снайпера был ещё один вариант: вначале убить Максимова, а потом уже уйти, но это тоже был лишний риск. Поторопились боевики, понял Игорь, уж очень им мешал Ржешевский. Пошёл снайпер, и пошёл один, без прикрытия и, наверное, думал, что и в этот раз обхитрил судьбу, понадеялся на своего мусульманского ангела-хранителя, а наткнулся на Игоря Габелого. У него ещё был шанс, если бы он был левшой и направлял винтовку не влево, а вправо, хотя по правилам следовало держать лестницу под прицелом. Но он, как и Игорь, был правшой, и бог оказался на стороне христианина. К тому же снайпера отвлекал Максимов, который, похоже, вошёл в раж и матерился во всю ивановскую. Что уж он там нашёл, Игорь так и не понял, зато в тот же момент сообразил, что для снайпера его появление полная неожиданность. На одно-единственное мгновение они встретились взглядом. Это был высокий, сильный мужчина с короткой бородой и пронзительным взглядом. Игорь увидел, как у снайпера от неожиданности расширились зрачки, и глаза, без того чёрные, стали ещё чернее, и он сделал то единственное, что могло его спасти, чисто инстинктивно отшатнулся назад, хотя, конечно, это было глупо, и одновременно стал поворачивать ствол СВД – целое «весло», а не винтовка, неудобное для передвижения в помещениях. И тогда Игорь дал короткую очередь. Опустил ствол ниже, потому что снайпер упал, и дал ещё одну очередь. И пули, рикошетя, летели во все стороны, но ни одна не задела его.

Игорь в два прыжка взлетел на лестничную площадку и разрядил в снайпера остаток магазина, потому что знал, что не убил снайпера, а только тяжело ранил, а на войне это не считается, человек в первые мгновения не чувствует боли, потому что действует адреналин. Он сделал два шага вперёд и увидел всё те же пронзительные глаза. С пятого этажа, вовсю матерясь, уже нёсся Виктор Максимов.

– Аса хотя деха…[32]32
  Прошу тебя (чеч.).


[Закрыть] – прошептал снайпер, силясь подняться.

– Что? – наклонился Игорь.

– Гаски, мух аш ву хо?[33]33
  Русский, как ты поживаешь? (чеч.)


[Закрыть] – едва заметная ухмылка тронула его губы.

– Ди ду[34]34
  Хорошо (чеч.).


[Закрыть], – немного удивлённо ответил Игорь.

– Хунда?[35]35
  Почему? (чеч)


[Закрыть] – спросил снайпер.

Игорь удивлённо пожал плечами. В этот момент сверху наконец, чуть не сломав себе шею, скатился взволнованный Виктор Максимов:

– Все нормально, – оглянулся Игорь, а когда посмотрел на снайпера, то он уже умер.

– Давай! – дал команду Игорь по «локалке».

Но и без этого Герман Орлов знал своё дело. Выскочил из дыма, как чёрт из преисподней, и понёсся с Ильёй Ржешевским на плечах к гостинице.

– Молодец! – крикнул Игорь. – От лица командования…

И не успел закончить фразу, позади грохнул взрыв. Это сработала мина МОН-50, которую установил на улице Крайнего неугомонный Олег Вепрев. Он даже умудрился пулемёт притащить, который весил все тридцать килограммов. Больше их никто не преследовал. Они ввалились на первый этаж, где их уже ждал со своими медвежьими объятьями майор Севостьянихин: губы тонкие, ноздри глубоко вырезанные, нервные, как у хищного зверя. Уж он-то больше всех был рад, что старший прапорщик Ногинский жив и здоров. И хотя от Ролика несло так, что рядом невозможно было находиться без противогаза, Севостьянихин полез обниматься, хоть его чувственный нос бурно возражал против этого, и если бы Ролик не отступил на шаг назад и не сказал с достоинством:

– Командир, мне нужно принять душ… – нос Севостьянихина, несомненно, лишился бы чувств.

Ржешевского унесли в медпункт, а Ногинский со своей командой пошли мыться в радоновый источник.

Потом уже, когда все трое, благоухая хлоркой, которая одна только смогла сбить стойкий запах фекалий, чистые, блестящие, как надраенные пятаки, в свежей форме, весёлые и радостные оттого, что живы, сидели на шестом этаже, пили спирт и рассказывали свою эпопею.

