Текст книги "Лунный синдром (сборник)"

– Ну, так что? – не выдержал я, – будешь говорить? Или, может, мне уйти? Зачем ты вообще меня позвал?

– Ну, хорошо, я тебе расскажу, – наконец согласился он, – нужен какой-то пример… что-то похожее… – он на минуту задумался, – Вот: представь себе ферму, где выращивают, скажем, свиней или коров. Как ты думаешь, понимают они, для чего существуют? И как осознают тот мир, что их окружает?

– По-своему понимают, думаю.

– А я вот так не думаю. Свиньи эти родились и выросли в мире, устроенном со всеми для них необходимыми удобствами. Со всей инфраструктурой, требуемой для их жизни. Они сыты, спят в тепле, за ними налажен уход. Ветеринарные обследования. Ну, что там ещё с ними делают? Я не фермер, почём мне знать? Однако единственное, для чего они живут, смысл их существования – это быть кормом для людей. Так?

– Ну, так.

– Так вот представь, что человечество… весь наш мир… это точно такая же ферма. И мы тоже чей-то корм.

– Чей же? Сверхлюдей, что ли? Или, может, как в «Матрице» – машин и роботов?

– Ну, пойми ты. Мы не свиньи, конечно. Мы всё-таки на уровне более высоком. А следовательно, и фермеры наши глобально масштабнее нас. Каждый день каждый человек сталкивается со своим фермером, даже не понимая этого. Думаешь, корова, которую доят дважды в сутки, или сколько там раз в день? Думаешь, она воспринимает это как нечто экстраординарное?

– Ну, знаешь, если так смотреть, то вряд ли, конечно. И всё же доярка к ней приходит. Теребит, извините, сиски. И корова её видит.

– Да-да. Доярка! Именно. Она видит доярку. Ощущает прикосновения, безусловно. Да только доярка для неё – тот же самый объект, что и стойло, что и луг, на котором она траву жуёт. Часть её мира. Постоянная и привычная.

– Возможно, так оно и есть, – я задумался. – Но тогда разъясни, какой продукт вырабатываем мы? И кому он нужен?

Теперь задумался Бурков. Он посмотрел в окно, достал сигарету, и, чиркнув зажигалкой, прикурил.

– Насколько мне удалось понять, ОНИ (он произнёс это как-то странно, с чувством обречённости) питаются нашей эмоциональной аурой. Или как бы это назвать? Нашим внутренним миром. Энергией мозговых волн. Я не биофизик в прямом смысле. А, возможно, нам, людям, ещё неизвестна эта энергия. Они выжимают её из нас, как паразиты. Как плесень, поразившая сыр.

– Кто это ОНИ? Как они выглядят? Ты их видел?

– Мне сложно это объяснить, – он замялся. – Как может объяснить, к примеру, батарейка, питающийся её зарядом сложный технический прибор? Я же говорю, они много сложнее и выше нас во всех отношениях.

– Да… не просто… наверное, тем более если учесть, что батарейка не обладает самоидентификацией, – я ухмыльнулся. – Но мы-то обладаем! И тут есть, ты уж меня извини, некоторые неувязки. Если коровы или свиньи, как ты говоришь, получают свои фермы от людей, в готовом, так сказать виде, то мы, люди, сами весь этот мир себе построили. Ведь так?

– Неужели? – Бурков истерично хохотнул, – ты, может быть, родился на голой земле среди таких же, как ты, голых человеков, и вы дружно за двадцать лет твоей сознательной жизни всё это воздвигли? Откуда тебе известно, кто всё это строил? Кто воздвигал города? Проводил границы государств? И когда вообще начался отсчёт времен? Исторические факты? Доказательства? Телепередачи? Подтверждённые раскопками археологов факты? А теперь представь себе, скажем, программиста, создающего компьютерную игру с определёнными выдуманными им условиями. С чего он начнёт? С большого вселенского взрыва? С динозавров или первой простейшей бактерии? Нет! Он сразу создаст мир, который ему требуется в той точке времени и со всеми подобающими этой точке деталями. Так вот наши фермеры находятся над нами на недосягаемой для нашего понимания ступени. И уж, поверь мне, им построить нашу «ферму» как тебе на салфетке чёртика нарисовать!

