Текст книги "Лунный синдром (сборник)"

6

– Ефрем Арнольдович, вы нас слышите? Что с вами? Ефрем Арнольдович? – Силитров только сейчас понял, что его непосредственный начальник за всё время не проявил ни одной эмоции. Он стоял, как восковая кукла, таращась в одну точку, рот его был приоткрыт, а голова слегка откинута назад. Мало того: изо рта у программного директора начала стекать тонкая струйка слюны. В целом он напоминал гражданина, которому успешно произвели ампутацию мозга.

– Что с ним? – испугался Силитров, обращаясь к оператору Микишко, который тоже замолчал, осознав, что разговаривает с манекеном.

– Не знаю. Может, инсульт? – ответил он.

Но тут произошло странное. Мужской вдруг шелохнулся, моргнул, совершенно как робот посмотрел на свои ноги, приподняв сначала одну, а за ней вторую, поднял голову и вдруг ни с того ни с сего залепил телезвезде в морду. Силитров отлетел на микшерный пульт и побледнел. То, что он увидел, сковало его, словно льдом. Программный директор, двигаясь как зомби, напрямую подключённое к электрофазе, наступал на него. Из открытого рта Мужского вывалился бледный язык, глаза циркулировали отдельно друг от друга как у малазийской ящерицы, и ещё изнутри этого чудовища доносились жуткие звуки, похожие то ли на бульканье вулканической лавы, то ли на клокотание демонов преисподней.

– Спасите… – прошептал Силитров, не в силах от страха кричать.

Мужской приблизился вплотную, схватил обмякшее тело телезвезды за горло и побулькал теперь уже совсем разборчиво, но от этого ещё более страшно.

– Это тебе за дрища!!! – и снова ударил прямо промеж глаз.

Силитров потерял сознание, и чудовищный Ефрем Арнольдович, увидев это, отбросил его на пол, словно мешок с грязным бельём. Он повернулся к оператору и приказал:

– Будешь меня снимать!

После этого совершенно нечеловеческой походкой программный директор двинулся в студию, сел на место ведущего, и, подождав, пока дрожащий, близкий к сумасшествию Микишко, займёт своё место, скомандовал:

– Мотор!

Камера включилась, и все те, кто в этот момент смотрели городской канал, увидели на своих экранах дикое лицо безумного толстяка.

– Запомните все! – сказало жуткое лицо на экране, – Отныне никакого Дрищагина нет, а есть Я! Ройзбах! РОЙЗБАХ!!!!!..

И тут Александр Андреевич вспомнил свой сон, и ливень за окном, и громовой голос, и ту фразу, извергнутую невероятным существом, вспомнил он…

Комната

Облака за окном, похожие на неровные дольки дыни, брошенные в миксер, наполненный томатным соком, хаотично метались по небу. Однако ожидаемого при этом завывания ветра не слышалось. От этого зрелища Максима замутило, и к горлу подкатила горькая, готовая в любой момент выплеснуться, патока. Он зажмурился, судорожно сглотнул, и попытался сообразить, где находится.

Отвернувшись от стёкол, он снова открыл глаза и осмотрелся. При вращении глазных яблок в голове Максима заскрипело, будто вращал он проржавленными металлическими подшипниками. Комната была ему совершенно незнакома. Больше всего она походила на больничную палату. Стены, выкрашенные бледно-голубой краской, были пусты, и, казалось, никто и никогда даже не пытался их украсить хоть самой банальной картинкой, вырезанной из глянцевого журнала, не говоря уже о более изощрённых предметах декора. Сам Максим лежал на односпальной кровати, укрытый пахнущим свежестью одеялом. Кровать была единственным предметом мебели в комнате, и, что более всего поразило Максима, все стены стояли монолитными, и ни на одной из них не существовало и намёка на дверь. Максим снова повернулся к окну, и, всмотревшись в хаотичность нереального неба, заключил, что небо это никак не может быть земным.

«Где я?» – спросил он, уперев взор в потолок.

