Текст книги "Черная тарелка"

Только, кажется, на десятый день Пасифая почуяла что-то неладное. Она только что искупала Миню и, положив его на разостланные пеленки, присыпала нежные места, чтобы не прели.

– Ой, какие у нас ноженьки… – ворковала счастливая мамаша, – а пипка у нас какая… подрастет – берегитесь девки! Минечка мой любимый… теленочек мой…

Слово «теленочек» Пасифая произнесла, протирая ваткой личико сына, и вдруг чуткими материнскими пальцами ощутила два затвердения на пушистом лобике.

– Что это у нас такое на лобике? – продолжала ворковать Пасифая, ощупывая головку ребенка. – Что это у нас за шишечки такие? Где их мой Минечка набил, проказник?

По инерции Пасифая еще награждала ребенка ласковыми эпитетами, но тревога уже стучала в ее висках. Теленочек… Теленочек… Боже мой! Как же она, дура, не заметила раньше? Миня и впрямь был похож на новорожденного теленка. Сколько она таких повидала! Сколько раз умилялась розовым шершавым язычком, нежной шелковой шерсткой, выпуклым лобиком с проклевывавшимися рожками…

Дрожащими руками Пасифая приподняла младенца и, еле удерживая увесистое тельце, стала рассматривать его словно увидела впервые. Толстенькие розовые ножки и ручки с перетяжками, пухлая круглая попка, барабан-животик с еще не зажившим пупком, широкие плечики… А над ними на короткой крепкой шейке – голова бычка. Белая, как у того, только с темной отметиной на лбу… Кровь отлила от ее лица.

Пасифае хватило сил бережно опустить Миню на пеленки. Лишь после этого она упала на диван и зарыдала. Впрочем, долго предаваться горю ей не пришлось. Миня загудел низким требовательным голосом – позвал к себе. Пасифая напялила ему подгузник, запеленала, дала бутылочку с соской. Он выдул ее до дна, почмокал и засопел.

Не отходя от сына, Пасифая по мобильному позвонила мужу. Ее голос звучал так необычно, что Минос побросал все дела и тут же приехал. Она отвела его в детскую.

В Лондон они вылетели на следующий день. Консилиум состоялся в знаменитом Royal Centre of Obstetrics & Gynaecology. Седовласые профессора, мировые светила, ученейшие педиатры и акушеры-гинекологи, среди которых были даже замечены консультанты из Hospital Сhelsea & Westminster, несколько часов тискали здоровяка Миню, переворачивали его с животика на спинку и обратно, мяли ручки и ножки, а тот себе лыбился во весь рот, пускал пузыри и басовитым гуканьем недвусмысленно намекал, что ему давно пора перекусить.

Когда консилиум закончился, Пасифая и Минос впервые услышали страшное слово Minotauros. Это был приговор.

* * *

Тут Лев Николаевич абсолютно прав: люди по-разному реагируют на постигшее их семейное несчастье. Другой бы на месте Миноса Европовича замкнулся, ушел в себя, даже дела забросил, а глава крытской администрации, напротив, еще пуще набросился на работу. Не на кабинетную работу, до которой он и в райкомовские времена был не особо охоч, а на живую, в гуще событий, в гуще людей. Все свое время он проводил на строящемся рынке.

А стройка тем временем набирала силу. Приходившие поглазеть крытчане дивились, с какой невиданной быстротой подымаются бетонные стены рынка, как, подгоняя монтажников, сноровисто работают отделочники и сантехники. Минос вникал во все, порой вызывая раздражение Дедалова, вообще совал свой нос куда не след – в дела сугубо архитектурные. Кажется, утвердил проект, так жди терпеливо его реализации. Ан нет, увидел в областном центре гипермаркет со стеклянной нашлепкой сверху, так подавай и ему атриум. И приходилось несчастному Дедалову на ходу перекраивать здание, перерисовывать фасады, изменять конфигурацию несущих стен. Впрочем, проект претерпевал определенные изменения не только по прихоти городского головы. Изделия ЖелБета, и без того не идеального качества, за годы пребывания в пирамиде на заводском дворе начали терять изначальную форму, проще говоря, многие плиты повело. Не выбрасывать же – свое, не чужое. И Дедалов продолжал корежить проект. Появлялись новые галереи и переходы, неожиданные тупички и аппендиксы, ведущие в никуда коридоры и крохотные зальца. Когда последние перегородки были наконец установлены, Дедалов нарисовал по факту внутренний план рынка, пересчитал помещения и пришел в ужас – их оказалось больше тысячи.