– Ну…

– Вот тебе и ну! Иллюзия всё это. Нет, конечно, безусловно, мы сами участвуем теперь в процессе поддержания своей иллюзии, и строим и созидаем её, и капремонты наводим. И как бы открытия всевозможные делаем ежедневно. Сами. Но только именно что «как бы». Да, впрочем, и открытия эти тоже суть – сама ферма. Вот, скажем, Эйнштейн со своей теорией знаменитой. Да кто угодно и как угодно смог бы предложить миру любую теорию. Любую формулу энергии атома. Когда в этом возникла бы необходимость для НИХ! Сам смысл в том, что все эти формулы и теории – условность для нашего мира. Пусть бы E равнялось не mc², а две массы на две скорости света в кубе. Какая разница? Всё работало бы точно так же. Или по-другому. И мы были бы не потомками обезьян, что, конечно же, и так само по себе абсурдно, а, скажем, зелёнокожими трёхметровыми муравьями. Всё это значения не имеет! Важны ИМ только наши мозговые волны. Наши эмоциональные заряды. Вырабатываемый нашими мозгами ресурс.

– Вообще-то похоже на бред, Жень. Ну, сам подумай. Это из области утопической фантастики.

– Вот тебе тогда другая сторона вопроса, – он резко посмотрел мне в глаза пронзительным взглядом, – Зачем ты живёшь?

– Ну… – я задумался, – у меня много задач в этой жизни.

– Главная?

– Главная – быть человеком – твёрдо произнёс я, на манер киношных пионеров советского периода.

– А теперь сосредоточься и ответь серьёзно.

– Чтобы жить и наслаждаться жизнью.

– А дальше?

– А что дальше?

– После того, как насладишься. Если вообще это у тебя получится – насладиться. Дальше что?

– Дальше старость. Дети. Внуки. Как у всех людей.

– Вот именно, как у всех! А теперь подумай. Если человек такое высокоразвитое существо. Разумное. Если он не свинья и не корова, не кем-то созданный искусственно самовоспроизводящийся ресурс, то почему от него сокрыта главная загадка жизни?

– Это какая же?

– Вечный вопрос: что нас ждёт после смерти? И для чего мы пришли в этот мир?

– Ты знаешь, наверное, если бы люди знали, для чего пришли в этот мир, если бы были уверенны, что после смерти есть ещё жизнь или что-то лучшее, чем этот мир, они бы надолго тут не задерживались. Наверное, и тогда смысла в этом всём не было бы.

– Верно! Очень верно! В этом-то и есть ответ на твой вопрос. Ты существуешь лишь затем, что бы питать ИХ и плодить себе подобных, и цикл этот должен продолжаться, пока мы ИМ нужны! Ты должен жить, боясь неизвестности, которую несёт смерть, и надеяться на невероятный исход. На рай или какой-то другой загробный мир. А на самом деле смысл твой, и мой, и всех людей – быть источником пищи.

– Хорошо, предположим, это так. Что это меняет?

– Всё меняет! Я не хочу жить, понимая, что я всего лишь биоробот. Нет, скорее аккумулятор, не понимающий, зачем он, и почему, и для чего. Животное, созданное кем-то для того, что бы мучиться, страдать, пылать идеями какими-то, в которых в итоге нет никакого смысла, потому что смысла быть в них не может от того, что смысл только один: я – источник пищи высших существ. Как куры американские в инкубаторах. Знаешь, как их выращивают?..

– Знаю. А ты, наверное, хочешь стать, как ОНИ?

– Думаю, это невозможно!

– Почему же?

– Не знаю ни одного примера, когда свинья стала бы человеком. Хотя обратный процесс довольно часто происходит.

