Текст книги "Жизнь творимого романа. От авантекста к контексту «Анны Карениной»"

6. Молодой генерал, ратующий за «партию власти людей независимых»

Тот читатель, кому хотелось бы поскорее перейти от обсуждения исторического фона к анализу генезиса романа, может без ущерба для понимания моей аргументации пропустить сейчас шестой, заключительный, параграф и без того пространной главы и вернуться к нему сколь угодно позднее. Цель этого этюда – всмотреться в еще одного эпизодического героя, представляющего в романе высшее общество, с тем чтобы шире очертить сферу, которую занимают в АК темы власти и политики. И это еще один случай попытаться вникнуть в то, как художественный вымысел, знание факта и рефлексия автора над собственным прошлым взаимодействовали в производстве толстовских аллюзий к злободневному.

Интересующий нас персонаж – появляющийся в написанных в конце 1875 года главах Части 3 приятель и ровесник Вронского князь Серпуховской. То, как он привносит в сюжетную линию Вронского мотив искушения властью, нам предстоит обсудить в своем месте далее349349
  См. с. 339–343 наст. изд.


[Закрыть]; здесь же сосредоточимся на характере связи этой фигуры с фактуальным контекстом. Серпуховской впервые представлен читателю в несобственно-прямой речи протагониста, размышляющего о вызванных любовью осложнениях в своей жизни:

Его товарищ с детства, одного круга, одного общества и товарищ по корпусу [Пажескому. – М. Д.], Серпуховской, одного с ним выпуска, с которым он соперничал и в классе, и в гимнастике, и в шалостях, и в мечтах честолюбия, на днях вернулся из Средней Азии, получив там два чина и отличие, редко даваемое столь молодым генералам. / Как только он приехал в Петербург, заговорили о нем как о вновь поднимающейся звезде первой величины. Ровесник Вронскому и однокашник, он был генерал и ожидал назначения, которое могло иметь влияние на ход государственных дел, а Вронский был хоть и независимый, и блестящий, и любимый прелестною женщиной, но был только ротмистром, которому предоставляли быть независимым сколько ему угодно (291/3:20).

Самый ранний автограф этого фрагмента уточняет хронологию головокружительной карьеры, сообщая, что ровесник Вронского «последние 6 лет <…> вдруг пошел в гору», «теперь только вернулся из Средней Азии и был 30 лет генералом и человеком, которого называли восходящею звездой»350350
  Р62: 17.


[Закрыть].

В ОТ в происходящем вскоре разговоре между друзьями, остающимися в частном общении на равных, но разведенными службой далеко друг от друга, Серпуховской заявляет нечто вроде политической программы, которая подразумевает не вполне обычный профиль представителя тогдашней военно-аристократической элиты. Недаром Вронский с завистью понимает, «как мог быть силен Серпуховской своею несомненною способностью обдумывать, понимать вещи, своим умом и даром слова, так редко встречающимися в той среде, в которой он жил» (295/3:21). Молодой генерал, говорящий «с сияющим сознанием успеха», видит во Вронском – «Такие люди, как ты, нужны» – потенциального соратника в замышляемой им лояльной трону, но не растворяющейся в верноподданничестве «партии власти людей независимых». Ее должны составить богатые и знатные землевладельцы, одновременно имеющие большой служебный вес. Это новый, уже далеко не николаевский тип верного слуги престола. В ответ на вопрос Вронского, кому же именно «нужны» такие люди, как он, Серпуховской отвечает: «Обществу. России. России нужны люди, нужна партия, иначе все идет и пойдет к собакам» (294, 295/3:21). Акцент на России в этой формулировке предполагает известную дозу не просто патриотизма, но национализма в монархическом сознании и ориентацию на тех, по преимуществу молодых, членов династии, которые теснее старшего поколения идентифицировали себя с русскостью.

По ходу диалога чаемая партия определяется Серпуховским от противного как альтернатива тем сановникам, у кого «нет или не было от рождения независимости состояния, не было имени, не было той близости к солнцу, в которой мы родились», тех, кого «можно купить или деньгами, или лаской» (295/3:21)351351
  Запятая в последней из цитированных фраз восстановлена мною по тексту журнальной публикации: РВ. 1876. № 1. С. 342.


[Закрыть]. (В уже цитированном варианте автографа Серпуховской притязает на политическое влияние без обиняков: «Мне нужна власть, и она будет. И я знаю, что в моих руках она будет лучше, чем в других», – а заодно определяет своего рода имущественный ценз принадлежности к «людям независимым»: «100 тысяч дохода»352352
  Р62: 19, 19 об. Именно такова доля Вронского в доходах с унаследованного от отца неразделенного имения, – доля, три четверти которой, 75 тыс. рублей, он уступил брату, много более него нуждающемуся в деньгах (288–289/3:19).


[Закрыть].) Наконец, это ни в коем случае не люди, которые «проводят <…> направление», вроде некоего Бертенева, ратоборствующего «против русских коммунистов»: «[В]сегда людям интриги надо выдумать вредную, опасную партию» (295/3:21). Независимо от того, мог ли под этим интриганом, спекулирующим на страхе перед радикалами, иметься в виду, как полагает один из комментаторов, М. Н. Катков, в чьем журнале и печаталась АК353353
  Бабаев Э. Г. Лев Толстой и журналистика его эпохи. С. 130–131. Утверждая (без цитирования какого-либо источника), что Каткову не мог «понравиться разговор Вронского с Серпуховским, который стал политиком и высказывался в пользу „партии людей власти и независимых [sic! Правильно: „партия власти людей независимых“. – М. Д.]“», Бабаев не задается вопросом о том, какого именно рода «политиком» стал Серпуховской.


