Текст книги "И ад следовал за ним: Выстрел"

Глава четырнадцатая, танец с запутавшимися привидениями

 
Веревка, пуля, ледяная тьма
И музыка, сводящая с ума.
 

Георгий Иванов

Наступит время, и клипы заменят и книги, и кино, и живопись, а потом мозги у человечества станут такими клиповыми, что уже нечем будет впитывать прекрасный и загадочный мир. Меня после школы все тянет на философию, но на следующий день с дедом – легендарным шпионищем-спуком-пуком я уже трясся в маршрутной “Газели” в район речки Клязьмы, которую я видел однажды на пути через Владимир в Суздаль. Отец хотел выделить нам серебристую “Луди”, но дед мрачно заметил, что соскучился по родине (“люблю Россию я, но странною любовью, а еще больше люблю портвейн”), а из окна общественного транспорта гораздо притягательнее выглядят горизонты родной страны. В маршрутке на самом деле теснее, чем в автобусе, все время тебе наступают на ноги либо ударяют неожиданно худой задницей в грудь или толстой – в морду.

Дед в дороге рассказывал байки о том, что пару-тройку декад назад (звучало, как в допетровскую эпоху) в столице почти не было автомобилей, и он за двадцать минут доезжал до своего учреждения (какого я не спрашивал, опасаясь насторожить любимого родственничка). Романтическое время общежитий, где совокупляющиеся пары не считали нужным соблюдать законы приватности и частенько стукались друг о друга задами, длинных макинтошей и туфель на белом каучуке. Трупносерых макарон по-флотски (нечто вроде переваренных спагетти, заправленных собачьим фаршем) и странных копий “фиата” отечественной марки, которые захлебывались на ходу, испуская зловонные газы. Я слушал деда с пониманием, ибо уже давно усек, что хомо сапиенс не в состоянии вырваться из породивших его обстоятельств, и со временем я тоже буду со вздохом вспоминать полчища телок на каждом углу и правительство бывших менял и уличных воров. Маршрутка проехала километров двадцать (дед все радовался, что билет стоил тридцать деревянных, в Альбионе, как он прикидывал, на такую поездку пришлось бы ухлопать пол-обеда в аристократическом клубе “Набу”[37]37
  Место знаменито тем, что там чемпиона мира по теннису Бориса Беккера окрутила русская авантюристка, имитировав интимную связь, причем самым невероятным способом. В результате бедолаге пришлось платить алименты в миллионных суммах.


[Закрыть]), и сбросила нас на пустынной остановке около леса. Тут дед замешкался и обвел орлиным взором окрестности, словно восставший из гроба Кутузов, восстанавливающий все детали битвы на Бородинском поле. Его выцветший глаз уперся в некий пышный куст, рядом с ним обнаружилась тропа, по которой явно бродили стопы авто и человека. Радостно крякнув, дед направился вдоль по тропе, укрепленной местами галькой. Так мы прошагали минут десять, пока перед нами не появился трехэтажный бревенчатый дом, обнесенный облупленным, но высоким забором, явно из золотого периода героического Мекленбурга. “Осторожно: злые собаки” висело у калитки (обычно злыми собаками оказываются сами хозяева), там же колыхался на алюминиевой проволоке небольшой однозвучный колокольчик.

Дед уже собирался зазвонить, как калитка отворилась (только тогда я заметил видеоглаз на заборе), и пред нами оказался старик в высоких валенках с галошами, последние я видел только в старых кинохрониках. Всем видом своим он напоминал Фантомаса: лысый блестящий череп, глазенки-буравчики, длинные криминальные руки, готовые вспрыгнуть на горло врага. Тренировочные штаны клуба “Динамо” указывали на его принадлежность к Монастырю. В давние времена носить такие штаны считалось стильным и престижным, а полный спортивный костюм с начесом приводил в волнение страждущих дам не меньше, чем нынешнее Версаче.

– Вам кого? – спросил он грубо, явно это был охранник самой низшей категории.

– Вы меня не узнаете? – залопотал дед, постыдно смутившись.