А Миносу Европовичу беспорядочная до сумасшествия планировка рынка нравилась. Он бродил по пыльным, еще не покрытым напольной плиткой торговым залам, складам, комнатенкам, то и дело хлопал себя по ляжкам и радостно приговаривал:

– Мест-то, мест сколько! Вот уж будет раздолье черным… И в самой Москве такого рынка нет… Прямо-таки не рынок, а лабиринт…

Не подумайте, кстати, что Минос Европович был ксенофобом или, упаси Господи, расистом. Торговцев с Кавказа, которые вот-вот заполонят Крытский крытый рынок, он называл черными вполне доброжелательно, пожалуй, даже с любовью. Имел он на них очень большие виды.

* * *

У Пасифаи не было своей стройки – отдушины, где она могла бы укрыться от постигшей ее беды. И она не отходила от Мини, даже спать перебралась в детскую.

Рутина ухода за младенцем занимала все ее время, но не могла избавить от горьких мыслей. За какие такие грехи ее столь сурово наказал Господь? Ну родился бы ребеночек с заячьей губой или еще каким пороком, нашли бы лучших докторов, прооперировали, выписали бы лучшие лекарства. Да и инвалидом бы оказался, прокормили бы – не старые еще они с Миносом… А тут такая беда! Эти мысли переплетались с другими, не менее горькими, но куда более трезвыми. Пасифая пыталась понять, как же такое вообще могло случиться. Хорошо, рассуждала она, допустим невероятное: из-за какой-то допущенной ею гигиенической небрежности капелька семени Белого попала туда, куда не должна была и не могла попасть. Ну и что из того? Пасифая, с ее пусть не высшим, но каким-никаким биологическим образованием, твердо знала: межвидовое скрещивание невозможно, значит, невозможно для нее и зачатие от Белого. Не корова же она, не буйволица… Невозможно? Но вот же его результат! Можно посмотреть, можно потрогать – только что опять описал пеленки…

И еще мучили ее чисто практические мысли: что люди-то скажут? как спрятать такое дитятко от чужих глаз? в какую школу его отдать, когда подрастет? а захворает – какого врача звать, из детской поликлиники или ветеринара?

Со здоровьем проблем не было. Разве что однажды, высосав литруху европейской молочной смеси, Миня чуточку помаялся животом, но обошлось – пронесло во всех смыслах. Так что вопрос «кого звать, если захворает» пока, слава Богу, не стоял. Но тут же возникла новая пугающая проблема: фантастически раннее развитие ребенка. В полтора месяца от роду Миня встал на ножки. Пасифая оставила его на несколько минут одного, а когда вернулась, он стоял в кроватке, держась за перильца, и весело гыкал прямо в лицо потрясенной матери. Через неделю он уже топал по полу, круша на своем пути все, что плохо стояло. Весил он к тому времени два пуда без малого.

В три месяца Миня заговорил, и сразу же обнаружил изрядный запас слов: мама, Пася, дай, теленочек, Миня-мальчик и Аря – так он называл свою любимицу сестру Ариадну. Отца он видел редко, поэтому имя тот получил последним из домочадцев – папа Ми. Минос Европович был растроган. В нем нежданно-негаданно проснулись отцовские чувства, да что там проснулись – взыграли. Он стал приезжать домой, пока ребенок еще не спал, и, даже не отужинав, принимался возиться с сынишкой, играл с ним, рассказывал на ночь сказку. Пасифая порой даже ревновала к отцу своего ненаглядного Минечку.

