Текст книги "Лунный синдром (сборник)"

«Человек, который увидел караван, сможет найти дорогу в город» – это Иван запомнил на всю жизнь. Сейчас воспоминание об увиденном караване обросло в сознании деталями, и представлялось совсем иначе, оно стало совсем другим. А видел ли он его в действительности? Может, это был мираж, или воображение впечатлительного ребенка нарисовало на горизонте микроскопические фигурки людей на верблюдах, плывущих друг за другом в знойной пустыне?

– Давно встал? – Андрей появился из палатки, потирая сонные глаза.

– Нет, не очень, – Иван поднялся с земли, – ну что, пойдём?

Андрей задумчиво осмотрелся вокруг, остановил глаза на приятеле и уверенным голосом ответил.

– Я больше никуда не пойду.

– Как так?

– Я сделаю, как решил. Останусь здесь, так мне подсказывает сердце.

– Но ведь ты же умрёшь?

– Откуда тебе знать?

– Да тут и знать ничего не нужно. Как вода закончится, так тебе и крышка.

– Пускай так, – согласился Андрей.

– Не дури, пойдём! – примирительно сказал Иван, чувствуя, что друг всё ещё находится под впечатлением их недавней перепалки, – Мы найдём город! Я должен тебе признаться, я однажды видел караван.

Андрей с интересом посмотрел на приятеля. Про караван тот говорил впервые.

– Да? Когда же?

– В детстве. Я тогда далеко убежал от ямы, и увидел караван, идущий на юг.

– Ты знаешь, – засмеялся Андрей, – а ведь я тоже видел караван. Очень давно. Я тоже ушёл от ямы, и сутки бродил по развалинам старого поселения, помнишь, того, где наши охотники нашли древний вертолёт? И уже перед заходом солнца увидел караван.

– Правда? – удивился Иван.

– Да. Я даже побежал за ним, но не успел догнать, они слишком быстро шли, а потом стало темно. Я испугался и вернулся.

– А ты помнишь легенду?

– Про караван? – Андрей закивал, – конечно, помню! Я когда её услышал, понял, что обязательно когда-нибудь отправлюсь искать город.

Ивана очень удивили эти слова, он всегда думал, что это он заразил друга идеей найти город. Андрей никогда явно не стремился бросить всё и уйти из родной обители на поиски таинственного города.

– Почему же ты раньше ничего не говорил об этом?

– А ты? – улыбнулся Андрей, – Да и потом: я был уверен, что мне никто не поверит.

– Значит, если ты, конечно, не врёшь, ты тоже должен отыскать город!

– Я не вру, – посерьёзнел друг, – но только я не верю особо в эту легенду.

– Почему?

– Да потому! Ну и что, что я видел караван, может это и не караван был вовсе, а куча других поселенцев, ищущих новую яму? А если даже это был караван, как это доказывает существование города, и тем более то, что я его найду?

– Не знаю, старшие всегда говорили, что караваны идут только в город, и они знают дорогу туда.

– Может быть, – отмахнулся Андрей, – вот я и проверю легенду на прочность, оставшись здесь.

– Проверишь ценой собственной жизни.

– Пожалуй, это того стоит, – голос Андрея стал совсем серьёзным, а глаза снова загорелись, блестя отражённым в них светом луны, висящей в небе маленьким огрызком сырной лепёшки.

– Ты серьёзно останешься тут?

– Да. Мы разделим всё, что есть, поровну и каждый поступит так, как считает нужным. Ты пойдёшь искать город, а я буду ждать его здесь.

Иван вдруг увидел в своём собеседнике то, чего раньше не замечал. Какую-то внутреннюю силу и убеждённость в своих словах. Он вдруг понял, что это вовсе не слабость, что желание остаться осознано и выстрадано всей душой. А ещё он понял, что теперь он пойдёт один, потому что, как бы ни был убедителен Андрей, что бы он ни говорил, остаться Иван не сможет. Не сможет, потому что не верит, что это правильно, что так можно прийти к цели.

– Сколько у нас воды? – спросил Иван.

– Литра четыре, может, пять.

– Мало.

– Хватит на первое время, – грустно улыбнулся Андрей.