Откинув одеяло, Максим выяснил, что лежит он совершенно нагим. Он встал, ощутив ступнями прохладный пол, и, согнувшись, посмотрел под кровать, в надежде отыскать одежду. Однако одежды не оказалось. Максим заглянул и под подушку, и под матрас, но и там не нашёл ничего, чем можно прикрыть наготу. От ощущения, что он находится в неизвестном помещении, и не имеет возможности облачиться во что-либо, стало неловко и мерзко. И ещё Максим почему-то подумал, что за ним кто-то наблюдает.

Завернувшись в простыню, он подошёл к окну, и, встав на цыпочки, заглянул сквозь стекло вниз. Но всё, что Максим увидел – тот же мутный кисель бордового круговорота и мечущиеся, подгоняемые бесшумным ветром, облака. Ему стало страшно.

«Какой же это этаж?» – подумал он.

Он отшатнулся от сюрреалистического мелькания неба, и, сев на кровать, закрыл лицо руками. Он попытался вспомнить вчерашние события, которые привели его в эту жуткую комнату. И он вспомнил, и воспоминание это испугало его ещё больше.

Максим вспомнил, что вчера он прожил свой обыкновенный, ничем особым не отличимый от множества других, день, и вечером заснул у себя дома, в собственной кровати.

Он вспомнил, что ничего спиртного не пил накануне, и не употреблял сдуру каких бы то ни было наркотиков и психотропных препаратов, а просто съел на ночь две котлеты с жареной картошкой, запил всё это чаем, и, посмотрев перед сном половину жутко скучного фильма, лёг в постель. Но, с другой стороны, ему вдруг показалось, что это не самое последнее его воспоминание, что было ещё что-то. Может, был ещё один день? И что-то случилось? И тут вдруг перед глазами будто мелькнуло что-то жуткое, страшное, пробегающее холодком по спине воспоминание, и от этого в голове больно щёлкнуло, и тут же мозг сам прогнал прочь секундный травмирующий его фрагмент. Ему было проще осознавать, как спокойно он ложился в свою кровать и засыпал, это воспоминание было не столь тревожным, и поэтому Максим остановился на нём.

А потом? Потом он проснулся в этой комнате…

– Эй! – крикнул он, – Эй, кто-нибудь!!!

Хриплый призыв отозвался сухим дребезжанием, отразившись от голых стен и смолк, так и не получив ответа. Осознав свою беспомощность и понимая своё незнание, что ему нужно предпринять в этой ситуации, Максим заплакал. Он плакал не только от страха, но ещё и от накатившей вдруг тоски, такой, будто он навсегда потерял кого-то любимого и дорогого. Втайне он надеялся, что неизвестные заточители сжалятся, и как-то себя обозначат, или вообще выпустят его на свободу. Но никто не обозначился и никак себя не проявил. Спустя некоторое время Максим, устав плакать, вытер раскрасневшиеся глаза и решил что-то предпринимать.

– Надо разбить стекло, – догадался он.

Из предметов, способных послужить хоть каким-то оружием разрушения, в комнате была одна кровать, и Максим, сбросив с неё постельные принадлежности, сделал для себя неприятное открытие. Кровать была металлической, и, ко всему, полностью монолитной, будто это и не кровать вовсе, а выплавленная по готовой форме железнодорожная рельса. Но, хуже всего, она оказалась неподъёмно тяжёлой. С большим трудом Максим придвинул её вплотную к окну, приложив всю силу, приподнял одну сторону кровати, и облокотил ножками о стекло, подобно тому, как если бы приставил лестницу к стене. Сначала ему показалось, что от такого давления стекло должно лопнуть само собой, но этого не случилось.

Чуть-чуть передохнув, сидя на сброшенном на пол матрасе, Максим встал и со злостью ударил босой ногой в центр своей конструкции. Стекло не лопнуло, лишь металл, громко давя на барабанные перепонки, скрипнул по глади стекла, и кровать чуть съехала вниз, поменяв угол наклона. Максим ударил снова. Стекло не поддавалось.

