Текст книги "Хватит!"

Глава семнадцатая

По моей просьбе Саша высадил меня недалеко от центра города, на оживлённом Шепиловском проспекте. Если со мной решат расправиться, сделать это на освещённой и людной улице будет труднее. Впрочем, шагая по мокрому тротуару мимо оплывающих дождём витрин, я не особенно беспокоился об опасности. Сегодняшние события задали столько новых вопросов, и вместе с тем так кардинально повернули ход моего расследования, что я терялся, не зная, какой шаг предпринять следующим. Интересно, что же всё-таки было на той фотографии? Кого или что пытался скрыть сообщник убийц, похищая её из кабинета Пахомова? Может, она могла каким-то образом вывести на одного из членов банды, или даже на её главаря? Интересно, кто он и как связан с убитыми? Может быть, это один из бандитов, обойдённый в девяностые при дележе добычи? Или бывший преступник, разочаровавшийся в воровской романтике и решивший бороться со злом? Нет, – сам усмехнулся я этой версии, – такое бывает только в голливудских выдумках… А вдруг он жертва банды? В те годы случалось всякое – какого-нибудь строптивого коммерсанта или несговорчивого милиционера братки вполне могли избить или искалечить, могли и расправиться с его семьей… Если так, информацию о нём найти будет сложно. Это сейчас каждый обиженный норовит выставить своё горе на публичное обозрение в интернете. В те же годы история разве что попала бы в газеты, причём, в середине девяностых (к этому времени относился пропавший из особняка Пахомова снимок) такие случаи уже особого резонанса не имели. То, что в 92-м году могло стать темой первой полосы, в 96-м удостаивалось лишь пары строчек на последней… Эх, если бы я знал, кто именно из двух моих подозреваемых замешан в убийствах! Это бы сразу прояснило вопрос о мотивах и целях всей банды, и мои поиски пошли бы быстрее. Восторженный гуманист Саша ни за что не полезет в низменную, грубо-материальную аферу. В то же время Бурматова вряд ли заманишь в дело политическими лозунгами и сентиментальной болтовнёй о борьбе за справедливость…

Все эти мысли, хаотично менявшие друг друга, начали, наконец, утомлять меня. Давала о себе знать и усталость после перенасыщенного событиями дня. Бредя как в полусне, я едва разбирал дорогу, и то и дело наталкивался на встречных прохожих. Какой-то мужчина грубо толкнул меня в плечо, и я чудом не упал, случайно зацепившись за попавшийся под руку рекламный стенд. Ещё одна девушка в красном пальто с меховым воротником, на которую я неосторожно налетел, что-то гневно крикнула мне в лицо. Пробормотав извинения, я остановился. Нет, надо собраться – не хватало ещё угодить в неприятности или, чего доброго, ненароком попасть под машину. Помимо усталости напоминал о себе и голод – утром я не позавтракал, в деревне же на это не было времени. Приметив кафе дальше по улице, я, недолго думая, направился туда. Это оказалась маленькая грязная забегаловка с пластиковой мебелью, посеревшими от пыли тюлевыми занавесками и затоптанным кафельным полом. По помещению холодными синими волнами плыл едкий табачный дым, и за столом у входа двое посетителей беседовали пьяными охрипшими голосами.

– Ничего, Митя, сука, сам ко мне прибежит, когда крепежи надо будет делать, – стуча деревянной пивной кружкой по столу, обиженно доказывал один из них – краснолицый толстяк в распахнутом демисезонном пальто, под которым видна была линялая вязаная кофта, – эти таджики тупые всё поломают ему, и посмотрю я тогда, как он заговорит. А я меньше двадцати штук за работу теперь не возьму.

Его приятель – угрюмый худой мужчина с изрезанным глубокими морщинами лбом и носом, покрытым синими прожилками, комментировал эту речь одними междометиями: «О!», «А!», и при каждом слове с размахом, как китайский болванчик, кивал головой.

В кафе в изобилии имелось спиртное – на длинной полке за барной стойкой выстроилась целая батарея водочных и коньячных бутылок разных марок, которую дополняли несколько пузатых бочонков разливного пива. Для гурманов присутствовали даже заморские текила, бренди и ром, и какие-то ещё экзотические напитки в сосудах с замысловато изогнутыми горлышками. А вот с закусками было плохо – на крошечной стеклянной витрине у кассы я заметил лишь несколько засиженных мухами салатов, три пачки чипсов в выцветших пакетах, да кое-какие сладости. После всех происшествий этого странного дня меня так и тянуло на алкоголь, но, сделав над собой усилие, я всё-таки ограничился чашкой чая, двумя пирожными и шоколадкой. И, взяв поднос с заказом, устроился в закутке у окна.

