Текст книги "Иван Московский. Том 3. Ливонская партия"

Глава 8

1479 год, 12 августа, Москва

– Наконец-то Москва… – с какой-то тревогой произнёс король, увидев с очередного холма свою столицу.

Армию он сдал подошедшему к Риге Даниилу Холмскому, поручив ему громить и крошить всё в Ливонии, неся местным жителям демократию и свободу слова в самой её незамутнённой и либеральной форме, то есть жечь, убивать, грабить и иными способами утверждать общечеловеческие ценности.

В поддержку же своему славному генералу он призвал татар из «королевской стаи», предложив им три волка за каждого здорового человека, которого они приведут из Ливонии в Тавриду. И четыре, если убедят его по пути принять православие. За тем должны были следить священники, выделенные Патриархом на местах, осуществляя и приёмку людей в Крыму, и выплаты татарам. Для греков возрождение православного населения Тавриды было отрадой великой, поэтому Маниул и его люди старались как могли. На совесть.

Иоанн уехал из Ливонии, совершенно не думая о том, какой ад он учинил там. Как и о том, что простое население ни в чём не виновато. Ему было в общем-то на это плевать. Эмоции уже отошли, и мыслил король рационально, видя в своём поступке шанс для решения разом двух крайне важных вопросов.

С одной стороны, заселение Тавриды лояльным населением. Ведь куда ему оттуда бежать? К османам? К татарам? К черкесам? Куда ни подайся – всюду такие соседи, что сидеть лучше на полуострове и не дёргаться. Оттого лояльность у них будет хоть и вынужденная, но вполне искренняя. А потом закрепится через два-три поколения. С другой стороны, освобождение земли в Ливонии от местных жителей для того, чтобы туда стали массово переселяться люди с Полоцких владений, Псковских и Новгородских, что позволило бы в самые сжатые сроки сделать эти прибалтийские владения максимально лояльными державе.

Так что король ехал домой, а на его душе порхали бабочки. Там же, далеко на северо-западе, творилась кровавая вакханалия, в которой с одной стороны Холмский с совершенно непреодолимой по силе армией крушил замки да крепости. А с другой стороны королевские татары рыскали по полям и весям в поисках людей, которых хватали и волокли на юг. Ну и грабили. Куда же без этого?

Наш герой не стал повторять своей ошибки и отправился в Москву с серьёзным контингентом. Он взял с собой роту улан и роту гусар, причём тех самых, что вооружены огнестрельным оружием. Они позже, конечно, вернутся на театр боевых действий, но сейчас сопровождали своего правителя. А то мало ли какая ещё тварь засаду решит учинить.

Когда же до Москвы осталось буквально три километра, случилось небольшое ЧП. Король и его сопровождающие оказались вынуждены остановиться. Со второстепенной дороги вырулили ребята, с многочисленными подводами и невольно заблокировали шоссе.

Первая мысль – нападение.

Гусары быстро распределились вокруг улан и выхватили свои мушкетоны. А уланы взяли короля в кольцо, прикрыв собой и своими доспехами. Впрочем, Иоанн в этот раз тоже не с голым задом был, а красовался в своих прекрасных латах.

Минута прошла.

Вторая.

Третья.

Однако ничего не происходило. Только с второстепенной дороги продолжали выдвигаться подводы с дровами, направляясь к Москве.

– Обжёгся раз, так и на лёд начинаешь дуть… – с некоторым раздражением отметил король, поняв, как смешно выглядит. Однако ордер охранный не распустил и продолжал так стоять, пока подводы не выползут полностью и не удалятся вперёд хотя бы на полкилометра, чтобы у него оставался зазор по времени и пространству в случае чего.

Можно, конечно, было бы остановить этих людей и согнать на дорогу. Но зачем? Сам процесс сгона ослабил бы защиту и привёл к тому, что всадники короля завязли бы в этой толпе, чем могли легко воспользоваться нападающие. Может быть, они этого и ждали?

Ничего необычного в этой кавалькаде не было. Обычная организованная колонна фургонов «станции». Ну чего-то типа МТС 1930-х годов, только без тракторов.

Московская провинция королевского домена делилась на городские округа и уезды. Первые суть города с ближайшим пригородом. Вторые – сельские структуры, собранные вокруг крупного села с россыпью мелких деревушек да хуторов вокруг. Из комбинации городских округов и уездов формировались волости. А из тех, в свою очередь, провинция.