[Закрыть], очевидно, что в этом случае объект неприязни Серпуховского – проправительственный деятель, чьи незнатность и отсутствие аристократического чувства достоинства заставляют возводить сервильность в идеологию354354
  Чтение «Бертенев» («партия Бертенева») в журнальном тексте и ОТ надо признать, по всей видимости, результатом ошибки переписчика, помощью которого Толстой пользовался на той стадии работы и чья личность остается неустановленной (см. об этом подробнее с. 313–314 наст. изд.). В автографе фамилия написана нечетко и убористо, в конце строки, с исправлением третьей буквы; с учетом исправления она может читаться как «Барклатов/Берклатов/Бархастов/Бархистов» (возможны и другие прочтения, но «…това» в конце – в форме родительного падежа – не вызывает сомнений). Переписчик, копируя автограф, остановился на варианте «Бертенев», причем написал его твердой рукой, без вопросительного знака или какого-либо другого указания на необходимость перепроверки автором, и Толстой при правке копии оставил этот вариант нетронутым (Р62: 19 об.; Р63: 10 об.–12 об.). В процессе писания АК было много случаев, когда автор не замечал искажений, привнесенных в оригинальный текст переписчиками. Не вдаваясь в дискуссию о том, в которых из таких случаев восстановление варианта автографа допустимо или даже необходимо, а в которых – невозможно по нормам текстологии, замечу, что прочтение «Бертенев» может легко вызывать ассоциацию с П. И. Бартеневым, московским консервативным журналистом, издателем «Русского архива», а по смежности – и с М. Н. Катковым (см. предыдущее примеч.), еще более заметной консервативной фигурой в московском обществе. Между тем вариант автографа такой ассоциации непосредственно не подсказывает. Точность воспроизведения автографа имеет здесь значение: еще в одном месте романа, где персонаж таким же образом упоминает публичного деятеля с вымышленным именем «Рагозов», читателю не представленного, но другим героям, как подразумевается, известного, само произносимое имя заключает в себе аллюзию (фраза старого князя Щербацкого: «Но кто же объявил войну туркам? Иван Иваныч Рагозов и графиня Лидия Ивановна с мадам Шталь?» [674/8:15]; см. подробнее параграф 5 гл. 4 наст. изд.).


[Закрыть].

У фигуры Серпуховского в ее качестве аллюзии есть, как мне видится, два достоверно идентифицируемых референта в исторической реальности – ближний и отдаленный.

Первого из них выдает уже генезис фамилии персонажа. Возникающий в самом раннем наброске разговора с Вронским как князь Белевской355355
  ЧРВ. С. 313 (Р53).


[Закрыть], он затем в новом, развернутом автографе становится Серпуховским-Машковым, причем при первом упоминании в этой рукописи автор сначала именует его просто Серпуховским и лишь чуть погодя делает фамилию двойной, добавляя в продолжение соответствующей строки на правом поле дефис и «Машков», а дальше в рукописи используя сокращения «С.[-]М.» или «Серп.[-]М.», начертанные сразу как есть356356
  Слова Петрицкого «Серпуховский-Машков приехал»: Р62: 17. В публикации отрывков из данной рукописи в двух местах ошибочно читается «Машкин» (ЧРВ. С. 306 примеч., 317).


[Закрыть]. Затем, при доработке этих глав перед отправкой в типографию «Русского вестника», фамилия возвращается к одинарной форме. Вероятно, второй ее член, вставленный было с умыслом, Толстой в конце концов, накануне самой публикации, счел чересчур говорящим и уже в спешке изгонял его из текста357357
  Сокращение формы «Серпуховской(ий)-Машков» было произведено не вполне последовательно: в журнальном тексте персонаж, представленный читателю и уже устойчиво именуемый Серпуховским, вслед за тем дважды внезапно упоминается под двойной фамилией (РВ. 1876. № 1. С. 339, 345). Этот недосмотр был устранен в 1877 году при подготовке первого книжного издания (см.: К139: 176, 179; см. также в своде правок журнального текста: Печатные варианты // Юб. Т. 18. С. 523, 524). Замечу заодно, что в автографах Толстой держался написания «Серпуховскiй» (явно требующего ударения на предпоследний слог), однако, как кажется, не придавал этому особого значения: в наборной корректуре первого книжного издания нет сделанных его рукой исправлений окончания в варианте «Серпуховской» в журнальной публикации (хотя помогавший автору Н. Н. Страхов и предлагал такую поправку [К139: 175 об., 176]), почему он и перешел в ОТ, с ударением, надо думать, на последнем слоге. Я не берусь комментировать совпадение фамилии с персонажем «Холстомера» – разорившимся и опустившимся барином Никитой Серпуховским, ограничиваясь лишь указанием на общность для обоих Серпуховских мотивов кавалерийской службы и аристократического блеска (в «Холстомере» – былого).


[Закрыть]. Если «Серпуховской», а прежде «Белевской» отсылают, как можно предположить, к историческим названиям последних удельных княжеств под великими князьями Московскими358358
  Эти колоритные фамилии, отсылающие к названиям реально существовавших малых княжеств (каковые названия к тому же не были затерты частым употреблением в качестве географических определений), отличаются в данном контексте от морфологически сходных типично «литературных» фамилий, таких, например, как «Минский» и «Вольская» в незавершенном пушкинском «Гости съезжались на дачу», послужившем в 1873 году катализатором начала писания АК, или как в самом романе – псевдопольская фамилия «Вронский» и даже историческая, казалось бы, «Тверская» (см. об отзвуке традиции «светской повести» в фамилии героя АК: Эйхенбаум Б. М. Лев Толстой. Семидесятые годы. С. 656). Хотя Тверское княжество не только существовало в свое время, но и было крупным и – до завоевания – независимым от Москвы, в приложении к несочувственно изображаемой светской космополитке Бетси княжеская фамилия «Тверская» (а в XIX веке князей с такой фамилией в действительности не было) едва ли может символизировать старорусские корни. «Тверской» в этом случае – скорее бульвар, чем княжество. В свою очередь, такие княжеские фамилии в романе, как Щербацкий и Облонский (беря последнюю как она есть, вне созвучия с Оболенским), не коррелируют с названиями исторических княжеств. (Благодарю Ольгу Минкину за сообщение мне ее интересных наблюдений над фамилиями персонажей романа.)


[Закрыть], – тем самым оттеняя сочетание столбовой родовитости со службистским рвением, – то комбинация с «Машковым» безотказно приводит на ум аристократическую фамилию не столь старинного происхождения, но бывшую именно в ту пору на слуху: Воронцов-Дашков.