Наступила пауза, в течение которой Фантомас напряженно ощупывал дедов лик и фигуру, причем никакого радушия на его физиономии не наблюдалось. В этой накаленной ситуации дед ухитрился дотянуться до уха Фантомаса (пришлось согнуться и как бы нырнуть в воротник его поношенной дубленки) и прошептать ему на ухо некие загадочные слова.

– Ах, это вы! – оживился старикан. – Так вас выпустили? А я думал, что… это самое… того… (тут послышались явные нотки разочарования).

Тем не менее он поднял длань и препроводил нас в дом, при этом во дворе я не приметил ни одной Баскервилыни из стаи, заявленной на заборе. Я ожидал увидеть древние буфеты и диваны совкового дизайна, но внутри оказалась изысканная антикварная мебель явно трофейного происхождения, скорее всего, прямо из здания гестапо (возможно, вместе с Гиммлером, Кальтенбруннером и Мюллером). Тут появилась худая мумия в фартуке, экономка или супруга или симбиоз обеих, но хозяин дома отослал ее обратно, достал из горки с саксонским фарфором початую бутылку водки и рюмки (только две, меня в счет не принял, по-видимому, считая пионером). После пары вспрыскиваний уста разверзлись.

– Я всегда был на твоей стороне, собаке собачья смерть. В партизанах я штук десять пособников расстрелял лично, рука не дрогнула. Да и ты задание имел на самом высоком уровне. Но сгубила все политика, шлюха беспринципная. Каждый вел свою игру, одни защищали интересы Отчизны, другие наводили мосты с Западом, без которого властью не пахло. Мечтали о супермаркетах, виллах, ранчо. Разве кто думал об олигархах в начале перестройки? Ну, сапожная мастерская, мелкая фирма, две, а не одна автомашины… Меня быстренько выперли из службы сразу же после переворота. Наверное, за то, что я не побоялся выскочить с пистолетом, когда мерзавцы снимали с постамента памятник Дзержинскому.

Он вздохнул и опрокинул полрюмки, уставившись мрачным взглядом на бутылку.

– Но ведь вы были вторым человеком в Монастыре, как вы могли допустить? – спросил дед неожиданно тонким голосом.

– Многим кажется, что наверху – как у Бога за пазухой. А там, наоборот, ощущаешь жуткую борьбу, подсидки, интриги, а отсюда и неуверенность. Власть делает трусливее, ибо вы дорожите ею до паники, вам страшно представить, что она ускользнет из рук! Начальство решает все. А тут не какой-нибудь мелкий пакт, а нешуточный альянс с Западом. Принципиальный союз при условии крушения всех наших ценностей.

– И вы допустили это прямое предательство! – Дед даже затрясся от пафоса.

– Сегодня – предательство, завтра – подвиг. История перекручивается каждый день. Тут, кстати, и ответ на твой вопрос. Не будь наивным. Хотя… я тоже верил в Крысу.

Он взялся за рюмку, но отпил лишь чуть-чуть и поморщился.

– Зачем вы здесь? И чем я могу помочь? (Морда его, однако, выражала одно: да убирайся ты на…)

– Я хотел повидаться с семьей и выяснить кое-какие обстоятельства, связанные с прошлым… далеким прошлым, – молвил дед, заметно нервничая.

– Рывок в историческое прошлое? Только это?

– Не только. Моего отца перед смертью мучила совесть. Он оставил свои записи.

– Совесть? – хохотнул Фантомас. – Это что-то новое для нашего брата. Мы были людьми революционной целесообразности, сейчас это ставят нам в вину все эти слишком совестливые жулики…. Чем занимается ваш сын?

– Бизнесмен. Владелец пивных заводов. Моя жена умерла (Фантомас поднял брови). Сын выделил мне в помощники своего отпрыска. Он чист душой и далек от политики (все же старики – Альцгеймеры и несут черт знает что).

– Он не накручивает нашу беседу на диктофон? – сощурился Фантомас.

– Ему это и в голову не придет. Повторяю: у него ангельская душа.

Тут мой милый дедушка сильно перегнул насчет души, впрочем, все преувеличивают достоинства своих отпрысков. Если бы он знал, что я однажды прихватил у папани из брюк кругленькую сумму. Да и мечтал после отхода дедули в мир иной присвоить его добротный крокодиловый ремень.

