Текст книги "Черная тарелка"

Проводив Ленку до дому и изрядно поплутав по незнакомому городу, Миня вернулся домой под утро.

* * *

Трудно передать словами, что пережили домашние до возвращения блудного сына. Пасифая и девочки всю ночь проплакали и при малейшем шуме за забором бежали к воротам. Минос Европович сосал валидол, пил валокордин и каждые пять минут звонил разбуженному им начальнику горотдела милиции, требуя последнюю сводку по городу.

Спросонья первый крытский мент никак не мог сообразить, чего хочет от него глава города, но, когда очухался и поднял на ноги своих подчиненных, доложил о происшествии на площади Ленина, где задержали мужчину в состоянии алкогольного опьянения и с многочисленными следами физического насилия. Его в полубессознательном состоянии отвезли в горотдел и поместили в обезьянник. Стали искать документы – нашли справку об освобождении на имя Тесеева Михаила Эгеевича 1978 года рождения. Тут милицейский начальник засмущался: «Вы же понимаете, Минос Европович, я не мог не известить Эгея…» В общем, за парнем приехали, забрали из обезьянника и увезли.

До взволнованного отца не сразу дошло, что его сынок Миня отметелил не кого-нибудь, а отпрыска самого Эгея, а когда дошло, Минос Европович еще больше занервничал. Во-первых, он не знал, ему даже не сочли нужным доложить, что Мишка Тесеев, хулиган и баламут, вечная головная боль для городских правоохранительных органов, досрочно откинулся из зоны. Только этого ему, Миносу, не хватало. Но еще хуже другое: их драгоценный Минечка, их свет в окошке, умудрился ознаменовать свой первый выход в город, свой первый бал дракой с представителем могущественного тесеевского клана. Эгей рано или поздно обнаружит, кто обидчик его сына, и с ним придется договариваться, а если Миня и впрямь покалечил этого бандита, как-то откупаться. Какую цену заломит Эгей за ушибы и синяки, а главное, за молчанье о семейной тайне Зевовых, можно было только догадываться.

Эти мысли пронеслись в голове Миноса Европовича, но сразу же уступили место другой, главной: что с Миней, где он, жив ли он? Каждые пять минут главный крытский мент, как ему велел его начальник, докладывал о криминальной обстановке в городе. На перекрестке Энгельса и Екатерининской у газетного киоска какой-то парень справлял малую нужду. Задержан, доставлен в горотдел… В городе все спокойно… В бывшем Доме колхозника, ныне отель «Амбассадор», приезжий нахамил дежурной администраторше. Вызван наряд милиции. Составлен протокол об административном нарушении… Происшествий нет… Двое пьяных доставлены в медвытрезвитель…

Не понимая, зачем Миносу Европовичу все эти тухлые ночные новости, исполнительный мент позволил себе попросить хоть какую-нибудь ориентировочку. А какую, к чертовой матери, ориентировочку мог дать ему Минос? Разыскивается трехлетний минотавр, рост метр девяносто восемь, рога прямые, особых примет нет…

И Минос рычал на мента, грозил неполным служебным соответствием, требовал сводок.

Все три козлика ППС и «мерс» Миноса Европовича с его охраной колесили по Крытску в поисках Мини. А пропавший тем временем обжимался с Ленкой на скамейке возле ее дома. Пахло жасмином и близкой свинофермой, легкий ветерок шевелил шерстинки на морде, светлые Ленкины волосы и ее расстегнутую блузку.

Как ведут себя оставшиеся вдвоем парень и девушка, Миня знал по кинофильмам. И все-таки поначалу он тушевался, не мог сообразить, куда пристроить свои ручищи. Но Ленка показала, и он мгновенно усвоил ее науку.

У читателя наверняка уже крутится в голове вопрос: а что, девчонка в этот поэтический момент уже знала о некоторой, мягко скажем, необычности своего спасителя, своего нового дружка? Как могла не знать? Целовались же они, прежде чем Миня дал волю рукам и она это ему позволила. Успокойтесь, целовались, и еще как.