Через час Иван упаковал рюкзак. Они разделили всё, что было, поровну. Иван сначала предлагал Андрею оставить себе большую часть провизии и воды, ссылаясь на то, что тот всё равно не выдержит и пойдёт дальше, и тогда ему понадобятся силы и пища в дорогу. Но Андрей твёрдо отказался. А ещё они допили вино и выкурили на прощанье по две сигареты.

– Я пойду, пока ещё темно, – Иван надел рюкзак. – Учти, еды тебе хватит максимум на неделю, – предупредил он.

– Так оно даже лучше.

– Ну, счастливо, – они пожали друг другу обветренные ладони, и, посмотрев друг другу в глаза, крепко обнялись, и Иван вдруг почувствовал себя таким одиноким, будто уже находился далеко-далеко, за сотни километров от человека, с которым только прощался сейчас, – желаю тебе найти город!

– И я тебе! – ответил Андрей, – надеюсь, мы встретимся там!

– Обязательно, – Иван развернулся и зашагал в ночь. Когда он отошёл настолько, что палатки не стало видно, он скинул рюкзак, достал бутыль с водой, которой у него было чуть больше двух литров, перелил половину в пустую пластиковую бутылку и аккуратно положил на песок.

– Всё равно ведь будет бегать потом, искать, – тихо сказал он, и, закинув свою ношу на плечи, двинулся в путь.

Андрей залез обратно в палатку и лёг на расстеленный спальник. Он начал думать о городе. Легенда, которую повторяли из уст в уста, говорила, что город стоит на высоком зелёном холме, что с одной стороны его закрывает дремучий лес, а с другой омывает море. Что такое море и лес, Андрей знал только по картинкам из древних книг, представить себе местность, сплошь поросшую зелёными деревьями, он не мог. Те деревья, которые он видел, были одинокими, сухими, отжившими свой век корягами, а море вообще казалось чем-то невообразимым. Андрей лежал, и чувствовал, как вино, впитавшись в кровь, разливается негой по усталому телу, и приятная истома окутывает каждую клеточку. Он уснул, не чувствуя ни одиночества ни страха, что остался совсем один, и ему приснился сон, в котором он летал в небе птицей, и видел вдали удивительный город, который сверкал в лучах солнца брызгами холодной чистой воды.

Еда закончилась на восьмой день. Воды оставалось совсем немного, не больше, чем на сутки, включая ту, что оставил в песке Иван. Андрей лежал в палатке, занесённой со всех сторон песком. Он зарос редкой щетиной и совершенно ослаб. Но сожаления о том, что он остался, не было.

– Если город существует, я попаду туда! – сказал он, лёжа с закрытыми глазами.

Он медленно поднялся, разлепив усталые веки, перелил остатки воды во флягу. Фляга получилась неполной. Андрей сделал маленький глоток, вылез из палатки, и, не оборачиваясь на своё обиталище, пошёл в пустыню. Он знал, что уже не вернётся обратно, и все оставшиеся в палатке вещи больше ему не понадобятся. Он шёл, думая о городе, представляя себе, каким он может быть. Порой он просто закрывал глаза, и шёл по горячему жёлтому покрову пустыни, не глядя вперёд, потом снова открывал и видел всё тот же однообразный пейзаж: жёлтые барханы и редкие сухие колючки, послушно ветру катящиеся по безжизненной почве.

Он допил всю воду, и жара, будто почувствовав это, усилилась, подняв солнце в зенит. Андрей упал на потрескавшееся пыльное плато, и сознание зыбкой нитью растянулось в бесконечности. Глаза закрылись, и он увидел кадры своего детства, своих родных, друзей. Он вспомнил, как в первый раз увидел пустыню, показавшуюся тогда ему, маленькому мальчугану, безбрежной Вселенной, таящей множество загадок и тайн, но оказавшейся потом лишь мёртвой, тянущейся на многие километры, пустотой. Вспомнил, как впервые услышал легенду о городе, которая заворожила его. Город манил его, как магнит, он стал каждый день думать о том, как его отыскать, готовил себя к путешествию, которое теперь закончилось, и, поняв это, в душе Андрея зазудела расстроенной струной одинокая тоска. Он бы заплакал, но организм, обезвоженный и усталый, не дал слёз. «Я всё равно найду город!» – подумал он упрямо, и почти уже отключился, но тут услышал какой-то далёкий шум…