Горячий напиток быстро привёл меня в сознание.

– Итак, что же делать дальше? – продолжал я размышления, начатые на улице. – В первую очередь, конечно, нужно будет обеспечить себе безопасность. Это легко: попрошу Колю приставить ко мне негласное наблюдение, буду уходить из редакции пораньше и стану следить за каждым своим шагом. Решится всё в самое ближайшее время: если на меня планируется нападение, то преступники дадут о себе знать уже завтра. В то же время с удвоенной силой примусь за работу. Теперь, когда ясно, что замешанный в преступлении журналист – отнюдь не невольный соучастник бандитов, возможно и не знавший о своей вовлечённости в дело, мне не надо разбрасываться по пустякам, отыскивая мимолётные и случайные связи моих подозреваемых. Необходимо обратить внимание на людей, с которыми их связывают крепкие, кровные отношения, на тех, ради кого они готовы рискнуть жизнью…

Допив чай, я откинулся на спинку стула и, сложив руки на груди, стал наблюдать за происходящим за окном. На улице шумел разошедшийся к ночи дождь. Мимо забрызганной грязью витрины то и дело мелькали тёмные и отчётливые, словно вырезанные из чёрной бумаги силуэты прохожих, а дальше, на дороге, раздражённо урча и вздрагивая на колдобинах, ползли автомобили, почти неразличимые за сплошной стеной ливня. Неоновая вывеска на обшарпанном фасаде соседнего магазина переливалась разноцветными огнями, и этот кричащий, потусторонний блеск странно гармонировал с унылой заброшенностью остального ландшафта. Казалось, где-то там, в темноте, медленно пульсирует само сердце этого мрачного города…

Всё же как удивительно складываются обстоятельства! Уезжая в Терпилов две недели назад, я про себя нисколько не сомневался в том, что раскрою дело за день-другой. Какая-нибудь хвастливая фраза, неосторожно оброненная в разговоре, улика оставленная на видном месте… Звонок Ястребцову – и через полчаса сидит мой убийца в полиции, строчит признательные показания, роняет слёзы да жалится на судьбу. А я только знай слушай, да новые репортажи в редакцию отсылай. Ведь где они – провинциалы неопытные, и где я – старый матёрый журналюга… Теперь же, запутавшись в загадках и тайнах, окружавших эту историю, я грустно усмехался над своей наивной московской самонадеянностью. Нет, мне, прибывшему из тёплого благополучного столичного мирка с его пиццериями, мультиплексами и модными бутиками, никогда не понять здешней действительности. Этот город, ментально откатившийся в какое-то дикое средневековье – с всевластными господами и нищим, забитым крепостным народом, имеет свои законы, свои направления, неприметные мне, человеку извне. Я не могу чувствовать их так же, как не способен улавливать звуки и запахи, которые слышат животные.

И чем дольше я находился в Терпилове, тем меньше нравилась мне и моя роль в происходящем. Да, формально Ястребцов, конечно, прав, убийц надо найти и наказать. Ну а не будь их – кто призвал бы к ответу покойного судью, прибравшего к рукам половину города и как у себя в кармане шарившего в городской казне? Кто хоть пальцем тронул бы олигарха Пахомова, имевшего на своей совести немало таких подвигов, за которые в цивилизованном обществе он давно отбывал бы пожизненный срок? Если бы не сомнения насчёт мотивов убийц, я испытывал бы к ним даже нечто вроде симпатии…

Вообще, всё тут как-то странно, глупо, иррационально… Взять хоть сегодняшнюю деревню – с чего бы ей вымирать и спиваться? Возможности там огромные. Места – красивейшие, земля – богатая и обустроенная. Конечно, есть и проблемы: отсутствие техники, административные барьеры, те же жулики-коммерсанты. Но одна половина их решается общественной оглаской, а другая – усердным трудом. В конце концов, у каких-нибудь первых сибирских колонистов не было и тех крох, что имеют марвинцы, но как-то же они осушали болота, прокладывали дороги, строили города… Может быть, тут прав Бурматов, и все беды деревни – от лени? Тогда странно – почему же в советское время колхоз преуспевал? Не похитили же инопланетяне за годы демократии всех работящих крестьян, оставив одних бездельников?