Так вот, в каждой волости имелось по такой станции, состоящей из конюшни и подвижного парка телег, саней, волокуш, плугов, борон и так далее, что превращало эти станции в инструмент первичной механизации сельского хозяйства.

Организационно-то порядка семидесяти процентов пашни московской провинции и так были сведены в колхозы, получившие в лице этих станций инструмент механизации, высвобождающий огромное количество рабочих рук и радикально повышающий эффективность сельского труда. Особенно в сочетании с новым циклом.

Лошадей для станций закупали у татар.

Мелкие и в общем-то дохлые копытные не обладали выдающимися качествами, однако они были дешёвыми и категорически неприхотливыми в уходе и корме. А что ещё нужно на начальном этапе?

Одна беда – подводы с ними выглядели совсем уж ничтожными. Много ли утащит мелкая, дохлая лошадёнка, которая чуть крупнее пони? Именно поэтому штатным фургоном была двуколка с центральной оглоблей, что породило некий стандарт для колеи в духе древнеримской – в две лошадиные задницы.

Фургоны и прочий подвижный состав изготавливали по единому королевскому заказу. Стандартного образца. Так что их ремонтопригодность оказалась на высоте, ибо имелась определенная взаимозаменяемость деталей, тех же колёс например. Король даже и не совался в это дело. Просто грамотно сформулировал техническое задание и оформил требования к приёмному контролю. И всё. Дальше уже сами люди разобрались, сформировав к концу лета 1479 года несколько крупных мастерских в провинции.

Во время посевной или сбора урожая эти станции работали в интересах колхозов, то есть пахали, сеяли, возили урожай или людей на жатву и так далее. В остальное же время выполняли иные задачи. Например, вывозили заготовленный лес или сено, перевозили строительный материал и так далее. Без дела они не стояли.

Вот как сейчас. Раз – и вынырнули перед королём на дорогу, гружёные по самое не балуй.

Сразу не разобрали, а потом было уже поздно. Некрасиво. Вроде бы урон чести. Но Иоанн не расстроился. Ему нравилось, что его столичная провинция цветёт и пахнет без его участия. Сама. Пусть грубо и косолапо. Неважно. Главное, что потихоньку временный успех, живущий на ручном управлении и слепой удаче начал врастать корнями. Купцы распробовали нововведения своего короля. Да и народ простой ощутил прелесть от новых методов хозяйствования. Вон какие деловитые оказались. А сколько всего понастроили уже?

Например, для орошения полей и пожарного тушения в провинции к концу лета 1479 года было устроено двести семьдесят два пруда. В них же дополнительно разводили рыбу – золотого карася. Плюс ещё дюжина опытных прудов имелась, в которых возились с разведением других пород рыбы, в том числе и стерляди. Да ещё одно хозяйство речное, в котором учились выращивать речных жемчужниц и искусственный жемчуг в них. Понятное дело, Иоанн не знал всех нюансов. Он слышал звон и примерно представлял себе, откуда он. Так что ребята с этими жемчужницами просто экспериментировали, пытаясь подобрать какую-нибудь схему или технологию чуть ли не наугад, опираясь лишь на идею.

Кроме того, в провинции имелось девяносто семь разных ферм стойлового животноводства. В них разводили коней, коров и свиней, коз и кроликов, кур и гусей. Имелась даже одна ферма, где экспериментировали с лисицами. На мех.

Усилиями короля и ряда энтузиастов получилось создать пять пчеловодческих хозяйств, в которых применялись рамочные ульи. Впервые в мире. Ведь во всём мире сбор мёда и воска производился пока ещё обычным бортничеством либо самым ранним вариантом пчеловодства – в бортах. А тут не только держали пчёл и присматривали за ними, но и применяли довольно передовые конструкции. Ничего особенно в них не было, кроме идеи. Но до неё додумались далеко не сразу. Не одно столетие прошло. Более того – эти хозяйства возили свои ульи по полям и весям провинции, ставя их там, где шло цветение. А на зиму свозили на специальные зимовки, защищённые от ветра и прочих неприятностей. В этих пяти хозяйствах имелось пока сто семьдесят пчелиных семей, которые дали за 1479 год порядка двух тонн мёда и неполные пять центнеров воска. И это было невероятно круто, так как превышало возможности дикого бортничества в несколько раз.