– Ну, хорошо. Пока это всё слова. Теория твоя. А мне ты можешь показать это наглядно?

Он угрюмо уставился на меня. Молча налил водки мне и себе, и сам выпил, не предлагая чокнуться. Я последовал его примеру. Закурив, Бурков с самой серьёзной интонацией спросил:

– А ты уверен, что хочешь этого? Подумай хорошенько.

– Уверен.

– Я думаю, – тут Бурков придвинулся ближе ко мне и заговорил полушёпотом, – это может быть опасно. ОНИ знают всё. И ИМ такие вот «битые файлы», как мы с тобой, думаю, совсем ни к чему. Я же теперь как взбесившийся бык на хорошо отлаженной ферме. Вдруг начну ворота рогами бить или собратьев кусать, заражая «бешенством» своим.

– Ничего, – я улыбнулся, – проскочим.

Честно говоря, все россказни Жени Буркова я воспринял скорее как выплеск многодневной усталости творческого человека, граничащий с лёгкой шизофренией. Но чем чёрт не шутит? Вдруг он прав и действительно всё так и есть. Извечное моё любопытство загорелось жгучим нетерпеливым огнём.

– Поехали, – поднимаясь, сказал я.

Мы, уже стоя, допили остатки водки. Оставили на столике деньги и пошли к выходу. И я вдруг ощутил, что довольно сильно захмелел. Открыв дверь, я пропустил Буркова вперёд и на прощанье окинул взглядом кафе. И взгляд мой почему-то сразу наткнулся на двух широкополошляпых, которые, в свою очередь, пристально, с каменными выражениями лиц смотрели на нас. И было в их облике что-то такое, от чего мурашки пошли у меня по спине. Словно они знали всё, о чём мы сейчас говорили. Хотя, совершенно точно, слышать нас они не могли. Но тут же я себя успокоил, и отнёс причину своего секундного страха к общему депрессивному фону нашей беседы и к водке. Явно палёной водке.

* * *

Дома у Буркова, как всегда, царил беспорядок. Драные обои в коридоре. Стопки технических журналов. Разбросанная обувь, которой не пользовались долгие годы. Разобранные компьютерные блоки. Пыльные приборы неизвестного мне назначения. В общем, нормальная обстановка буйнопомешанного изобретателя.

– Ты убираться не пробовал?

– А зачем? – искренне удивился он, – Тем более теперь…

Мы прошли в комнату, и Женя усадил меня на диван.

– Слушай, а ничего, если мы выпивши? На частоту эксперимента не повлияет? – попытался пошутить я.

Но Бурков был серьёзен, как никогда. Он уложил меня на диван. Намазал виски какой-то жирной кремоподобной дрянью с запахом ацетона, и, подсоединяя холодные металлические присоски к моей голове произнёс:

– Это даже к лучшему. Тебе всё равно придётся уснуть. Ну, как будто уснуть. То, что ты увидишь, будет больше похоже на сон. Я даже не уверен, что увидишь ты в точности то же, что видел я. Думаю, каждый отдельно взятый человек будет видеть ЭТО по-своему, исходя из собственной системы образов, наверное, потому, что похожих определений в реальной видимой нами жизни просто не существует. Но не бойся – ты всё поймёшь.

Он вдруг остановился.

– Подумай ещё раз. Нужно тебе это?

– Нужно, – уверил я его и закрыл глаза.

Очень долго ничего не происходило. Я несколько раз обращался к Буркову, но он только сухо отвечал, что надо просто лежать и стараться не думать ни о чём. Иногда я чувствовал лёгкое покалывание в висках и слышал, как Бурков клацает клавиатурой и мышью, как льёт дождь за окном, как город, залитый водой, живёт своей обычной суетливой жизнью. Шум проезжающих машин. Сигналы гудков. Отдалённые звуки музыки. Обычная городская какофония. Наверное, я задремал. Всё смешалось у меня в голове. События дня, зыбкие эпизоды каких-то не имеющих отношения к делу воспоминаний.