Ближе к истине, пожалуй, Саша – дело в идее, направлении, которого теперь нет. Идеологии власти – не той, что транслируется с высоких трибун, а той, что реализуется ей в жизни – бесконечного потребления, накопления богатств, эти люди не приемлют. Не приемлют потому, что у народа всё ещё сохраняется коллективное мышление, а коллективный, всеобщий разум не бывает узко практичен и эгоистичен. Это одиночки могут работать только на себя, на свой живот, коллектив же всегда трудится ради идеи и будущего. Тут или менять парадигму, разбивать общество на единоличников, или искать эту самую идею…

Да, Саша, Саша… В который раз я ловил себя на мысли, что соглашаюсь с ним, а не с практиком и скептиком Бурматовым, который, кажется, ближе мне по складу ума. Что-то изменилось во мне за эти две недели, но я не мог понять – нравятся ли мне эти перемены, к лучшему ли они? Бурматов говорил, что Саша психически нездоров. Может быть, и я постепенно схожу с ума в этом сыром грязном городе, среди его сухой скуки и свинцового, беспросветного отчаяния?..

Глава восемнадцатая

Утром следующего дня я позвонил Ястребцову и рассказал ему о происшедшем в Апрелевке. Как я и предполагал, моя история очень заинтересовала его. Несколько минут Коля допытывался – не могла ли завалиться фотография куда-нибудь на месте преступления, не унёс ли её кто-нибудь из посетителей с собой, и не заметил ли я чего-нибудь подозрительного в поведении моих спутников. Получив отрицательные ответы на все вопросы, он задумался.

– Да, интересно. Значит, Васильев или Бурматов… – растягивая слова, произнёс он. – Ты сам-то кого подозреваешь?

– Конкретных подозрений у меня, как и раньше, нет. Незаметно отлучиться в особняк мог любой из ребят. А из их бесед я за последнее время ничего принципиально нового не узнал. Что касается Бурматова, то человек он, кажется, циничный и расчётливый, но мотивов для убийств у него, вроде бы, нет.

Я задержался, вспомнив случай с пнём у здания сельсовета, обнаруживший необычную физическую силу Бурматова, и упоминание о странной истории с избитым стариком, в которой тот неизвестным мне пока образом принимал участие. Рассказывать ли обо всём этом Коле? Поразмыслив, я решил промолчать. В последнее время мой приятель не слишком охотно делится со мной новостями о ходе расследования, так что недурно бы иметь несколько козырей в рукаве, чтобы раскрутить его на откровенность, когда это понадобится…

– Что же до Саши, – продолжал я, – то в его истории много тёмных пятен, но он парень открытый, эмоциональный, и на убийцу, кажется, тоже не похож.

– Да никто не похож, – в голосе Ястребцова зазвучали стальные нотки. – Слушай, дело, кажется, становится горячим. Если ты решишь уехать, никто тебя ни в чём не упрекнёт. А все обещанные материалы и документы я тебе отправлю в Москву.

– Ну а ты что?

Коля энергично засопел в трубку.

– Ну что я… Возьму ребят под жёсткое наблюдение, может быть, прессану их при случае.

– Так нет же ничего против них.

– Пока нет, но чёрт его знает… Рано или поздно кто-нибудь проколется. Если честно, по горло меня достали эти декабристы мелкотравчатые, и все эти заговоры, тайные общества… – вспылил Коля. – В девятнадцатом веке давно закрыли бы их уже, и дело с концом.

– Ну за что закрывать?

– А за вольнодумство. – Я услышал стук сдвигаемой мебели и затем – звуки быстрых тяжёлых шагов. Вероятно, Коля поднялся с места и заходил по кабинету. – Надо бы и нам вернуть такую статью в уголовный кодекс. Насколько меньше проблем было бы, имей мы такой инструмент. А то придёт в дурную башку идея какая-нибудь, а он и давай её развивать – и себе проблем наделает, и нам хлопот доставит. Дай ему вовремя двушечку, вся дурь и выветрится. А там, глядишь, и польза какая будет. Вон, Достоевский посидел, и великим писателем вышел, а эти…

Он мог бы ещё долго распространяться в том же духе, но я оборвал его.

– Слушай, а вот возвращаясь к нашей истории – зачем, думаешь, фотография могла пригодиться преступникам? – спросил я.

Коля на минуту задумался.

– Ясно, что это какая-то важная улика. Вот только в чём конкретно дело – в изображении на снимке, или в самом предмете?