Люди видели, как изменилась их жизнь за последние десять лет. Они видели, что в столичной провинции голода уже десять лет как не было. И старались. Отчаянно старались двигаться в том направлении, которое указал им король. Сами лезли, не дожидаясь пинка или наставления. Оставалось теперь спроецировать это всё на соседние провинции и далее на остальное государство…

Колонна фургонов удалилась на должную дистанцию, и Иоанн продолжил своё движение, но сразу в кремль не поехал. Королю хотелось заглянуть в каждый посад. Проверить, не было ли там пожара? Всё ли там в порядке? Спросить людей о житье-бытье. И только потом двигаться в свою резиденцию, набравшись подходящих впечатлений.

И вот кремль.

Наш герой замер у ворот, не решаясь их пересекать.

Сегодня требовалось принять решение. Тяжёлое решение. Мрачное решение. И ему не хотелось.

Та буря эмоций, что захлестнула его там, на берегу Западной Двины, отступила. И он ныне снова мыслил рационально, прекрасно осознавая последствия своих поступков. А также тот факт, что оставлять всё как есть было нельзя. Это стало слишком опасно. Смертельно опасно.

Чуть помедлив, он двинулся дальше.

Остановился у своего нового дворца, который уже в целом построили и теперь занимались отделкой. Несколько минут рассматривал его, всеми фибрами души оттягивая неизбежное. И вздрогнул, когда встретился глазами с супругой, что наблюдала за ним из окна своих покоев.

Взмахом руки он остановил архитектора.

– Пока довольно. Вижу, ты молодец. Но мне нужно отдохнуть. И уже спокойно всё осмотреть, без суеты. Через пару дней подготовь мне подробный показ.

– Да, мой король, – с удовольствием произнёс итальянец, которому польстила похвала заказчика. Ведь он обещал премию сверх обычной платы, если его устроит работа.

Тяжело вздохнув, Иоанн пошёл к Элеоноре. Постоял у её двери, тупо пялясь на неё. Выдохнул и вошёл внутрь.

Супруга сидела бледная как полотно у окна и занималась каким-то рукоделием, не поднимая глаз. Он подошёл шагов на пять и остановился.

Тишина.

Они оба не знали, с чего начать разговор.

Наконец она не выдержала первой:

– Только об одном прошу. Не заставляй Владимира и Софью смотреть на мою казнь.

– Думаешь, я тебя казню?

– Ой… ну кого ты обманываешь? Я виновна. Я… не хочу даже говорить. И теперь твои враги ухватились за эту возможность. Думаешь, я не слышала о покушении, которое на тебя организовал епископ Дерпта? И о том, как ты отомстил?

– Ты не они.

– Тебя уже дважды чуть не убили из-за меня.

– В одном из покушений ты была замешана.

– Но не участвовала. Просто закрыла глаза на их попытку. Хотя это ничуть меня не оправдывает. И я готова. Об одном прошу – чтобы дети не видели моей смерти. Они тебе не простят. Лучше дай мне яду или сам заколи эспадой. А им скажи, что умерла от чего-то обычного, чтобы они тебя не винили.

– Снова пытаешься манипулировать?

– Снова пытаюсь избавить тебя от войны с собственным сыном. Он ведь осуждает тебя, считая, что ты меня запер здесь по навету.

– И ты думаешь, что это изменится, если я велю тебя казнить тайно или убью сам?

– А что тебе остаётся? Доверять мне ты больше не сможешь. А это подвешенное положение опасно для тебя. Сначала мне было страшно. Потом я бесилась. А теперь… теперь я уже попрощалась со всем мирским и полностью готова к смерти.

– Есть другой вариант.

– Не дразни меня, – нахмурилась Элеонора. – Или ты хочешь мне дать надежду перед смертью, чтобы умирать было обиднее и больнее?

– Ты однажды меня уже предала, поэтому, ты права, доверять тебе я более не смогу. Чтобы ты ни говорила. Но и убивать тебя нет резона, если ты совершишь один поступок… – произнёс Иоанн и замолчал, в упор уставившись на супругу.

– Какой же? Предлагаешь наложить на себя руки?

