Текст книги "Хватит!"

Глава восьмая

Размышляя так, я сам не заметил, как дошёл до большой площади Лермонтова, где была назначена наша встреча с Ястребцовым. В этот час тут было темно и безлюдно. Тусклый свет фонаря, стоявшего рядом с памятником поэту, выхватывал из сплошной мглы лишь часть постамента и две ближние скамейки, полностью заваленные снегом. Поднявшийся к ночи ветер лениво таскал по площади крупную как пшено порошу, и она, то стелясь по земле, то взвиваясь выше человеческого роста, складывалась в причудливые фигуры, среди которых я невольно различал то детский хоровод, то стаю уток, бьющую крыльями над поверхностью озера, то слепую старуху с растрёпанными волосами, бредущую наощупь с вытянутыми руками. Положив ладонь на эфес сабли, и задумчиво склонив голову, каменный Лермонтов безразлично наблюдал за тенями, мечущимися у его ног…

Николай уже ждал меня: постукивая каблуком о каблук, он с портфелем в руке топтался возле скамейки.

– Привет! Ну слава Богу, я уже продрог весь, – сказал он, подавая мне руку в шерстяной варежке. – Давай в кафе каком-нибудь с тобой присядем?

Мы зашли в маленькую закусочную напротив библиотеки и, на входе оставив пальто на облезлой латунной вешалке в форме лосиных рогов, устроились за круглым деревянным столиком в глубине зала. В помещении кроме нас было лишь трое посетителей – юноша с девушкой, которые пили чай с пирожными и нежно щебетали о чём-то своём, держась за руки, и мужчина за пятьдесят лет в деловом костюме; расстегнув ворот рубахи и ослабив галстук, он в одиночестве угрюмо напивался водкой, закусывая её маринованной сёмгой.

– Что заказывать будем? – устало спросила полная официантка в засаленном переднике, кладя перед нами пару меню в потёртых кожаных папках. – У нас сегодня фирменное блюдо – стейк в лимонном соусе.

– Нет, девушка, спасибо, – приветливо сказал Николай, энергично потирая руки. – Мне вы пока стопку водки принесите и тарелку харчо, хорошо? – Холодрыга на улице, – оправдываясь за спиртное, виновато улыбнулся он мне.

– А мне чёрного кофе, пожалуйста, – попросил я.

– Ну что, – сказал Николай, когда официантка ушла. – Как у тебя дела?

Я хотел начать рассказывать о редакции, но воспоминание о старике не давало мне покоя. Не известно ли Николаю что-нибудь об этой истории?

– Коля, ты знаешь, я только что по заданию редакции был на Абрикосовой, у Сотникова. Помнишь такого?

– Сотников? Нет, не помню.

– Ну это ветеран, у которого дом отобрали в Пантелеевке, да ещё и избили его при выселении.

– А, знаю, – глухо отозвался Николай. Он нахмурился, опустил глаза и вжал голову в плечи, словно боксёр на ринге, приготовившийся к глухой обороне. – Это Обухова проделки. Земля ему понадобилась, вот он и расселил деревню.

– Что же тут у тебя творится? – не сдержался я. – Ведь мало того, что Сотников – глубокий старик, так ещё и ветеран войны. А вы не то что не помогли ему, а даже выслушать отказались. Это у вас обычная практика?

Николай выпрямился на стуле и нервно передёрнул плечами.

– Да мы пытались по делу работать, – сквозь зубы процедил он, упрямо глядя в сторону. – У нас три человека им занимались, и в Москву ездили, и на месте со своими пытались договориться. Ну не давали нам уголовку возбуждать и всё. Ты не понимаешь, что за человек был этот Обухов – у него везде завязки имелись – и тут, в городе, и в областном правительстве, и даже в Генпрокуратуре.

– Ты знаешь, это всё как-то дико, – твёрдо сказал я.

Николай посмотрел на меня затравленным взглядом.