И наиболее известный и заметный тогда носитель ее, молодой гвардейский генерал граф Илларион Иванович Воронцов-Дашков, прочти он зимой 1876 года посреди своих забот на посту начальника штаба Гвардейского корпуса порцию глав АК в журнальном номере (что маловероятно, но поручиться за то, что сделать этого ему не довелось тогда или позднее, нельзя), должен был бы найти во второстепенном, но своеобразном персонаже немалое сходство с самим собой. Он родился в 1837 году подлинно в «близости к солнцу»: и отцовский, и материнский роды отличались знатностью; его мать Александра Кирилловна, урожденная Нарышкина, была прославленной – в том числе и литераторами – чаровницей бомонда тридцатых и сороковых, оставшейся после своей преждевременной смерти в памяти современников олицетворением и эксцентричного, и умного великосветского обаяния359359
  Исмаил-Заде Д. И. И. И. Воронцов-Дашков – администратор, реформатор. СПб.: Нестор-История, 2008. С. 7–8.


[Закрыть]. Сам ее сын, женившись на внучке светлейшего князя М. С. Воронцова, соединил своим браком княжескую и графскую ветви разросшегося воронцовского клана.

Карьера графа Иллариона была стремительной даже по меркам его элитарной среды и щедрого на награды и пожалования царствования Александра II; счастливый старт ее был взят в завоевательных кампаниях на южной периферии, а в символическом измерении – на Востоке империи. В конце 1850‐х, совсем юным корнетом, он попал в адъютанты к кавказскому наместнику, любимцу императора князю А. И. Барятинскому и успел застать конец войны с Шамилем. Это принесло ему чины, флигель-адъютантское звание и благосклонность царя и его старших сыновей. В 1865 году полковник Воронцов-Дашков был командирован на новый театр имперской экспансии – в Среднюю Азию, вскоре официально нареченную Туркестаном, Туркестанским генерал-губернаторством. Там он уже в качестве командира, а не адъютанта участвовал в последовавшем за захватом Ташкента конфликте c Бухарским эмиратом. Спустя всего год, в возрасте двадцати девяти лет, он получил чин генерал-майора («вернулся из Средней Азии и был 30 лет генералом»), после чего еще около года прослужил в пока не до конца завоеванном крае, закрепляя за собой репутацию не только боевого офицера, но и знатока «азиатских» земель империи, специалиста по «инородческим» делам360360
  Шилов Д. Н. Государственные деятели Российской империи. Главы высших и центральных учреждений. 1802–1917: Биобиблиографический справочник. 2‐е изд. СПб.: Дмитрий Буланин, 2002. С. 155–160. См. некоторые из относящихся к завоеванию Средней Азии документов в двух архивных фондах Воронцова-Дашкова: ОР РГБ. Ф. 58/II. К. 60. Ед. хр. 17, 18; РГИА. Ф. 919. Оп. 2. Д. 184, 203, 215, 216. О войне России с Бухарой см. главу в недавнем обобщающем исследовании, где, однако, Воронцов-Дашков не фигурирует: Morrison A. The Russian Conquest of Central Asia: A Study in Imperial Expansion, 1814–1914. Cambridge: Cambridge UP, 2021. P. 255–306.


[Закрыть].

Новый виток его служебного взлета пришелся как раз на годы создания АК. В 1874 году, когда восстанавливается Гвардейский корпус (в течение предшествовавших десяти лет гвардия не составляла отдельного соединения такого уровня) и во главе его ставится наследник престола цесаревич Александр Александрович, Воронцов-Дашков назначается начальником штаба корпуса. Таким образом, его продвижение в высший генералитет происходило бок о бок с передачей непосредственного командования гвардейскими войсками молодому поколению династии – передачей, которая осложнялась все углублявшейся рознью между наследником и его не впервые упоминаемым на этих страницах дядей, великим князем Николаем Николаевичем, оставшимся на высшем посту главнокомандующего войсками гвардии и Петербургского военного округа361361
  Шилов Д. Н., Кузьмин Ю. А. Члены Государственного совета Российской империи. С. 555.


[Закрыть]. В 1875 году, еще до производства в следующий, генерал-лейтенантский, чин, Воронцов-Дашков был пожалован Александром II в генерал-адъютанты – знак личной милости монарха, о котором, как и о назначении корпусным начальником штаба, тогда, несомненно, было много и восхищенных, и завистливых толков. Как тут не вспомнить полученное Серпуховским «отличие, редко даваемое столь молодым генералам».

С этим моментом карьеры Воронцова-Дашкова, оказавшегося причастным к трениям внутри самой династии, соотносится яркая деталь из самого раннего наброска главы АК с молодым «туркестанским» генералом, зовущимся здесь Белевским. Едва успев вернуться из Средней Азии, «блестящий» Белевской молодецки проявил себя на красносельских маневрах – он пренебрег маркировкой возделанного участка земли как неприступной местности и, дерзко «пустив свою кавалерию по картофелю», «обошел отряд Князя» (в котором находился и Вронский со своим эскадроном); сослуживцы горячо дебатируют «справедливость или несправедливость» этой тактики362362
  ЧРВ. С. 313 (Р53).


[Закрыть]. Был или нет огородный рейд еще одним из анекдотов, услышанных Толстым от шурина Александра Берса363363
  Примечательно, что в ноябре 1875 года, то есть совсем незадолго до того, как Толстой ввел в повествование Серпуховского, Берс с молодой женой, урожденной княжной Эристовой, гостил в Ясной Поляне, и, хотя его тогдашним местом службы было Закавказье (откуда и была родом его жена), разговоры «за круглым столом в зале» велись, в числе других главных предметов, «о Петербурге» (см. письмо С. А. Толстой Т. А. Кузминской от 25 ноября 1875 г.: ОР ГМТ. Ф. 47. № 37872. Л. 101 [машинописная копия]).