Максим приподнимал кровать и с грохотом обрушивал на непоколебимое стекло, давил всем телом на плоскость металлического лежбища, бился руками и ногами, но ничего с оконной плоскостью не происходило. На стекле не появилось ни царапины. В конце концов, Максим сдался, и, оттащив от стекла созданное неизвестным автором чудовищное произведение мебельного искусства, подошёл к раме.

Уткнувшись носом в стекло дрожащими зрачками, он принялся исследовать кровавую бурю. Поначалу он боялся её, и видел в ней лишь неподвластный разуму хаос, но в то же время хаос этот затягивал и будто бы звал к себе. Что-то в нём было настолько притягательным и завораживающим, что Максим мог бы смотреть сквозь стекло часами. Постепенно он начал понимать, что, смотря за окно, он увлечённо забывается, и уже не думает о том, что находится запертым в неизвестной комнате. Да и комната с течением времени уже не давит на него пустотой и безысходностью, она будто меняет свою резкость, свой смысл. Максим, словно загипнотизированный, сосредоточил внимание на буре, перестал осознавать то, что находится совершенно один в замкнутом пространстве, что пространство это удивительным образом перестаёт давить на него, и что ему начинает нравиться одиночество и отрешённость. Он не хотел спать, не хотел есть, течение времени будто остановилось для его сознания, но ему не казалось это странным.

Чем дольше он смотрел в круговорот хаотичного месива, тем больше его душа теряла ощущение времени и пространства. И уже он начал видеть красоту в загадочной круговерти. Он видел, как из белого мрамора облаков сами собой создавались образы небывалой красоты зданий и природных ландшафтов, тут же они искажались и растворялись, влекомые разгорячённым потоком, он видел морды фантастических зверей, которые стремились, раззявив пасти, поглотить губительные вихри, но и они также беспомощно таяли перед неукротимой стихией.

Он не знал, сколько простоял у окна. За это время в памяти иногда возникали образы его жизни, казавшиеся теперь обрывками виденного когда-то кинофильма. Он не чувствовал желания снова вернуться в ту жизнь, стать тем, кем был, ему хотелось чего-то абсолютно нового. А потом он просто забыл, кто он, и с чего всё началось. Его уже не пугала пустая комната, которая и комнатой перестала быть, и невозможность покинуть её, потому что он не видел перед собой никаких целей, и не знал, что существует что-то ещё, помимо этого ограниченного пространства.

А спустя ещё неизвестное количество времени, он закрыл глаза и потерял все представления о словах и образах, слышанных и виденных когда-то. И тогда пространство, в котором он находился, наполнила тёплая пульсирующая влага, которая поглотила его и стала для него родной и понятной стихией. Он чувствовал её. Она окутывала и любила его, просто за то, что он существует в ней. Он стал её частью, и она стала питать его теплом и любовью, хотя он и не понимал, что такое любовь и тепло, он просто чувствовал эти понятия, ощущал их всей своей сутью, а ещё чувствовал, что что-то ждёт его впереди, и готовился к этом чему-то, смутно осознавая, что так уже было много раз, и что в этом есть непостижимый, не поддающийся определению смысл…

Наследник

Ночью, когда за окном стихли последние шорохи загулявшейся молодежи, и сирены автосигнализаций затянули жалобные песни, у себя дома, в своей кровати, проснулся Кирилл Рокмачёв. Впрочем, проснулся вовсе не от завывания тревожных железных коней под окнами, а от ужаса, охватившего его. Кириллу приснился странный, абсурдный сон. От страха, принесённого этим сновидением, он и вскочил, словно ужаленный электротоком.

Рокмачёв открыл глаза и всмотрелся в темноту комнаты, ощущая каждой клеточкой своего организма неподвластный разуму ужас. Холодный пот микроскопическими бусинками покрыл всё тело Кирилла, а в голове роились обрывки сна, как белые трупные черви в мёртвом тельце несчастного зверька на обочине дороги. Он никак не мог выбросить из головы эти воспоминания, а встать и пойти умыться холодной водой попросту боялся.