– А думаешь, мне легко так работать? – вдруг взвился он. – У меня с одной стороны опера бунтуют, с другой – начальство по башке стучит. Что мне – бросать всё, в позу становится? А ведь ещё и другие дела есть, у меня вон в те дни трое подонков девчонку пятнадцатилетнюю изнасиловали. Целыми сутками под окнами родители их бродили, в ноги бросались, деньги предлагали. Уйду я, а тот, кто вместо меня на это место сядет, не ровён час – и отпустит их. Что делать – жизнь такая – приходится выбирать.

– Тяжёлый у тебя выбор, – вполголоса заметил я.

– Коррупция, знаешь ли, всюду есть, – выпалил Николай. – Думаешь, в Америке кумовства нет, в Европах связями никто не пользуется? Да везде это, где ни плюнь! Нет в мире ничего идеального.

Я удивился такому повороту разговора.

– Да причём тут Америка? – спросил я.

– Да притом, что только и говорят все эти ваши правозащитники и прочие оппозиционеры, кормящиеся на заморские гранты, о том, как в России жутко живётся. Воровство, коррупция, беспредел власти. А это разве только у нас? Вон, в США два миллиона человек в тюрьме сидит. Самое большое число заключённых в мире! На себя бы они сначала посмотрели.

Выговорившись, он продолжал мрачно смотреть исподлобья, нервно щёлкая зажигалкой. Не отвечая, я отвернулся в сторону. Спорить с ним было бесполезно, да и скучно – слишком уж затасканная тема представлялась для этого. Очевидно, враждебный Запад и утешительные тирады о том, что у нас не хуже, чем везде, давно стали для Николая тем жупелом, которым он затыкал множащиеся дыры в своём мировоззрении. А по энергичной отчаянности, с которой он защищал эти взгляды, было ясно, что жупело уже изрядно поизносилось, и он сам не вполне доверял ему. Впрочем, как бы ни были шатки его убеждения, повлиять на них я всё равно не смог бы. Для подобных ему мир разделён на два лагеря. В одном находятся они сами – серьёзные люди на опасной работе, вынужденные каждодневно принимать сложные решения, а в другом – разнообразные слюнтяи и нытики, вообразившие себе некий идеальный розовый мирок. Проповедуя абстрактный гуманизм из тёплых кресел своих кабинетов, эти вторые, к которым Николай, видимо, в первую очередь относил названных им правозащитников и оппозиционеров, не могли понять условностей и компромиссов его деятельности, но, тем не менее, смели указывать ему на просчёты в ней. Этих людей он не мог не презирать и никаких советов от них ни за что бы не принял. По «вашим оппозиционерам» я понял, что к своим оппонентам он сходу приписал и меня, но защищаться не стал, чтобы не усугублять конфликт – в конце концов, я приехал в Терпилов вовсе не для того, чтобы агитировать своего бывшего одноклассника.

Мы молчали с минуту. Видя моё нежелание продолжать спор, Николай успокоился, махом опрокинул стопку, поднесённую официанткой, и, звонко щёлкнув зажигалкой, закурил.

– Ну ладно, зачем ты меня позвал? – умиротворяюще поинтересовался я, заметив через минуту, что под действием алкоголя строгие линии на лбу моего приятеля начали сглаживаться.

– Я по поводу работы хотел тебя расспросить. Как у тебя первый день прошёл? – хриплым после водки голосом выговорил он.

– В редакции пока ничего нет. С людьми вот только познакомился.

– Ну и что? Какие первые ощущения?

– Ну что сказать… Первое впечатление по моему опыту всегда обманчиво, особенно если оно о людях, которым есть, что скрывать. Но так – главный редактор человек, кажется, опытный, умный. Такому палец в рот не клади.

– Это да, – усмехнулся Коля. – В девяностые он подсуетился, «Терпиловку» приватизировал на своё имя, и теперь половину здания редакции сдаёт в субаренду. Говорят, бабки лопатой гребёт. Ещё и на рынке местном что-то мутит, две точки у него удобрениями и саженцами торгуют.

– А, может, рано ты его тогда из подозреваемых исключил? – поинтересовался я.

– Почему?