А Миня и в самом деле стал в семье ненаглядным – не могли наглядеться на него, надышаться на своего домашнего божка. Так бывает, когда ребенок серьезно болен, но Миня рос здоровяком, упитанным бутусом, ненасытным обжорой, который набирал по семьсот граммов в неделю. Да и забыли, казалось, домашние о его необычности, язык не поворачивается сказать – уродстве. Если в первые недели Пасифая, назвав его теленочком, тут же спохватывалась и хваталась за сердце, то теперь она весело и беззаботно декламировала Мине «идет бычок качается, вздыхает на ходу…». Ариадна играла ему на баяне, а он хлопал в ладоши и смешно, еще не выговаривая «р», напевал «я игаю на гамошке у похожих на виду…», гимнастка Федра учила его делать стойку, поначалу у него ничего не выходило, и он с хохотом кувыркался на ковре через голову, что получилось у него с первого показа. В общем, это было счастье, которое обычно приносит в дом поздний ребенок. Как тут не вспомнить другую часть мудрой максимы Льва Николаевича – о схожести всех счастливых семей…

Самая малость немного омрачала семейное счастье. Ребенок развивался так стремительно, что мать с отцом, сестры не успевали как следует нарадоваться каждой стадией его роста. Еще вчера пачкал пеленки, а сегодня сидит на горшке с книжкой в пухлых ручонках. Чтобы ничего не пропустить, его фотографировали чуть ли не по два раза на день. Вот он жадно вылизывает тарелку – вся мордочка в манной каше, даже черненький носик стал белым. Вот он на трехколесном велосипеде – крутит педали крепкими ножками, лобастая головка упрямо склонилась к рулю, хорошо заметны уже проклюнувшиеся рожки…

Была у Зевовых забота и посерьезней. Я бы назвал ее проблемой информационной безопасности.

В городе, естественно, знали о прибавлении в семействе Миноса Европовича. Потом заговорили о том, что ребеночек неудачный, больной, поэтому его никому и не показывают, даже в детской консультации. Сердобольные крытчане главе администрации посочувствовали и вскоре потеряли интерес к теме. А приближенные сослуживцы и друзья Миноса при всех попытках что-то у него выведать натыкались на глухую стену и попытки прекратили. Конечно, слушки, шепотки остались, но тему считали закрытой. Теперь Зевовым предстояло закрыть все возможные каналы информационных утечек.

На домработницу, которая служила в семье больше десяти лет, можно было положиться. А все детские прививки Мине сделал педиатр из той самой лондонской клиники, консультанты которой поставили ребенку редкий диагноз. В Hospital Chelsea & Westminster умели хранить врачебную тайну.

По распоряжению Миноса Европовича обширный участок, на котором стоял его дом, был обнесен высоким железобетонным забором из оставшихся от рынка плит. А для пущей безопасности внутри участка огородили, тоже плитами, большую площадку для игр и прогулок Мини. Некоторое время спустя там, вдали от чужих глаз, построили еще и бассейн, чтобы ребенку было где плескаться и плавать.

В общем, все было продумано и сделано как надо, путем. На ближайший год-другой страшная семейная тайна Зевовых была надежно защищена.

* * *

Крытский рынок освятили при большом стечении народа. Осторожный, ставший с годами богобоязненным Минос Европович настоял на участии в таинстве представителей трех основных конфессий. Так, на всякий случай. Православный батюшка был местный, а муллу и раввина пришлось привезти из области. Все прошло чинно и благостно. А официально открыл новый объект городской инфраструктуры специально приехавший на торжество губернатор. Он разрезал ленточку перед главным входом и аккуратно вырезал из нее несколько кусочков. Один тут же спрятал в нагрудный карман – на память, остальные раздал: Миносу, Дедалову, прокурору, начальнику райотдела милиции и другим вип-персонам.

И многочисленные гости хлынули под увенчанные атриумом железобетонные своды.

