Текст книги "Хватит!"

– Разве? Я не знал, – сказал я.

– Ну вообще, это и не удивительно. Жители ему доверяют, в Москве он тоже хорошо известен. Город наш, опять же, по благоустройству второе место в области занял в этом году. Есть, конечно, к мэру претензии, но в целом работает человек, чего уж там…

На выходе из мэрии мы остановились.

– Я в столовую местную забегу, пообедаю. Тут хорошая кухня и недорого, пойдёмте со мной? – позвал Милинкевич.

Нет, как ни велико было моё терпение, но провести с ним ещё час, выслушивая всю эту его самодовольную трескотню, приправленную второразрядным фрондёрством, было выше моих сил. У меня мелькнула спасительная мысль.

– Вообще, я думал больницу посетить. Надо ведь по вашему поручению о рентгеновском аппарате сделать репортаж. Вот и Саша тут – я с персоналом поговорю, а он технику сфотографирует. Ты ведь свободен сейчас? – спросил я, обернувшись к молодому человеку.

– Свободен! – Саша кивнул с такой отчаянной готовностью, что я едва удержался от улыбки. Видимо, обществу Милинкевича он был рад не больше моего.

– Так номер же только в пятницу? – удивился Милинкевич, по очереди оглядев нас.

– Да зачем же тянуть, если всё сегодня можно сделать?

– Ну что же, идите, – нехотя разрешил Милинкевич. Он явно был разочарован: вероятно, за обедом он рассчитывал в полной мере насладиться своим давешним «триумфом» у мэра.

Больница располагалась в двух кварталах от администрации. Её длинное, недавно отштукатуренное двухэтажное здание находилось на обширной огороженой территории, посреди яблоневого парка. Чёрные и корявые, словно нарочно изуродованные кем-то деревья отчётливо рисовались на фоне покрытых глянцевым настом сугробов. Дорожки в парке никем не расчищались, и нам с Сашей пришлось пробираться до входа по петляющей в снегу узкой жёлтой тропинке, вытоптанной посетителями. Оказавшись у подъезда, я набрал телефон приёмной главного врача, и сообщил секретарю о нашем прибытии.

Вы пока подождите, пожалуйста внизу, у регистратуры. К вам Василиса Ивановна, наш администратор спустится, – ответил мне бойкий женский голос.

Мы несколько минут простояли в приёмном покое. Тут, очевидно, недавно окончился ремонт – возле стен ещё высились леса и в беспорядке валялись остатки строительных материалов – доски, обрезки фанерных листов и пустые банки из-под краски. Посетителей было мало – только какие-то старушки ругались с регистраторшей из-за неверно оформленных талонов, да двое докторов обсуждали что-то в углу у входа. Администратором оказалась полная черноглазая женщина в опрятном белом халате с щёголскими синими кантами на рукавах и воротнике.

– Здравствуйте, я Торобова Василиса Ивановна, – с улыбкой представилась она, обведя нас внимательным взглядом прищуренных глаз. – Мне сказали, вы из газеты?

– Да, мы из «Терпиловской правды». Меня зовут Игорь Кондратьев, а со мной наш фотограф – Александр Васильев.

– Очень приятно. Что бы вы хотели посмотреть? Вам провести экскурсию по больнице, или вас что-то конкретное интересует?

– Нас редакция послала о новом рентгене сделать репортаж.

– А, понятно… Ну что же, пройдёмте за мной наверх.

По засыпанным кусками штукатурки ступенькам мы поднялись на второй этаж. Тут также заметны были следы ремонта, но он был уже косметическим – кое-где не в тон подкрасили стены да на окна повесили новые занавески.

– Тут мы ещё не успели к полномасштабной реконструкции приступить, – виновато улыбнулась Торобова, обернувшись к нам. – В следующем году, когда средства администрация выделит, и тут порядок наведём. Пожалуйста, нам сюда, – сказала она, подводя нас к обшарпанной двери в конце коридора и доставая из кармана халата связку ключей на эмалированном брелке.

– Не «не успели», а денег не хватило, – шепнул мне Саша, пока женщина, гремя ключами, возилась с замком. – На первом этаже всё отштукатурили к приезду губернатора, а этот так и стоит в запустении больше года.

– А почему так вышло?

– Да шут его знает – может, рассовали по другим проектам, дыры в бюджете затыкать ведь надо как-то. Может быть попросту разворовали. А скорее всего – и то и другое.