Иван лишился палатки ночью. Он проснулся от странной вибрации песка, и услышал самый жуткий звук, который только можно услышать в пустыне. Снаружи, за брезентовой перегородкой переносного жилища, шипели дикие вараны. Их было много, никак не меньше трёх. Но и трёх было достаточно для того, чтобы от него, Ивана, не осталось ничего, даже косточки. Громадные двухметровые твари не брезговали ничем, пожирая всё, что можно разжевать. Человека они разрывали в считанные секунды, как голодные птицы неповоротливого червяка. Страх сковал Ивана, и сначала он, оцепенев, обречённо сел в центре палатки, ожидая нападения. Вараны ходили кругами, учуяв живое существо за тонкой тканью. Они явно собирались полакомиться свежим мясом, понимая, что добыче некуда деться.

И тут Иван вспомнил, что у него в рюкзаке есть одна сирена. «Но если она не сработает, – подумал он, аккуратно доставая из сумки зелёную шайбу, – мне уже ничто не поможет». Сирена была старой, зелёная краска облупилась, и Иван даже не мог прочесть маркировку. Он нашёл её случайно, три дня назад в заброшенной землянке, где спасался от дневного зноя. Там же он нашёл немного воды и вяленого мяса.

До этого дня сиреной Иван пользовался лишь однажды. Всё было просто: надо резко дёрнуть чеку, колечком торчащую из середины шайбы, и, повесив на шею, бежать от варанов как можно быстрее и как можно дальше. Звук, который начинал истошно воспроизводиться сиреной, действовал на психику тварей, как рык голодного льва на стаю трусливых ланей. Рабочая сирена должна визжать минут двадцать-тридцать. За это время нужно скрыться с глаз хищников, а ещё лучше – найти надёжное укрытие. Но ночью это практически невозможно.

Иван надел сирену на шею, и хотел было сообразить, что прихватить с собой, но тут одна из гадин свирепо зашипела, и, ухватив край палатки зловонной пастью, резко дёрнула. Ткань порвалась мгновенно, как лист бумаги. Сердце Ивана сжалось засохшей сливой, и он, увидев нацеленные на него горящие хищной злостью глаза, размером с кулак, дёрнул кольцо. Секунду ничего не происходило, и Иван, уже попрощавшись с жизнью, от страха зажмурился, но тут сирена пискнула, и, включившись, огласила ночь истошным воплем, от которого самому Ивану стало жутко, и по всему телу волосы встали дыбом. Вараны, а было их действительно трое, пригнули морды к песку и как ошпаренные отпрянули от источника непереносимого воя.

Иван выпрыгнул в прорванную дыру, и, заткнув уши, побежал прочь. Он бежал, не оглядываясь, оглашая пустыню на километры вокруг чуждым любому живому существу звуком. Бежал он долго, пока перед ним не вырос гребень песчаной гряды, на который он принялся судорожно карабкаться. Песок осыпался, и Иван скатывался вниз, черпая ртом пыль, он тяжело дышал, и душу его выворачивало наизнанку от орущей на груди сирены, но сбросить её он не решался. Всё-таки спустя время, показавшееся бесконечным, он забрался на гребень, обессиленный и задыхающийся, и тут увидел что-то невероятное. Вдалеке пустыня горела миллионами огней, в сотни раз более ярких, чем звёзды, их было так много, что в слезящихся его глазах они превратились в жёлтое марево.

– Город!!! – закричал Иван, и, встав на пронизанные болью в каждом суставе ноги, пошёл к океану огней.

Его подобрали утром, в километре от дороги. Он был в сознании, но идти уже не мог, просто лежал и смотрел в небо, сознавая что всё-таки нашёл то, что искал, но понимая, что сил сделать последний рывок просто нет. Ему дали воды и свежих фруктов, в мякоть которых Иван вгрызался с таким наслаждением, что по коже бежали мурашки. Сок струями тёк из уголков рта и капал на насквозь пропитанною пылью одежду. Его везли на открытом автомобиле по ровной дороге, мимо красивых домов, среди которых росли зелёные, играющие листьями на ветру деревья. Воздух был таким свежим и чистым, что им казалось невозможно надышаться. И тут Иван вспомнил об Андрее.