Фуршет был накрыт в центральном торговом зале. Тут уж расстарались заранее приехавшие из своих теплых краев, проплатившие на полгода вперед места на рынке торговые гости. Стол ломился от яств и напитков. Подымались тосты за рыночную экономику, за московское и областное руководство, за славные традиции древнего Крытска, за замечательного архитектора Дедалова, за главу администрации и его супругу. Пасифае пришлось присутствовать на торжестве, иначе ее бы неверно поняли, так что Минечку она впервые оставила на домработницу. Но все обошлось.

Когда торжества закончились, администрация рынка еще долго разыскивала заблудившихся в бесчисленных помещениях, по большей части неизвестно как попавших на фуршет местных любителей халявы. А на следующее утро торговцы разложили свой товар, и пошли первые покупатели.

Зевов и Дедалов – стопроцентные владельцы (тут уж они позаботились, чтобы и в помине не было никаких миноритариев) зарегистрированной на Крите компании Hermes Ltd, которой принадлежал Крытский крытый рынок, – просто не ожидали такого феерического успеха. Автостоянка перед железобетонной громадой была забита легковыми автомобилями, грузовиками и фурами с номерами не только крытскими, но и других регионов, включая южные республики. Должно быть, и впрямь пересекались в Крытске какие-то еще не познанные современной наукой геомагнитные поля, которые издревле втягивали и по сей день продолжают втягивать сюда торговый люд со всех сторон света.

Разгрузка-погрузка товаров шла круглые сутки, ночью – в свете мощных прожекторов. Круглые же сутки работала восставшая из пепла чебуречная «Баку», славу о которой разносили по России и Европе лихие дальнобойщики, а в ресторане Knoss (итальянская, греческая, кавказская и японская кухня) чинно закусывали, а порой шумно обмывали сделки, оставляя официантам щедрые чаевые, солидные господа в добротных костюмах. И товары были отменного качества. Яркие пирамиды овощей-фруктов, дочиста вымытых, аж сверкающих. Парное мясо всех убиваемых людьми животных и птиц. Все вылавливаемые из прудовых, речных и океанических глубин рыбы, раки, креветки, крабы и всякие прочие морские гады. Несметное число сыров. А вина! А промтовары! От воздушных бюстгальтеров до стиральных машин, от презервативов в гигантском ассортименте, что твой Париж, до газонокосилок и домашних кинотеатров…

Здесь можно было найти все нужное человеку для комфортной, сытой, счастливой жизни. В общем, легче пересчитать то, чего не было на Крытском крытом рынке. Не было мороженой картошки в комьях земли, не было ржавых запрошлогодних семенных огурцов, не было протухших костей, на которые позарится редкая собака. Не было черных от моторной грязи поношенных жигулевских распредвалов. Вот вроде бы и все, чего не было.

Да, мы чуть не забыли самого главного: не было ностальгических бабок в черных бархатных кацавейках, не было плюющихся семечками полупьяных небритых мужиков. А была чистота, и был порядок.

Чистоту поддерживали уборщики и уборщицы из местных – вот вам и дополнительные рабочие места для города, а вы говорите… А за порядком смотрели пацаны Эгея Тесеева. Об этом с ним лично договаривался Дедалов, а договорившись, предоставил отдельную комнату с телефоном, диваном, письменным столом и сейфом. Так сказать, штаб охраны общественного порядка. Поскольку рынок стал главным городским объектом для охранного предприятия Эгея, он приспособил эту комнату под свой рабочий кабинет – здесь принимал бабло от своих пацанов, здесь же, благо был сейф, выплачивал премиальные ментам, а когда нужно было решить по понятиям тот или иной возникший вопрос, звонил отсюда в горотдел милиции или Дедалову. Здесь же, на диване, и отдыхал. Трехразовое питание ему приносили из ресторана прямо в кабинет, а пацаны столовались в чебуречной, разумеется, за счет заведения. Такая была договоренность с рыночным общепитом.