– В ближайшие несколько месяцев в Москву прибудет новое посольство Святого Престола. И я хочу, чтобы ты перед тем публично объявила о своём желании принять постриг. А после прибытия посольства обратилась к нунцию или кто-то там его будет возглавлять с просьбой открыть в Москве или её окрестностях первый католический монастырь, дабы нести свет католичества местным заблудшим душам.

– И всё?

– Ты сошлёшься на плохое здоровье и невозможность дать мне больше наследников.

– Но это неправда!

– Почему же это ложь? Я с тобой больше не возлягу, так что наследников ты мне дать новых не сможешь. Так что это правда. Самая что ни на есть натуральная.

– Но я не больна!

– Ты, подруга, на всю голову хворая. Иначе бы не учудила то, что произошло. Власти захотела? Дура! Ты хоть понимаешь, что не только меня, но и наших детей чуть не сгубила? Они в глазах моих подданных нагуляны блудом, ибо ты католичка, а я православный. Считай, бастарды. И если есть иные законные кандидаты, то они будут иметь в их глазах больше прав, чем наши дети. Убей меня – и всё. Владимир и Софья не проживут и года. А престол отойдёт моему дяде – Андрею Васильевичу или кому-то из его детей. Убей их – и другие Рюриковичи на престол взойдут. От деда моего семя только я да дядя. Но есть прадед. Если поискать – найти можно.

– И что изменится, если ты умрёшь не сейчас, а потом?

– Владимир в силу войдёт. В возраст. В опыт. Со мной ездить будет. Дела делать. Решения принимать. К нему привыкнут. Он обрастёт своими людьми. Время. Ему нужно время, чтобы стать законным наследником. А ты, дура, на голову хворая, хотела его этого лишить. И положить в землю вместе со мной и тобой. Или думаешь, тебя бы пощадили?

Тишина.

– Что молчишь?

– А что мне сказать?

– Да или нет? Я озвучил тебе предложение. Ты согласна на него?

– Ты позволишь мне в постриге видеться с детьми?

– Да, но ты должна будешь признаться им во всём. И пообещать не настраивать их против меня и, вероятно, моей будущей супруги.

– Разумеется.

– Тогда считай, что сделка заключена, – с некоторым облегчением произнёс Иоанн. – Попросишь открыть аббатство бригитток.

– Почему их?

– Потому что это женская ветвь бенедиктинцев. Мне рассказать тебе, кто это такие? – спросил король, вопросительно подняв бровь.

Бенедиктинцы были, наверное, самым полезным и прогрессивным орденом католиков. Их девиз звучал как Ora et labore, что означало «Молись и работай». А главный упор в их деятельности делался на молитвы, интеллектуальные занятия, религиозное искусство и миссионерскую деятельность.

До появления иезуитов именно бенедиктинцы были мозгом католического мира. Да и потом не сильно им уступали. Вклад бенедиктинцев в культуру и цивилизацию Западного общества поистине огромен. Из школ при аббатствах этого ордена вышли практически все выдающиеся учёные раннего и развитого Средневековья. При их аббатствах открывались госпитали, гостиницы, школы и прочее, прочее, прочее. Причём гостиницы дешёвые – для всех страждущих.

– Я прекрасно знаю, кто такие бенедиктинцы, – усмехнулась Элеонора. – Но не понимаю, зачем они тебе. Это ведь миссионеры. А ты не рвёшься принимать католичество.

– Мне нужно создать в Москве большую публичную библиотеку. И я считаю, что ты, как аббатиса независимого аббатства бригитток, справишься с этой задачей.

– Что, прости? Публичную? Но зачем?

– Это прекрасно сочетается с ценностями ордена. А зачем? Книги дороги. И я хочу, чтобы каждый, кто умеет читать, мог позволить себе это сделать. Согласись, благая ведь цель. И для её выполнения потребуется очень много монотонной, рутинной работы. Прекрасный способ и не скучать от безделья, и войти в историю.

– Странные у тебя идеи… – покачала головой Элеонора.

– Но тебя они устраивают?

– Более чем, – усмехнувшись, произнесла она. – Это намного лучше, чем лишиться головы или, скрючившись на полу, раздирать себя глотку, мучительно умирая от яда.