– Там в пустыне умирает мой друг! – закричал он сидящему рядом с ним человеку, который с улыбкой смотрел на ошарашенного великолепием города путника.

– Не беспокойся! – закивал мужчина, в уголках решительных глаз которого Иван разглядел морщинки, делавшие глаза мудрыми и глубокими, – Твоего Андрея мы подобрали вчера, на вертолёте, и вместе с ним искали тебя.

– Он здесь? – Иван не мог в это поверить, – Живой!!!

Человек кивнул и добродушно рассмеялся, похлопав Ивана по спине.

– Здесь! Вы оба нашли свой город!

Универсал
^{(Игрушка Гадусов)}

– Прекратите, я вам говорю! Хватит! Что вы как яслемыслиши? Это же безобидные животные, они ваших шуточек не понимают.

– Мам, ну мы же играемся в разработчиков, – Глогусс состроил фальшиво-обиженную гримасу, опустив симметричные гирлянды глаз в пол.

– Вы уже взрослые ребята, – строго сказала мама, – а занимаетесь такой ерундой. Ещё раз увижу такое, выброшу ваш «Универсал» на помойку! Он и так у вас, как я вижу, весь поражённый фронтальными завихрениями. Скоро они поубивают друг друга, или плесень алчности досужих фантазий разъест им всю жидкость знаний.

– У них, мам, нет жидкости знаний. Они используют серый гнислюк и электричество.

– Боже! Что за уродов вы растите! Дайте, я выброшу эту дрянь, – мама протянула газальное щупальце к «Универсалу».

Сфинкус с Глогуссом взволнованно переглянулись.

– Ну, мам! Нам остался последний уровень, нельзя его выбрасывать.

– А что такого? – вдруг вступился за брата Сфинкус, – между прочим, в школе на дополнительных занятиях мы тоже растим «Универсалы».

– Да? – от удивления у мамы завибрировали антенулы надбровных дуг. – И что же, вас теперь учат садизму?

– Профессор ПиНокс говорит, что работа с «Универсалом» повышает активность фантазии и способствует общему развитию восприятия бесконечности Гадусов.

Мама подошла ближе к прибору и заинтересованно взглянула в оптический приближающий экран. Найдя одну из зон, над которой только что колдовали её сыновья, она рассмотрела крохотное уродливое животное, озадаченно бродящее вдоль окружности, выжженной на поле желтоватой растительности примитивного покроя, похожего на тот, каким обычно напыляют стандартные панно для плевков семенной секреции.

Животное, бродящее по полю, создано было, по её мнению, настолько диспропорционально, что чувствительный орган, отвечающий за гордость над деяниями отпрысков, вяло сник. Фантазией оба чада явно были обделены.

– И что это значит? Это его жилище?

– Вовсе нет, – Глогусс быстро подплыл к прибору, – живут они у нас, в основном, в кубических сотах, а это мы придумали им головоломку. Мы чертим эти круги на полях, где они выращивают себе корм, и пускаем в общественную инфо-среду слухи, что это дело рук пришельцев из других миров.

– Чего? – мама непонимающе посмотрела на сына.

– Ну, дело в том, что они думают, будто микро-сектор их «Универсала» есть часть бесконечного мира, где на других микро-секторах тоже есть такие же, как они, ну или похожие на них андротипы.

– Какие же это андротипы, – рассмеялась мама фальгильным желобком, что означало крайнюю степень порыва. Если бы вы создали их по своему подобию, ещё можно было бы так назвать ваших уродцев. А так это, скорее – шлангодроиды.

Она еле сдержала приступ тригубного смеха третьей степени издёвки.

– Оболочка выросла ошибочно, – виновато поправился Сфинкус, – я случайно включил водородный биосинтез кварка, и не успели мы и глазом моргнуть, как наши андротипы выпочковались из других подсобных зверьков. Совсем не пригодных для функций «Универсала». Но зато их сознание схоже с нашим. Оно почти такое же. Мы даже дали им намётки лексикона Гадусов и некоторые основополагающие понятия.