Тут автор считает необходимым принести свои извинения основной массе читателей, для которой все эти административно-технические подробности, наверное, не так уж интересны. Пишутся они для тех, кому еще предстоит возводить и обустраивать рынки вроде крытского, всякие там маркеты с приставками «супер» и «гипер». Можно, конечно, приехать в Крытск и на месте перенять передовой опыт управляющей компании Hermes Ltd, да ведь страна-то у нас вон какая необъятная, из иного региона ехать сюда поездом – добрую неделю угрохаешь. В общем, техника рыночного дела – для специалистов. Те же, кому эти подробности не нужны или не интересны, запросто могут их опустить. Да и нам пора двигаться дальше, а точнее – возвращаться в дом Миноса Европовича, где живет наш главный герой минотавр Миня.

* * *

Нам практически не известны сколько-нибудь внятные работы по физиологии минотавров, которым можно полностью довериться. Поэтому позволим себе некоторые спекуляции на эту малоизученную тему.

Копытные развиваются и достигают половой зрелости значительно быстрее человека. Видимо, это результат эволюции. Иной Homo sapiens трех лет от роду еще на ногах стоит нетвердо, еле-еле говорит, зубки не все прорезались, а жеребец-трехлетка уже на ипподромном круге работает. Ладно, жеребцы не наша тема. Возьмем трехлетнего бычка – он и к корриде готов, и телку покрыть не прочь. Можно предположить, что живое существо, несущее черты как человека, так и копытного, а это и есть минотавр, возьмет что-то от того и другого, как бы усредняя и усиливая их свойства. Кажется, ученый люд называет это явление синергетическим эффектом, простите употребление мудреного и, честно сказать, не совсем понятного мне слова.

К чему я это? А вот к чему. К двум годам с небольшим Миня окончательно сформировался. На голову выше удавшегося ростом отца, на две головы выше матери. В общем, высокий статный парень. Широкая грудь, бычья шея. Простите, бычья шея это в переносном смысле – мощная, атлетичная. А так – вполне человеческая: гладкая, белая, слегка веснушчатая. Это голова у Мини была бычьей, копия головы Белого, только рога покороче и не загнуты вниз, как у того, а прямые. Это, кстати, позволяло мальчику носить бейсболку Chicago Bulls, которую отец привез ему из Америки. Пасифая прорезала в ней небольшие отверстия, чтобы рога не упирались, и аккуратно обтачала их, отверстия, разумеется, а не рога. (Тут, кстати, уместно заметить, что идея опилить костяные наросты на голове Минечки была категорически отвергнута в первые месяцы его жизни: Пасифая резонно рассудила, что физиологическое предназначение рогов, особенно у минотавров, настолько мало изучено, что рисковать здоровьем ребенка по меньшей мере легкомысленно.)

А еще Миня взял от Белого (если слово «взял» здесь уместно – ведь отцом был Минос Европович, иное, как мы знаем, по биологической науке никак не проходит) нечеловеческую, прямо-таки бычью физическую силу. Широкие плечи и грудную клетку, каменный пресс, бицепсы-трицепсы – все это он накачал сам, часами занимаясь с отягощениям на своей игровой площадке. Гибкость и эластичность мышц ему помогла развить сестренка гимнастка Федра. Однако надо признать, что даже применяемые современными тренерами по физподготовке самые совершенные методы, не чета детской самодеятельности Мини и Федры, не позволяют достичь нереального. А двухлетний парнишка не напрягаясь гнул водопроводные трубы, спокойно переставлял с места на место бронированный «мерс» Миноса Европовича, одной рукой закатывал его в гараж, катал по двору, как игрушечную машинку.

Мне меньше всего хочется, чтобы читатель подумал, будто все лучшее Миня взял (опять получается как-то неловко) от быка. В год мальчик прекрасно читал и писал – с ним много занимались и Пасифая, и Ариадна, он любил рисовать, проглотил все тома детской энциклопедии, перечитал домашнюю библиотеку Зевовых, том за томом пролистывал БСЭ. Надо было двигаться дальше – получать систематическое образование, нормальную человеческую профессию. И в семье эти вопросы обсуждались чуть ли не ежедневно. Нанять репетиторов-предметников – не проблема, деньги, слава Богу, имеются. Беда в другом: с каждым новым учителем расширится круг владеющих семейной тайной, и рано или поздно город узнает всю правду о младшеньком Зевове. Но с другой стороны, когда-нибудь это все равно случится – ничего нет тайного…

А сам Миня, который конечно же был прекрасно осведомлен о своей исключительности, необычности и воспринимал ее как данность, не допускал мысли, что проведет всю жизнь затворником, мечтал о дне, когда выйдет за ворота отцовской усадьбы – в жизнь. В мечтах этих его укрепляли сестры.