А приснилось ему вот что. Он стоял на облицованной мрамором станции метро и ждал состав. На платформе, кроме него, был только один человек, который стоял далеко впереди – метрах в тридцати от Кирилла, спиной к нему. Ждал Рокмачёв долго, но поезда всё не было, и ему почему-то не терпелось увидеть лицо человека, стоящего вдалеке, но тот стоял недвижимой статуей и не поворачивался. Наконец, из тоннеля показался свет фар приближающегося состава. Начал нарастать шум, усиливающийся вибрацией рельс. В этот самый момент человек на платформе обернулся к Кириллу лицом, и быстрым шагом направился к нему.

Это как-то необъяснимо напугало Кирилла, который, поддавшись страху, начал отходить назад, сохраняя дистанцию, и вертеться в ожидании вагона. Человек, видя это, ускорил шаг. Кирилл развернулся и побежал навстречу вырвавшемуся из тоннеля составу, тревожно оборачиваясь и пытаясь рассмотреть своего преследователя. В это момент поезд остановился, и Кирилл тут же вскочил в последний, пустой вагон. Человек приближался. Кирилла била дрожь, он задёргался у дверей, как мышонок, загнанный в тупик стаей котов. В тот момент, когда человеку оставалось всего пару шагов до проёма, двери вагона резко закрылись, поезд тронулся, и тогда Кирилл, прыгнув к стеклу, разглядел-таки лицо незнакомца.

Он узнал его…

За окном в последний раз пискнула выключенная, должно быть, проснувшимся наконец хозяином, сигнализация, а возможно, и автоугонщиком, но это Кирилла совершенно не заботило. От тишины, тут же возникшей, ему стало ещё кошмарнее. Он вскочил с кровати, и, подбежав к выключателю, долго не мог нашарить его в темноте. Ему начало казаться, что он находится не в своей квартире, а потому и не может его найти. Напуганный сновидением разум подсказывал, что выключателя просто нет на этой стене. Но всё-таки он нашёл его, и, щёлкнув пластиковым тумблером, осветил комнату тусклым светом лампы.

– Как такое может быть? – прошептал Кирилл, – ведь я не могу этого знать?

Он стоял у стены, прижимаясь к холодным обоям дрожащей спиной. Увиденное во сне не выходило из головы. Это было похоже на бред, вот только с чего взяться бреду, если человек не болен?

«Это только сон, – начал успокаивать себя Кирилл, – только сон и больше ничего. Сейчас всё пройдёт!»

Но не проходило. Когда он увидел почти догнавшего его незнакомца, он узнал в нём, в сморщенном старике, с лицом, искажённым болью и злобой, своего сына! Но самое жуткое было в том, что Кирилл не имел детей. Мало того: он даже не был женат, и не предполагал жениться. Ему было всего девятнадцать лет, и был он обычным студентом гуманитарного вуза. Да и, ко всему, первый свой сексуальный опыт он получил всего два дня назад, оставшись у однокурсницы на ночь, после продолжительной гулянки.

Но Кирилл знал, что старик, чьё лицо отпечаталось в памяти фотографическим снимком, был его сыном. Он понял это сразу, и больше всего его напугало это внезапное осознание чудовищного факта. Да и сам сон был настолько реалистичным, что, когда Кирилл проснулся, он долго ещё ощущал запах пустого вагона метро в комнате, и его не покидало ощущение, что, если он закроет глаза, то снова окажется в движущемся неизвестно куда гремящем электропоезде.

В серванте Кирилл нашёл початую бутылку коньяка «Квинт». Выпив всё до капли в два глотка, он достал сигареты, и, сев на пол, принялся курить. Пепел Кирилл стряхивал в горлышко опустошённой бутылки, и пускал тревожные облака дыма в потолок. В комнате он курил впервые, но пойти на кухню не мог, ему казалось, что любое передвижение по квартире таит в себе опасность.

К утру бутылка коньяка была заполнена наполовину, жёлтыми гильзами окурков, докуренных до фильтра. Кирилла, так и не пришедшего в себя, сморил сон. Он уснул прямо на полу, свернувшись по-собачьи. Веки его нервно подрагивали, мышцы рефлекторно сокращались. Нельзя сказать, чтобы он не пытался сопротивляться туману сна, затягивающего сознание, но мозг его так утомился от мельтешения мыслей и от страха, что Кирилл и не почувствовал, как закрылись глаза, как тело опало безвольно на синий палас, как замедлилось дыхание и пришёл сон.