[Закрыть] или какого-то другого знатока гвардейских будней, сказать трудно. Вообще же сама ситуация сшибки самолюбий военачальников на маневрах живее всего иллюстрировалась тогда для осведомленных современников не чем иным, как раздором между братьями императора в ходе парадных учений в августе 1874 года, буквально накануне учреждения Гвардейского корпуса. («Обойденный» Белевским князь, не названный по имени, – не великий ли князь?) Сам Воронцов-Дашков несколько лет спустя вспоминал о «знаменитом погроме» у села Русско-Высоцкое: «[П]ротивником [великого князя Николая Николаевича. – М. Д.] был приехавший на несколько времени из Тифлиса Великий Князь Михаил Николаевич [преемник Барятинского на посту наместника Кавказского. – М. Д.]. Поражение сего последнего было полное, и ненавидят друг друга с тех пор два Царские брата»364364
  ОР РГБ. Ф. 58/II. К. 129. Ед. хр. 7. Л. 3 (незавершенный отрывок записок И. И. Воронцова-Дашкова о Русско-турецкой войне 1877 г.). Об этом эпизоде см. также: Милютин Д. А. Дневник. 1873–1875. C. 132 (запись от 8 августа 1874 г.).


[Закрыть]. О собственной роли в памятных маневрах мемуарист умалчивает, но бывший в числе светских гостей очевидец ристания сенатор А. А. Половцов, его приятель, не упустил отметить в дневнике, что Воронцов-Дашков, тогда еще бригадный командир в Гвардейской кавалерийской дивизии, оказался более чем на виду – в решающий день ему посчастливилось, замещая уехавшего по семейному делу молодого великого князя Владимира Александровича, командовать авангардом победившей стороны365365
  ГАРФ. Ф. 583. Оп. 1. Д. 9. Л. 49 (запись от 30 июля 1874 г.).


[Закрыть]. Та удача и стала провозвестницей его назначения начальником штаба всей гвардии.

Фигурой Белевского/Серпуховского-Машкова/Серпуховского схвачены и обыграны не только положение и карьера Воронцова-Дашкова, но и его политические симпатии. Еще в свой туркестанский период граф Илларион сошелся с наследником престола цесаревичем Александром366366
  См., напр., письмо Воронцова-Дашкова цесаревичу от 28 июля 1866 г. из Ходжента, незадолго перед тем отторгнутого от Кокандского ханства: ГАРФ. Ф. 677. Оп. 1. Д. 741. Л. 1–3 об.


[Закрыть] и вскоре – задолго до того, как стал его правой рукой в Гвардейском корпусе, – выдвинулся на роль одного из ближайших к Александру людей, единомышленника, советника и в каком-то смысле друга. С конца 1860‐х годов в неформальном кружке цесаревича сгущались критические умонастроения в отношении преобразований его отца, предвосхищавшие политическую программу будущего Александра III367367
  Уортман Р. Сценарии власти. Т. 2. С. 247–261.


[Закрыть]. Воронцов-Дашков, чей кругозор не замыкался генеральскими обязанностями, способствовал – наряду с такими советниками цесаревича, как К. П. Победоносцев и князь В. П. Мещерский – ферментации представления этой группы о том, что реформы подорвали основу благосостояния и цельность самосознания дворян-землевладельцев и что в управлении империей защита истинно «русских» интересов отодвинута на задний план.

В 1871 году он негласно от имени наследника курировал основание газеты «Русский мир», владельцем и издателем которой стал его сослуживец по Средней Азии, «покоритель» Ташкента генерал М. Г. Черняев, оставшийся не у дел после образования Туркестанского генерал-губернаторства368368
  О критике «Русским миром» хода дел в Средней Азии под началом преемников Черняева см.: Morrison A. The «Turkestan Generals» and Russian Military History // War in History. 2019. Vol. 26. № 2. P. 153–184.


[Закрыть]. Главной политической идеей газеты стал особый консервативный извод национализма, противопоставлявший себя, как это виделось, космополитически ориентированной своекорыстной бюрократии, «канцеляризму» – врагу много опаснее радикалов. Примерно то же имеет в виду Серпуховской, говоря, что «[н]икаких коммунистов нет», а есть «люди интриги». В дальнейшем газета не без основания слыла отражающей взгляды окружения цесаревича (а в сущности в немалой степени формировала их). С другими националистически направленными органами печати, включая «Московские ведомости» Каткова и «Гражданин» Мещерского (с выходившим в последнем в 1873 году «Дневником писателя» Достоевского), у «Русского мира» были серьезные разногласия, а порой и вражда как идейного, так и местнического характера369369
  О содействии Воронцова-Дашкова изданию «Русского мира» см.: Христофоров И. А. «Аристократическая» оппозиция Великим реформам. С. 258–266; Dolbilov M. A Courtier’s Services near the Battlefield. P. 125–126.


[Закрыть].

В те же годы Воронцов-Дашков содействовал ознакомлению наследника престола с политической публицистикой еще одного пишущего генерала – Р. А. Фадеева, ранее воевавшего на Кавказе. В 1874 году цесаревичу по частям присылался трактат Фадеева «Русское общество в настоящем и будущем (Чем нам быть?)», где предпринималась попытка нарисовать картину грядущего возрождения русского дворянства как одновременно и привилегированного, и открытого для социальной мобильности сословия-класса370370
  Фадеев Р. Русское общество в настоящем и будущем (Чем нам быть?). СПб.: Газета «Русский мир», 1874. О месте публицистики Фадеева среди других политических течений в дворянстве: Христофоров И. А. «Аристократическая» оппозиция Великим реформам. С. 294–309.


[Закрыть]. В переданном через Воронцова-Дашкова сопроводительном письме цесаревичу публицист высказывал свое убеждение в «невозможности обойтись в настоящее время в гражданском быте, как и в армии, без исторически зрелого слоя русских людей, сомкнутого политически»371371
  ГАРФ. Ф. 677. Оп. 1. Д. 741. Л. 6–6 об. (письмо Фадеева цесаревичу Александру от 21 марта 1874 г.).


[Закрыть]. Слова Серпуховского о «партии власти людей независимых» выражают ту же мысль в более вольной манере и с ударением на первенство тех из этого «зрелого слоя», кто родился в «близости к солнцу».

Итак, введение ранее не планировавшихся в романе глав с Серпуховским (как не планировалось загодя большинство петербургских, «великосветских» глав Части 3 про день после скачек372372
  В этом смысле на заданный Вронским вопрос: «Отчего ты вчера не был на скачках?» (293/3:21) – Серпуховской в некоем автономном пространстве персонажей мог бы ответить: «Вчера меня еще не было в романе, и даже не намечалось». Этим «вчера» автор АК занимался много раньше: сцены скачек были дописаны и напечатаны примерно за девять месяцев до создания глав с Серпуховским, в марте 1875 года. См. подробнее о генезисе Части 3 АК в гл. 3 наст. изд.