Сперва братец-бычок был для Ариадны и Федры забавной игрушкой. Сейчас же, когда Миня превратился в статного парня, знакомого, хотя бы по фильмам и телепередачам, с некоторыми нюансами молодежной жизни, он стал наперсником их пока что бесхитростных девичьих тайн. Они часами болтали в Мининой комнате, слушали музыку, смотрели фильмы. Ариадна и Федра примеряли перед Миней обновы, не стесняясь переодеваться при нем – братец же. А иногда, как в недалеком детстве, принимались обряжать свою любимую игрушку во все, что попадется под руку. Вот так, балуясь втроем, они в конце концов подобрали для него прикид, в котором вполне можно было выйти на люди: джинсы и джинсовая курточка, кроссовки, все тот же фирменный черный кепарь Chicago Bulls и скрывавший лицо до самых глаз клетчатый плат – арафатка.

Так они однажды и вышли теплым летним вечером из дома. Две длинноногие девчонки в коротких юбках и огромного роста заросший белесой щетиной парень в надвинутой на глаза бейсболке. Они направлялись на дискотеку.

* * *

До возведения крытого рынка самым большим зданием в городе был Дворец культуры завода ЖБИ на площади Ленина. Когда завод трансформировался в ОАО Жел-Бет, грязно-желтое облупившееся здание с колоннадой и парфеноновым фронтоном тоже стало собственностью акционеров, которые на общем собрании – Зевова и Дедалова – решили создать здесь молодежный культурно-развлекательный центр и с ходу придумали для него красивое название «Афинские ночи».

Это было стратегически правильное решение. Еще в далекие застойные годы в Крытске зародился красивый местный обычай: после регистрации брака в загсе, что располагался тут же, на площади Ленина, молодые шли к гипсовому, покрашенному бронзовой краской Ильичу и возлагали к его ногам цветы, а потом под добрым его с лукавым прищуром взглядом пили кто из бокалов, а кто из горла теплое шампанское. Постепенно площадь стала местом городской молодежной тусовки. Здесь лузгали семечки, пили пиво, кое-кто ширялся, когда это вошло в моду, здесь знакомились, ссорились и мирились, клеили телок, демонстрировали новые прикиды, обменивались дисками, делали наколки, здесь кипела жизнь. И когда «Афинские ночи» гостеприимно распахнули свои двери, жизнь хлынула туда, в дискотеку.

Миню оглушил рвущийся из динамиков стодецибельный грохот, ослепили всполохи разрывающих дискотечный сумрак светоэффектов, ошеломили голые ноги отплясывающих крытских дев, их подпрыгивающие в такт музыке груди. Застыв в дверях, он смотрел на эротическое буйство молодости широко распахнутыми бычьими глазами. Ариадна тянула его за руку к уже занятому деловой Федрой столику, а он жалобно канючил:

– Аря, может, не надо?.. Может, просто погуляем…

– Тебе не стыдно? – Ариадна не могла сдвинуть брата с места и уже начала сердиться. – Взрослый парень, а ведешь себя, как… Сам же просил взять с собой. Пошли, хватит упираться! Вон, гляди, Федька и местечко нам уже заняла…

Федра и впрямь стояла возле единственного свободного столика и отчаянно махала им рукой.

Растерянно оглядывая зал, Миня заметил сидевшего на возвышении плюгавого паренька в сокрушительно рваных джинсах и черной майке с черепом на груди.