Вагон был совершенно пуст, и никто не объявил, как это обычно бывает, название следующей станции. Кирилл подошёл к переднему стеклу вагона, и увидел, что не только его вагон, но и весь поезд совершенно пуст. Насколько хватало видимости, ни одной живой души не находилось в этом мчащемся куда-то подземном транспорте. Подёргав ручку двери, Кирилл с удивлением открыл её, и его лицо тут же одул порыв тёплого ветра, несущего специфический запах метрополитена. Дверь следующего вагона также послушно открылась, и он, сделав длинный шаг, перешёл в него.

Кириллу показалось, что вагон, в который он попал, немного шире, чем тот, из которого он только что вышел. Дойдя до следующей двери, он увидел, что и следующий сегмент поезда несколько раздаётся в размерах. Поезд расширялся, подобно телескопической подзорной трубе.

Кирилл пошёл дальше, в следующий вагон. Вероятно, состав был очень длинным. Кирилл прошёл уже больше семи вагонов, а головного всё не было видно.

Начиная с пятого, электропоезд расширился настолько, что сиденья в нём начали располагаться перпендикулярно движению, как в пригородных поездах, и посадочных мест в одном ряду было как минимум на дюжину человек. В каждом последующем вагоне число это пропорционально увеличивалось.

Кирилл уже перестал считать, сколько он прошёл, и конца, а вернее, начала, странному поезду всё не было видно. Он обернулся и посмотрел на пройденный путь сквозь стекло, со стандартной надписью – «НЕ ПРИСЛОНЯТЬСЯ», и увидел, что оставленная позади часть поезда мотается из стороны в сторону, подобно хвосту змеи. Ещё Кирилл увидел, что некоторые буквы надписи на стекле кем-то старательно стёрты, превратившись в едва заметные силуэты. Из оставшихся букв получалось странное слово – «ПРИЛОНЯТЬСЯ», что вызвало в голове какую-то смутную эротически-фривольную ассоциацию, но Кирилл не успел обрамить её в осмысленную форму, потому что поезд вдруг начал резко тормозить и удивительно быстро остановился.

Вглядываясь в даль пройденного пути, Кирилл увидел странную картину.

Двери последних вагонов открылись, и в открывшиеся проходы хлынул поток людей, одинаково одетых и странным образом похожих. Казалось, пассажирам не будет конца, они всё текли и текли осиным роем в вагоны. Те, кто вошли первыми, под натиском других теснились, заполняя вагон за вагоном. Они, на манер Кирилла, стали проникать всё дальше и дальше, постепенно приближаясь к нему. Странные пассажиры не просто лениво шли, уступая места всё новым и новым, желающим уехать, а бежали со всех ног вперёд.

И тут Кирилл с ужасом заметил, что все приближающиеся к нему люди похожи друг на друга так же, как похожи друг на друга китайские солдаты, для взгляда неподготовленного европейца. Но это было не самым страшным. Самым страшным было то, что все они, все одновременно, были похожи на самого Кирилла. Он в страхе запер дверь, повернув блестящий металлический затвор, и побежал вперёд.

Он бежал, не оглядываясь, подсознательно понимая, что его двойники-преследователи полны ненависти. И эта ненависть была чем-то оправдана, Кирилл не знал, чем, но чувствовал это, и, мало того – сам ненавидел преследователей, так же, как зверь ненавидит гонящих его охотников, спасая свою шкуру от травли. Что-то животное проснулось в нём самом, и он вдруг понял, что должен во что бы то ни стало опередить всех этих людей, а ещё он чувствовал, что связан с ними столь древними узами, осознание которых просто не укладывалось в голове.