– Что ты имеешь ввиду? – спросил я.

– Ну, возможно, Пахомов прятал что-то в рамке, или под фотографией, о чём было известно убийце. А ты взял её в руки и напугал его – найдёшь какую-нибудь пружину, тайна и откроется.

Да, об этом я не подумал…

– Но тогда почему снимок не унесли сразу после убийства? – поинтересовался я.

– Да кто знает… Всякое бывает – забыли, не успели, а, может быть, и не заметили по горячке.

– Эх, жаль, что упустил я улику… – с досадой сказал я.

– Да, жаль… – согласился Николай. – Впрочем, может быть, ещё не вечер. Судмедэксперты переснимали в комнате всё сразу после убийства, так что, возможно, фото есть где-то в материалах дела… Я тебе телефончик оставлю начальника нашего экспертного отдела Евгения Андреевича Миронова, вот поговори с ним. Впрочем, вряд ли там что-то есть – я снимок этот смотрел, и ничего подозрительного не заметил.

– Ну а что насчёт моей безопасности?

– Вообще, на твоём месте я бы уехал, – серьёзно сказал Коля. – Вряд ли они знают твой московский адрес, так что дома опасность тебе, хотя бы первое время, угрожать не будет. Месяцок переждёшь, ну а мы тем временем наверняка что-нибудь откопаем.

– Нет, я остаюсь, – твёрдо заявил я.

Ястребцов ничуть не удивился моему ответу.

– Ну что же, хорошо… – спокойно сказал он. – Отговаривать не стану. Сделаем вот как: рядом с гостиницей твоей находится опорный пункт полиции. Я туда, к участковому, ещё пару ребят подсажу и номера их тебе сообщу. Если проблемы начнутся, только свистни, они через минуту уже у тебя будут. В редакции тебе опасность вряд ли угрожает, а вот на улице слежку заметишь или что-то в этом роде – опять же, свяжись со мной. Договорились?

– Договорились, – согласился я.

– Ну тогда всё. Давай, до связи.

– Да, и ещё один вопрос, – спохватился я. – На этом же снимке из особняка был Прохоров, уборщик наш редакционный. Он имеет какое-то отношение к банде?

– Прохоров? – на секунду задумался Николай. – Не Василием его звать? Такой невысокий, чернявый, ещё прихрамывает на левую ногу?

– Да, он.

– Знаю его. Нет, какой он бандит… Так, шестерил у настоящих бандитов. Ну, дай-подай, кнехт, одним словом. Кажется, и рядом с Пахомовым он одно время обтирался.

– Слушай, ну а сам Пахомов какую роль в городе играл? Интересно было бы взглянуть на его дело. Ну чем конкретно занимался, с кем был связан…

– Да о нём и мне самому не особенно много известно… – уклончиво сказал Ястребцов. – Одна половина его дел в архиве затерялась, история-то древняя – пятнадцать лет прошло, другая у нас как служебная тайна проходит…

Я разочарованно вздохнул: в который уже раз я упираюсь в эту стену! Стоит мне чуть углубиться в дело, начать узнавать кое-какие подробности, как Коля уходит в глухую оборону – ничего не знаю, ничего не слышал, служебная тайна… Возможно, его просто коробит при мысли о том, что залётный столичный журналист раскроет преступление раньше него, профессионального сыщика, ну а может, тут есть и личный интерес. Вдруг он был как-то связан с убитыми, и теперь боится, что я выведу его на чистую воду?.. Как бы там ни было, но союзник из него нынче плохой: придётся обходиться своими силами.

Первым делом я позвонил Миронову, начальнику экспертного отдела терпиловского УВД, с которым меня связал Ястребцов, и попросил у него поискать в архиве исчезнувший снимок из особняка Пахомова. Поворчав немного на необходимость заново изучать сотни фотографий из дела, тот всё же согласился. Мы договорились, что если фотография будет найдена, он отошлёт её мне с курьером.