– А что если бы губернатор во время этого своего осмотра поднялся по лестнице и увидел всё это? – поинтересовался я, обведя глазами помещение.

Саша глянул на меня с деланным изумлением.

– Ой, ну тогда бы всё, конец. Главного врача – под суд, а мэра – в отставку за разбазаривание бюджетных денег, разве не ясно? – ехидно произнёс он. – Ничего бы никому не было, все всё понимают, – мрачно добавил он через секунду. – Да губер и сам бы сюда не сунулся. Чего ему тут смотреть-то? Лечиться что ли он сюда поедет? К врачам, которые по десять тысяч в месяц получают? У него вон дочь рожала, так он её подальше от родной медицины, на Лазурный берег отправил, да летал к ней каждую неделю за казённый счёт.

– Ну а правоохранительные органы куда смотрят? – удивился я.

Саша с язвительной улыбкой приготовился отвечать, но в этот момент Торобова отворила дверь кабинета и пригласила нас внутрь.

Мы прошли в просторную комнату с кафельным полом и недавно покрашенными синей краской стенами. В углу, возле широкого пластикового окна, стоял наполовину накрытый запылённой холстиной аппарат. Я попытался расспросить администратора об аппарате, но получил лишь уклончивые, невразумительные ответы. Очевидно, женщина и сама мало что знала о нём. Выручила инструкция, оказавшаяся в ящике стола, стоявшего в углу комнаты. Пока Саша делал фотографии, я пролистал её и переписал кое-какие технические характеристики для статьи. Через десять минут попрощавшись с администратором, мы покинули больницу. До редакции добирались пешком, через дворы. Шли по тротуарам, старательно обходя набросанное дворниками с проезжей части бурое снежное месиво. Я искоса поглядывал на Сашу, который уверенно и широко, не глядя по сторонам, шагал впереди. У меня накопилось к нему немало вопросов – и по его политической деятельности, о которой я узнал от Ястребцова, и по истории с избитым стариком Сотниковым, и по его странным отношениям с Бурматовым… В идеале надо бы расспросить его обо всём этом сейчас, пока мы одни. Второй такой случай представится не скоро. Но как подойти к делу незаметно, не вызвав у молодого человека подозрений? Саша заговорил первым.

– Ну, как вам наша больница? – угрюмо буркнул он, через плечо окинув меня коротким неприязненным взглядом. – Понравилась?

– Да странно всё это выглядит, – откровенно ответил я. – И ремонт этот затянувшийся, и рентгеновский аппарат, стоящий без дела…

– А будет и дальше стоять, – убеждённо пообещал Саша. – Аппарат-то купили, а кабинет под него оборудовать забыли. И специалиста нет. А люди как ездили на рентген за пятнадцать километров в Немчиновскую поликлинику, так и ездят.

– Зачем же его купили?

– А вы не догадываетесь? Всё очень просто, есть такое слово – откат. Писали у нас об этом в интернете: компания получила из бюджета полтора миллиона рублей, а реальная стоимость оборудования – около миллиона. Вот разницу чиновники с бизнесменами и поделили.

– Да уж…

– Ну зато можно журналистам и приезжему начальству рапортовать с гордым видом о модернизации и инновациях, – ехидно заметил Саша. – Вы-то что напишите обо всём этом? – вдруг с вызовом поинтересовался он. – Правду, или как вон – Милинкевич наш?..

– Постараюсь описать всё, как есть… – нехотя ответил я. Я попал в ловушку. Понятно, что для работы мне выгоднее всего было оставаться в редакции на вторых ролях и не привлекать к себе лишнего внимания. Но Саша с его боевым и не терпящим полутонов характером к такой позиции, несомненно, отнесётся с презрением, и в итоге отдалится от меня. Так что выбор невелик – или, рискуя разоблачением, сделаться бунтарём, или сидеть тише воды и ниже травы, но потерять доверие молодого человека. Сейчас он у меня – главный подозреваемый, вернее сказать, против него одного имеются хоть какие-то улики. Но я, по сути, в самом начале расследования, и кто знает, как изменится моё мнение через неделю-другую? Я решил, что лучше всего в этой ситуации – тянуть резину и, во всём соглашаясь с Сашей в личных беседах, в редакции всё-таки особенно не вольничать. Прежде чем он разгадает мою стратегию, пройдёт немало времени, а только оно мне сейчас и нужно… Эти рассуждения отняли у меня несколько секунд.