Я стоял у окна и смотрел на город.

«Странно, – подумал я, – когда это я подошёл к окну? Неужели с закрытыми глазами? Или Бурков меня подвёл?»

В оконных рамах не было стёкол, и не было теперь дождя, и ещё над городом сгустились какие-то нереальные бурые сумерки.

Я видел всё под странным углом. Конечно, я уже спал, просто не осознавая этого. Потому как видеть такое можно только во сне. От каждого человека – на улице, в квартире, в вагоне метро глубоко под землёй (и это я тоже видел) словно нить, тянулась извивающаяся жила. Исходила она прямо из головы и была почти прозрачна, поэтому можно было видеть, как ежесекундно внутри неё всполохами возникают и с бешеной скоростью устремляются ввысь разноцветные разряды. Все они имели в основе своей определённую эмоцию. Страх, радость, печаль, стремление быть успешным, желание быстро разбогатеть, вожделение, ненависть, оптимизм, надежду, гордость, скуку.

Эмоций, вырабатываемых людьми, было столь много, и шли они нескончаемым потоком. Особенно живыми казались эмоции молодых. Они выстреливали в высоту яростно, словно трассирующие пули в ночи. От людей преклонного возраста в большинстве своём исходили тусклые медленные разряды. Я видел как тут и там некоторые жилы вдруг обрывались и растворялись в воздухе, а человек, секунду назад лишившийся своей жилы, темнел и исчезал из поля зрения. И внутренне я понимал, что это значило. Это были умершие на моих глазах люди. Выработавшие до конца свой ресурс. Они просто исчезали, не оставляя после себя ничего.

Зато в это же самое время в определённых точках города вдруг возникало свечение, и из бурого неба на эти мерцающие блики, словно хищные змеи, вырывались новые жилы. Они летели к только что рождённым. И самое удивительное, что в этих жилах, только-только нашедших своих носителей сразу, возникали всполохи энергии.

Эмоции младенцев были в основном удивление и интерес.

Но куда тянулись эти жилы? Я поднял глаза высоко вверх, и увидел в небе совершенно неожиданное. Оказалось, что до этого я смотрел не на огромный город, а лишь на малый фрагмент грандиозной, немыслимой картины. Словно с изменённого ракурса я увидел теперь всё совершенно под другим углом. Нити полупрозрачных жил опоясывающих всё обозримое пространство, сходились в одну жирную извивающуюся кишку. Громадная, бесконечная, она уходила на многие миллионы километров в чёрную бездну космоса, и на всём протяжении мерцала всеми мыслимыми огнями. Я видел всё это не человеческим зрением, словно в кино, словно я сам мог регулировать градус наклона. По всей вселенной к другим далёким и неведомым планетам тянулись такие же шланги и нити из них, миллиарды нитей вгрызались в каждую точку этих планет.

Но самым удивительным был тот объект, из которого исходили все эти шланги. Он напомнил мне пульсирующий муравейник, живой и горячий, как тысячи солнц. И на миг я физически почувствовал с ним связь. Будто что-то настолько невероятное, непостижимое моим пониманием смотрело в самую суть меня. И тут я понял, что и от моей головы тянется такая же тонкая жила, сосущая из меня всё, чем я являюсь. Мне стало до того жутко, что я с остервенением начал рвать её, но ничего не выходило. Реально, физически никакой жилы не было. Но я знал, что она есть!

В ушах всё ещё звенело. Я лежал на полу, весь мокрый от пота. Надо мной стоял Бурков. В руке он держал наполовину наполненный стакан.

– На, выпей. Больше, к сожалению, нет.

Я выпил. Это была водка, но лучше мне не стало.

– Это всё, действительно, правда?

– Да.

– Ужасно. Отвратительно и бессмысленно, – сказал я обречённо.

– Теперь они знают, что и ты «битый файл».

– Плевать. Как же отвратительно чувствовать себя кормом…

– Вставай, – сказал Бурков.