– Ай-да девки! Во какого чувака приволокли! – перекрывая грохот динамиков, заорал явно знавший сестер плюгавый.

Ариадна послала ему воздушный поцелуй и крикнула в Минино ухо:

– Громовержец, или просто Гром… Диджей…

Плюгавый чуть поубавил звук и просипел в микрофон:

– Для новых гостей – всемирно известная композиция One day in Hell. А по-нашему, «Денек в ментовке». Прикол! – Он подмигнул Мине и вновь врубил долбежку на полную мощность.

Когда Ариадна с Миней наконец подошли к столику, Федра тут же умчалась к буфетной стойке и притащила, не расплескав, пиво в двух пластиковых стаканах, а малолетке братцу банку энергетического напитка Red Bull.

Миня оглядел красного быка на банке, дернул колечко и стал прихлебывать кисловато-сладкое пойло. Он постепенно приходил в себя, и дискотечная обстановка даже начала ему нравиться. Тем временем прикольный «Денек в ментовке» закончился, Громовержец сменил диск.

 
Черный бумер, черный бумер
под окном катается,
Черный бумер, черный бумер
девкам очень нравится…
 

Миня знал эту мелодию, знал эти слова, и они ему тоже нравились, затрагивали что-то сокровенное в бычьей, должно быть, половинке его души. Незаметно для себя он стал вполголоса подпевать и отбивать кроссовкой такт под столом. На этом и застукала его вернувшаяся из туалета Ариадна – она не решалась надолго оставлять впервые вышедшего в свет брата.

– Ну вот, а ты боялась! – Она шутливо толкнула Миню в бок. – Пошли попляшем…

Миня засмущался, хотел было отказать сестре, но тут прибежала взмокшая Федра, девчонки вцепились в него и вытащили на танцпол. А плюгавый Громовержец извлек из своей диджейской машины доигравшего до конца «Черного бумера», чтобы врубить тоже клевый «мировой хит Nightmare, по-нашему «Темна ноченька», и динамики загрохотали, задолбили по Мининым барабанным перепонкам, наполнили его силой и уверенностью в себе. Перед ним мелькали обтянутые джинсиками и юбчонками крепкие попки крытских девчонок, сладко пахло духами, девичьим потом, табачным и еще каким-то дымком, и мощные Минины ноги сами по себе задвигались, застучали по заплеванному дощатому полу под «Темну ноченьку», а ручищи взлетели вверх и выделывали над его головой что-то несусветное. Все это происходило помимо его воли, а он сам, наполненный внезапно нахлынувшим ощущением счастья, как бы наблюдал за собой со стороны и видел статного парня-красавца, на которого во все глаза пялятся отплясывающие вокруг девки.

На него и впрямь заглядывались. А сестры – Ариадна и Федра – вообще остановились и одновременно, не сговариваясь, почему-то вспомнили первый бал Наташи Ростовой…

Всего-то час назад сестрицы вытащили его, упирающегося, на танцпол, а теперь никак не могли уговорить его вернуться за столик, чтобы немного передохнул и утолил жажду. Федра на ходу, как марафонцу на дистанции, совала ему в руку банку энергетического напитка, он жадно пил, не переставая дрыгать своими длинными ногами. Когда от выпитого «Красного быка» стал лопаться мочевой пузырь, Миня трусцой сбегал в туалет и вновь бросился отплясывать под долбежку Громовержца.

Диджей «Афинских ночей» славился своим умением воздействовать на танцующую толпу не только оглушительным грохотом, но и резкой сменой музыки, своеобразной аритмией звука и исполняемых прикольных шедевров. Вот и сейчас после отзвучавшей «клевой композиции Virgins of Kirin, по-нашему «Крытские целки», Громовержец торжественно объявил:

– Следующую композицию я посвящаю самым красивым телкам нашего города. – Он выдержал паузу и добавил: – Не обязательно целкам.