– Ну как же – он бизнесмен, и обе жертвы убийц занимались бизнесом. Вдруг какие-то интересы у них пересеклись…

– Да нет, – отмахнулся Коля, – масштабы разные. У Стопорова обороты в тысячах, ну от силы в десятках тысяч долларов исчисляются, а Обухов и Пахомов миллионами ворочали. Не могло у них быть никаких общих интересов. И потом Стопоров хоть и жучила, хоть и своего не упустит, но место своё знает, и не полезет в подобную авантюру. Да и, повторюсь, алиби у него железное: во время убийства Обухова он в Турции был, с женой, а когда на Пахомова напали – в больнице лежал, радикулит лечил. Но на всякий случай ты и с ним, конечно, поосторожнее. Придерживайся нашей версии. Ну а журналисты как тебе?

– Ну как… Старший в отделе – Милинкевич, он обычно и редакцией управляет, когда Стопорова нет, и подготовкой номеров заведует. Человек он спокойный, семейный, и, кажется, всем довольный. Такому, мне кажется, рыпаться нечего. Что до Бурматова – второго корреспондента, то он, на мой взгляд, безобидный циник. Вообще больше всего меня заинтересовал младший из них – Саша Васильев.

– Фотограф? – спросил Коля, закуривая вторую сигарету.

– Да, фотограф. Парень он вспыльчивый, чуть что – в спор лезет. Сегодня целый день слушал их с Бурматовым ругань.

– А о чём спорят? – поинтересовался Николай, медленно проворачивая в пальцах зажигалку.

– Да о чём? О политике. Власть то, власть это, выясняют, кто страну развалил, ну и так далее.

– Понятно. Ты эти разговоры запоминай, или даже записывай, если есть возможность. Может, и там какая зацепка имеется.

– Хорошо. Ты говорил, что у тебя ещё какое-то дело ко мне есть, – напомнил я.

– Ах, да, – опомнился Ястребцов. – Я собирался показать тебе досье на сотрудников редакции, которые мы собрали в ходе расследования.

– А что же ты сразу мне их не передал?

– Военная хитрость, – подмигнул Николай. – Хотел, чтобы ты свежим взглядом, без предвзятости обстановку оценил.

Он добыл из-под стола свой портфель и, со звоном отщёлкнув замок, достал кожаную папку, перетянутую красной резинкой.

– Вот, изучи внимательно, и если вопросы есть, тут же спрашивай всё, что нужно.

Я открыл папку. Первой в ней лежала толстая стопка бумаги, прошитая суровой нитью. На заглавном листе было размашисто выведено чёрным маркером: «Валентин Милинкевич».

– Вот к этому субъекту я тебе в первую очередь рекомендую присмотреться, – произнёс Николай, кивнув на папку.

– А что такое?

– Наш местный гражданский активист, борец с коррупцией, – с ироничной важностью сказал Николай. – Пишет громкие статьи, обличает, знаешь, чиновничью братию. Однажды нападение на него было. Не слышал об этом?

– Нет, не слышал.

– Ну как же, громкая история была. Года три назад это произошло: челюсть ему сломали, череп проломили. Почти месяц в больнице провалялся. Ещё из Москвы приезжали твои коллеги писать про всё это. Вот… – Он торжественно извлёк из бумажника пожелтевшую визитную карточку и протянул её мне. – Из «Комсомольской правды» корреспондент был, Владимир Карпов. Знаешь его?

– Знаю немного, – ответил я, смутно припоминая Карпова, приветливого лысого толстяка с обрюзгшим желтушным лицом.

– Вот он у нас был. Два дня, наверное, по городу бегал, всех на ноги поднял – «Терпиловку», полицию, даже больничный персонал.

– А вы в итоге выяснили, кто напал-то на Милинкевича? – спросил я.

– Нет, не удалось. Да он и сам этого толком не знает, – пожал плечами Николай. – Как ни расспрашивали его, ничего не добились. Мол, было темно, никого я не разглядел. Кто мог заказать нападение, мне тоже, дескать, неизвестно.

– Может, боялся рассказывать?

– Да шут его знает. Но, кажется, напуганным он во время допросов не выглядел. Мы, впрочем, и без него пытались найти нападавших.

– Нашли?

– Нет…

– А как искали?