Я поднялся с пола и подошёл к окну.

– Но как всё это началось? И когда?

– Когда? Это мне неизвестно. Но я заходил дальше, чем ты. И мне кое-что удалось узнать. Они селекционировали людей. Похоже, что-то изменили в нас на заре цивилизации. Кто знает, возможно, дали нам зачатки разума. Сделали нас теми, кем мы являемся. Знаешь про токсикоз у женщин? Это всё потому, что они вынашивают гибрид человека и чёрт знает чего. Может, какой-то мыслящей медузы. Такое наблюдается у некоторых выведенных искусственно пород собак. Никакие другие животные на планете не испытывают такого дискомфорта при беременности.

– То есть, если бы не они, нас и не было бы?

– Думаю, да.

– Слушай, но что-то ведь надо делать. Как-то изменить это!

– Да. И как же? Я видел, как ты тут размахивал руками, пытаясь вырвать канал.

– Канал?

– Я называю эту штуку каналом. На самом деле это может быть чем угодно. Как ты сам видишь это не физический объект. Вероятнее всего, некий энергетический канал, посредник. Я не думаю, что мы как-то можем освободиться. Говорю же: мы животные на их ферме. Представляешь себе бунт коров?

– Да ты прав. Всё бессмысленно. И потом: нам никто не поверит…

– Это даже неважно, поверят нам или нет. Думаю, нас с тобой, или, по крайней мере, меня, просто изолируют. Зачем на ферме бешеное животное? – тихо сказал он. В глазах его не было ни страха, ни желания вызвать к себе жалость. Там была только обречённость.

– Да брось ты. Какое им до нас дело.

– Не знаю. Ты только увидел общую картину, а я пытался влезть в сам кластер. Хотел понять, какие они. Кто это вообще. И, мне кажется, сработала какая-то защита. Меня пометили.

– Пометили? Как это?

– Сначала мой канал «остыл» и я почувствовал себя совершенно иначе. Таким свободным, каким никогда не чувствовал. Знаешь, мозги начали по-другому работать. Всё стало ясно и очевидно. Но длилось это доли секунд. А потом такая вспышка, в глазах круги. В общем, меня выбросило. Но все последующие разы я уже не мог и близко подойти к этой штуковине. И мой канал теперь какой-то другой. Я это чувствую. Самое страшное, что я его теперь чувствую и без приборов.

– Это тебе может просто казаться. Мнительность.

– Хорошо бы… если так, – сказал он и отвернулся к окну.

– Слушай, давай лучше напьёмся к чертям. Забудем всю эту дрянь. В сущности, что меняет наше знание? Ничего.

– Нет бухла.

– Я схожу. Проветрюсь заодно, – мне хотелось как-то разрядить обстановку. Увести его от этих мучительных мыслей. Да и себя тоже, – а лучше вместе пошли.

– Нет. Давай ты сам. Я пока приберусь тут, – он окинул безразличным взглядом свою комнату.

– Ну, как знаешь. Закуска какая-нибудь есть?

– Найдём, – отмахнулся он.

Через пять минут я уже стоял в очереди в маленьком магазинчике на углу дома Жени Буркова. Впереди меня два алкаша шумно пересчитывали мятые десятки. Им мучительно не хватало нескольких рублей на самое дешёвое пойло. Усталая продавщица раздражённо переругивалась с покупателями. Всё казалось таким обыденным и пустым. И дождь, не прекращая, лил за окнами крохотного магазинчика. И горели в мутных разводах дождя фонари. Но я знал: сейчас каждый, каждый из этих людей подключён к громадной инородной дряни, которая качает из них всё, чем они являются. И знание это было невыносимым.

Наконец очередь дошла до меня. Я взял две бутылки приличной на вид водки и две пачки сигарет. Быстро добежал до подъезда и поднялся на лифте на Женин этаж.