Глава 4
Козни судьбы

Рейс отложили на час. Первым делом Феликс подсоединился к инету и просмотрел всемирные новости. К его удивлению, о грядущих событиях в Имарате Кавказ, на которые с пафосом намекал Соломка, не было сказано ни слова, за исключением дежурных статей, разумеется, гораздых на выдумки. Сенсации уже не было, она благополучно скончалась. Добирали остатки. Только ленивый теперь не пишет о победе Америки и демократии, и тему замусолили до невозможности. На что тогда, собственно, намекал Александр Павлович? – удивился Феликс, грызя костяшку пальца, и слепо уставился на Лёху, который, как всегда, по-хозяйски обустроившись на новом месте, что-то жевал, набивая брюхо. Была у Лёхи такая черта характера – придавать пространству вокруг себя частичку домашнего уюта. И в этот раз он тоже не упустил случая: достал кока-колу, бутерброды, аккуратно разложил на чемодане и наслаждался чревоугодием, с интересом поглядывая на особ противоположного пола.

– Будешь? – спросил он, раздувая, как бладхаунд, ноздри и пробуя воздух на вкус.

Была у него и такая привычка. Мало того, он заявлял, что все женщины пахнут по-разному. «Нет двух похожих», – говорил он со знанием дела. И Феликс ему завидовал, потому что не обладал такими ярко выраженными талантами. Но сейчас не до женщин, сейчас надо выкарабкиваться всеми силами души.

– Не буду, – мрачно ответил он.

– А я по утрам есть хочу, – поведал Лёха, воспринимая бездумный взгляд Феликса в качестве укора.

На его физиономии были написаны вселенское спокойствие и безбрежная деловитость, всё шло по плану: командировка, выпивка, девочки, всё, как всегда, и всё, как обычно. Естественно, между делом он провожал каждую юбку, которая оказывалась в поле его зрения, и комментировал:

– Во-во-во… ещё одна пошла. Тощая только… Ёх… А та лучше, только жопа отвислая.

Пассажиров было мало: с десяток военных, столько же гражданских, парочка туристов-экстремалов, какие-то «чёрные» в дорогих костюмах и два американца, которые держались скромнее скромного. Даже чуть-чуть перепуганно.

«Чёрные» сидели в ресторане за стеклянной стеной и пили бренди. Лёха тоже устремился было туда, чтобы «промочить горло», как многозначительно выразился он, но Феликс, сам не зная почему, упёрся и заявил, что ему лучше здесь, среди публики.

– Ты же хотел опохмелиться?.. – Лёха, облизываясь, поглядывал на блондинок в баре, которые угнездились на высоких стульях и призывно покачивали длинными ногами.

– Не хочу, – упёрся Феликс и, сам не зная почему, надулся, как мышь на крупу.

В зале ожидания он чувствовал себя увереннее. Среди «чёрных» были его знакомые. Какого рожна, спрашивается, они зависают здесь так рано? Американцы ему тоже страшно не понравились, хотя они прятались за киоском «Союзпечать». Феликс решил, что они следят за ним. На американцев у него было особое чутьё, он их узнавал по неуловимому налету отрешенности. Была у них такая особенность – именно в России отгораживаться от мира сего, словно она им была неприятна на уровне подсознания. «Чёрными» Феликс называл собратьев по перу из Имарата Кавказ, арабов и негров, в общем, всех тех, кто выделялся цветом кожи. На этот раз это были местные «чёрные». Только в Америке он понял, что расист по натуре. В России он этого не ощущал, а в Америке – пожалуйста, словно прорвало канализацию. И ничего с собой поделать не мог. Не нравились ему люди с чёрным цветом кожи, особенно, когда их было очень много – целая улица или город. Из-за этого он не чувствовал себя в Америке расслабленным, и что бы там ни говорили, страна эта ему не понравилась. Мистер Билл Чишолм с лёгкостью культивировал в нём ту же мысль: «Нельзя давать чёрным высовываться. Нельзя. Иначе они из мести захватят Америку, припомнят нам рабство». Ага, думал Феликс, значит, и вы не святые, а нас учите жить. «На этот счёт у нас есть далеко идущие планы по сегрегации, – откровенничал мистер Билл Чишолм. – Если что, всех упечём в лагеря месте с краснокожими, япошками и китайцами». Для коренного американца он слишком хорошо говорил на русском языке. Разве что иногда неверно делал ударение. Видно, хорошо его готовили, порой с неприязнью думал Феликс. Уж слишком рязанская морда была у рыжего мистера Чишолма. Такого, если одеть попроще, в телогрейку или твидовый пиджак, в толпе не различишь. Но теперь-то совсем другие времена, успокаивал себя он. Теперь мы братья, как писали китайцы, навек. И всё равно в глубине души ему было неприятно: с одной стороны, он чувствовал сыновнюю потребность в общении, а с другой – не лежало у него сердце до конца к мистеру Биллу Чишолму, не то чтобы он ему не доверял, а скорее, ещё не понял своих ощущений и поэтому остерегался, но так, чтобы мистер Билл Чишолм ничего не заподозрил. Нужен был ему мистер Билл Чишолм, очень нужен – для светлого будущего и обеспеченной старости.