– Как же оно может быть схоже с нашим, если они мыслят серым гнислюком и электричеством?

– Мы с Сфинкусом ввели им крайние области предположений и часть фантазийного осмысления в токопроводный шланг.

– Похвально, – урлыкнула мать и её хохолок гордости слегка покрылся фигурными пупырышками.

– Да! А ещё мы создали им сферу веры, дав намёк на то, что они искусственные организмы, – похвастался Глогусс, – и что над ними есть некто всемогущий, – тут он приятельски подмигнул брату.

– Правда, они пока ещё слишком глупы и додуматься до истины не могут. Но некоторые подвижки есть, – сказал воодушевлённо Сфинкус.

– Тогда непонятно, зачем вам морочить их этими кругами ино-микро-секторов?

– Ну, как же! Это прямой намёк! Раньше они думали, что они – центр сущего, и их создал один такой же, как они андротип, с бесконечными возможностями, и что «Универсал» тоже создал этот андротип, – Глогусс пружинисто хохотнул, – потом они долго воевали между собой, потому что некоторые из особей предложили своего андротипа с маленьким набором отклонений. Это было так смешно…

– Да у них и до сих пор есть такие, кто верит в этого андротипа, – добавил Сфинкус.

– Ах, вы хотите, что бы они додумались сами, что они – ваши создания?

– Да, мам. Но они получились всё же глупее, чем мы задали в деку кислоты и ещё, конечно, из-за этих противных зверьков. Очень недалёкие создания. Только и делают, что потребляют пищу и производят отходы. Зато они очень плодовиты, так быстро расплодились по микро-сектору и даже успели сменить видовой код. Наверное, потому что Сфинкус слишком близко расположил энергетический питатель.

– Вижу, – кивнула закрылками мать, – плазменный конденсатор. Тот-то я смотрю у меня нейтрон-машина барахлит. Вы его оттуда выкрутили?

– Ну, да, – оба подростка виновато зашаркали ступенчатыми кранами раскаяния, – всё-таки мы ещё маленькие, чтобы корректно вымыслить правильный плазменный конденсатор. Этот жёлто-карликовый как раз подошёл.

– А почему их микро-сектор шарообразен? Неужели вы не могли придумать что-то более правдоподобное?

– Так удобнее наблюдать, – пожал хоботом признания Глогусс, – видно сразу всё. И потом, в семимерной модели серый сгнилюк не работает. Слишком примитивен.

– Великое начинается с малого, – согласилась мама, – Ну, а какой у вас сценарий развития? И развязка?

Оба подростка тут же оживились, их кварцевые щупальца вспыхнули плёнкой нетерпения. Сфинкус приблизил оптический экран к другой точке рассматриваемого микро-сектора «Универсала».

– Смотри, они уже научились отрываться от поверхности и циркулировать вокруг оси! По нашему сценарию, они должны бросить это бесполезное занятие и начать мыслеобразничать!

Мать приблизила капли глаз к экрану.

– Я опять не пойму. Они что, делают это при помощи механизмов?

– Пока да, – вздохнул Глогусс, – но у некоторых уже есть идеи, схожие с первой стадией осознания.

– Ох, ребятки, думаю, ваши уродцы никогда не достигнут первой стадии осознания, – огорчилась мать, вздув споры печальности, – Они пошли по траектории техноутопии.

– Но ведь завтра у них уже не будет ресурса, – поспорил Глогусс.

– Так они начнут качать ресурсы на других микро-секторах.

– По нашему сценарию, они не смогут до них добраться, Сфинкус поставил ограничитель скорости света для их конструкции, и им придётся использовать горизонт фантазийности. Правда, с серым сгнилюком на электричестве им будет сложно, но если они это всё же сделают, нас с Глогуссом наградят дополнительной ступенью безграничности, – мечтательно завибрировал Сфинкус.

– Интересная задумка, – согласилась мама, погладив смышлёного отпрыска ластой любовного одобрения, – А как они называются? – поинтересовалась она.

– Мы с Глогуссом называем их «Бабложуи-козявочные», а они почему-то назвали себя – «Люди», но это понятие не имеет никакого значения, они слишком глупы, чтобы идентифицировать себя согласно объективности сути.