Дверь оказалась закрытой. Хотя я помнил, что он за мной не запирал. И вообще привычки запирать дверь я у него никогда не наблюдал. Довольно долго я звонил, с каким-то тяжёлым, всё нарастающим чувством тревоги в душе. Я знал, что Бурков человек стойкий. И всё же… Мало ли что он мог удумать? Наконец я услышал характерный щелчок замка и облегчённо вздохнул. Дверь открылась, и в проёме я увидел неизвестного мне человека.

– Вы к кому? – спросил он подозрительно.

– Простите… – замешкался я, – я… я, наверное, ошибся…

Но я был абсолютно уверен, что стою сейчас перед дверью Буркова.

– Это квартира пятьдесят семь? – уточнил я.

– Пятьдесят семь. А вам кто нужен?

– Женя Бурков… Он тут… живёт. Вы его родственник?

– Первый раз слышу… – Мужик подозрительно посмотрел на зажатые у меня в руке бутылки.

– Третий подъезд, квартира пятьдесят семь? – ещё раз уточнил я, уже понимая, что произошло нечто невероятное.

– Идите, молодой человек, домой. Никаких Бурковых тут не было, и нет.

– Не было?.. – пробормотал я.

Тут я увидел, что этот тип одет в грязную засаленную футболку с отчётливым логотипом на груди – «МосМясПродукт» под которым была изображена отрезанная голова коровы с грустным взглядом.

– Скажите, – спросил я вдруг, уставившись на эмблему, – а что делают, когда на ферме одна из коров заболевает бешенством?

Открывший дверь посмотрел на меня удивлённо и подозрительно. Проследил мой взгляд и тихо сказал:

– Уничтожают, что же ещё? – и захлопнул дверь.

– Всё правильно, – подтвердил я обречённо, – уничтожают, а её место занимает новая, здоровая корова…

Луч света в тёмном тоннеле души

 
«Я, мы, наше поколение хочет знать,
ради кого мы жили и боролись.
В чьи руки попадет воздвигнутое
нами здание?!»
 

Карен Шахназаров «Курьер»

1

Каждый вечер после работы Семён Микаэлович Колосальников заходил в бар «Сирена» выпить кружечку пива. Он садился за столик в правом углу отделанного дешёвым деревом помещения, и, макнув усы в прохладную пену, с наслаждением делал три освежающих организм глотка. После этого в кружке оставалась ровно половина, и Семён Микаэлович аккуратно ставил её на стол, закуривал сигарету и мечтательно, облокотившись подбородком о ладонь, принимался созерцать задымлённое пространство бара.

Он сидел и рассматривал посетителей, многих из которых видел не в первый раз, пускал струйки дыма из-под густых усов и думал о жизни и своём положении в ней. А ведь если говорить откровенно, положение Семёна Микаэловича в жизни было незавидным. Колосальников успешно перевалил своё грузное тело через рубеж пятидесяти и ещё оставался во вполне приличной физической форме. Он не страдал серьёзными заболеваниями, не был лыс, как многие из ровесников, имел отдельную двухкомнатную квартиру недалеко от места работы, и даже автомобиль, который, по-правде говоря, давно покоился в гараже-ракушке и не подавал признаков жизни. Но был ли счастлив Колосальников?

Определённо можно утверждать, что нет! Он не был счастлив. Потому что был он одинок и страдал от этого чрезвычайно. Жены у Семёна Микаэловича никогда не было, не было и детей. Даже незаконнорождённых. Не было любовницы и не было ни одной знакомой женщины, которая согласилась бы хоть раз снизойти до известной близости с ним.

Женщины не любили его. Но отчего это было так, Семён Микаэлович не знал. Может, разгадка сей данности заключалась в лиловой бородавке, разросшейся на картофелеподобном носу горой Фудзи, паломничество к которой частенько ночами совершали прочно обосновавшиеся в его бобровых усах микроскопические насекомые. А может, в том, что был Колосальников крайне скуп и при этом невероятно робок. Наверняка виной любовных неудач мог являться малый рост Колосальникова и кривые, как гороховые стручки, ноги. Или всё-таки «заячья губа», которую он старательно прятал с пятнадцати лет, отращивая усы? А может, скудный, заурядный интеллект соискателя любви был тому виной?