– Да вот, – Ястребцов ткнул пальцем в папку. – По его заметкам работали, по тем, что показались нам наиболее острыми.

Между листами дела обнаружились три публикации, аккуратно вырезанные из газеты и наклеенные на плотную мелованную бумагу. Я по очереди пробежал глазами каждую из них. В одной статье намекалось на то, что ливневая канализация в городе обслуживается из рук вон плохо и подпускалась аккуратная шпилька некоему Шумилову, заведующему городским коммунальным хозяйством. Во второй речь шла об инспекторе ГИБДД Вершинине, который, воспользовавшись тем, что дорожная разметка на одной из улиц была плохо различима, обдирал водителей, ненароком заезжавших за запрещённую линию. Третий материал, самый крупный в подборке, назывался «Детей травят», и речь в нём шла о том, что один из детских садов в целях экономии заказал игрушки из заведомо токсичных материалов.

– И за эту мелочь его избили? – недоумённо произнёс я. – Не может этого быть.

– Почему? – спросил Николай, внимательно глядя на меня.

– Да, Коль, какие-то беззубые всё это тексты, слабые. Про инспектора он только предполагает, что тот мог при таких и таких обстоятельствах злоупотреблять полномочиями. Руководство детского садика напрямую ни в чём не винит, дескать, тут, скорее всего, оплошали поставщики. А в деле с канализацией вообще больше на природу жалуется, мол, сейчас аномально дождливая погода, и система с потоком воды не справляется. Странно, что за всё это ему мог кто-то мстить…

– Ну то, что избили за работу – факт. Произошло это во дворе его дома, было ещё не так поздно и соседи слышали, как нападавшие выкрикивали угрозы – «ещё, мол, такое напишешь – сдохнешь», ну и всё в этом духе.

– А не мог он сам всё это инсценировать? Человек он, кажется, честолюбивый, а тут такой скандал…

– Вряд ли, – с сомнением покачал головой Коля. – Ты бы видел его после избиения: вместо лица – каша кровавая, три ребра сломаны, рука вывихнута. Да и операцию ему не учебную делали.

Я пожал плечами. Странное дело. Или избиение Милинкевича не связано с его газетной работой, или ситуация в городе намного хуже, чем мне представлялось вначале. Человека избивают, уродуют – и за что? Не за серьёзное расследование, не для того, чтобы помешать ему нарушить какие-то важные планы, а за простое упоминание имени чиновника без раболепных интонаций! Нет, это уже выше моего понимания, это какое-то дикое, тёмное средневековье, глухие джунгли, не тронутые цивилизацией… Впрочем, возможно, Николай и его ребята просто не разобрались в деле как следует. Полицейские не журналисты, и могли пропустить в статьях Милинкевича некие важные подробности, не понять частностей и деталей, очевидных профессионалу. Всю эту историю необходимо внимательно изучить заново – проштудировать и другие публикации Милинкевича, узнать больше об его связях в городе, отследить как менялась его газетная точка зрения по разным вопросам. Кстати, надо бы позвонить и упомянутому Колей корреспонденту Карпову из «Комсомолки». Он приезжал сюда, за двести километров от Москвы, беседовал с потерпевшим, изучал дело по горячим следам. Написал ли он в итоге какой-нибудь материал, и если нет, то почему?

Следующая папка относилась к Бурматову. Первые же строчки его резюме задержали моё внимание.

«Борис Владимирович Бурматов был пресс-секретарём председателя городской администрации в период с 2006-го по 2012-й год», – прочёл я. Вот тебе и на! Оказывается, Бурматов в недавнем прошлом чиновник!

– А с этим что? – спросил я Николая.

– А вот тут история интересная. Работал в мэрии, курировал молодёжные проекты. Карьера, кажется, в гору шла. Ну а в прошлом году его уволили.

– За что?

– Да скандал там случился, – поёжился Ястребцов. – У нас тут рядом с городом общежитие шахтёрское сгорело, ну и Бурматов руководил спасательной операцией: курировал бригады добровольцев для помощи погорельцам, организовал сбор вещей для них. А потом оказалось, что всё добро, которое люди принесли в оперативный штаб, на помойку выкинули. Стали разбираться и выяснилось, что это Бурматов распорядился, чтобы со старьём не возиться. Начался скандал. Дело было незадолго до выборов: мэр на прессухе перед камерами лично отчитал его, и в тот же день уволил.