Танцпол оценил шутку, пробежал хохоток, и вслед за ним зазвучали нежные женские голоса:

 
Самый, самый, самый человек дорогой…
Самый нежный, самый родной…
 

От сладкого слова «телки», от берущей за душу мелодии Миня ощутил ком в горле, ему тоже захотелось стать для кого-то самым дорогим, самым нежным, самым родным, так захотелось, что слезы выступили на глазах, потекли по покрытым короткой шелковистой шерсткой щекам. И тут же он услышал грубый мужской голос:

– Нет, блядища, ты пойдешь со мной!

Миня вздрогнул и оглянулся. Недалеко от него в центре танцпола коренастый накачанный парень в тренировочном костюме «Пума» держал за плечи невысокую тонкую девушку и грубо тряс ее. Вокруг уже собралась небольшая кучка народа.

– Сука рваная!

Девушка молча плакала. Качок коротко замахнулся и открытой пятерней ударил ее по лицу. Голова девушки дернулась.

Миня набычился и, ни доли секунды не раздумывая, бросился на качка. Тот не успел увернуться. От мощного удара Мини качок, как зазевавшийся тореро, взлетел вверх и громко грохнулся на помост. Раздался женский визг. Громобой вырубил музыку. В наступившей тишине слышно было тяжелое дыхание Мини. Он стоял в центре окружившей его толпы и поправлял сбившуюся арафатку. Все произошло столь неожиданно и скоротечно, что никто не успел рассмотреть скрывавшегося под ней лица.

Качок медленно поднялся с пола, отряхнулся и сделал шаг навстречу Мине. Они стояли лицом к лицу, как боксеры перед боем, и молча смотрели в глаза друг другу – качок снизу вверх, Миня сверху вниз.

Первым не выдержал качок: отвел глаза, повернулся спиной к Мине и в раскачку пошел к выходу. Уже в дверях он, не оборачиваясь, выкрикнул:

– Я твою маму… Ты у меня кровью умоешься! Коз-з-зел вонючий! – И хлопнул дверью.

Исчезновение поверженного Миней публично посрамленного качка послужило сигналом дискотечной толпе. Все задвигались, зашумели и, когда Громовержец вновь врубил динамики, как ни в чем не бывало задергались под «самого нежного, самого родного». Что за дискотека без драки? Дело привычное.

Сестры, растолкав танцующих, подбежали к Мине.

– Все. Хватит. Пошли домой, – строго сказала Ариадна.

Но Миня даже не глянул на нее. Стоя посреди танцующей толпы, он искал глазами ту, за которую только что заступился, из-за которой впервые в жизни подрался, и нашел ее. Девушка стояла у стены в нескольких шагах от него. Миня рванулся к ней, оттолкнул кого-то, наступил кому-то на ногу и оказался рядом с девушкой.

Растрепанная, с красными заплаканными глазами, с уже распухшей после удара качка правой щекой, она казалась Мине прекрасней всех женщин, которых он видел на экранах телевизора и домашнего кинотеатра, в сестриных журналах. Он бережно взял ее за руку и повел к столику. Ариадна и Федра следовали за ними.

Федра сбегала к буфетной стойке и принесла четыре стакана пива и еще один – со льдом, который стали прикладывать к лицу Лены, так звали девушку. Но холод помогал не очень, щека раздулась до хорошего флюса, затек глаз. К тому же, должно быть, от нервного потрясения у Лены пошла носом кровь – с трудом остановили. Так что оставаться в «Афинских ночах» ни у кого из четверых не было ни малейшего желания, и они вышли на улицу, где их уже ждали: качок и с ним трое таких же крепких парней с бейсбольными битами в руках стояли прямо перед дверью дискотеки.

Ни Миня, ни девчонки так и не смогли полностью восстановить картину второй драки. Следующим вечером, когда все снова собрались вместе в особняке, только Ленка смогла более-менее внятно рассказать Пасифае, как Миня, не дожидаясь нападения, первым бросился на качка головой вперед и опрокинул его в лужу, как раскидал бейсболистов и о колено переломал их биты, как, отбившись от отморозков, они убегали с площади Ленина переулками, когда завыла милицейская сирена, как искали отставших Ариадну и Федру…