В общем, причин была масса, и, скорее всего, совокупность их и составляла ответ на столь часто терзающий Семёна вопрос – «Почему же???!!!».

А женщин Колосальников, тем не менее, любил. И желал всей душой и всем своим непритязательным телом. Дом Семёна Микаэловича был завален всевозможной печатной продукцией, страницы которой пестрели красотками всех мастей, во всех мыслимых и не мыслимых положениях. Колосальников любовался ими ежевечерне, представляя себе столь откровенные ситуации общения с голубоглазыми ангелочками, призывно взирающими со страниц. И если бы вдруг эти фантазии воплотились в жизнь, и всё было бы заснято на киноплёнку, лосанжелесские порнобароны, увидев сей фильм, совершили бы, наверное, массовое самосожжение, предварительно покаявшись во всех грехах.

Семён Микаэлович допил пиво и тут же заказал ещё одну кружку. Молодая официантка, натянуто улыбнувшись, поставила перед Колосальниковым заказ и поспешно удалилась от стола, вихляя уже заметно поражённой целлюлитом, но все ещё притягательной для многих мужчин грушевидной прелестью. Семён проводил её жадным маслянистым взглядом, тяжело вздохнул, и, окунув усы в кружку, зажмурившись, влил в себя три глотка щекочущего язык напитка.

Когда же он вновь открыл сморщенные изюминки глаз, его взгляду предстала, будто соткавшаяся из воздуха, пьянящей красоты незнакомка. Она сидела за столом Колосальникова на противоположном стуле, и игриво улыбалась.

Колосальников поперхнулся, и из его носа тут же вытекла пенная струйка пива. Впрочем, она сразу растаяла в густых усах, как солёная волна в морском песке. Глаза Семёна заслезились, нос затрясся, словно пудинг в руках неловкого официанта, и он чихнул.

Девушка звонко рассмеялась и, ласково посмотрев на Колосальникова, ставшего красным, как краснодарский помидор, представилась:

– Алёна.

Семён Микаэлович раскрыв рот, всё никак не мог сообразить, что такой красавице нужно он него, игнорируемого всеми особами женского пола, неудачника?

– Семён Микаэлович, – прогнусавил он.

Блондинка Алёна закусила нижнюю губу и лукаво скосила глазки на кружку.

– Пиво любите?

– Люблю, – подтвердил обалдевший Колосальников, дорисовывая в своём воображении изгиб грудей девушки, наполовину скрытых лёгкой джинсовой курточкой. Таких красавиц Семён лицезрел разве что в откровенных журналах, и там они представали преимущественно обнажёнными, а потому ему не составило особого труда вообразить Алёну во всей её природной красе. От этого секундного видения в районе живота Колосальникова что-то затрепетало, и в брюках ожил и налился свинцом скромных размеров отличительный половой признак Семёна Микаэловича. Он, испугавшись, что это может стать кому-нибудь заметно, поспешно придвинул себя к столу, уперевшись брюхом в скатерть, и моментально вспотел.

– А я пью красное вино, – произнесла девушка, и посмотрела на Колосальникова глазами, в которых он увидел южное небо, утопающий в море огненный шар солнца и жемчужины таинственных звёзд. Колосальников вдруг понял, что это и есть тот самый день, тот самый миг, о котором он молил бога всю жизнь. Он хотел вскочить, но, вспомнив о свинцовой тяжести в брюках, остановил себя, и, найдя сумасшедшим взглядом померкнувшею в сравнении с Алёной до полного почти исчезновения официантку, сорвавшимся голосом выкрикнул.

– Вина! Бутылку!

Половина посетителей бара моментально повернули головы в сторону стола Колосальникова и обнаружили весьма странную картину…