Лёха не выдержал молчания Феликса, подался в бар и прицепился к блондинкам с вялыми лицами. Он угощал их водкой и вопросительно заглядывал в глаза. Чего он там искал, было огромной тайной, но на женщин его приёмы действовали обезоруживающе. Они теряли своё главное достоинство – недоступность, и Лёха Котов, разумеется, этим пользовался в своих корыстных целях.

Феликсу почему-то стало противно, он отвернулся и принялся разглядывать лётное поле. Оно было в клочьях тумана, и должно быть, рейс откладывался именно из-за этого. Не хотелось думать, что Минеральные Воды уже захвачены моджахедами. С одной стороны, армия обязательно должна обосраться по полной. С другой стороны, население Имарата Кавказ – это символ «новой свободы», дикие сыны Востока. Первая статья почти готова. Преддверие ада. Заварушка, от которой вздрогнет мир, вспомнил он названия, которые придумывал. Затем последуют сам ад и постад. И всё равно задумки не нравились ему. Неправильно это было, хотя и в русле исторического процесса. А исторический процесс, как известно, повернуть вспять невозможно. Диалектика, однако, которую всеми фибрами души поддерживала передовая и могучая Америка.

– Иди сюда! – крикнул Лёха, призывно махая руками.

Но Феликсу вдруг стало не по себе: чего-то он пропустил, а чего, не понял. Что-то ускользнуло от его внимания, что-то важное, отчего зависело будущее. У него аж мороз по коже пробежал. Захотелось тут же плюнуть на всё, развернуться, поехать домой и завалиться спать. Конечно, его не поняли бы – прежде всего главный. Не объяснишь же, что тебя посетило дурное предчувствие, которое пробрало до печёнок, и страшно, как в детстве. Не было в лексиконе Соломки таких слов, как «я тебя понимаю», «жалею», «отпуск за счёт газеты», зато были: «женские капризы» и «менопауза», а также «паразит» и «членовредительство». Обязательно куратору заложит. А там решат по-своему: мол, ненадёжный ты, господин-товарищ Феликс Сергеевич Родионов, не оправдал наших надежд, не доверим мы вам командовать «военным отделом», молоды-зелены ес-чё, ненадёжны и своенравны, помотайтесь-ка пока по нашей стране-матушке, пока она ещё не развалилась; и назначат Глеба Исакова, которого хлебом не корми, дай покомандовать да руками помахать. Схлестнулись они как-то в баре. Ничья у них вышла. Так что всё было впереди. А если Глеб Исаков, то это конец карьеры. Незачем тогда и живот надрывать. Значит, о том, чтобы на всё плюнуть-растереть, и думать забудь. Переломи себя, и вперёд! Об этом и мать всё время твердила: «Сынок, будь серьёзней, будь целеустремленнее, в большие люди выбиваешься». Отец же, заместитель командира бригады ВДВ по боевой части, вообще ничего не говорил, потому что не мог простить Феликсу того, что он пошёл не по его стопам, а в какую-то «продажную» журналистику. Не понимал он политического и исторического момента. Не того он роду-племени, жил прошлым и защищал тех, кто построил феодальное общество. Времена теперь другие, «новая свобода» и всё, что связано с ней: новые правила, новая жизнь, новые ощущения, ну и, конечно, девушки тоже новые – длинные, стройные, с захватывающими дух гладкими, чистыми лицами. Кто этого не понимает, остался за бортом. Честно говоря, с превосходством, от которого кружилась голова, думал Феликс, мне на всё наплевать. Уж я-то своего не упущу. Буду, как денди, ездить по всему белому свету, а женюсь лет в пятьдесят, когда уже стоять не будет, а там хоть трава не расти. О прекрасной, рыжеволосой Гринёвой он почему-то в тот момент напрочь забыл, словно её и не существовало, хотя в её присутствии терял способность к рассуждению. Подумал три раза: вот кто бы мог быть лучшей женой. Но жениться в планы Феликса, конечно же, не входило. Молод ес-чё… Для этого ещё что-то должно было произойти, а что конкретно, Феликс не знал. Спокойно, Бонифаций, спокойно, думал он. Всему своё время. Таким он был философом.