– Ваш отец из другой эпохи, я сам частично оттуда. Идеалист и честный службист. Я с ним не сталкивался, но знаю, что он не хапал. За чинами и наградами не гнался, потом отошел от дел. Других деталей я не помню.

– Возможно, вы мне что-нибудь посоветуете? – жалобно просюсюкал дедуля.

Фантомас только пожал плечами.

– Зря вы сюда приехали. Жили бы себе в своих Гайд-парках под защитой англичан, а тут у нас все трещит, – он шевельнул ушами, огляделся вокруг и быстренько что-то написал на уже помятой салфетке. – Вот вам кое-что на всякий случай. Представьте себе, Алекс, что сейчас вдруг встал из гроба товарищ Ленин и попытался забраться на броневик. Что бы с ним сделали?

– Наверное, стащили бы.

– Кокнули бы! Он уже стал человеком из прошлого. И всем мешал бы. Вроде вас.

Физиономия Фантомаса приняла фантастически уксусное выражение, пожалуй, мягко сказано, казалось, что в желудок ему влезла свирепая крыса и пытается изо всех сил перелезть оттуда в кишки.

– У меня был близкий друг, – продолжал свою песнь дед. – Как я понимаю, служба использовала его для контроля надо мною. По простодушию (хитрый дед улыбнулся) я называл его Совестью Эпохи.

– Опять совесть? Вы смотрите телевизор, или по-нынешнему “ящик”? Ваш друг один из самых виртуозных негодяев современности, он больше, чем правительство, и ворочает большими делами. Мультимиллиардер, в долларах, конечно.

– Подумать только! А ведь был наивным и неприспособленным человеком. Пил как лошадь и промышлял иностранными носками, купленными у туристов. Фарца малого разлива, – дед покраснел до неприличия.

– Они все бывшие фарцовщики, – молвил Фантомас. – Это и вся их идеология, которую они пытаются окрестить национальной идеей. Даже комиссии создают по теоретическому обоснованию национальной идеи. Подонки и предатели. Философию по оправданию предательства придумали. Мол, Святой Петр не раз предавал Христа, а стал примерным христианином, и погиб при Нероне. Мазепа – борец за самостийную Украину. А вот Ленин предатель и германский шпион, Сталин изничтожил русскую нацию, великий Сталин – антисемит, хотя и спас миллионы евреев, выиграв войну. Так считают эти подонки. А по мне предатель суть всегда предатель, будь то Азеф или Власов. Их к стенке ставить надо – и точка! И не надо ссылаться на изменение международной обстановки или на новую расстановку внутренних сил. Сейчас Бандере памятники ставят, а помнится, в районе Львова я две деревни пособников танками стер с лица земли. И ни о чем не жалею! Но вам советую принять меры, враг не дремлет…

Дед слушал Фантомаса, неопределенно покачивая головой, и я так и не понял, разделяет ли он его мысли или нет. Доля истины в этих рассуждениях, бесспорно, существовала, хотя передержки громоздились на передержках, однако Фантомас, в общем, мне импонировал. Чем-то напоминал он старого ирландца, которого я встретил на Лестер-сквер. Старик лыка не вязал, иначе вряд ли стал бахвалиться тем, что взорвал в Сити банк в знак протеста против английской политики в Ольстере.

На фоне категоричного Фантомаса дед Алекс выглядел как аморфный холодец, который качается на вилке то в ту, то в другую сторону, не в силах напружиниться, замереть и прыгнуть в разинутый рот. Словно у него в заднице засел адаптер, который настраивал его на разные настроения, возможно, это было его сугубое качество шпика (интересно, как все это развивали в шпионских школах, были ли теоретические и практические занятия, семинары и экзамены?).