Когда Миня первый раз робко привлек Лену к себе, она задрала голову, привстала на цыпочки и потянулась к его закрытым арафаткой губам.

– Ну убери же свою тряпку, – капризно сказала она, еще крепче прижимаясь к Мине.

Миня, прямо скажем, уже ничего не соображал, как говорится, совсем потерял парень голову. Он выпростал руку из-под Ленкиной блузки и сорвал прикрывавший бычью морду плат.

Еще не рассвело, но стояла полная луна, и горела лампочка на покосившемся фонарном столбе. Лена увидела парня во всей его красе и в испуге отшатнулась. И я ее нисколько не осуждаю – любая от неожиданности не то что отшатнулась – шлепнулась бы в обморок.

Но Ленка оказалась не такая. Не прошло и минуты, как она снова прилипла к Мине, снова потянулась к его губам и прижалась к ним своими. И когда ее острый язычок глубоко проник в его большой рот, Миня замычал от наслаждения.

Что было дальше? Было, читатель, было. И не раз, и не два. Прекрасная Елена была ненасытна, а Миня оказался достойным сыном своего элитного отца…

Знаете, есть такая частушка, как все частушки, глупая и, как почти все, непристойная. Однако я, изрядно поколебавшись, все-таки приведу ее здесь. Приношу свои глубочайшие извинения читателям и особенно читательницам, но удержаться не могу. Уж больно она здесь к месту.

 
Мы с миленком у двора
Целовались до утра.
Целовались бы еще,
Да болит влагалищо…
 

Еще раз извините, если оскорбил ваше чувство приличия.

Причина, которая заставила наших влюбленных расстаться, оказалась не столь физиологичной. Они бы еще целовались и целовались, но за их спиной распахнулось окошко и раздался визгливый женский голос:

– А ну-ка, Ленка, марш домой! Будет тебе обжиматься!

Лена оторвалась от любимого и, на ходу оправляя юбчонку, побежала к калитке. Миня еще долго стоял под фонарем, а потом нетвердой походкой пошел куда глаза глядят.

* * *

Когда по возвращении Мини домой тревога домашних сменилась радостью, когда отзвучали упреки, когда были утерты слезы и сердечный ритм Миноса Европовича пришел в норму, словом, когда в доме Зевовых все успокоилось и постепенно, не сразу, стало возвращаться в обычное русло, перед семьей во весь рост встали новые серьезные проблемы, не чета старым – «где лечиться, где учиться».

Миня вырвался на волю, почувствовал ее вкус, и держать его взаперти дальше не представлялось возможным. Он сказал родителям, что будет выходить в город, когда ему заблагорассудится. Пасифая поплакала, Минос Европович попытался накричать на сына, но Миня набычился и твердо стоял на своем. И последнее слово осталось за ним. А коли так, надо было как-то легализовать мальчика, прежде всего сделать для него нормальные документы, какую-никакую ксиву.

Разумеется, у Мини было свидетельство о рождении, выписанное в городском загсе, когда счастливые родители еще не съездили в Лондон и не узнали страшную правду о ребенке. Нетрудно представить действия ментов, если двухметровый заросший детина уж никак не трехлетнего возраста предъявит им такой с позволения сказать документик. Пришлось посвящать в семейную тайну начальника горотдела милиции, который толком ничего не понял, но в тот же день принес в кабинет Миноса Европовича общегражданский паспорт на имя Давида Минотряна. Собственно говоря, ничего подделывать не пришлось – документ уехавшего к себе на родину рыночного торговца давно валялся в паспортном столе, не надо было даже переклеивать фотографию: она была так потерта, что Миня вполне мог сойти за небритого армянского парня. А для пущей безопасности горотдел дал ориентировку: предъявителя паспорта ни под каким видом не задерживать, а напротив, оказывать ему всяческое содействие.