Лёха вернулся, облизываясь, как кот, испробовавший сметаны:

– Телефон дала… Вероникой зовут… ёх… – хвастался он, – а ноги у неё… как дорога в преисподнюю. Видел?

– Видел… – буркнул Феликс, незаметно для себя грызя костяшку пальца.

При других обстоятельствах он обязательно добавил бы что-нибудь мудрёное насчёт этих самых ног и этой самой преисподней, до которой сам был весьма охоч. Но сейчас ему хохмить не хотелось. Устал он почему-то хохмить, душа не лежала, да и, честно говоря, Лёха поднадоел, как заезженная пластинка, со своими блондинками, бутербродами, сальностями и жирной колбасой.

Однако блондинки были чуть ли не единственной слабостью Лёхи – любые: крашеные, натуральные или в париках, с бритыми подмышками и без оных. Он их всех обожал с одинаковой страстью с головы до ног. И с каждой у него был бурный роман, из которых он выходил потрёпанный, как корабль после шторма. В этом отношении Лёхе везло даже больше, чем Феликсу. Дар был у Лёхи. А без дара, как известно, в такие дела соваться бессмысленно. Поэтому Феликс действовал по-другому: влюблялся на время и поэтому терял меньше.

Блондинки в былые времена тоже вызывали у Феликса приступ сексуальности. В свободное же время ему в основном нравились брюнетки и рыженькие. При мысли о Гринёвой на душе у него потеплело. Он вспомнил её грудь и ощущение колкости сосков. Оказывается, он любит огненных женщин, о которых можно зажигать спички. Кто бы подумал, соображал он, ошарашенный этим открытием. Старался запомнить для будущего романа – была у него такая мечта написать роман, которую пока он не реализовывал, некогда было за делами и заботами. Для романа надо было всё забросить, уехать на год в деревню и поселиться в какой-нибудь халупе.

– Знаешь, что… – неожиданно даже для самого себя сказал Феликс, поднимаясь и одновременно вытаскивая палец изо рта, – поеду-ка я, пожалуй… поеду-ка я, пожалуй… домой!

Он даже страшно поморщился, словно проглотил ложку рыбьего жира, но решение было принято, и оно было единственно верным. После такого решения хотелось жить, и даже Лора Гринёва одобрила бы его. Возникло оно у него где-то в животе и перекатывалось там комком страха. Надо жить чувствами, а не долгом, сообразил он.

– Да ты что?! – Лёха обиженно заморгал, как судак на воздухе. – А я?.. – удивился он. – А Рыба?.. А блондинки?.. – Он даже оглянулся, словно для того, чтобы проверить, на месте они или нет. – Ёх! Ну ты даёшь!

От удивления он разинул рот, как лунатик, который ходил-ходил по крыше, а потом вдруг очнулся на коньке. Хотелось сказать злое: «Закрой, муха залетит». Раздражал Феликса порой Лёха Котов. Очень раздражал, но другого друга у него не было.

– А что Рыба?.. – нервно спросил он, снова инстинктивно грызя сгиб пальца. – Переживёт!

– Пережить-то он, конечно, переживёт, ёх… – согласился Лёха Котов и покрутил мордой, – но я не понимаю… Ёх… – жалобно добавил он.

– А чего здесь понимать?! – взвился Феликс.

Он и сам себя не понимал, он был в панике. Такая паника у него была только в глубоком детстве из-за ночных кошмаров, когда он болел ангиной, и ему казалось, что в самом тёмном углу комнаты притаилось чёрное, лохматое чудовище.

– Это ж срыв задания?! Ёх… – напомнил Лёха, хотя в его голосе не было надежды, слишком хорошо он знал Феликса.

– Пошлёт кого-нибудь другого, – зло ответил Феликс, подхватывая дорожную сумку.

– Ну да… пошлёт… – оторопело согласился Лёха. – Только?.. – Он недоумённо пожал бабскими плечами и с надеждой уставился на Феликса – вдруг передумает.

Феликс почувствовал, как у него задёргалась щека. «Я и сам не знаю, что мне делать, – испугался он. Но однозначно – ехать ни в какую Чичу я не желаю. Чего мне там делать? Не несут меня туда ноги, и всё! Смерть там моя и погибель», – сообразил он, и в животе у него снова возникла пустота, словно его уже клали в лаковый гроб и оркестр наяривал «Похоронный марш» Шопена.