[Закрыть]) выглядит совсем не случайным именно в 1875 году, когда тяготевшая к наследнику военно-аристократическая котерия укрепила – вместе с ним самим – свои позиции в гвардии. В тот период в соответствующей среде, от которой Толстой вовсе не был наглухо изолирован, о Воронцове-Дашкове и его короткости с цесаревичем Александром говорили много и часто. Он действительно был, как и Серпуховской, «поднимающейся звезд[ой] первой величины» (291/3:20), звездой еще не в зените, но уже мерцающей светом будущего царствования. И это был такой человек наследника трона, какой легко становится бельмом на глазу у приближенных стареющего монарха-отца. Несколько позднее, в начале Русско-турецкой войны 1877 года, 59-летний министр двора граф А. В. Адлерберг, давний наперсник Александра II (он мог бы видеть в 40-летнем генерале при цесаревиче самого себя четверть века назад), в письмах императрице без сочувствия отзывался о Воронцове-Дашкове, как раз тогда впервые в жизни угодившем в большую служебную передрягу (что притормозит его карьеру на несколько лет, до воцарения его императора). Адлерберг комментировал это ремарками, что «слишком быстрая карьера вместе с присущим ему интриганством вскружила ему голову» и что, к сожалению, «всем известны слабость Великого Князя [цесаревича Александра. – М. Д.] к Воронцову (l’engouement du Grand-Duc pour Worontzow) и влияние сего последнего на Него»373373
  ГАРФ. Ф. 728. Оп. 1. Д. 3252. Л. 236–237, 238–239 (письмо А. В. Адлерберга императрице Марии от 4 августа 1877 г.; ориг. на фр.).


[Закрыть].

В представленном читательской аудитории в 1876 году толстовском Серпуховском (а точнее, даже Серпуховском-Машкове, как он, вопреки камуфлирующей правке, сделанной перед самой публикацией, все-таки дважды именовался в журнальном тексте374374
  См. примеч. 1 на с. 179.


[Закрыть]) содержался, в сущности, прогноз политических амбиций Воронцова-Дашкова. Откровенно выражаемое Серпуховским желание обрести власть, дабы все не пошло «к собакам», и деловитое, хотя и по-своему деликатное, обращение к Вронскому: «Такие люди, как ты, нужны» – созвучны не только культивировавшемуся в кружке цесаревича дискурсу «русской» прямоты (даже если «собаки» отдают галлицизмом), но и индивидуальному стилю самовыражения Воронцова-Дашкова. Так, один из его советов цесаревичу насчет надежных людей сопровождался рассуждением:

[Д]ержусь того мнения, что следует человечество вообще делить на две категории. Первая это собственно люди; вторая это лимоны. <…> [Из последних следует] выжимать сок, выжимать его беспощадно, после чего сухая корка, разукрашенная всеми условными знаками почета, ставится на видное место, в какую-нибудь приемную комнату для назидания и подражания молодым лимонам375375
  ГАРФ. Ф. 677. Оп. 1. Д. 741. Л. 66–66 об. (письмо Воронцова-Дашкова цесаревичу Александру от 29 декабря [1877 г.]).


[Закрыть].

Любопытно, что подчеркнутую склонность к доходчивым уподоблениям питает и толстовский молодой генерал. Вронский, отмечающий про себя его необычный для строевого военного «дар слова», выслушивает от него – в варианте автографа – столь же натуралистичное, что и воронцовские «лимоны», сравнение невыгодного служебного назначения с «вонючими устрицами»376376
  Р62: 19.


[Закрыть].

В январе 1876 года, когда порция романа с главами о Вронском и Серпуховском увидела свет, в России уже складывалось общественное мнение в пользу прямой поддержки подвластных Османской империи славян, восстания которых ширились тогда на Балканах377377
  См. гл. 4 наст. изд.


[Закрыть]. Кружок цесаревича Александра был одним из очагов панславизма в высшем обществе. Позднее в том же году Воронцов-Дашков, с его связями начальника штаба Гвардейского корпуса, негласно помогал М. Г. Черняеву, фактически возглавившему сербскую армию в опрометчиво объявленной Порте войне, набирать русских офицеров-добровольцев для отправки в Сербию, несмотря на недовольство императора этим движением и лично Черняевым378378
  Кривенко В. С. Памяти графа И. И. Воронцова-Дашкова // Он же. В Министерстве двора. Воспоминания. С. 258. Имеется целый ряд неопубликованных дневниковых и эпистолярных свидетельств о негласной координации Воронцовым-Дашковым сбора средств и закупки оружия для сербской армии и воюющих в ней русских добровольцев.


[Закрыть].

Убежденность, диктуемая политическими по сути амбициями, в своем призвании блеснуть в большой войне, которую Россия в 1877 году наконец открыто объявила Османской империи, вовлекла Воронцова-Дашкова в межгрупповые склоки в генералитете. Его резкие высказывания о некомпетентности главнокомандования получили резонанс и были поняты кое-кем как намеренный сигнал о несогласии самого цесаревича с представителями старшего поколения династии379379
  Dolbilov M. A Courtier’s Services near the Battlefield. P. 126–132.


[Закрыть]. (Вспомним: Серпуховской удивляет Вронского тем, что «уже дума[ет] бороться с властью и име[ет] в этом мире уже свои симпатии и антипатии <…>» [295/3:21].) Все это стоило Воронцову-Дашкову высокой должности в гвардии и доверия императора. «Я в этом годе сильно изменился, и многое мне послужило хорошим уроком, честолюбие во мне убили, осталось только желание быть посильно полезным тем, кого люблю <…>», – писал он в 1878 году цесаревичу из своего имения в Тамбовской губернии380380
  ГАРФ. Ф. 677. Оп. 1. Д. 741. Л. 76–76 об. (письмо Воронцова-Дашкова цесаревичу Александру от 11 октября 1878 г.).