– Откровенно говоря, мне кажется, что за вашим мейстерзингером (Фантомас, видимо, имел в виду розенкрейцера, охмурявшего деда под Стратфордом) стоит английская разведка. Зачем было разводить такие турусы на колесах? Можно было придумать что-нибудь попроще, и совсем необязательно вводить в игру прах вашего покойного папаши. Но они любят заковыристые операции, там же в органах сплошь педики, они так выпускают пар. Но что им надо? Пролезть в наши спецслужбы? Абсурд! Они и так всех купили, и от одного чиха шефа сигуранцы (имелась в виду Интеллидженс Сервис) весь наш бывший Монастырь стоит по струнке. Пролезть в правительство? Но там и так свои люди. Может, они хотят купить Волгу или алмазоносную Якутию? (Старик, несмотря на маразм, был не лишен иронии.) Но первую так загадили, что скоро придется мобилизовать ледоколы, чтобы пробивать говно, а алмазики давно в руках “Де Бирса”, а скорее всего просто разворованы.

– Знаю, что вы не поверите, но я здесь исключительно по личным мотивам, – проблеял дед.

– Конечно, не поверю. Какого черта идти на риск, ради неполадок с совестью покойного папаши? Или вы думаете, что он варится в адском котле, ожидая индульгенции за свои грехи? – Фантомас, не чокаясь, грохнул еще рюмаху.

– Никто не знает, что ожидает нас на небесах… – Дед уже совсем рассопливился и даже перекрестился.

– Понятно. Видно, вы наглотались опиума для народа. А я ни во что не верю, ни в Бога, ни в черта. Завещал развеять свою труху над Брестом, где служил пограничником в начале войны. Но тебя не это интересует. Когда ты грохнул друга-приятеля, сначала решили, что у тебя поехала крыша. Потом все ждали твоих разоблачений, и я, каюсь, предложил тебя убрать. Зачем службе жить под дамокловым мечом? Вдруг тебя перевербовали, и из тебя посыпалась информация, как из рога изобилия? Какой пассаж, княгиня Марья Алексеевна, какой пассаж! (К чему это вспомнил старый хрен, непонятно.) Но ты держался героем на суде, ничего не выдал, получил срок. Что делать? Были доброхоты, предлагавшие организовать побег. Но зачем? Я был против этого, кому ты здесь нужен? Наживешь неприятностей на жопу, не дай Бог, вобьешь клин в эти самые гребаные отношения с Англией, а потом еще тебя устраивать… в качестве кого? Читать лекции прыщеватым юнцам? Отправить просто на пенсию? А вдруг ты что-нибудь выкинешь? Думали мы, думали и как всегда пришли к мудрому чиновничьему выводу: не делать ничего, пусть сама судьба тебя и вытаскивает. А там наступили времена Великой Перестройки, и о своих шкурах думать пришлось. И ты думай о своей, видно, она упала на кон. Еще по одной?

Фантомас чокнулся с дедом и опустошил до конца еще одну рюмку. Медленно поднялся, обозначив финал аудиенции, страхолюдина экономка довела нас до калитки, крадясь среди невидимых свирепых псов. Дед шагал по гравиевой дорожке, погруженный в свои мысли, оглянулся, вытащил из кармана смятую салфетку, я, разумеется, туда заглянул. Рукой Фантомаса было написано: “Неужто ты не понимаешь, что тебя прикончат? Ты был своим, а стал врагом”. Все это выглядело странно и непонятно.

Фантомас меня покорил своей прямотой и откровенностью, хотя его святотатство и коробило. Позднее, шуруя позднее в вещах деда (он временно остановился в нашей обители), я обнаружил его дневниковые заметки, где нашло отражение и рандеву со своим начальником:

“Бритая Голова (это дедовская кличка Фантомаса) мало изменился: все такая же руководящая старая задница, набитая подозрениями и борьбой с империализмом. Удивительно, что он не цитировал Учителя и не демонстрировал свой наган времен гражданской войны, правда, к счастью, стал выпивать и не мучил нас чаем в серебряном подстаканнике с пересохшими сушками, от которых лопались зубы. Больше всего меня поразил его рассказ о реакции Монастыря на мой арест. Вот гады! А я-то, дуралей, все тюремные годы думал, что уже сформирована группа храбрецов для моего освобождения, я был убежден, что они уже предприняли несколько попыток и рисовал картины прибытия на Родину: прием у Самого, крепкие рукопожатия и торжественное вручение ордена за блестяще проведенную операцию по ликвидации Крысы. А они, подлецы, клали в штаны и думали только о своих теплых местечках. Хорошо, что мой внук еще глуп и не уяснил всей вопиющей несправедливости по отношению к его деду”.