Кирилл заметил, что вагоны теперь стали такими неоправданно широкими, что казались не вагонами поезда, а скорее напоминали палубу авианосца. Он дёрнул ручку следующей двери и понял, что, наконец, прибежал в головной вагон, только выглядел этот вагон слишком уж странно. Кирилл очутился в огромного размера зале, протяжённость которого была, наверное, больше километра. Удивлённый и ошарашенный, он остановился. Зал был пуст, в нём не было сидений, как в предыдущих вагонах, и далеко впереди вырисовывался контур одной-единственной двери.

Тут Кирилл услышал шум сзади. Он обернулся и с ужасом понял, что, зачарованный громадным помещением, забыл закрыть за собой дверь. Все остальные двери он методично запирал, создавая этим временное препятствие бегущим за ним двойникам, и за счёт этого значительно выигрывал время. Но теперь в предпоследнем вагоне рухнула под натиском озверевшей толпы хлипкая дверь, и сотни обезумевших от погони «собратьев» неслись, сломя голову, круша на своём пути сидения и перегородки, в зал, где стоял Кирилл.

Он хотел было метнуться назад, и закрыть вход в зал, но понял, что не успеет. Несколько самых прытких его близнецов были настолько близки, что, побеги Кирилл закрывать дверь, он бы столкнулся с ними лоб в лоб. Он развернулся и что есть мочи помчался к двери, ведущей, должно быть, в кабину машиниста.

У самой двери он чуть не упал. И если бы это случилось, через секунду его затоптали бы, как стадо диких лошадей сдуру вышедшую в поле курицу.

Когда Кирилл раскрыл дверь и влетел в неё, преследователи дышали злобной ненавистью ему в затылок. Он, трясясь от кипящего в крови адреналина, проворно задвинул крепкий засов, оказавшийся так кстати на двери, и тут же услышал, как в неё заколотили кулаками, как задёргали поручень алчущие его смерти близнецы.

– Хрена вам лысого!!! – заорал Кирилл и отвернулся от двери.

То, что он увидел, заставило его открыть от изумления рот и раскрыть глаза так широко, что они чуть не выпали из орбит двумя мячиками для пинг-понга.

Кирилл стоял в тесном помещении, размером не больше кладовки, он почти касался носом прозрачного стекла, за которым во мраке вселенной пылало невероятной величины солнце, но жара от него не исходило. Оно было живым, окутанным тончайшими кровеносными сосудами, по которым текла горящая плазма. А ещё Кирилл увидел, как к этому солнцу со всех сторон, с явным намерением быть им поглощённым, с немыслимой скоростью движутся тысячи странных космических кораблей, формой похожие то ли на головастиков, то ли ещё на что.

Их хвосты вибрировали в темноте, как энцефалограммы, и плескали голубые статические искры. Те, у которых хвосты были короткими, отставали от других, а потом и вовсе срывались куда-то в бездну, исчезая из вида. Все корабли были белого цвета, по бокам у них шли ряды иллюминаторов, как в самолёте. Кирилл увидел, как в каждом корабле, по его отсекам, бегут вперёд сотни и тысячи крошечных людей. Тут Кирилл понял, что сам тоже находится в таком же корабле и неминуемо мчится к растущей с каждой секундой звезде, а ещё он понял, что его корабль значительно опережает остальные, и он первым из всех будет поглощён этой пульсирующей массой…

* * *

– Как сына назовём? – поинтересовалась молодая супруга.

– Кириллом! – веско заметил Амбусадорий.

– Почему Кириллом? – удивилась Лиланса, – Я такого имени не знаю. Похоже, оно очень древнее.

– Так звали моего отца! – гордо ответил Амбусадорий, – Раньше существовал обычай называть детей в честь деда, так что пусть будет Кириллом.

– Ты мне никогда про отца ничего не рассказывал, – Лиланса держала на руках младенца, который умильно, с наивнейшей нежностью, улыбался и смотрел на мать чистыми глазёнками цвета летнего неба.

– К сожалению, мне и рассказать-то нечего, – оправдался Амбусадорий, – я его никогда не видел, только на фото. Когда мама была ещё молодой, она дружила с одним студентом. Они вместе учились. Она его сильно любила, мечтала выйти за него замуж, но этому не суждено было случиться.

– Почему?

– Он пропал при загадочных обстоятельствах. Так что они даже женаты не были.