[Закрыть]. Вкус к политике, однако, его не покинул: в последние, сумеречные381381
  Именно таким было восприятие Воронцовым-Дашковым этого времени. См. черновик его, как кажется, неотправленного письма цесаревичу от 26 апреля 1879 года: «Душно мне; как перед грозой; что-то давит и убивает всякое желание работать на сердце; во всяком какое-то предчувствие как перед каким-то ожиданием бедствия, от которого избавиться нет уже сил и возможности. Тянет высказаться Вам: это единственное наркотическое средство, на меня действующее» (ОР РГБ. Ф. 58/II. К. 129. Ед. хр. 7. Л. 36).


[Закрыть], годы царствования Александра II он сотрудничал с Р. А. Фадеевым, готовившим тогда очередной программный трактат – «Письма о современном состоянии России». Свою соавторскую лепту в «Письма» внес и Воронцов-Дашков382382
  Фадеев Р. А. Письма о современном состоянии России. 11 апреля 1879 – 6 апреля 1880. 4‐е изд. СПб., 1882. Официально так и не заявленное, соавторство Воронцова-Дашкова устанавливается, в частности, по письму к нему от самого Фадеева: ОР РГБ. Ф. 58/II. К. 51. Ед. хр. 3. Л. 15–16 об. (письмо от 7 июля [1881]).


[Закрыть]. Легко вообразить подобную траекторию и для разочаровавшегося Серпуховского, у которого ведь тоже должно быть большое и благоустроенное имение (как Воздвиженское Вронского), где можно было бы переждать паузу в карьере. Служебное восхождение Воронцова-Дашкова возобновилось после воцарения Александра III, когда он был назначен министром двора, сменив в этой должности своего недоброжелателя Адлерберга. Должность была важной, деятельность – разнообразной, влияние – немалым, но на то же исключительное положение при императоре, какое он имел при цесаревиче, граф Илларион Иванович не мог, а возможно и не хотел претендовать.

Другим историческим лицом, отсылка к которому различима в фигуре Серпуховского, является не кто иной, как упоминавшийся выше князь Александр Иванович Барятинский, знаменитый победитель Шамиля (и покровитель Воронцова-Дашкова на раннем этапе его карьеры). Эта отсылка, впрочем, едва ли задумывалась как дешифруемая для «обычного» читателя, будучи скорее аллюзией внутри мира толстовского творчества, актуализацией устойчивого мотива. Выражаясь иначе, это был дальний план исторической, а отчасти и биографической референции, связанной с Серпуховским.

Вершиной карьеры Барятинского было командование Отдельным Кавказским корпусом и управление всем краем из Тифлиса в качестве наместника Кавказского в 1856–1862 годах. Заметим, что он был потомком удельного княжеского рода (ведшего начало, в свою очередь, от князей Черниговских), о чем напоминала звучная фамилия, ничуть не хуже Серпуховского и Белевского383383
  Гордость древним происхождением была визитной карточной Барятинского. Согласно одному свидетельству, он был почти оскорблен намерением Александра II «осчастливить» его дарованием формально высшего, но не имевшего в России давних исторических корней титула светлейшего князя, который был до этого благодарно принят его преемником в Тифлисе графом М. С. Воронцовым (Шереметев С. Д. Мемуары. Т. 1. С. 143).


[Закрыть]. Метафора удельного княжества, к слову, годится для описания тифлисского полновластия Барятинского. А недолгое время в начале 1860‐х разные деятели и наблюдатели видели в нем потенциального дуайена «аристократической партии» – этакого клуба тех недовольных условиями крестьянской реформы 19 февраля 1861 года крупных землевладельцев, кто желал введения хотя бы начатков политического представительства для дворянства384384
  Христофоров И. А. «Аристократическая» оппозиция Великим реформам. С. 104–108. Сатирический очерк этой среды (преувеличивающий ее политическую реакционность) еще в конце 1860‐х был дан в «Дыме» Тургенева, где изысканные до женоподобия молодые генералы в 1862 году (время действия романа) по-фрондерски выражают недовольство как уже состоявшейся крестьянской реформой, так и грядущими земской и судебной: «Когда некоторое, так сказать, омрачение овладевает даже высшими умами, мы должны указывать – с покорностью указывать (генерал протянул палец), – указывать перстом гражданина на бездну, куда всё стремится. Мы должны предостерегать; мы должны говорить с почтительною твердостию: „Воротитесь, воротитесь назад…“» (Тургенев И. С. Полн. собр. соч. и писем. Т. 7. С. 294–304, цитата – с. 300 [«Дым», гл. X]). И во внешности, и в политических высказываниях Серпуховского есть кое-какие черты сходства с тургеневскими молодыми генералами, хотя аналогичной сатирической нагрузки его образ не несет.


[Закрыть]. В его намерения, однако, эта роль не входила, хотя горячим сторонником реформ 1860‐х он действительно совсем не был.

Толстому довелось лично познакомиться с Барятинским в 1851 году, когда тот, 36-летний генерал-майор, «поднимающаяся звезда первой величины»385385
  Как раз в период службы Толстого на линии Барятинский получил следующий чин генерал-лейтенанта и вскоре был пожалован в генерал-адъютанты (Шилов Д. Н., Кузьмин Ю. А. Члены Государственного совета. С. 53).


[Закрыть], друг тогдашнего цесаревича, будущего Александра II, начальствовал над левым (восточным) флангом Кавказской линии, а 23-летний тульский помещик без чина и звания приехал туда волонтером. После участия в набеге на чеченский аул, давшего Толстому материал для одноименного рассказа, лично командовавший этой вылазкой Барятинский, вероятно с оглядкой на хорошее родство молодого провинциала, побудил его поступить на службу и вроде бы обещал ему протекцию в скором производстве в офицеры386386
  Бурнашева Н. И. Комментарии // Толстой Л. Н. Полн. собр. соч.: В 100 т. Художественные произведения. Т. 2. М.: Наука, 2002. С. 303–304, 363; Толстая С. А. Дневники С. А. Толстой. М., 1978. Т. 2. С. 102–103 (запись от 26 мая 1904 г.).