Так начертал старина в своем интимном дневнике! Но жизнь продолжалась, и excelsior! все выше – как писал мой любимый Эдгар По.

События, впрочем, развивались по своим необычным лекалам. Как-то днем, когда я отдыхал после обеда, послышалось мышиное царапанье по двери. Я вышел в коридор и прислушался, услышал, однако, не таинственное стрекотанье, а тяжелую одышку, явно принадлежавшую не Верховному Мышу в ботфортах, а человеческому существу (возможно, с автоматом в перстах). Резко, готовясь присесть перед детиной с гаубицей наперевес, я отворил дверь и к изумлению своему увидел Фантомаса-Бритую-Голову.

– Проходил мимо, решил заскочить, чайку по старой памяти попить… – молвил он, странно блуждая глазами.

Весь перфоманс показался мне до неимоверности неестественным, ибо чайку по старой памяти не вспоминалось, да и непонятно было, откуда у гостя появился адрес, добытый сразу же после нашего визита.

– Проходите в комнату, сейчас я найду чего-нибудь посущественнее чая, – я даже обрадовался случаю пообщаться с привидением.

Но Голова выглядел словно облако, которое внезапно сгустилось у самой двери и не решалось закрыть солнце: внутрь он не входил, покачивался, по лицу его бродили некие знаки, разгадать которые я был не в силах.

– Да я так… залетел на огонек… погода неплохая… надеюсь, вы все поняли… скажи это деду…

Тут он подмигнул, что выглядело анекдотически, приподнял шляпу (которая отсутствовала), поклонился подобно опытному артисту эстрады и вдруг сделал жест, который любили делать заядлые хулиганы: нацелил руку на мои драгоценные причиндалы, словно собирался цапнуть. Естественно, я дернулся и надломился, оттопырив заднюю часть до предела. В эту минуту появился дед, узревший всю эту душещипательную сцену, от ужаса он присел, не сводя глаз с хищно нацеленной руки Фантомаса, который без всяких комментариев ретировался.

Впрочем, не стоит торопить события, имеет смысл скакнуть назад, к моменту нашего возвращения домой после фантомасной перипетии. Отец Сергий встретил нас, уже чуть взбодренный виски, вопросов не задавал, ибо был потрясен выдающейся гусиной печенкой, которую ему в ланч жарили в ресторане “Уильям Босс”. Захлебываясь от счастья, он вспоминал миллионы и миллиарды fois gras, которые ему доводилось беспорядочно пожинать в ресторанах на всех континентах. Особенно ему запомнилась какая-то дыра севернее Амстердама, в которой добродушная хозяйка средних лет сварганила из потрохов гуся нечто сказочное, что подвигло его на скоротечный романчик с ней прямо в сыром винном погребе, причем в костюме и при бабочке. Могу представить старую каргу в подвальной луже, о, эти сладострастные вопли старушек! О, фуа гра на стенах подвала!

Но печенками дело не закончилось. Отец в свойственной ему эпической манере рассказал, какую дивную утку по-пекински он ел в нью-йоркском Чайнатауне пять лет назад (в монолог неожиданно вклинились черно-белые губы официантки). Затем нахлынули воспоминания из области креветок, омаров и прочих морских чудовищ. Акцент был сделан на мулей по-провансальски, погруженных в чесночный бульон, особенно прекрасных в невзрачных кафе “У Леона”. Потом монолог вновь устремился к незабвенной гусиной печенке (с годами слабела память) и вполне органично к парижскому кабаку “Клозери де Лила”, где гулял алкаш Хемингуэй со своей девкой Хэдли, а потом ехали к Гертрудке Стайн, а потом… а потом… По-прежнему соло нарушалось сладкими звучаниями различных блюд, словно спятивший гурман зачитывал меню потрясенной публике.