– А как же он в «Терпиловке» оказался? – удивился я.

– А что такое?

– Да то, что опальный чиновник, выгнанный со скандалом, и вдруг – работает в газете, подконтрольной мэрии, практически на виду у всего города… Это странно как-то.

– Как это произошло я, честно говоря, не в курсе. Может быть, по связям старым устроился.

– Что, у него много знакомых было?

– Думаю, много. Года три он в администрации проработал.

– И на самом верху, в руководстве города?

– Наверное… – сквозь зубы процедил Николай, глядя в сторону. Кажется, эта тема была ему чем-то неприятна. Уж не скрывает ли он от меня чего-нибудь? В этом вопросе надо будет осторожно, без лишнего шума, покопаться…

– Ну а что с Сашей Васильевым? – спросил я после некоторого молчания, открывая последнюю папку.

– А вот о нём почти ничего не скажешь, – сказал Ястребцов. – Ну в каких-то молодёжных организациях состоял. Кажется, экологию защищал. Потом в ЛДПР записался, в городское наше отделение, потом – в КПРФ, и так далее. Летун одним словом.

– И всё это не вызвало у тебя никаких подозрений?

– Да что тут подозрительного? – отмахнулся Николай. – Сейчас столько расплодилось всяких партий и обществ, что разбираться в них… В акциях никаких противозаконных он не участвовал, так что мы и не брали его на карандаш.

– Ну как же? – открыто удивился я. – Парень активно занимается оппозиционной политической деятельностью, убийства все – тоже политические. По-моему логично было бы присмотреться к нему.

– Да ну не может такой человек никого убить, – равнодушно сказал Николай. – У него и мотива нет, и возможностей, да и вообще… Ну вот сам посмотри, – Николай повёл пальцем по строчкам досье. – Шестого ноября позапрошлого года он вступает в либерально-демократическую партию, вот ксерокопия его билета. А уже десятого из неё выходит. В январе записывается в объединение «Национальное достоинство», это ефимовская контора, есть у нас тут один деятель – Ефимов. А в марте его оттуда исключают. Потом коммунисты, за ними – движение «Суть времени» телеведущего Кургиняна, затем «Экологическая партия России», и так далее, и тому подобное. И нигде больше трёх месяцев он не протянул. Ну сам посуди, мог ли такой непостоянный человек иметь серьёзные связи, которые необходимы для преступления этого уровня? Ты не криминалист, потому популярно объясню тебе: подобные убийства не совершаются сразу, тут нужна подготовка, планирование, чёткая организация. Необходимо чтобы сообщники давно знали друг друга, и чтобы между ними имелось полное, семейное доверие. Возьмут в банду такого вот летуна, который сегодня здесь, а завтра там? Который не имеет чётких убеждений, сложившихся взглядов, не известен им как следует, и может, в конце концов, просто по своей вспыльчивости обо всём проболтаться? Да ни за что!

Всё это звучало убедительно, но я сдался не сразу.

– Ну а вдруг его использовали вслепую? В конце концов, могли же преступники воспользоваться его доступом к автомобилю, уговорить его одолжить машину, ну или просто похитить на время ключи?

– Ну вот разве что так, – с сомнением поморщился Николай. – Но я бы не уделял этой версии слишком много внимания. Впрочем, ты, конечно, и не упускай его из виду.

Расплатившись по чеку, я попрощался с Николаем и поспешил в гостиницу. Оставшись один, сел за стол, включил лампу, и, открыв блокнот с записями по расследованию, погрузился в размышления. Да уж, дело всё больше запутывалась. По большому счёту, мотивы для нападений были у всех трёх журналистов. Бурматов, оказавшийся в немилости, мог мстить за свою отставку, Милинкевич – за избиение. У одного Васильева не было личных причин ненавидеть власть, но зато он мог принадлежать к тем самым идейным заговорщикам из моей основной гипотезы. К тому же, изо всей троицы против него одного имелись на текущий момент хоть какие-то улики – он заходил к избитому по приказу судьи старику, интересовался его делом… Нет, что бы ни говорил Ястребцов, Сашей определённо надо заняться.