[Закрыть]. Содействия, однако, не последовало, и Толстой, несмотря на боевые заслуги, два года оставался в юнкерах. Он тяжело переживал индифферентность к себе со стороны того, в ком многие современники видели совершенное воплощение аристократизма – принципа и стиля, притягательных для юного Толстого. По словам В. Б. Шкловского, полнее других биографов проанализировавшего социокультурную составляющую этой встречи в жизни писателя,

Барятинский свой, или, вернее, должен быть своим, с ним связаны мечты о том общественном положении, стремление к которому долго томило Толстого <…> / Барятинский, из‐за которого он себя презирает, в то же время недостижим для Толстого того времени387387
  Шкловский В. Б. Лев Толстой. М.: Молодая гвардия, 1963. С. 153. (Серия ЖЗЛ).


[Закрыть].

Мне представляется, что, независимо от позднейших радикальных перемен в воззрениях Толстого на службу, чины, титулы, социальный престиж, Барятинский остался для него символически заряженной реминисценцией, синонимом власти, которую над умом и душой имеет зрелище чужого блистательного успеха. Более или менее отчетливо соотнесенный с реальным Барятинским персонаж – баловень судьбы в генеральских эполетах и в ранге еще высшем, чем просто генеральский, в неофициальной иерархии, властный, самоуверенный, лощеный, располагающий к себе красотой и обходительностью, наконец небезответно женолюбивый – мелькает на страницах нескольких толстовских произведений, относящихся к самым разным периодам его творчества.

В 1853 году молодой автор тревожился, не узнает ли Барятинский себя в генерале из «Набега», изображенном, по меткому определению Шкловского, «иронично и завистливо»388388
  Толстой Л. Н. Полн. собр. соч.: В 100 т. Т. 2. С. 16, 304; Шкловский В. Б. Лев Толстой. С. 152.


[Закрыть]. В датируемых предположительно 1870-ми годами набросках незавершенного (точнее, едва начатого) сочинения – повести или романа – «Князь Федор Щетинин», сюжетом которого, как кажется, должно было стать столкновение начальника и подчиненного из‐за женщины в обрамлении исторических событий, того же облика герой в одном варианте зовется князем Федором Мещериновым, в другом – князем Михайлой Острожским389389
  См. замечания о Барятинском как «прообразе» персонажа в комментариях к новейшему изданию: Толстой Л. Н. Полн. собр. соч.: В 100 т. Т. 9. С. 424–428 (автор комм. – А. В. Гулин).


[Закрыть]. Подобно Серпуховскому и Белевскому, эти топонимические фамилии в сочетании с княжеским титулом имеют ауру старинности, ассоциируясь с существовавшими когда-то небольшими по меркам царства, но обособленными владениями – чем-то средним между государством и вотчиной (при том, что исторические князья Острожские были руськими (русинскими) магнатами в Великом княжестве Литовском и затем в Речи Посполитой). Мещеринову «было 34 года, а он уж был генерал-лейтенант, генерал-адъютант и командующий войсками, из некоторого приличия только перед старыми полными генералами не названный главнокомандующим» (и Барятинский, и Воронцов-Дашков стали генерал-адъютантами в 38 лет); и по-разному судящие о нем люди «должны были соглашаться в том, что человек этот независимо от своих свойств <…> имел еще какую-то помимочную силу, очевидно сообщавшуюся всем людям, приходившим с ним в сношение». Вариант с Острожским дополнительно высвечивает коннотации средневековых княжеских фамилий: «Острожский, молодой красавец, сильный по связям, холостяк, богач, независимый начальник края, жил царем в маленьком и прелестном южном городке, окружив себя блестящей военной самовластной роскошью <…>»390390
  Толстой Л. Н. Полн. собр. соч.: В 100 т. Т. 9. С. 146–156, цитаты – с. 146, 149; курсив мой.


[Закрыть].

В написанной еще десятилетия спустя повести «Хаджи-Мурат» Барятинский появляется под собственным именем в сцене военной пирушки по случаю его назначения на пост командующего флангом – в обстановке, похожей на ту, в которой Вронский встречается с Серпуховским391391
  Юб. Т. 35. С. 96–99 («Хаджи-Мурат», гл. XXI). В одной из черновых рукописей повести имеется зарисовка Барятинского-царедворца, рассказывающего сомнительную историю о храбрости наследника престола (Там же. С. 524 [отрывок № 132]).


[Закрыть].

Серпуховской без натяжки встраивается в этот ряд. К уже отмеченным выше его характеристикам надо добавить и такую, как внешность. Эта внешность словно нарочно создана для демонстрации успеха, а в действительности от успеха неотделима. Впервые мы видим его глазами Вронского, и этот цепкий взгляд, прочитывающий признаки высокого статуса в мелочах, как можно догадаться, телодвижений и мимики, не столь уж отличен от «ироничного и завистливого» взгляда, каким рассказчик в «Набеге» смотрит на генерала, опознавая в нем человека, «который себе очень хорошо знает высокую цену»392392
  Толстой Л. Н. Полн. собр. соч.: В 100 т. Т. 2. С. 16.


[Закрыть]:

Он возмужал, отпустив бакенбарды, но он был такой же стройный, не столько поражавший красотой, сколько нежностью и благородством лица и сложения. Одна перемена, которую заметил в нем Вронский, было то тихое, постоянное сияние, которое устанавливается на лицах людей, имеющих успех и уверенных в признании этого успеха всеми. Вронский знал это сияние и тотчас же заметил его на Серпуховском (293/3:21).

Красота Барятинского, особенно в молодости (а Толстой видел его хотя и давно отпустившим взрослящие бакенбарды, но еще не начавшим болеть и заметно стареть), была предметом восхищения современников. Вот как вспоминал свое первое впечатление от него В. А. Инсарский, в начале 1840‐х петербургский чиновник, вхожий в высшее общество, а затем – управляющий огромным майоратом Барятинского в Курской губернии и его же сотрудник на Кавказе:

Молодой человек <…> беспримерно стройный, красавец собой, с голубыми глазами, роскошными белокурыми вьющимися волосами, он резко отличался от всех других, составлявших свиту наследника, и обращал на себя всеобщее внимание. Манеры его отличались простотой и изяществом393393
  Инсарский В. А. Записки Василия Антоновича Инсарского: В 6 ч. Ч. 1. СПб., 1898. С. 81.