Чтобы больше узнать о Пахомове и его окружении, я решил воспользоваться своими связями в архиве Главного управления МВД. Один мой хороший знакомый – Костя Толстиков, работавший пресс-секретарём этого ведомства, согласился мне помочь, и весь следующий день я провёл, составляя запрос в полицию. Меня интересовало всё – происхождение Пахомова, статьи, по которым он привлекался, его родные, знакомые, подельники. Чтобы Толстикову было удобнее искать информацию, я приложил к письму все сведения, которыми располагал, включая и те, что скрыл от Ястребцова. Ответа я ждал не раньше, чем через неделю – пока ещё Толстиков отправит информацию в региональное управление, пока тамошние специалисты откопают нужные документы… Однако, ответ пришёл уже на следующий день. Выяснилось, что делом Пахомова занимались в самом Главке, и все сведения по нему хранились в центральном архиве. И вот что я узнал. Оказалось, Пахомов вовсе не уроженец здешних мест, в Терпилов он приехал около двадцати лет назад из города Набережные Челны.

«Набережные Челны! – вспомнил я. – Вот откуда взялась запись в наградной книге со стола в особняке!»

В начале девяностых он отучился на слесаря в местном ПТУ, но скучной карьере работяги на заводе предпочёл разухабистую жизнь рэкетира. В те годы эта «профессия» только начинала входить в оборот, и Пахомову с подельниками представилось непаханое поле возможностей. Сначала банда работала по мелочи – обкладывала данью мелких коммерсантов, крышевала местную проституцию и приторговывала палёным алкоголем. Но к середине девяностых масштабы её деятельности резко выросли. Бандиты отметились в серии рейдерских захватов, и в какие-то полгода сосредоточили в руках несколько крупнейших городских предприятий. За ними значились несколько верфей, две рыболовецкие флотилии, и даже три прогулочных теплохода. В это время шайка сформировалась окончательно, и в народ пошло её название – «Жёлтые кресты». О крестовских бандитах рассказывали страшные истории. С одного предпринимателя, отказавшегося платить дань, они живьём содрали кожу, другого сожгли в лесу, привязав к дереву и облив бензином, третьему выкололи глаза… Рассказывали и о дисциплине в банде. В ней существовал строгий кодекс поведения, обязательный для всех. Преступники вели себя по-деловому: никаких пьяных разборок и диких кутежей в ресторанах, никаких отчаянных гонок на «Мерседесах» по улицам города, словом ничего, что могло бы привлечь лишнее внимание. Вся их деятельность – от сбора дани до торговли наркотиками осуществлялась в соответствии со строгим планом, рассчитанным до малейших деталей, с учётом всех возможных рисков и потерь. С теми же, кто осмеливался отступить от регламента, не церемонились. То и дело в Каме находили изуродованные трупы, в которых опознавали бывших крестовцев… Может быть из-за этой скрытности, милиции так долго не удавалось выйти на след «Крестов». До последнего момента милиция не знала ни точного состава банды, ни её численности. Главной же загадкой была личность её главаря. Про того ходили странные слухи. Дескать, на сходках он почти не появляется, а переговоры с подельниками и партнёрами предпочитает вести через двух-трёх доверенных представителей. Объяснений тому находили множество, вплоть до самых смешных и нелепых. Говорили, например, что главарь – московский чиновник, управляющий делами из столицы, или что он живёт где-то далеко за городом, в срубе, построенном в лесной чаще. Была даже версия, что шайкой верховодит зэк, мотающий срок в былинном соликамском «Белом лебеде» – колонии для пожизненно заключённых. Полицейские же предполагали, что этого страшного главаря авторитеты, входящие в основной костяк формирования, просто выдумали, чтобы наводить ужас на своих молодых подельников… «Жёлтые кресты» существовали до февраля девяносто седьмого года. К этому моменту бандиты по большей части вышли из теневого бизнеса, предпочтя ему безопасную легальную деятельность. Кто-то из них стал предпринимателем, кто-то, как Пахомов, баловался благотворительностью, ещё кто-то даже перебрался в Москву и пошёл во власть… И вдруг банда совершила серьёзную ошибку. В город для расследования какого-то второстепенного дела, связанного с махинациями с недвижимостью, прибыла группа оперативников из центра. К одному из них, старшему следователю по фамилии Черновой, по случаю обратился местный предприниматель – Капустин. Он пожаловался на притеснение со стороны рэкетиров, собирающих дань с его небольшого консервного завода. Черновой согласился помочь. Неизвестно, чем было вызвано это служебное рвение – то ли Капустин как-то оплатил его услуги, то ли полицейский рассчитывал на некие карьерные перспективы, но только в дело он влез