– Значит, я угадала: они алчные и страстно-размножительные шлангодроиды, а вовсе не андротипы, и, следовательно, по шкале Фигуралиса не могут развить фантазийность в сферу реальных осуществлений. Но ваш опыт похвален. Когда закончите эксперимент, пожалуйста, аннигилируйте свой «Универсал», тщательно, с использованием абсолютного неповторения, а то ещё вдруг эта зараза как-нибудь выживет, и распространится в мусорном баке, как это вышло с «Буклабродами-Писючниками» которых от скуки разработал ваш отец на прошлом тетрабриоле, когда у него был выходной.

– Хорошо мам, – спульсировали дети хором и с новыми силами принялись за свою игрушку, увлечённо вращая антенулы творческих реализаций.

Ферма

Утром я вышел из дома с ощущением полного краха.

В лужах пузырями кипел дождь. На небо смотреть было жутко. Оно походило на гигантский, заляпанный серой грязью пресс, который медленно и неотвратимо движется вниз.

Так и казалось что вот-вот город будет раздавлен, включая всех его обитателей.

Включая меня.

Я добежал до остановки. Джинсы мои безнадёжно промокли до колен. Замшевые туфли потемнели и стали тяжёлой, холодной обузой. В который раз я понял, что живу в отрыве от реальности. Нет, чтобы одеть что-то сообразное погоде. Но возвращаться не хотелось, да и автобус как раз подошёл.

Странно, но людей в нём почти не было. Рабочий день, раннее утро. Обычно в это время автобусы переполнены. Может быть, люди, проснувшись и увидев, что на землю обрушилась давно обещанная библией кара небесная, решили, что и работать им уже ни к чему?

Всё может быть…

Впереди салона прислонился к стеклу какой-то алкаш. Вполне вероятно, заснул он здесь ещё вчера. Вид его был потрепан и заунывен, впрочем, как и у всех утренних алкоголиков. На заднем сидении две женщины средних лет о чём-то тихо беседовали.

Одна из них имела на голове совершенно дикую, нелепую шляпу. Мне даже сначала показалось, что поверх прически у неё посажено огромное птичье гнездо, в котором, раскинув усталые крылья, присел промокший под ливнем ворон.

Женщина, уловив мой взгляд, посмотрела в ответ мутными презрительными очами и что-то быстро шепнула подруге. Та скривила тонкие губы во что-то пренебрежительно-неприятное и обе резко отвернулись от моей персоны.

Я сел к ним спиной. Автобус тронулся. Шины раздавили лужи и те, шипя, выбросили грязные волны на тротуар. Пальцами я мял картонный синий билет с магнитной полоской и задумчиво смотрел в окно. Но о чём я думал? Наверное, о том, о чём и всегда думаю в такие минуты. О неизбежности пустоты вокруг меня.

Вся эта фикция жизни, все эти пассажиры, пешеходы, друзья и подруги, посиделки и праздники, работы, на которых я больше чем на полгода не задерживался никогда, ответственность, стремления, грандиозные планы на будущее. Все эти удачи и промахи, успехи и поражения сейчас казались мне ненастоящими. Несущественными и бессмысленными.

Я и сам казался себе лишь персонажем какой-то нелепой игры, едущим в автобусе неизвестно зачем, неизвестно куда.

Хотя, нет. Тут я обманывал сам себя. Куда я ехал сейчас – я знал.

В стекло хлестали жирные наглые капли. По тротуарам, спрятавшись под зонтами, энергично двигались люди. Смотреть на них было жалко.

Возле подъезда одного из домов, под крышей крыльца, я увидел грустную, лохматую дворнягу. Дворняге некуда было спешить. Она не стремилась сделать карьеру, не пыталась попасть на работу, пролезть в тонкую кишку бытия подальше вверх, где теплее и суше. Она просто сидела и тоскливо смотрела на несчастных мокрых людей, вынужденных бежать по своим делам. В офисы, магазины, супермаркеты…

Постепенно, по мере углубления в город, автобус насыщался пассажирами. И чем больше их становилось, тем активнее становились они. Многие громко и нервно переговаривались по телефонам, выдавая на весь автобус свои заурядные житейские проблемы. Они толкались и занимали освободившиеся сидения. Они ругались. Они смотрели друг на друга враждебно. И мне тоже все они казались глупыми и бессмысленными.