[Закрыть].

К середине 1870‐х годов Барятинский утратил не только изрядную долю прежнего обаяния, но и почти все реальное политическое влияние, которого было не восполнить пышным букетом почестей, включая чин генерал-фельдмаршала, на тот момент никому более из здравствовавших российских военачальников не принадлежавший. У его преждевременного обращения в «бывшего» имелась, кроме действительного ухудшения здоровья, причина, упомянуть которую особенно уместно в разговоре о подтекстах АК. Такова была цена за эскападу с увозом за границу любовницы, жены собственного адъютанта, за «правильно» организованный в Синоде бракоразводный процесс, на котором муж фиктивно выступал виновной стороной, и за последующее восстановление репутации нововенчанной жены Барятинского принятием ее ко двору394394
  См. об этой эскападе: Милютин Д. А. Воспоминания генерал-фельдмаршала графа Дмитрия Алексеевича Милютина. 1860–1862 / Под ред. Л. Г. Захаровой. М.: Российский архив, 1999. С. 124. Княгиня Е. Д. Барятинская, урожденная княжна Орбелиани, в первом браке Давыдова, была пожалована орденом Св. Екатерины 2‐й степени, а затем стала статс-дамой (Шилов Д. Н., Кузьмин Ю. А. Члены Государственного совета. С. 52).


[Закрыть]. И если мой тезис о том, что в Серпуховском заключалась аллюзия и к Барятинскому, верен, то можно сказать, что аллюзия в определенный момент как бы замыкается на самое себя: предостерегая Вронского, молодой генерал напоминает ему об их знакомых, которые «погубили свои карьеры из‐за женщин», и добавляет: «Тем хуже, чем прочнее положение женщины в свете, тем хуже. Это все равно, как уже не то что тащить fardeau [груз. – фр.] руками, а вырывать его у другого» (296, 297/3:21). С учетом этого еще пикантнее звучит двусмысленный каламбур Стивы Облонского, поздравляющего себя с улаживанием развода Анны и Каренина. Этот пассаж вскоре после написания и выхода глав с Серпуховским был добавлен в одну из глав следующей, 4‐й, части: «Какая разница между мною и фельдмаршалом? Фельдмаршал делает развод – и никому оттого не лучше, а я сделал развод – и троим стало лучше…» (406/4:22)395395
  Наверное, подавляющее большинство тех сегодняшних читателей АК, кто помнит эту шутку, знакомы с нею только по варианту, где вместо «фельдмаршал» читается «государь». Именно таков был исходный вариант пассажа, но Толстой сам изменил его уже в автографе, так что его современники – читатели журнального текста видели в этом месте наименование высшего военного чина, а не титул монарха (РВ. 1876. № 3. С. 311). Редакторы советского Юбилейного издания сочли правомерным возвращение к чтению нижнего слоя автографа (Гудзий Н. К. Текстологический комментарий // Юб. Т. 19. С. 502), и в такой редакции каламбур Облонского тиражировался с 1934 года и в собраниях сочинений, и в отдельных изданиях романа. В 2020 году новое академическое издание Частей 1–4 АК (по которому в настоящем исследовании цитируется текст первой половины романа) восстановило чтение журнального текста – «фельдмаршал», так что можно ожидать соответствующей коррективы и в будущих массовых изданиях книги. См. об этом же пассаже в контексте темы развода с. 391–393 наст. изд.


[Закрыть]. «Фельдмаршалом» в значении имени собственного тогда в высшем обществе нередко звали Барятинского, и он за десять лет перед тем действительно сделал развод – не воинский церемониал, как вроде бы подразумевается каламбуром, а расторжение первого брака своей будущей жены.

И все-таки в середине 1870‐х если не сам Барятинский, то его имя, а в конечном счете миф об утонченном русском аристократе, сломившем сопротивление воинственных горцев, еще значили много. Родовитость, близость ко двору, удачливость на поле брани в далеких «восточных» землях сближают Серпуховского с Барятинским. Туркестан как вновь завоеванная и продолжающая расширяться азиатская окраина империи, аналог Индии под британским владычеством привлекал к себе в 1870‐х все больший интерес, отчасти замещая популярную в предшествующие десятилетия поэтику покорения Кавказа. Соединяя в себе черты деятелей, принадлежавших один к предыдущему, другой к молодому поколению имперских победителей Востока (к слову, уже достигший служебных высот Воронцов-Дашков дружил с бывшим патроном, оставшимся не у дел396396
  Письма А. И. Барятинского И. И. Воронцову-Дашкову за 1860–1870‐е гг. см.: ОР РГБ. Ф. 58/II. К. 5. Ед. хр. 7.


[Закрыть]), Серпуховской придавал зарисовке политических амбиций военной аристократии колорит колониального, конквистадорского удальства397397
  Ко внедрению мотива Средней Азии в текст романа на этапе завершения Части 3 Толстой мог быть побужден самыми последними известиями из Ташкента. Начиная с августа 1875 года в еще не полностью аннексированном Кокандском ханстве велось российское наступление на мусульманских повстанцев. В этой кампании отличился – как ратным талантом, так и жестокостью (см. подробнее: Morrison A. The Russian Conquest of Central Asia. P. 382–404) – хорошо известный в петербургском светском кругу 32-летний флигель-адъютант Михаил Дмитриевич Скобелев, как раз тогда получивший первый генеральский чин (к слову, брат эксцентричной Зинаиды Скобелевой, о чьих письмах великому князю Николаю Константиновичу ходили в те же месяцы пикантные слухи, подогретые публикацией «Романа американки в России» Х. Блэкфорд; см. примеч. 1 на с. 170). Несмотря на высокую вероятность того, что Толстой в конце 1875 года слышал о военных действиях в Коканде, не представляется убедительным высказанное Э. Г. Бабаевым предположение, что в Серпуховском отобразилась фигура Скобелева – удачливого полководца с претензией на политическую роль (Бабаев Э. Г. Комментарии. С. 489). Эта «бонапартистская» репутация закрепится за туркестанским генералом уже после прославившей его Русско-турецкой войны 1877–1878 годов.


[Закрыть].