Глава девятая

Утром следующего дня меня разбудил сигнал смс-сообщения. Спросонья нащупав на тумбе аппарат, я прочитал на экране: «Игорь, позвоните пожалуйста, как встанете. В. Милинкевич». Умывшись и почистив зубы, я оделся и, ожидая пока закипит вода в моём маленьком походном электрическом чайнике, набрал номер Милинкевича.

– Игорь, здравствуйте! – бодро откликнулся тот. – Извините, что так рано беспокою, но у нас с вами поручение от главного редактора.

– Какое поручение? – спросил я.

– Взять интервью у Владислава Юрьевича Силуанова.

– У мэра? – удивился я.

– Да, у него. Вы знаете, где городская администрация находится?

– Знаю.

– Вот давайте там встретимся в одиннадцать утра? Подъезжайте к подъезду и ждите возле доски объявлений – это красный такой стенд у входа. Договорились?

– Договорились, – сказал я.

Мэрия располагалась в трёхэтажном здании, выстроенном в позднесоветскую эпоху, когда в архитектуре пошла мода на индустриальный стиль с преобладанием стекла и бетона. Её фасад представлял собой сплошную зеркальную поверхность, на которой то здесь, то там уродливо крепились ящики кондиционеров. Правую боковую стену украшало изрядно облупившееся мозаичное панно с изображением, некогда символизировавшим две основные отрасли городского хозяйства – на нём мускулистый шахтёр в каске и с тяжёлым кайлом за плечами, очень похожий на скандинавского Тора, обнимал за талию смеющуюся розовощёкую швею в развевающейся по ветру красной косынке и с веретеном в руке.

Милинкевич в новом пальто с бобровым воротником, тонких кожаных перчатках, крепко обтекавших его полные кисти, и с портфелем в руке дожидался меня возле входа. Одновременно со мной к зданию подошёл и Саша с фотоаппаратом на шее и большим рюкзаком за спиной. Коротко поздоровавшись, Милинкевич пригласил нас за собой.

– Мы к мэру на интервью, – не глядя на охранника у вахты, сказал он, первым пройдя рамку металлоискателя и останавливаясь у турникета. Дежурный, невысокий плешивый мужичок, видимо, сразу узнал его. Он оторвался от газетного кроссворда и, нажав кнопку на пульте, отворил перед нами маленькие стеклянные дверцы.

– У нас задача следующая, – говорил Милинкевич, идя быстрым, звонко отдающимся по коридору шагом, и на ходу оборачиваясь на нас с Сашей. – На днях у нас предстоит празднование дня города, и мы по этому поводу праздничный выпуск готовили. Думали, время ещё есть, а вчера главному позвонили из областной типографии и потребовали до конца недели сдать окончательный макет. Вот он и попросил меня форсировать события. В целом-то у нас всё готово, осталось немного – интервью вот с мэром, ну и кое-какие дополнительные материальчики.

– И что же нам делать? – угрюмо поинтересовался Саша, поправляя сползавшую с плеча лямку рюкзака.

– План, собственно, нехитрый. Ты, Саша, сделаешь несколько фотографий мэра, здание администрации снимешь, может быть, там какие-нибудь планы и графики, которые в кабинете будут. А вы, Игорь, – обратился он ко мне, – надеюсь, не откажетесь за мелочёвку отвечать. Расспросите Силуанова об истории города, о музеях там, о культурных каких-нибудь мероприятиях. Как раз и познакомитесь с ним, мужик он интересный. И ещё, Саша, умоляю тебя, не устраивай в этот раз никаких сцен, – снова повернувшись к Васильеву, капризно выговорил Милинкевич. Молодой человек презрительно улыбнулся и промолчал.

У отворённой дубовой двери кабинета градоначальника нас ждала, видимо, предупреждённая охранником секретарша – высокая костлявая блондинка в деловом костюме и с несколько лукавым выражением лица.