Дед сидел мрачный, не притрагиваясь к спиртному, – особенность семьи заключалось в том, что ни отец, ни сын абсолютно не выносили друг друга, когда один из них бывал подшофе или, наоборот, гнетуще трезвым, зато, налакавшись вдвоем, отличались болезненной любвеобильностью. Папаша от изысканных ресторанов и блюд перешел к своей геройской жизни, это была его слабость, он самозабвенно, как Мюнхгаузен, врал о своих военных походах, о кровавых стычках с бандитами, хотя никогда в жизни, ничем, кроме почтенного пивного дела, не занимался, и даже курице не мог отрубить голову. Прыжки с парашютом на территорию банд, освобождение красавиц-заложниц, даже принятие родов под артиллерийским обстрелом. Однажды он рассказывал, как выбирался из тюрьмы, прорыв ногтями дыру, ему помогал академик медицинских наук, который внезапно скончался от инсульта. А папу в мешке выбросили в море, когда он притворился трупом. Боже мой, подумал я, так это же слегка перелицованная история Монтекристо! Хорош гусь! В ресторанах папуля любил беседовать с официантами, как правило, пытливо заглянув в глаза, голосом фельдмаршала спрашивал “где служил?” и, не слушая, благодарил за службу. В заведениях с французской кухней настойчиво учил официанта, как правильно произносить “Comment allez-vous?” или “Huitres”, намекая, что он во время войны (видимо, 1812 года) брал Париж и позднее славно гулял на Монмартре в обществе Гогена и Тулуз-Лотрека, окруженный самыми выдающимися шлюхами со знаменитой Place Pigalle.

В этот вечер, когда он рассказывал, как валялся со свинцом в груди в долине Дагестана, неожиданно появилась моя блудная муттер, обдав всю компанию ледяным взором и фантастическими духами последнего cri de la mode. Она постоянно бывала в разъездах: летом – остров Сардиния или Биарриц, где она снимала коттедж на берегу, зимой – Куршевель или Андорра, там у нее проживала закадычная подруга, бывшая потаскуха, вышедшая замуж за французского графа и посему ставшая графиней. Отец смотрел на все эти вояжи сквозь пальцы – главное, чтобы она не доставала его своими разборками. Собственно, ради этого она и приезжала домой, по ночам, навострив уши, я слышал визгливое: “У меня нет мужа!”, и в ответ: “Катись к своей лесбиянке, вонючая подстилка!” (Первое – графиня, второе – мать.)

Все джентльмены встали.

– Позволь мне представить моего отца! – сказал фатер натужным голосом спикера парламента.

– Очень приятно с вами познакомиться! – ответствовала маманя, обнажая зубы, чуть измазанные помадой, и надменно протянула руку.

Дед светски ее облобызал и наклонил голову, как лорд в великосветском салоне (похоже, что по старой филерской привычке он тщательно обнюхал руку и сделал выводы). Признаться, я ожидал неких родственных эмоций, вплоть до объятий, забыв, что мать люто ненавидела родственников, своих и отцовских, а покойная бабушка при ней вообще не посещала наш дом, опасаясь яда или смертельных игл, запрятанных в кресле.

– Как погодка? – невозмутимо осведомился дед, продолжая игру в светского льва.

– Полная жопа! – вставил папаша, отхлебнув из стаканчика, но все сделали вид, что не слышали этого тонкого коммента.

– Я так занята была дизайном у Лидочки (видимо, подружка из высоких кругов), что даже не заметила.

Тут пару слов о дизайнерстве, с помощью которого маман лепила свой образ. Вряд ли она знала, что это за коленкор, но в беседах постоянно звучало: “Ах, какой дизайн!”, “Дизайн прямо как у Ле Корбюзье” (иногда “Курвуазье”, этот коньяк она любила), “У Гришки (это какой-нибудь олигарх) в гостиной я сделала такой дизайн…”, при этом закатывала глаза. Мой едкий тон, да простит меня Бог, объясняется не природным разлитием желчи, а тем, что фактически мать оставила меня в возрасте шести лет. Тогда она сошлась с французским любовником в Сент-Рафаэле, отца возмущал не сам факт блуда, а именно место – дешевый и пошлый курорт Сент-Рафаэль, он угрожал разводом, но смирился и утешился неловким броском недорогой вазы ей в голову (и попал!).

– Это та Лидочка, у которой сиськи, как две цистерны? – вызывающе осведомился папаша, которому уже было море по колено. Но мать обдала его презрительным взглядом и прошествовала в свои покои.