С «краснокожей паспортиной» в кармане джинсовой куртки Миня стал безбоязненно выходить в город и, за несколько дней обойдя Крытск вдоль и поперек, не нашел в нем ничего притягательного, разумеется, кроме своей возлюбленной Леночки. Да, мы уже знаем, что в первый же день после происшествия на дискотеке Минина избранница побывала в особняке и была представлена родителям. Пасифае она приглянулась, а Минос Европович, справедливо полагая, что у сына еще будут другие девушки, отнесся к Лене довольно безразлично: буркнул «очень приятно» и ушел к себе. В общем, родительское благословение было получено, и молодые каждый вечер – днем Ленка была на работе – стали встречаться, а если называть вещи своими именами, предаваться любви где можно и нельзя. В палисаднике у ее дома, на заднем сиденье Миносова «мерина», в городском парке культуры имени отдыха, на поздних сеансах в кинотеатре «Братья Лемьер», однажды даже на станции искусственного осеменения, где прежде работала Пасифая. Им так было хорошо вдвоем на газоне в парке, на узкой скамейке, на охапке сена, на застеленной Мининой арафаткой привокзальной лавке, что хотелось не расставаться не только что до утра, но и вообще. Ну чего я вам рассказываю, вы, читатель, тоже были молоды и тоже, наверное, любили…

Вот это естественное желание влюбленных не расставаться и привело Миню на Крытский крытый рынок, где его Ленка работала в лаборатории фитоконтроля.

* * *

По записке Миноса Европовича Давида Минотряна приняли на работу в администрацию рынка контролером с довольно-таки неопределенными должностными обязанностями. Ходи, парень, и присматривай за порядком. Чтобы покупатели были довольны, чтобы продавцы не наглели. Заметишь какой непорядок, сам разберись, не сможешь – вызывай подмогу, вот тебе «воки-токи», вот тебе мобила. Пользоваться умеешь? А то!

И стал Миня ходить по рынку, стал присматривать за порядком. Первые несколько дней ходил кругами, как заблудившийся в лесу грибник, потом мало-помалу освоил лабиринт и стал передвигаться по нему вполне осмысленно. К своим служебным обязанностям он отнесся ревностно, но вскоре убедился, что их совсем немного: и без его вмешательства на рынке был идеальный порядок – промтовары отменного качества, по большей части китайские, но попадались и от мировых производителей, продукты свежие, продавцы и покупатели взаимно вежливы. Последних никто не обижал, разве что у одной старушки как-то вытащили кошелек – тут Мине никакая подмога не понадобилась: он успел ухватить карманника за шкирку, вытряс из него похищенное и вернул владелице. Привлекать силы правопорядка счел излишним – не опуская злоумышленника на пол, оттащил его к выходу и пинком выдворил с охраняемого объекта.

От нечего делать, а больше все-таки по природной доброжелательности Миня частенько брался помочь торговцам – подкатить груженную с верхом, весящую за тонну железную телегу с товаром, перекидать несколько десятков ящиков или мешков. Делал он это в охотку, за так, но, когда ему совали в карман джинсов сотню-другую, никогда не отказывался. В общем, проработав на рынке всего месяц, Миня стал его доброй достопримечательностью, если не сказать всеобщим любимцем. Его на перебой стремились подкормить, а он не отказывался – растущий организм требовал свое, да и ежедневные сладкие энергозатраты с Ленкой тоже нуждались в пополнении.

Все Минины рыночные пути-дороги, все служебные маршруты по лабиринту неизбежно приводили в лабораторию фитоконтроля, где его возлюбленная в белоснежном накрахмаленном халатике, от которого он просто балдел, возилась с пробирками, колбами и бюретками. Ох как не хочется рассказывать об этом, уличать прекрасную пару в очевидном нарушении трудовой дисциплины и правил общественного порядка на Крытском крытом рынке, но из песни, как говорится, слова не выкинешь.