– Владислав Юрьевич ждёт, – сказала она, холодным взглядом по очереди смерив нас с головы до ног. Дождавшись пока мы войдём, она закрыла за нами дверь и, цокая по лакированному паркету тонкими каблуками, провела нас к другой двери, облитой чёрной, глянцево блестящей кожей. За ней оказалась огромная светлая комната с новой мебелью, во всю длину устланная ворсистым зелёным ковром. Из-за массивного стола с резными ножками нам на встречу поднялся невысокий румяный мужчина в аккуратном итальянском костюме.

– А, Валентин Иосифович, – сказал он, с радушной улыбкой подавая руку первому Милинкевичу. – Заходите, ждал вас.

– Здравствуйте, Владислав Юрьевич, – с достоинством ответил Милинкевич. Я с удивлением заметил, что в присутствии мэра он преобразился: его обычной весёлой живости как ни бывало, и вид он принял независимый и несколько надменный. – Со мной двое наших сотрудников – фотограф Александр Васильев и Игорь Кондратьев, корреспондент.

– Очень приятно, – с той же очаровательной улыбкой сказал мэр, подавая мне руку. Сашу, уже, видимо, знакомого ему, он удостоил лишь короткого кивка. – Присаживайтесь, пожалуйста.

Мы устроились на коричневом кожаном диване перед стеклянным столиком, на котором с нарочитой небрежностью были разбросаны иностранные глянцевые журналы. Милинкевич достал из портфеля диктофон и открыл блокнот.

– Владислав Юрьевич, прежде чем приступить к беседе, я хотел бы… – начал он, при этом с опаской, словно ожидая какого-то подвоха, поглядывая на мэра.

– Подождите секундочку, – изящным жестом ладони перед грудью остановил его Силуанов. – Лидия Михайловна! – крикнул он в дверь.

Уже знакомая нам длинноногая секретарша заглянула в кабинет.

– Позаботьтесь, пожалуйста, о чае для наших гостей, – сказал мэр, указав пальцем на стол. – Вы какой будете – цейлонский чёрный, ёрл грэй, зелёный? – спросил он, обращаясь сначала ко мне. Я усмехнулся про себя этому штришку: видимо, Силуанов знал истинную цену напускной важности Милинкевича, если так легко пренебрегал им в пользу первого встречного.

– Чёрный, пожалуйста, – сказал я.

– А вам? – мэр перевёл взгляд на моих коллег.

– Мне то же самое, – покорно сказал Милинкевич.

– И мне, – не поднимая головы, отозвался Саша, который что-то настраивал в своём фотоаппарате.

– Три чёрных чая с сахаром, будьте любезны! – ласково, как о большом одолжении, попросил мэр. – Я, кажется, прервал вас? – обратился он к Милинкевичу.

– Владислав Юрьевич, в первую очередь я хотел бы заметить, что вопросы, которые я собираюсь вам задать, присланы читателями «Терпиловской правды». Они очень разные, в том числе и довольно острые. Готовы ли вы на них ответить? – хмуро поинтересовался Милинкевич.

– Да, конечно, – покорно согласился мэр.

– Первым задам вопрос, который интересует главным образом наших пожилых горожан. Как известно, сейчас начата реконструкция мощностей нашего основного градообразующего предприятия «Терпилов-олово». Пенсионер Макар Ильич Чуриков спрашивает: не скажется ли вся эта затратная, хотя и, безусловно, важная для города деятельность, на выплатах социальных пособий? В частности, не отменят ли надбавку, начисляемую администрацией Терпилова? Я напомню от себя, что это так называемая силуановская надбавка, которая составляет на сегодня почти двести рублей – сумма для пенсионеров не маленькая.

– Макар Ильич может не волноваться, – снисходительно улыбнулся мэр. – Конечно, ни на какие социальные выплаты наши проекты не повлияют. А надбавка в этом году даже вырастет. К июлю мы, возможно, доведём её уже до трёхсот рублей.