– М-да, – сказал дед многозначительно и почесал плешь, которую считал бурной растительностью.

– Не обращай внимания, папочка, это и есть счастье семейной жизни, которой ты был лишен, занимаясь мерзким шпионажем и залетев в тюрягу. Надеюсь, она быстро слиняет отсюда после того, как выбьет у меня очередную кругленькую сумму. Чувствуй себя как дома, Груня (домработница, предмет моих чувственных утех до полового созревания, в основном я бессмысленно на ней дергался, а она лежала живым трупом и дышала кухней) положила на тебя глаз, и забота о тебе обеспечена.

Так и шла наша не слишком бурная жизнь, из которой не связать “Сагу о Форсайтах”, каждый занимался своим несложным делом, дед постоянно находился у нас, хотя мой ревнивый глаз не зафиксировал привязанность к нему несравненной Груни. Отметим, что я уже созрел, как Пинкертон и миссис Марпл вместе взятые, и находил все больше странностей вокруг нашего дома. Несколько настораживали безответные телефонные звонки (сначала я думал, что это моя пассия Елена, брошенная из-за ее непроходимой глупости, но она обычно жарко дышала в трубку, а тут абонент резко ее клал, лишь услышав голос). Время от времени, посматривая в окно, я замечал незнакомые автомобили, которые парковались недалеко от нашего подъезда, причем разные, там, как правило, сидело обычно по два человека малоинтеллигентного вида, изнывавших от безделья. Однажды в середине дня, приняв небрежную позу дворового шалопая, я приблизился к машине.

– Скажите, пожалуйста, который час? – казалось, что я забыл дома “Ролекс”.

– Ты что, с давалкой познакомиться хочешь? – насмешливо сощурился водитель.

– Нет… – Я медленно осмысливал текст.

– Тогда вали подальше, на центральный телеграф, где часы висят.

Поднявшись домой, я поведал деду об этом эпизоде, но он лишь пожал плечами, мол, мало ли машин крутится у подъездов. Дед нравился мне своей невозмутимостью, к тому же старая профессия ненавязчиво окружала его героическим ореолом. Я все ожидал, что он расколется и начнет рассказывать о своих необыкновенных похождениях в сетях шпионажа. Но он молчал и был настолько погружен в себя, что откликался на мои вопросы со второго, а то и с третьего раза (отец объяснял это тем, что дедушка стал глуховат, тем паче, что в тюрьме ему иногда давали в ухо – вот вам и джентльмены!). Меня поражало, как долго он прихорашивался перед зеркалом, всматриваясь в каждую морщину и прохаживаясь щеткой по скудеющей растительности. Потом он поливал себя каким-нибудь замысловатым парфюмом, в течение дня он менял их раз пять. Особенно радовал меня лосьон “Огуречный” (дед любил его со времен обучения в шпионской школе), в квартире тогда пахло, как на огороде, но жать и на дуде играть почему-то не хотелось. Однажды дедуля торжественно объявил о намерении пригласить своего старинного друга по кличке Чижик, дружок этот будил в нем самые приятные воспоминания, что отражалось на дедовой физиономии, становившейся умильной, словно ему облизывали пятки амазонки. Встрече с Чижиком предшествовала артподготовка.

Дед, странно усмехаясь, набрал номер телефона и заговорил с акцентом.

– Это глава банка Сибинвест Карл Венцель, – представился он секретарше[38]38
  Если бы собрать воедино все пароли, которые использует разведка, то получился бы словарь Абсурда, приводящий в восторг душевнобольных.


[Закрыть]. – Соедините меня с шефом.

Секретарша, пораженная тоном просителя, тут же подключила шефа.

– Мне давно бы следовало познакомиться с вами, у нас очень много общих дел, – заметил дед вкрадчиво.

Ответ был, как говорят англичане, “in the positive”, дед оживился, сказал, чтобы я морально готовился к завтрашнему дню, и таинственно исчез. Вернулся он неестественно бодрым и говорливым (я почти сразу догадался, что он где-то хлебнул, правда, оказалось, что корвалола) и проспал до позднего утра нового дня. Вылез он в пижаме (по-аглицки, in his pyjamas, отметим множественное число, т. е. соединение брюк и верхней части, правда, дед признавал только брюки) и стал биться над глазуньей, напевая при этом тонким голосом “Санта-Лючию”, словно готовил лангусты на берегу Неаполитанского залива.