глубоко и основательно. Бандиты попытались подкупить столичного следователя, предложив ему несколько тысяч долларов. Это не вышло. Тогда они организовали нападение на него. Когда Черновой поздно ночью возвращался из ресторана в гостиницу, на него накинулись четверо молодых людей. Вероятно, следователя хотели только попугать – один из нападавших лишь легко толкнул его в грудь. Но Черновой упал, ударился головой о бордюр и через три часа скончался от кровоизлияния в мозг в приёмной городской больницы. Случай получил широкий резонанс, министр внутренних дел взял его под личный контроль, и в город из Москвы одна за другой прибыли четыре оперативные бригады. Личности всех бандитов, напавших на прокурора, были установлены моментально, и после двух месяцев допросов один из них – некто Печковский, начал давать показания. В этот момент и было названо имя Пахомова как одного из главарей «Жёлтых крестов». Допросы его, впрочем, ничего не дали, а вскоре произошло событие, нарушившее все планы следователей – Печковский покончил с собой, повесившись на решётке в камере следственного изолятора. Пахомова оставили в покое, но наблюдение за ним продолжалось. Он, как и несколько других предполагаемых лидеров банды, покинул город от греха подальше, но в отличие от большинства своих подельников, переехал почему-то не в привольную Москву, а в нищий провинциальный Терпилов. Местная милиция получила строгое распоряжение не выпускать его из виду. И не зря – вскоре в органы начали поступать сигналы: Пахомов сколачивает в городке новую шайку. Посыпались жалобы местных бизнесменов на рэкет, стало известно и о попытках взять контроль над местным наркобизнесом и проституцией… Впрочем, размах нового дела Пахомова всё-таки не мог сравниться с его же бизнесом в Набережных Челнах… Но милиция решила пресечь и эту активность на корню. За основу уголовного дела были взяты заявления трёх бизнесменов – Андреева, Вакулова и Семенихина, которые успели пострадать от вымогательства бандитов. Но к удивлению следователей, все трое примерно в одно и то же время, в сентябре девяносто восьмого года забрали назад свои заявления. Сначала полицейские думали, что Пахомов вынудил их к тому силой, но в беседе со следователем один из них, Андреев, сознался, что Пахомов, напротив, предложил ему деньги сам. Произошло это при странных обстоятельствах – по словам Андреева, бандит лично приехал к нему в офис и был в возбуждённом состоянии. В голосе его он даже заметил, к своему удивлению, умоляющие интонации… Я вспомнил монструозную внешность Пахомова. И этот человек, привыкший всего добиваться силой, никогда не слышавший отказа – вдруг обращается с униженной просьбой к своей жертве, совершенно перед ним беззащитной, да ещё предлагает деньги? Почему? Неужто он опасался уголовного преследования? Для людей с его биографией это сущий пустяк – наверняка он не раз откупался от таких вещей, а в крайнем случае сумел бы, конечно, и силой заставить свидетелей замолчать… Вся эта история удивила не только меня, недоумение читалось и в милицейских отчётах. Поразмышляв, оперативники решили, что Пахомов с подельниками готовят какую-то невероятную аферу, и теперь, как водится, решили залечь на дно, чтобы до поры до времени не привлекать к себе внимания. Следователь, составлявший об этом рапорт для московского начальства, умолял усилить городскую милицию, хотя бы на время прислать в распоряжение местного УВД несколько дополнительных подразделений. Однако, через несколько месяцев стало понятно, что Пахомов в самом деле вышел из игры. Он больше не светился в оперативных сводках, не поддерживал связей с подельниками, и вообще перестал появляться в Терпилове. Набранная им бригада вскоре распалась, и бандиты разбежались по другим шайкам…

С удивлением я обнаружил в деле и ещё один странный документ, в котором упоминался Пахомов. В начале две тысячи третьего года, через пять лет после описанных событий, он вдруг заявился в полицию с жалобой на угрозы. В отчёте следователя, говорившего с ним, значилось, что бывший бандит делал какие-то туманные намёки, обещал в обмен на гипотетическую защиту сдать какого-то важного члена «Жёлтых крестов», чуть ли ни самого главаря банды. Впрочем, вскоре после этого своё заявление он забрал…

Любопытно, что же случилось тогда, в девяносто восьмом году? Пахомов попросту устал от своей деятельности, или произошло нечто, в одночасье изменившее его взгляды на жизнь? И кто угрожал ему в две тысячи третьем? Вряд ли такой матёрый уголовник мог опасаться каких-то местных жуликов. Так, может, его нашёл кто-то из бывших подельников по «Жёлтым Крестам»? Если так, то в биографиях фигурантов моего дела надо искать связь с Набережными Челнами…