– Что ж, будем надеяться, – с сомнением покачал головой Милинкевич. – Второй вопрос, и даже не вопрос, а просьба, поступила к нам от Лидии Аркадьевны Шпырёвой, проживающей на улице Героев Панфиловцев. Она выражает мэрии благодарность за устранение трёх ям на улице, особенно на перекрёстке с проспектом Калинина. И спрашивает, будет ли отремонтирована и детская площадка возле дома номер двадцать шесть, которая сейчас находится в запустении?

– У города есть комплексная программа по восстановлению всех объектов детского отдыха. В настоящий момент мы ведём переговоры о закупке соответствующего оборудования, в частности – со словацкой фирмой «Вельдес Пони». К осени наши коммунальные организации уже планируют приступить к работе.

В том же духе беседа продолжалась около получаса. Наблюдая за ней, я не мог отделаться от мысли, что присутствую на неком спектакле. Милинкевич, задавая свои предсказуемые и безобидные вопросы, изображал, тем не менее, грозного журналиста, пытающегося изобличить нечистоплотного чиновника. Силуанов же в свою очередь играл роль несправедливо заподозренного в дурном человека, изо всех сил отбивающегося от ложных обвинений. Я присутствовал отнюдь не на премьере представления, заметно было, что оно давно отрепетировано и сыграно обоими участниками, которые, судя по всему, находили в нём даже некоторое взаимное удовольствие. Понятно, что с поправкой на определённые стилистические особенности, Милинкевич был типичным покладистым, обласканным властью журналистом. И тем страннее казалась история о нападении на него, рассказанная вчера Николаем. Кому такой человек мог перейти дорогу?

Уже не обращая внимания на говоривших, я осмотрелся по сторонам. Комната была обставлена со вкусом. Стены, обшитые панелями из морёного дуба, лакированная дизайнерская мебель, огромный плазменный телевизор на футуристически изогнутой титановой тумбе, две напольные лампы из дутого цветного стекла возле стилизованного под старину орехового бюро… На столе, среди прочих модных безделушек, я заметил алюминиевый «Макбук про», письменный набор «Монблан» на малахитовой подставке и настольные часы от «Картье». Не зная этого заранее, я ни за что бы ни догадался, что кабинет принадлежит провинциальному чиновнику – он больше подходил банкиру или владельцу преуспевающего бизнеса…

После Милинкевича я задал мэру несколько скучных вопросов о том, когда было построено здание администрации, кто выступит на праздничном вечере, и так далее, и получил на них такие же скучные ответы. Саша без энтузиазма сделал несколько снимков с готовностью позировавшего Силуанова за столом и в кожаном кресле возле бюро. Затем мы в сопровождении секретарши, не отходившей от нас ни на шаг, покинули кабинет градоначальника.

– Ну что, кажется, неплохо всё прошло, – самодовольно произнёс Милинкевич, после того как кожаная дверь за нами с глухим стуком затворилась. Он искоса поглядывал на меня, вероятно, ожидая одобрения.

– Смело вы… – выдавил я из себя.

– Да, надо иногда ворошить это болото, – изрёк он, расплываясь в самодовольной улыбке. Казалось, даже в блеске его розовой лысины выразилось что-то торжествующее. Я догадался, что он заразился болезнью некоторых актёров, которые, войдя в роль, не могут скоро отделаться от неё вне сцены, и так и таскаются по жизни, на потеху окружающим корча из себя в повседневном быту гамлетов и чацких. Бедняга, видимо, искренне считал себя непримиримым борцом с коррупцией и радетелем за свободу слова… – Я, между прочим, не лукавил, когда говорил, что задаю Силуанову читательские вопросы. Всё, о чём я спрашивал, взято из писем, присланных в редакцию.

– А что, читатели не интересовались, почему цены на коммуналку каждый год растут, и почему все городские предприятия розданы деткам да кумовьям чиновников? – буркнул Саша, исподлобья презрительно глядя на своего старшего коллегу.

– Силуанов, кстати, идёт в губернаторы, – сказал Милинкевич, благоразумно пропустив этот выпад мимо ушей. – Дело, говорят, решённое, в начале следующего года областная Дума уже предложит его кандидатуру президенту.