Повторю уже раз сказанное. Было дело, было, и не от случая к случаю, а каждый день, а то и по нескольку раз на день. И всякий раз не обходилось без битья лабораторной посуды. Миня, едва войдя в лабораторию, запирал за собой дверь на ключ и тут же набрасывался на свою возлюбленную. Впрочем, еще вопрос, кто на кого набрасывался. Им не хватало терпения приготовить какое-никакое любовное ложе – Миня просто смахивал с лабораторного стола все, что на нем в этот момент оказывалось, Ленка в его руке белой пушинкой взлетала в воздух и приземлялась на белой же пластиковой столешнице уже освобожденная другой Мининой рукой от халатика и всего прочего, что под ним было. И когда возникала короткая пауза между объятиями, или Мине пора было уходить, или Ленке во что бы то ни стало требовалось сдать заказчику срочный анализ, они слезали со стола и с опаской ступали босыми ногами на усеянный осколками пол. До сих пор удивляюсь, как Ленке удавалось в таких количествах списывать лабораторное стекло…

В тот вечер битья посуды не случилось. На сей раз Леночка удержалась от соблазна тотчас по приходу Мини броситься в его объятья, а благоразумно оттитровала растворы для завтрашних анализов и привела в порядок записи в лабораторном журнале, Миня же тем временем, позвонив в администрацию рынка и сказав, что отправляется на склады, стал обстоятельно обустраивать все тот же лабораторный стол: аккуратно убрал склянки с реактивами и расстелил байковое одеяло из противопожарного набора. После этого юные любовники с чистым сердцем отдались страсти. Отдались раз, отдались два, после короткого перерыва – три.

Автор этой хроники уже имел удовольствие упомянуть о Ленкиной ненасытности в любви и Мининой мужской силе – скорее даже не мужской, а бычьей, но мне, право же, трудно рассчитывать на полное доверие читателей, если стану утверждать, что после третьего объятия любовников немедленно последовало четвертое. Такое бывает только в наивных американских фильмах. Миня лежал на спине и никак не мог успокоить дыханье, а Леночка, прильнув к нему, нежно перебирала короткую шелковистую шерстку любимого и гладила глянцевитые словно отлитые из сверхтвердого пластика рога. Ах как она их любила! Как возбуждали они девчонку, и как возбуждали самого Миню нежные поглаживания тонких девичьих пальчиков! Вполне возможно, более того очень даже вероятно, что через несколько минут пара вновь слилась бы в неистовом любовном объятии, и тогда автору пришлось бы краснеть за только что высказанные сомнения. Но тут неожиданно задергалась дверь, потом раздался резкий стук.

От неожиданности Леночка еще крепче прижалась к Мине, но после второго стука отпрянула, спрыгнула со стола, подхватила с пола бельишко и убежала за холодильник. Миня же спустил со стола скульптурно мускулистые ножищи и стал не спеша натягивать на них джинсы.

Дверь он открыл только после третьего стука, от которого в штативах задребезжали пробирки. Полностью одетый, в бейсболке на голове и в закрывающей морду арафатке, он оглядел стоявшего перед ним вполне конкретного пацана и спросил:

– Чего тебе?

– Ты Минотрян, что ли?

– Ну я Минотрян.

– Тебя Эгей зовет, – пацан снизу вверх оглядел Миню и, впечатленный его габаритами, не очень уверенно добавил: – Велел привести…

* * *

Отработав на рынке пару месяцев, Миня, естественно, не мог не знать, кто такой Эгей Тесеев, хотя никогда его в лицо не видал. Минос Европович поведал сыну – мальчик взрослый, пора ему понимать обстановку в родном городе – о роли тесеевского клана в экономике и политике Крытска, не стал скрывать, чего стоило ему, Миносу, уладить конфликт в дискотеке и предотвратить кровавые разборки с отмороженным уголовником Мишкой.

Разумеется, Эгей, получавший оперативные сводки не только от своих парней, но и от крытских ментов, тоже досконально знал и о драке, в которой его отпрыску основательно намяли бока, и о свободно разгуливавшем по лабиринту, где тесеевцы чувствовали себя полновластными хозяевами, здоровенном армянском парне. Но что это за парень, чей он и кто за ним стоит, почему ментам велено оказывать ему всяческое содействие и ни под каким видом не трогать, для Эгея, как и самих ментов, оставалось загадкой. А загадки он не любил и потому приказал привести этого армяшку, чтобы самолично с ним разобраться.