– Жить хорошо, а хорошо жить ещё лучше. Но не расслабляйся. Если ты дашь мне повод, то я без всякого сожаления реализую твои влажные мечты о яде или лишении головы. Или даже превзойду их. И дети тебя второй раз не защитят…

Глава 9

1479 год, 22 августа, Москва

Король стоял максимально неподвижно и позировал для Джованни Амброджо де Предис, художника, который был приглашён в Москву через короля Неаполя. Прибыл в прошлом году и с того момента непрерывно рисовал портреты. Бытовые и разные.

Вот теперь он и до короля добрался.

Иоанн не хотел сразу становиться «под кисть» первого попавшегося художника. Памятуя знаменитый, но от того не менее юмористический фарс «Двенадцать стульев», он всегда держал в уме тот факт, что не каждый художник рисовать умеет[81]81
  Здесь идёт отсылка к фразе: «Киса, я хочу вас спросить, как художник художника, вы рисовать умеете?».


[Закрыть]. Так что делал заказы попроще. Смотрел. Думал. Делал замечания. Потом новые заказы. Новые замечания. И только когда удовлетворился, разрешил нарисовать себя. Ну просто потому, что опасался надеть портрет на голову художнику и напихать кисточек в известное место. Жизнь в условиях раннего Нового времени совершенно изменила нашего героя, избавив его от даже призрачных налётов толерантности и прочей чуши. А вкупе с положением это привело к тому, что он перестал стесняться своего мнения. И опасаться последствий этой… хм… свободы слова…

Ведь что такое по своей сути толерантность?

Это банальный запрет свободы совести, воли и слова.

Этакий адский выверт фальшивого либерализма, при котором все люди должны иметь свободу слова, но только того, какое нужно заказчику. Если же что-то пошло не так, и человек имеет мнение отличное от ожидаемого, то это враг демократии и прочее, прочее, прочее. В общем, ему нужно выключить микрофон и сломать лицо, чтобы в следующий раз думал, что болтает.

И это только один аспект. По сути же своей толерантность превратилась в самую жёсткую и бескомпромиссную систему[82]82
  Если быть точным, то не система, а логоэпистема – некая концепция, закреплённая через общественную и культурную память, на базе которой и выстраиваются формально не противоречащие ей системы и общественные институты. Пример других логоэпистем: «Свобода, равенство, братство» или «Вся власть Советам».


[Закрыть] тоталитарного контроля не только над тем, что ты делаешь и говоришь, но и что думаешь. Прямо в духе знаменитой фразы Гёте: «Нет рабства безнадёжнее, чем рабство тех рабов, себя что полагают свободными от оков».

Иоанн же, оказавшись во главе страны, да ещё в это славное время, имел роскошь называть мазню мазней, негров неграми, а людей с нетрадиционной сексуальной ориентацией п… ми, точнее содомитами, как это было принято в те годы. И не спешил себя окружать жирными темнокожими лесбиянками и буйными трансгендерами из страха за то, что прогрессивная общественность его осудит, а какое-нибудь очередное общество по защите прав животных засудит за оскорбление чувств верующих или неприятие очередного BLM[83]83
  BLM – Black lives matter – «Чёрные жизни важны» – общественное движение, утверждающее исключительную важность жизней именно чернокожих людей перед жизнями всех остальных, в особенности белых. Другими словами, это не что иное, как самый обыкновенный расизм, который, как известно, проявляется через уничижение или возвеличивание каких-либо качеств человека на основе его расовых признаков.


[Закрыть].

Так вот.

Художник.

Даже бы если он и не умел рисовать, несмотря на рекомендации, ему всегда можно было бы найти применение. Что оказалось бы затруднительным, если бы монарх психанул, увидев свой портрет «работы Малевича». Особенно учитывая весьма жёсткие требования Иоанна к реализму и правильным пропорциям, проекции и так далее. В общем, ему требовалась не тонкая игра эмоций на щёчках Мона Лизы, а крепкий академический рисунок максимально фотографического качества. Ну… насколько вообще можно требовать такой рисунок в эти годы даже от ведущих художников Ренессанса.

Сейчас же Джованни Амброджо де Предис рисовал его портрет. И король стоически выносил необходимость так долго ему позировать. Ибо был уверен – справится. Ну… наверное. Скорее всего. Параллельно, чтобы не думать о дурном и постоянно не бегать и заглядывать ему в мольберт, обсуждал всякого рода вопросы с Леонардо да Винчи, прочно и надёжно поселившимся в Москве.