Некоторые из них, наоборот, старались не смотреть никому в глаза. Они лихорадочно листали разноцветные журналы с медийными рожами на разворотах. Изучали гороскопы и советы психологов. Они упивались жизнью звёзд. А звёзды, в свою очередь, самодовольно лыбились жемчужной белизны зубами со страниц и победоносно глядели на серых пассажиров, давая понять всем своим существом, к чему должен стремиться каждый.

И, я думаю, каждый, кто держал в руках подобную прессу, внутренне действительно стремился туда, куда указывали разукрашенные направляющие.

Некоторые читающие были сосредоточенны и внимательны, боясь, вероятно, пропустить мельчайшие детали, другие, наоборот, мечтательно одурманенные животрепещущими картинками светской жизни, благостно улыбались, забываясь и теряя ощущение реальности. Реальности нахождения в обществе пассажиров автобуса.

Вообще я давно заметил: когда люди скапливаются где-либо в большом количестве, они всегда теряют свою естественность. Но каждый по-своему. В некоторых начинает бродить внутреннее напряжение и какой-то странный, почти животный, страх. Другие напускают лишнего отрешённого тумана и высокомерия. Третьи начинают держаться по-деловому, словно находятся на приёме у высокопоставленного чиновника. Четвёртые… да впрочем, не важно. Важно то, что каждый надевает удобную ему маску.

Но зачем? Что он пытается изобразить из себя? О чём думает и к чему стремится? И что при этом испытывает?

Впрочем, какая разница. Всё это вряд ли имеет смысл… – думал я, глядя на залитый дождём город.

К тому моменту, когда я уже подъезжал к нужной мне остановке, в автобусе образовалась жуткая давка и чуть не случилась драка. Какой-то даме другая дама, помоложе, вылила за шиворот холодного дождя с зонта. Поднялся визг и ругань. Смотреть на это было мерзко. Я протиснулся к выходу и выскочил пробкой из почти закрывшихся дверей.

* * *

Мы встретились с Бурковым у входа в кафе с символическим названием «Белочка». Сели за столик у окна. Сразу взяли маленький графин водки и одну на двоих порцию «Селёдочки по-царски» с картошкой и луком. В дополнение к закуске я заказал любимый мною вишнёвый сок.

Бурков тут же закурил и мрачно уставился в окно. Я тоже достал сигарету, но курить не стал. Положил перед собой.

– Льёт с утра, а я, представляешь, ботиночки летние надел, – улыбнулся я и вытянул из-под стола ногу, демонстрируя мокрую вдрызг обувь.

Бурков не среагировал никак. Словно я обратился не к лучшему другу, а к какому-нибудь незнакомому цзен-буддисту в токийском метро.

– Что случилось?

Он опять промолчал. Таким мрачным я видел его крайне редко. А может быть, вообще никогда не видел.

– Ну что? Работает? – спросил я.

– Работает, – наконец отозвался Бурков и опять не уделил мне ни капли внимания, – наливай…

Я наполнил рюмки, и мы, не чокаясь, выпили. Холодная водка сначала обожгла горло и внутренности, а затем, спустя мгновенье, разлилась в желудке тёплым воском. Сигаретный дым тончайшей тканью качался на высоте полуметра от стола. Дождь за окном стал ещё сильнее, так что другая сторона улицы оказалась теперь туманной и совсем неразличимой.

Я взял со стола сигарету, с наслаждением прикурил и выпустил медленно дым, так, чтобы он, словно сказочный спрут, впутался в водоросли сизых волокон над нами.

– Так в чём дело, приятель? Чего ты не рад, если всё работает? – я был слегка растерян.

Прибор, над которым бился мой друг последние пять лет, наконец-то оправдал ожидания. Это должно было вызвать, на мой взгляд, совершенно иную эмоцию, нежели ту, что я наблюдал сейчас.

Он тяжело взглянул на меня, тягостно выдохнул дым, и ответил:

– Мы не понимаем мир, в котором живём.