Шестерка-посыльный распахнул железную дверь, мимо которой Миня не раз проходил прежде, а сам остался в коридоре.

Войдя в просторное помещение без окон, Миня не сразу заметил в полумраке плотного лысоватого мужика, сидевшего в кресле за письменным столом. А когда заметил, толком разглядеть так и не смог – настольная лампа была повернута так, что освещала не хозяина, а гостя.

Мужик с минуту молча изучал стоявшего у двери Миню, а затем опустил абажур лампы и неожиданно тонким голоском спросил:

– Кто я, знаешь?

Миня кивнул.

– А чего не здороваешься?

Миня пожал плечами.

– Тебя, черного, мама не учила в помещении шапку снимать? А ну сними кепарь!

– Не могу, – сказал Миня и добавил: – У меня там рога…

– А вот я тебе сейчас рога пообломаю! – взвизгнул Егей. – Ну-ка помогите ему!

Из полумрака выплыли два амбала в камуфляже и с двух сторон кинулись к Мине. Один потянулся к бейсболке Chicago Bulls, чтобы сорвать ее, другой попытался ухватиться за рукав Мининой джинсовки. И оба потерпели неудачу. Миня набычился, повел плечами – амбалы воздушными шарами взмыли в воздух и, пролетев по крутой баллистической траектории, вместе грохнулись возле письменного стола. Надо отдать им должное: они тотчас поднялись и мигом вытащили стволы. Воспользоваться ими они, Бог миловал, не успели – Эгей вскочил на ноги и заорал:

– Пошли вон, уроды!

Когда амбалы растворились в темноте, Эгей обошел письменный стол, приблизился в Мине и, задрав голову, выкрикнул:

– На кого работаешь, гнида армянская?

Миня едва не рассмеялся – эту же фразу, только без цветистого обращения, он слышал в телесериале, который после работы давеча смотрел его отец, – но удержался и спокойно ответил:

– На администрацию рынка.

– Фильтруй базар! – брызнул слюной Эгей. – Это администрация на меня работает. Тебя кто крышует? Менты?

– Никто. Чего меня крышевать? Я на зарплате.

– А чего тогда крысятничаешь? Ты с азеров собирал? Собирал!

Миня понимал, что речь идет о давешней шабашке на овощном складе, за которую благодарные азербайджанские торговцы чуть не насильно запихнули ему в карман куртки несколько бумажек. Он тут же их и потратил, накупив для Ленки гору фруктов и сладостей. Мине совсем не хотелось объяснять этому толстому придурку с голосом кастрата, что не крысятничает, не в его это натуре, не обкладывает никого данью, а работает, причем работает за так, только бы размяться, и не его вина, когда за честно сделанную работу ему что-то перепадает. Больше хотелось послать его куда подальше, а того лучше поднять под потолок и как следует тряхнуть этот мешок с дерьмом, чтоб неповадно ему было впредь орать на него, на Миню, на которого сроду никто голоса не повысил. Однако природная незлобливость и приобретенное на рынке благоразумие взяли вверх. Зачем искать неприятности на свою голову, зачем создавать ненужные помехи сладким свиданиям в лаборатории фитоконтроля?

– Да я ж им полсклада перекидал, а взял сколько дали. Я не по вашему делу… – миролюбиво сказал Миня. – Я пойду, ладно?

Эгей повернулся к Мине спиной и, перекатываясь на коротких ножках, вернулся в свое кресло за письменным столом.

– Значит, не крысятничаешь? Это хорошо, – спокойно, даже доброжелательно сказал Эгей. – Для тебя хорошо. Со мной надо дружить, кто бы там тебя ни крышевал. Менты-шменты… – И внезапно снова взвизгнул: – Смотри, что не так – зарою!