Ведь здесь он нашёл самый тесный и полный отклик в лице Иоанна для своих естественнонаучных изысканий, отчего и сам тут плотно закрепился, и бомбардировал письмами Италию, стараясь привлечь к сотрудничеству с королём Руси учёных и деятелей искусства самого разного толка.

Сам же Леонардо невольно превратился в «главного по тарелочкам» над учёными людьми Руси. Они начали наконец-то прибывать потихоньку нарастающим потоком, и их требовалось как-то организовывать. Иоанн и поставил Леонардо главой возрождённого Пандидактериона. Того самого, что в 1453 году упразднил Фатих Завоеватель. И даже кое-кого из последних сотрудников подтянул. Для солидности.

Здания у вуза не было. Преподавателей в нём не имелось. Студентов не наблюдалось. А ректор уже был. И гордился своим положением безмерно. Ведь учебное заведение задумывалось Иоанном естественнонаучного толка, что в полной мере отвечало его интересам и душевным устремлениям.

– …вопрос медицины меня тревожит больше всего, – заметил король, когда они вновь подняли эту тему. – Нынешняя темнота наших врачевателей в том, что они там лечат, меня пугает.

– Разве всё так плохо?

– Всё ужасно! На днях мне один идиот заявил, что мозг – это железа для выработки соплей[84]84
  Вполне реальное утверждение, встречавшееся в трактатах некоторых средневековых медиков.


[Закрыть]. Ты представляешь? Это что же получается? Обычный насморк это не что иное, как утечка мозгов?

– Ну… – улыбнулся Леонардо, прекрасно знавший о том, что при нанесении серьёзных травм голове человек умирает. Даже просто сильное сотрясение тяжело переносит. А потому вряд ли железа в голове предназначалась для выработки соплей.

– С этим нужно что-то определенно делать. И чёрт с ним с мозгом. Даже анатомию и ту толком не ведают. У меня, допустим, болит что-то вот там. А что там? Что там может болеть? А операции как проводят? Ужас! Ни разрезать, ни зашить толком не умеют. Любой палач даст форы любому самому именитому врачу.

– У него обширная практика, – развёл руками Леонардо вроде как виновато.

– Ну так и давайте обеспечим нашим врачам практику. Как ты смотришь на то, чтобы построить для нашего Пандидактериона анатомический театр[85]85
  Первый в истории анатомический театр был открыт в 1490 году. Публичные же вскрытия осуществлялись с конца XIV века, невзирая на запрет.


[Закрыть].

– Что, прости?

– Анатомический театр. Я знаю, что в Европе кое-где уже начались вскрытия людей. Убеждён, что это правильно. Без этих вскрытий не получится понять внутреннего устройства человека и процессов, в нём происходящих. А потому и лечить добрым образом не удастся. Вот я и думаю, что надобно построить специальное здание, в котором по кругу пустить ярусы сидений. А в центре поставить стол, где вскрытия и производить, комментируя окружающим свои действия.

– Это очень интересно и нужно, – охотно согласился да Винчи. – Но Церковь. Боюсь, что она будет решительно против.

– С Патриархом я уже говорил. Он согласен. За обещание пойти в Крестовый поход и вернуть христианам Константинополь он мне разрешит всё, что угодно.

– Это отрадно слышать, – улыбнулся да Винчи. – Но откуда мы будем брать трупы? По ночам выкапывать на кладбищах? Я слышал, что в моих родных землях врачи именно так и поступают.

– У бедных семей плохо с деньгами, поэтому я стану выделять средства на выкуп у них трупов родственников. Уверен, что желающих обменять труп на деньги хватит для этого театра. Там же, полагаю, нужно учить правильно рассекать плоть и зашивать её. Чтобы тот, кто умеет, проводил операцию, а ученики наблюдали за ней. Как думаешь, подтянутся в Москву энтузиасты медицины, если узнают об анатомическом театре?

– Кто знает? – пожал плечами Леонардо. – Я не хочу ничего обещать. Но, полагаю, что это их может заинтересовать. Да и для пользы дела крайне полезное заведение.