– ??? – заинтересовалась жена, глядя на своего старика-мужа глазами, полными наигранной преданности.

Лиланса вышла за него лишь потому, что он обладал огромным состоянием, а деньги она любила превыше всего в жизни. Старик поначалу был неспособен иметь потомство из-за того, что его сперматозоиды не имели достаточно длинных хвостиков, а потому достичь яйцеклетки не могли, и беспомощно гибли на подступах к заветному бастиону, но нашёлся один ученый, тоже, кстати сказать, претендующий в будущем на обладание весомого состояния, из-за своего открытия реактивной микростимуляции мужского семени, который Амбусадорию и помог.

Амбусадорий прошёл курс терапии, и Лиланса успешно забеременела, а спустя девять месяцев разродилась чудесным малышом. Правда, у нового метода были некоторые побочные эффекты… Например, пациентов, при прохождении ими сложного процесса терапии, мучили ночные кошмары. Амбусадорию, например, неотвратимо снился сон, в котором он преследует своего молодого отца, как какой-нибудь маньяк.

– Он бесследно пропал из своей квартиры ночью, спустя двое суток после того, как я фактически был зачат, – грустно ответил старик, посмотрев с нежностью на молодую супругу, – Жил он тогда в Москве, в панельном доме на шестнадцатом этаже, и если бы выпал из окна, то, понятное дело, был бы найден труп. С другой стороны, из квартиры он не выходил. Замок в комнате был заперт изнутри. А некоторые свидетели утверждали, что в ночь, когда он исчез, в комнате зажёгся свет и горел до самого утра, но когда комнату вскрыли, его уже не было. расследование ни к чему не привело. Кирилла Рокмачёва так и не нашли, и объявленный розыск не дал никаких результатов. Всё оказалось бесполезным. У следствия не было никаких зацепок, все улики указывали на то, что он просто испарился из квартиры.

Амбусадорий замолчал. Он не стал рассказывать самый странный факт той давнишней истории, который сам узнал совершенно случайно, подслушав в юности разговор матери с подругой. Оказывается, когда квартиру вскрыли, в комнате его отца обнаружили огромную, до конца не успевшую испариться громадную лужу того самого вещества, без которого жизни на земле просто не могло бы существовать. Несколько литров семени, принадлежащего, по всей видимости, не самому пропавшему, но кому-то из его ближайших родственников, разлилось по полу комнаты. Генетический анализ спермы показал незначительное различие ДНК. Семёни было так много, что количество это казалось просто нереальным, будто над созданием сего шедевра потрудилась целая рота (а то и две!) обезумевших от воздержания, лишённых женской ласки солдат. Но удивительным было то, что весь этот белковый продукт принадлежал одному человеку. Под подозрение попали все без исключения родственники Рокмачёва, имеющие принадлежность к мужскому полу. Всем им пришлось пройти унизительную процедуру анализа. Но виновника лужи так и не выявили. Никто из подозреваемых не оказался феноменом, способным излиться в таких объёмах. Да и ДНК не совпало ни с одним из них. Следствие зашло в тупик, и дело в итоге закрыли. Но сам Амбусадорий с трудом верил в эту историю, и списывал всё на счет нервного потрясения матери, которая, потеряв любимого, оправдывала трагедию выдумками невероятных историй и фактов.

– Куда же он пропал? – длинные ресницы Лилансы затрепетали, словно бабочка, вспорхнувшая с цветка.

– Кто знает? – задумчиво ответил Амбусадорий, – Но, я надеюсь, его душа обрела покой, или, может, возродилась снова? И поэтому давай в память о нём назовём его именем нашего сына? Пусть будет, как и его дед – Кириллом Рокмачёвым.

– Что ж, – согласилась Лиланса, – пусть…

– Ну что, Кириллка, – улыбнулся Амбусадорий, протягивая сыну козу из пальцев, – добро пожаловать в мир!

Ребёнок перевёл взгляд на человека, обратившегося к нему, и его только начавшему формироваться сознанию вдруг на миг показалось, что где-то, совсем недавно, он его уже видел…