Миня уже прикрывал за собой дверь, когда Эгей крикнул ему вдогонку:

– А почему морда всегда замотана?

– Следы от ожогов. В танке горел, – весело соврал Миня.

– Угу, понятно, – одобрил Эгей. – Иди. Еще увидимся.

Однако больше свидеться им так и не пришлось.

* * *

Вот мы и подошли к ключевому моменту нашей истории, где развернулись основные ее события, а у рассказчика, увы, нет сколько-нибудь достоверных сведений о поступках, поведении, действиях главных героев. Да что там действия, даже их мотивы навсегда скрыты в полном информационном тумане. Так что мне остается, по сути, вслепую выстраивать общую картину из мозаики слухов и домыслов, до сих пор гуляющих по лабиринту Крытского крытого рынка. И на материалы уголовного дела, возбужденного (ударение на втором слоге) Крытской межрайонной прокуратурой, толком положиться тоже нельзя, потому что оно целиком и полностью построено на тех же самых слухах и домыслах.

Свидетельские показания сбивчивы и противоречивы. В них фигурируют груды изувеченных тел в камуфляже, крушивший все и вся чудовищных размеров монстр с рогами, какой-то армянский парень в джин-совке, лужи крови, беспорядочная стрельба. А что до вещдоков – то их, как говорится, с гулькин нос: кусок костного вещества, идентифицированного как обломок рога крупного рогатого скота, да несколько мотков для вязания (по экспертному заключению – шерсть альпаки с добавкой акрила), которые проходят в деле как нитки Ариадны. Вот, пожалуй, и все, чем располагает автор, приступая к последней части своего повествования. Так что не судите меня строго за возможные в нем неувязки и противоречия. А я приступаю к реконструкции событий.

Той ранней осенью у Зевовых все складывалось хорошо как никогда. Ариадна стала лауреаткой областного конкурса по классу баяна и готовилась к поступлению в консерваторию. Федра завоевала «серебро» в опорном прыжке и «бронзу» в вольных упражнениях. Эгей Тесеев практически добровольно на треть увеличил ежемесячные выплаты соучредителям и совладельцам критской компании Hermes Ltd. Зевову и Дедалову. В Крытске с кратким визитом побывал губернатор и не только остался доволен работой главы администрации, но и намекнул на высокую вероятность его повышения, перевода в свой губернаторский аппарат.

У Миноса Европовича кружилась голова от открывшихся перед ним перспектив, и в ожидании высокого поста он позволил себе слегка расслабиться, благодушествовать, больше бывать дома – смотрел сериалы по телевизору, слушал, как музицирует Ариадна, расспрашивал Федру о ее успехах на гимнастическом помосте, чаевничал у самовара в семейном кругу, в который пусть еще не на вполне законных основаниях уже входила Леночка. Да, они с Миней благодаря столь удачно устроившейся работе на одном предприятии успевали за день так наобниматься-нацеловаться, что к вечеру готовы были сделать небольшой перерыв, чтобы попить чайку с вареньем, искусством варить которое славилась Пасифая. Правда, еще за чаем молодых снова начинало тянуть друг к другу, огромная Минина длань искала и находила под скатертью нежную ручку подруги, их ноги сталкивались под столом, и Миня смущенно говорил, что ему надо проводить Ленку. Проводы растягивались за полночь, но ночевать Миня неизменно возвращался домой. Так требовала Пасифая, а расстраивать мать он не хотел.

Господи, сколько переживаний выпало на долю этой матери! Впервые убедиться в том, что ее ненаглядный «теленочек» и впрямь теленочек, услышать окончательный и обжалованию не подлежащий приговор британских акушеров и педиатров, скрывать от всего города уродство собственного ребенка, такого милого малыша…