– Этого будет достаточно. Я не хочу никого неволить. Пандидактерион должен стать мировым центром науки и образования. А без доброй воли в этом деле совершенно никак.

– Добрая воля ничто без денег, – улыбнулся Леонардо.

– Кстати, насчёт денег. Как твои опыты с линзами? Удалось продвинуться?

– Полировать вроде бы получается. Но стекло выходит мутным. Слишком мутным для задуманных вами целей. Я построил несколько опытных моделей. Проверил идею переворота изображения. Всё так. И да, действительно удаётся приблизить изображение. Но мутность… – покачал головой Леонардо.

– Какие-нибудь прогнозы?

– Никаких. Я сейчас начал переписку со стеклодувами из Венеции и других ведущих мастерских Европы. Хочу узнать, можно ли у них заказать действительно прозрачное стекло.

– А с горным хрусталём опыты ставил?

– Пока нет. Да и нет смысла в том. Он слишком дорог.

– Пожалуй, – чуть подумав, кивнул Иоанн. – А что там с оружейными замками? Первый образец, что мы сейчас производим, обладает удивительно низкой надёжностью. И нужно либо его как-то дорабатывать, либо делать что-то другое.

– Я с учениками изготовил опытную модель по твоим наброскам, Государь. Тем, где ты изобразил принцип действия тёрочного замка.

– Того, где искру выбивает колесо?

– Секция колеса, да, – кивнул Леонардо.

Иоанн, когда пытался запустить в производство хоть какой-нибудь замок, не требующий тлеющего фитиля, набросал массу принципиальных схем. И все их сдал Леонардо, чтобы он попытался разобраться и сделал уже одно законченное решение. Король тогда устроил для себя мозговой штурм и просто накидал своему «карманному инженеру» варианты, в том числе и весьма необычные.

– И что там?

– Работает он, Государь. Надёжно и стабильно работает.

– Но сложен в устройстве.

– О нет, – улыбнулся Леонардо. – Чуть сложнее ударного. Там всё то же самое, по сути. Только плоская боевая пружина разгоняет не курок с зажатым кремнём, а тёрочное кресало. Единственное принципиальное усложнение – откидная крышка полки. А в остальном – всё то же самое. Только работает без осечек.

– С пиритом?

– Если применять для кресала хороший уклад, то и с кремнём. С ним даже лучше. Только кромку кресала нужно покрыть насечками крест-накрест с хорошими глубокими выемками между ними. Тогда они не забиваются, и всё работает очень надёжно.

– А ключ?

– Так ты разве забыл? Ты же сам и предложил вариант, при котором кресало ковалось дугой, переходящей с одной стороны в упор для взвода. Там всего четверть оборота поворот. И отдельный ключ не нужен. Просто большим пальцем прожал, отводя назад, и всё. А при выстреле этот упор улетает вперёд до упора в полку, отчего выступает естественным стопором для кресала, чтобы не вылетало.

– Принеси мне опытный образец, – чуть подумав, произнёс король. – И если всё так, как ты говоришь, то нужно будет изготовить с десяток аркебуз да пострелять. По тысяче выстрелов дать. Посмотреть, как загрязняются.

– Сегодня же принесу, – улыбнулся довольный Леонардо.

А Иоанн усмехнулся про себя. Изобретатель колесцового замка, который теперь будет называться тёрочным, волей-неволей всё одно пришёл к своему детищу. Пусть не к тому, а к другому. Пусть не сам, а через посредника. Даже несмотря на то, что поначалу занимался ударно-кремнёвой моделью. И это выглядело как какая-то мистика. Впрочем, король в мистику не верил и на такие совпадения лишь улыбался.

– А теперь поговорим о новом деле. Вон там, на столе, папка лежит. Возьми её. Посмотри.

– Что там?

– Дельтаплан.

– Что? – удивился Леонардо.

– Просто посмотри. А потом уже станешь задавать вопросы.

– Конечно, конечно, – закивал да Винчи и погрузился в листки с набросками и заметками.

После совершенно дурацкого эпизода с засадой нашего героя не оставляли мысли о какой-нибудь разведке, позволяющей относительно надёжно и быстро обозревать округу. Так о дельтаплане он и вспомнил.