Неожиданно раздался звонок в дверь, я вышел в коридор и узрел создание небольшого роста, улыбчивое, нежнейшее и крайне обходительное. Не представляясь, оно начало меня раскачивать и покрывать поцелуями, словно после столетней разлуки, чуть не плача и награждая меня самыми лестными эпитетами.

– Вы, наверное, ошиблись адресом, – обеспокоенный приставаниями (не педофил ли залетел в наш дом?), я пытался увернуться, но безрезультатно.

Тем временем наше кружение вошло в конфликт с перегруженной вешалкой, и мы грохнулись огромным кулем на пол, извергая шумы неадекватные действу. В партере я разглядел в распластанном существе хорошо сохранившегося розовощекого старичка, из тех, кто бреется каждое утро, трудясь над каждой волосинкой, приседает по сто раз и растягивает эспандер до хруста в предплечьях. Из него, словно из иконы Божией Матери, струились покой и любовь к ближнему, и пахло от него вполне пристойными блинчиками с мясом, очевидно, съеденными в соседней кулинарии (я там иногда сам подъедал и весьма ценил их кухню).

– Чижик! – раздался вопль деда. – Это ты?! – И оба старца слились в экстазе нежности, по накалу равного всем утерянным годам разлуки.

– Как ты? Здоров ли? Чем занимаешься?

Дед сыпал вопросами, в ответ на которые Чижик только умильно улыбался и кивал головой, словно очередной раз убеждаясь, что дед жив, последний, видимо, прочитывал в этих движениях души ответы, и потому продолжал спрашивать не слушая.

– У меня смутное впечатление, что мы встречались, – вдруг округлил глаза Чижик. – Вы немец?

– Русский немец, – ответил дед. – Я родился в Ревеле и ребенком был перевезен в Россию[39]39
  “Как будто сотня идиотов городят хором ерунду”. Гете. Но это все из словаря Абсурда.


[Закрыть].

– Наверное, я видел вас на приемах, – пробормотал Чижик нарочито суровым голосом, словно Вальтер Шелленберг, распекавший начальника охраны, допустившего в рейхсканцелярию отряд партизан.

Сначала мне показалось, что оба старых обалдуя просто сошли с катушек и потому несут несусветную околесицу Однако через пару секунд я усек, что парочка просто добродушно разыгрывала на свой лад экспромт с паролями, имея в прошлом достаточный опыт импровизаций. Потом снова пришла пора безмолвного умиления, словно встреча происходила прямо у ворот, рядом с гостеприимным Святым Петром, после вояжа в челне с Хароном.

– Ты?! – выдыхали оба, сжимая друг друга в объятиях старых самбистов, хлопали по спине, трясли за шею, щипали за живот, отодвигали от груди, чтобы лучше рассмотреть, а дед даже ухватил своего дружбана за щеку и на пару сантиметров ее оттянул, чуть не оторвав.

– А это мой внук… – заулыбался дед, но Чижик даже на меня не взглянул, пожирая глазами дедулю, словно царь Соломон Суламифь.

Далее началась часть эпическая, проходившая под классный молт, именуемый односолодовым виски. (“Ты бросаешь лед в молт?” – с деланным ужасом спросил дед, но Чижик лишь махнул рукой.) Повторенье – великий грех, и потому я обхожу и фиктивную помолвку деда с некой Кэти, и страдания некоего Юджина, ставшего жертвой Крысы, и попугая Чарли. Когда дело дошло до схватки деда на яхте с Челюстью-Колей-Крысой и счастливого умерщвления последнего, пелена пьяного счастья сползла с морщин Чижика, и он начал внимательно, даже слишком внимательно слушать. Вопросы он задавал направленные, и за нежной улыбкой я различил тигровую хватку и волчьи зубы (впрочем, можно и наоборот).

– Он ничего не рассказывал тебе перед смертью?

– Нет.

– И ты не задавал ему вопросов?