Но вот не прошло и трех лет, как ее самоотверженная забота о ребенке была вознаграждена. Какая мать не мечтает о таком сыне – статном, сильном, красивом, не по годам развитом, работящем, начитанном и при этом послушном, почтительном к старшим! Прежде нет-нет да посещавшие Пасифаю скорбные мысли об уродстве ребенка бесследно исчезли. Какое ж тут уродство! Телосложение античной статуи, увенчанная мощными короткими рогами гордо посаженная голова, большие светящиеся умом и добротой глаза… Она видела, что мальчик день ото дня взрослеет, из юноши превращается в мужчину, и материнское сердце трепетало от гордости. И от легкой грусти – сын вырос, ее повседневная опека ему больше не нужна, и ласки Леночки для него куда важнее материнских. Скоро, совсем скоро она, еще молодая и полная сил женщина, останется не у дел. И как несколько лет назад, когда подросли дочери, Пасифая приняла решение вернуться на работу.

Решение Пасифаи обсудили на семейном совете и, хотя Минос слегка поартачился – зачем тебе это? чего тебе дома не сидится? – сочли разумным. Было решено торжественно отпраздновать Минино трехлетие – какой-никакой юбилей все-таки – и после этого отпустить Пасифаю на ее станцию осеменять буренок. О другой работе она и думать не хотела.

До юбилея оставались считанные недели. Все готовили для юбиляра свои подарки-сюрпризы. Пасифая под каким-то предлогом обмерила Миню и тайком от всех выписала из Лондона несколько костюмов на все сезоны и случаи жизни – не все же мальчику ходить в джинсе. Минос Европович заказал областному дилеру «мицубиси-паджеро» в полной комплектации плюс всяческие навороты и велел начальнику ГАИ оформить водительские права на имя Давида Минотряна. А сестрицы задумали связать Мине роскошный свитер – зима на носу. Вот этот свитер и вызвал события, которые перевернули жизнь счастливой семьи.

* * *

Что бы там ни говорили литературные критики, а за ними и читатели о надуманности сюжетных поворотов, как бы ни крыли нашего брата-сочинителя за невероятные случайности и совпадения, которые управляют судьбами выдуманных литературных героев, реальная жизнь выкидывает такие фортеля, какие, право же, нарочно не придумаешь.

В тот день, выдавшийся солнечным и теплым, Ариадна передумала ехать за шерстью для Мининого свитера в областной центр, где обычно делала покупки, и решила купить ее на Крытском крытом рынке, куда до того заглядывала всего два-три раза. Подружки порекомендовали ей магазинчик с выбором пряжи не хуже столичного. Ариадна вошла на рынок через центральный вход и тут же заблудилась в лабиринте спроектированных Дедаловым коридоров, торговых залов, галерей и тупиков. Расспрашивая встречных торговцев, она все же магазинчик нашла, перебрала десятки образцов и остановилась на светло-серой, скорее даже жемчужной альпаке. Хозяйка магазинчика одобрила выбор и уложила в большой фирменный пакет «Золотое руно Крытска» десять мотков, каждый с голову ребенка.

Несмотря на внушительные размеры мотков ноша была легкой – килограмма полтора, и это Аридна купила еще с запасом. Ровно в полдень, размахивая пакетом, она, донельзя довольная покупкой, вышла из магазинчика и направилась к выходу с рынка. А через несколько минут, очутившись в слабо освещенном переходе без окон, без дверей, она поняла, что снова заблудилась. Ариадна растерянно оглянулась по сторонам и к радости своей увидела крепыша в тренировочном костюме…

В тот же день, для Мишки Тесеева с самого начала ужас как незадавшийся, парень терзался жесточайшей ломкой. Казалось бы, что за проблема, ширанулся и гуляй себе. Но в том-то и дело, что не было у Мишки ни ширева, ни башлей, чтобы его купить, а на халяву он давно уж не рассчитывал: некредитоспособность Тесеева-младшего была известна всему Крытску. И тогда он, терзаемый нечеловеческими муками, решился нарушить жесточайший запрет отца и отправился на рынок, где, как всем известно, выбор ширева не хуже столичного.