– А ты поезжай, – выдавил он из себя. – Поезжай, может, я к тебе подскачу, но позже.

– Ну да… – не поверил Лёха и снова покосился на блондинок, нравились они ему.

Блондинки с вялыми лицами сидели лениво, как тюленихи, призывно покачивая красивыми ногами. Но Феликсу почему-то было всё равно. Хоть сто тысяч поставь блондинок, а мне всё равно. Он даже оторопел – такого с ним сроду не бывало. Не вызывали они в нём прежнего вожделения, что было весьма странно и подозрительно. Что бы это значило? – удивился он, но, естественно, разобраться не успел.

– Приеду, – бездумно пообещал Феликс, грызя сгиб пальца. – Обязательно приеду.

Сейчас в ванную с холодной водой, потом двести граммов коньяка и в постель, мечтал он, а там видно будет. Может, действительно придётся поехать в деревню писать романы? Да, телефоны надо отключить, все до единого. Плевать я хотел на Рыбу!

Феликс уже сделал шаг по направлению к лестнице, игнорируя тоскливый, как у голодной собаки, взгляд Лёхи, который не знал, что ему делать: то ли докладывать главному, то ли действительно лететь в Имарат Кавказ и ждать там непонятно чего. Феликс мысленно уже был дома, где даже стены помогали дышать, где было уютно и надёжно, как в броне-крепости, как в тот же самый момент, абсолютно некстати, зазвонил телефон.

– Да? – спросил Феликс, спускаясь на первый этаж.

– Здравствуй, дорогой, – услышал он и, конечно же, узнал голос Рашида Темиргалаева. – Как здоровье, дорогой, как поживаешь?

– Хорошо, – ехидно ответил Феликс, всё ещё находясь в векторе движения, весь устремленный туда, к выходу из аэропорта, где стоял его серебристый «Опель», где надежда обрести новую жизнь была вполне реальной, только после такой выходки его наверняка попрут из газеты. И правильно сделают, равнодушно думал он, представляя изумленное лицо Рыбы, то бишь Александра Павловича Соломки, и его бесцветные глаза, и его белёсые, как у альбиноса, брови.

Лучше бы ему в это утро никто не попадался, даже друзья лучших друзей. А Рашид Темиргалаев как раз был из их числа. Познакомил их, между прочим, Лёха в ресторане «Над Москвой-рекой» по поводу «маленькой криминальной истории». Выручил его тогда Рашид Темиргалаев. Здорово выручил. Денег дал и позвонил, куда надо, договорился с нужными людьми. Феликс откупился, и его оставили в покое. А потом он провернул первую операцию. Помнится, что они гудели там три дня подряд, пропивая первые шальные деньги. И конечно же, у них возникла крамольная мысль, как можно дольше продлить это удовольствие. Ровно через неделю Феликса снова «бросили» на Кавказ, и он снова с лёгкостью заработал шестьдесят тысяч «зелёных». Лёха не взял себе ни копейки, а всего лишь мудро заметил, что дружба кончается там, где начинаются меркантильные интересы. Феликс очень удивился, потом подумал и согласился с ним. Раза три он подъезжал к Лёхе с предложением пересмотреть взгляды на такое положение вещей и крутиться вместе, но Лёха был непреклонен, как скалы Гибралтара. «Нет!» И всё! Поэтому Феликс, как мог, компенсировал ему нервные затраты алкоголем, деликатесами и легкодоступными женщинами. Как раз деликатесы они и потребляли в ресторанах Рашида Темиргалаева, ну и, конечно, коньяк по две с половиной тысячи долларов бутылка. Шикарная началась жизнь: днём на работе, вечером – в ресторане у хлебосольного Рашида Темиргалаева. Но казалось, что его друга – Лёху Котова – абсолютно не волнует, откуда берутся деньги, главное, чтобы в жизни были красивые девушки и видео-кино-фотоаппаратура. Вот что на самом деле волновало Лёху Котова. Таким и должен быть настоящий друг!

– Рад за тебя, дорогой, рад, – сказал Рашид Темиргалаев. – Ты только не забыл о долге?

– О каком долге?.. – словно очнулся Феликс. – Ах, да… извини. Конечно, не забыл.