Да, его альтернативой был воздушный шар с тепловой горелкой. Никакой сложности в нём ныне не было, потому что у него имелось и подходящее жидкое топливо, и всякого рода горелки. Но воздушный шар был громоздким и требовал много времени для подготовки перед делом.

А дельтаплан? Его могла перевозить одна лошадь на вьюке. И в паре с другой запускать практически в любых условиях. Просто зацепили канатом и дёрнули галопом, поднимая дельтаплан против ветра. И всё. Да и собирать-разбирать его было не в пример быстрее и проще. Не говоря уже об управляемости.

Вот он и решил попробовать. Чем чёрт не шутит? Выделить Леонардо крепкую шёлковую ткань. Заказать через Каспий бамбука. Ну и экспериментировать. Для чего Воробьёвы горы прекрасно подходили.

– А это будет работать? – наконец спросил Леонардо с горящими глазами.

– Вот тебе и надлежит это проверить. Не самому, разумеется. Построй модель да какого-нибудь добровольца посади полетать. Кого не сильно жалко, если разобьётся.

– А может, пойти дальше? Может, сделать крылья подвижными? И махать ими?

– Ты видел, сколько мышц у птицы на груди?

– Много.

– Там их около семидесяти процентов от всей мышечной массы. И все они рассчитаны на полёт. А мы с тобой имеем сопоставимую массу мышц только в ногах. Ибо адаптированы к ходьбе и бегу. Так что махать крыльями человеку можно, но это лишено смысла. Не полетит. Силёнки не те.

– Но как же легенда о Дедале и Икаре?

– Это просто мечта. Люди ведь издревле стремились в небо или на дно морей, пытаясь забраться туда, куда им естественным образом не дойти. Даже вон корабли какие изобрели, научившись преодолевать многие сотни и даже тысячи лиг[86]86
  В Древнем Риме лига – это 1500 двойных шагов, то есть примерно 2,3 км. В Средние века размер лиг начал увеличиваться. И уже в Новое время в колониальной Америке применялись две испанские лиги и три французских льё от 3,9 до 5,6 км. Морские лиги определялись как доли градуса земного меридиана, причём погрешность измерений вносила дополнительный разброс. Англо-американская сухопутная лига утвердилась в конце XVI века как три сухопутные мили, или 4827 м, а морская была равна трём морским милям, или 5556 м.


[Закрыть]. Но корабли – это лишь реализация мечты. Изначально люди грезили совсем о другом. Если заглянуть в мифы, то они катались там по морям на колесницах, запряжённых морскими конями. Или мечтали о чём-то ином, никак не связанном с кораблями[87]87
  Здесь Иоанн преувеличивает, потому что мифов с тех времён, когда человечество ещё не знало кораблей или хотя бы лодок, до нас не дошло. Это слишком глубокая древность.


[Закрыть].

– Это грустно… – без тени лукавства вздохнул Леонардо.

– Отчего же? У птицы сильны руки, а у человека – ноги. В обычных условиях это бы было приговором. Но не в ситуации с человеком, который выделяется из животного мира планеты своим умом. Сильны ноги? Ну так и нужно их приспособить для полёта.

– Но как?! – удивился Леонардо.

– Воздушный винт. Ты же видел его неоднократно в лабораториях, где он применялся, чтобы накачивать или откачивать воздух. Вот его и можно использовать. Представь себе дельтаплан, в котором человек крутит ногами такой винт. Например, через педали. Смотри. Ось. На неё надето колёсико. А ось с обоих сторон от неё изогнута в оппозицию. Это позволяет человеку крутить такие педали, имея возможность всегда давить одной ногой поочерёдно. А то колесо связано с редуктором и воздушным винтом. Стартовать такой дельтаплан будет как обычно – с рывка лошадьми. А уже в воздухе пилот станет крутить педали…

Леонардо завис, погрузившись в мысли. Да до такой степени, что его глаза словно остекленели.

– Эй! Эй! – крикнул король.

– А? Что?

– Сначала нужно построить обычный дельтаплан. Подготовить несколько пилотов. И только потом уже переходить к следующему этапу. Ты понял меня?

– Да. Конечно, – слишком быстро и охотно закивал Леонардо.

– И не забывай – для державы и меня лично намного важнее завершение работ по паровому котлу. Ты ведь им, как мне казалось, увлёкся. Так? И как там обстоят дела?