В уважаемой семье Эгея Тесеева Мишка был самый что ни на есть infant terrible. И не столько из-за его двух ходок, сколько из-за необузданного нрава, отвращения к любой работе и при этом постоянного стремления любой ценой слупить с кого ни попадя бабки. Эгеевы конкретные пацаны пару раз уже застукали его на рынке при попытках собирать дань за крышевание. При этом Мишка еще имел наглость ссылаться на полученные от отца полномочия. Эгей устроил непутевому сыну головомойку, строго-настрого запретил переступать порог рынка и для острастки не выдал ему месячное содержание: хватит, парень, на отцовской шее сидеть, пора самому на хлеб зарабатывать!

Итак, в то утро Мишка нарушил запрет отца и вступил (а по его физическому состоянию скорее – вполз) под своды Крытского крытого рынка и тут же заблудился. Но, на его счастье, сработало звериное чутье загибающегося от ломки наркомана, и он в главном торговом зале нашел-таки цыгана, у которого покупала наркоту добрая половина Крытска. Тот поначалу отказался вступать с Тесеевым-младшим в кредитные отношения, но, услышав из его уст, какому роду он принадлежит, отпустил товар в долг. Произошло это в крохотной подсобке, и там же, как говорится, не отходя от кассы, Мишка ширанулся. После чего сразу поправился, повеселел и обрел способность соображать. И сообразил, что надо немедленно отсюда валить, пока не нарвался на Эгеевых пацанов. Меньше всего на свете ему хотелось вновь объясняться с отцом.

Ровно в полдень Мишка пулей вылетел из главного торгового зала и устремился к выходу из рынка. Он выскочил в галерею, которая, как ему казалось, вела в нужном направлении, но уперся в тупик. Вернувшись назад, зала уже не нашел, ткнулся налево, ткнулся направо и через несколько минут, очутившись в слабо освещенном переходе, понял, что безнадежно заблудился. Мишка растерянно оглянулся по сторонам и к радости своей увидел рослую фигуристую девушку с большим пакетом в руке…

– Простите, молодой человек, вы не подскажете, как пройти к выходу? – вежливо спросила Ариадна.

– А хер его знает, сам вот заблу… – предельно благожелательно и любезно попытался ответить Мишка, но узнал ту самую девку, которая сопровождала в дискотеке отметелившего его бычару в арафатке, и бросился на нее:

– О бля! Вот где ты мне, курва, попалась! Сейчас я тебя, сучара…

От неожиданности Ариадна громко вскрикнула, но успела увернуться. Мишка пролетел мимо, едва не потерял равновесие, однако на ногах устоял и снова бросился на девушку. Ариадна зажмурилась и с воплем «Помогите!» прикрылась пакетом, из которого посыпались и покатились по полу мотки жемчужной альпаки…

В тот же день ровно в полдень Миня, он же контролер рынка Давид Минотрян, вышел из лаборатории фитоконтроля. По правде говоря, вышел не по своей воле, а был буквально вытолкан Леночкой, которой кровь из носа надо было до обеда сдать несколько срочных анализов. Он планировал через пару часов вернуться к любимой и прерванному занятию с ней, а пока решил пройтись по рынку и посмотреть за порядком, за что ему в конце концов платят зарплату. Когда Миня подошел к переходу из центрального сектора в западный, он услышал отчаянный женский крик и бросился на помощь…

В тот же день ровно в полдень из кабинета Эгея Тесеева вышли дюжие парни в камуфляже с нашивками частного охранного предприятия «Закон и порядок». Их было пятеро – по числу секторов рынка: центральный плюс четыре по частям света. Они направлялись к переходу, за которым должны были разделиться и двинуться каждый в свой сектор на сбор бабла. И тут они услышали отчаянный женский крик. Парни остановились и переглянулись. Встревать в чьи-то разборки отчаянно не хотелось, да и вообще это не входило в их прямые обязанности. Но для того чтобы обойти опасное место стороной, пришлось бы сделать изрядный крюк по лабиринту. Поразмыслив, они не спеша потопали к переходу, откуда раздался крик…

Теперь, уважаемый читатель, тебе должна быть понятна диспозиция, сложившаяся на двенадцать часов с минутами.