Он удивился тому, что Рашид Темиргалаев тревожился из-за каких-то несчастных шести тысяч долларов. У него на карманные расходы в день уходило в два раза больше. А здесь какие-то шесть тысяч. Вернее, не шесть, конечно, а пятнадцать, потому что уговор таков: беру шесть, возвращаю пятнадцать. «Но Рашид никогда не спрашивал о деньгах, а я никогда не забывал отдавать», – с неприязнью подумал Феликс. Так в чём же дело?

– Отлично, дорогой, отлично! – вроде бы обрадовался Рашид Темиргалаев и огорошил: – Отдашь через два дня.

– Рашид, да ты что? – удивился Феликс, опуская сумку на пол и с тоской поглядывая на выход из аэропорта, до которого он так и не дошёл. – Я же всегда пунктуален. И в этот раз отдам, но попозже немного.

– Извини, друг, форс-мажорные обстоятельства. Деньги срочно нужны, – в голосе Рашида Темиргалаева проскочили металлические нотки.

Феликс был на мели, с собой у него было только десять тысяч: как раз на сделку и на скромное житьё-бытьё. Возвращать было нечего. Разве что с квартирой расстаться. Но этот вариант, естественно, он не рассматривал, даже когда влип в «маленькую криминальную историю», не только потому, что квартира была «родительской», но и потому, что она находилась в очень удобном месте: не в центре и не на окраине, а как раз там, где нужно. О таком жилье можно было только мечтать, и потерять её было глупо.

– А если через недели две, Рашид? – ещё раз попросил Феликс. – У меня проблемы…

Просить было совестно, просить было стыдно после того, как ты с шиком гулял у него в ресторане и вёл, оказывается, себя, как полный идиот. Феликс чуть ли не до крови погрыз костяшку многострадального пальца.

– Нельзя дорогой, нельзя. Счетчик могу включить. А мне не хотелось бы тебя нагибать. Обстоятельства, понимаешь. Срочно нужны деньги. Так что постарайся. Перехвати у кого-нибудь, но через два дня привези, очень прошу.

– А если через три или четыре? – с тоской в голосе спросил Феликс. – Я могу не успеть.

Он прикинул: день туда, день назад. Всё равно не успею. Спокойно, Бонифаций, спокойно, ещё не всё потеряно.

– Ты заставляешь меня напрягаться, – уже совсем другим тоном ответил Рашид Темиргалаев. – Только ради нашей старой дружбы, хорошо, привезёшь через пять дней, а иначе, сам понимаешь, дорогой. Понимаешь?!

– Понимаю… – тяжело вздохнул Феликс. – Через пять дней.

– Я тебе верю, поэтому и звоню собственноручно.

– Спасибо, – мрачным голосом ответил Феликс. – Я не забуду.

Рашид Темиргалаев мог прислать своих людей без предупреждения. Это было в его стиле, но Феликсу почему-то казалось, что его лично это никогда не коснётся, что он попал в касту неприкасаемых. Сколько раз он был свидетелем, как Рашид Темиргалаев отдавал команду наказать должника, и всякий раз был горд, что принадлежит к элите, к друзьям Рашида Темиргалаева. Это заводило, это было кайфово – чувствовать себя небожителем. Он даже заметил, как изменилось отношение к нему в редакции, когда однажды в ресторан приволокли Петра Морозова. Пётр задолжал какие-то крохи, но не отдавал вовремя. Феликс великодушно «выкупил» сотоварища и «забыл» о долге. После этого и стали коситься и шептаться за спиной. Это было приятно и одновременно страшило: оказалось, что он любит власть! Власть – это хорошо, думал он, власть – это здорово! Но копилочка закрылась, понял он, придётся зарабатывать честным трудом. Плохие времена настали: люди скурвились, хорошего не помнят. Можно было, конечно, взять кредит и раскрутиться, но официальные деньги легко отследить, а оставлять следов нельзя, это было бы ошибкой на будущее. Получалось, что нелегальному бизнесу пришёл конец, как, впрочем, и беспечной жизни. Одно к одному, мрачнея, думал Феликс: с утра Рыба и Гринёва, теперь – Темиргалаев, пёс смердящий. Сидел бы у себя в Таджикистане, сопли на кулак мотал бы от голода, а здесь поднялся, криминал разводит, добра не помнит, совести не знает. Беспредел полный. А сколько раз Феликс ему помогал – сводил с нужными людьми, гарантии давал в порядочности. Ни копейки, между прочим, не взял. Ценил его Рашид Темиргалаев, очень ценил. Братом называл, а оказался Иудой.