Ничего удивительного в его словах, в общем-то, не было. Философская грусть, не больше, но произнёс он это так невыразимо опустошённо, что у меня мурашки побежали по спине. Мне показалось, что сама атмосфера вокруг нас вдруг изменилась. Словно мир замер на миг, и, качнувшись, время поползло по иной, неизвестной спирали, словно сквозь нас прошла невидимая волна, изменившая реальность.

«Водка палёная!» – мелькнула у меня догадка. Но я спросил:

– Что ты хочешь этим сказать?

– Мы вовсе не те, кем себя считаем.

– То есть?

– Люди. Человечество… Мы вовсе не венец творения, как многие считают. Мы – пешки. Муравьи, бороздящие огромный, титанический муравейник, который и увидеть-то не в состоянии. Не в состоянии осознать.

Он смотрел на меня сумасшедшими, полными отчаяния глазами. Было в его взгляде что-то доселе мне в нём не открывавшееся. Я вдруг заметил, что и внешне Бурков изменился. Щёки его впали, под глазами наметились тёмные круги. И черты его, давно мне знакомые, также претерпели неуловимые трагические перемены. Я вдруг понял, что он как будто постарел на несколько лет, но не внешне. Внутренне.

– Подожди-ка, успокойся, – начал я, – это всё не ново. Такие теории…

– Я всё видел сам! – перебил он меня, – Я видел всё!

– Что – всё? – я совершенно не понимал, о чём он.

– Всё это! – он мрачно окинул взглядом окружающий мир. Полупустое кафе, люди под зонтами, машины, дождь. Всё текло своим порядком. И люди, и дождь, и в то же время что-то было не так.

– Ты можешь подробнее рассказать? Я тебя не понимаю.

– И не поймёшь. Это надо видеть!

– Ну, так покажи, – улыбнулся я примирительно, надеясь успокоить и себя. Вывести из чудовищного состояния мрачной подавленности. Я ещё раз подумал, что, может, водка так на меня подействовала. Или Бурков начал излучать тяжёлый пессимизм? Хотя пессимизмом я заразился, пока ехал на встречу.

Женя Бурков молча уставился в мои глаза, и смотрел долго и внимательно. Мне опять стало не по себе.

– Я, знаешь, не хочу тебе жизнь портить. Незнание в этом случае – благо, – изрёк он наконец.

«А может, он обглотался чего? – подумал я, – Обожрался с ночи грибов, или ещё какой дряни, ну и сглючило человека, с кем не бывает? Вот и несёт всякий бред?»

– Давай выпьем? – предложил я, и тут же налил.

Мы выпили. В кафе вошли ещё два посетителя. Оба в широкополых шляпах и тёмных плащах. Точно как два шпиона из старой голливудской киноленты. Почему-то я задержал на них взгляд. Было в их облике что-то нелепое. Вычурное и неподобающее окружающей обстановке. Один из них внимательно посмотрел в нашу сторону и медленно отвернулся. Они прошли к дальнему столику у стены и сели друг против друга.

– Вон, смотри, какие кенты бывают, – кивнул я в сторону новых посетителей.

Бурков медленно перевёл взгляд на странную парочку. Побледнел. Быстро отвернулся, и, налив себе водки, выпил, словно забыв, что он в компании друга.

– Ты чего? – спросил я.

– Ничего, – тихо ответил он.

– А… я понял, – это, наверное, за тобой шпионят? – я хотел разрядить обстановку и заговорщицки ему подмигнул. Но он моего юмора не оценил.

– Зря я туда полез. Вообще всё зря! – выдал он как-то обречённо, – Человеку лучше не знать таких вещей.

– Да ты расскажешь, в конце концов, или нет, что с тобой случилось? – меня начала раздражать его хмурость и подавленность. Может, и правда мозги набекрень съехали? Шутка ли: столько лет ковыряться в вопросах, которые у другого и в голове никогда не возникнут?

Но он молчал, и молчание затягивалось, погружая меня, и без того невесёлого, в омут унылейшей депрессии. Дождь лил за окном, не прекращаясь. Сигналили машины, омывая бордюры выпавшей с неба водой. Люди бежали по лужам, спасаясь зонтами от косых капель.