– Да кто же вам даст всё как есть описать, – безнадёжно махнул рукой Саша, видимо, не заметив моего замешательства. – Вы разве «Терпиловку» нашу не читали? Стопоров сразу же вашу статью зарубит, если там не будет восхвалений наших бонз.

– Если всё так плохо, то что ты сам из газеты не уйдёшь?

– Ну во-первых, это всё-таки опыт. Я в будущем обязательно журналистом стану, но только настоящим, а не как эти все, – он мотнул головой на сторону. – Во-вторых же и тут можно что-то делать. Конечно, серьёзные материалы у нас не проходят, но мелкие – случается, пропускают. Кого-то бюрократ заедает, у кого-то водопровод прорвало и не чинят, у кого-то ребёнка в детский сад не берут. Бывает, помогаю людям.

– То есть ты эдакий бескорыстный Робин Гуд, спаситель бедняков? – улыбнулся я.

– Да какой из меня Робин Гуд… – с досадой отмахнулся Саша. – По сути ерунда это всё, и я это прекрасно понимаю. Вы бы знали, что у нас тут в городе творится: мрак, бесправие, воровство. Все кричат об ужасах девяностых, а вы в криминальную статистику ради интереса загляните – сегодня больше преступлений совершается, чем при Ельцине. А ещё проститутки, бездомные, нищие, наркоманы – это ведь всё позор наш общий. Гордиться при этом тем, что раз в полгода помог старушке крышу текущую подлатать – смешно. Тут другое нужно…

– И что же?

– В первую очередь надо людей информировать о происходящем, – горячо заговорил Саша. – Рассказывать о том, как на самом деле мы живём. Говорят, что у нас сейчас достаток, что никогда мы так хорошо не жили. Ну а что это за достаток? Это же проедание с себя последнего! Это то же, что дом свой продать, красную рубаху купить да в кабак пойти – водки с блинами напиться. Один раз хорошо, а что дальше? Вот оловянные наши шахты закроют, что будем делать? Раньше мы производили и электронику, и швейная фабрика у нас была. Да какая – на всю страну гремела! А теперь? Сидим, доедаем то, что от совка осталось, и притворяемся, что всё у нас прекрасно. Господа вон наши знают это, да у них другие цели – наворуют – и за границу. А нам-то как тут оставаться? Вижу, морщитесь вы, для вас это банальности, и не то, наверное, слышали в своей Москве. Но для нашего человека это всё ново, об этом по телевизору не говорят. А ведь время уходит, и давно пора понять, по какой дороге мы идём – к капитализму, социализму, какое управление нам ближе, и как честно и смело его устроить, чтобы, наконец, начать выбираться из этого застоя. Рассчитать – что оставить из прошлого, что взять из опыта других государств, что нового изобрести. А для всего этого нужны не болтуны и пустышки-всезнайки, не кумовья и сватья высших чиновников, которые назначаются только потому, что с кем-то там за одной партой в детстве сидели, а люди практические, честные и умные. Не начнём шевелиться, продолжим век свой заедать – и через двадцать лет останемся у разбитого корыта. Ну разве не понятно это?

– И что же, ты решил в одиночку страну перевернуть? – спросил я, не сдержав саркастической улыбки.

– Почему же в одиночку? – возмутился он. – Во-первых, я не один, таких как я много. Нам только собраться надо, понимаете? Помните, у Толстого было – если злодеи вместе сильны, то и честным людям надо объединиться и стать силой.

– Так а под каким знаменем ты предлагаешь объединяться? За коммунистов ты, за либералов, за анархистов? Или так – за всё хорошее против всего плохого?

– Да ну эти ярлыки к чёрту, – зло отмахнулся Саша. – Не значат они ничего. Вон, один коммунист у нас в горсовете заседает да пилит как ни в чём ни бывало, третью квартиру уже купил. А другой коммунист, во дворе нашем живёт – сам старик восьмидесятилетний, а таскает на улицу каждый день парализованную соседку, чтобы та воздухом подышала. В магазин ей бегает и заботится как о родной. Один либерал устроил бизнес на паях с каким-нибудь чинушей, да в ус не дует. Барыши считает и плевать он на всех хотел. А другая – тоже либералка, а под милицейские дубинки идёт, чтобы собачий приют наш местный защитить от сноса. Не убеждения важны, а дела. Нужно работать, действовать – ведь люди-то на огонь идут. А с идеологией мы, честные, работящие граждане, и после как-нибудь разберёмся.

Я посмотрел на Сашу. И куда девался нескладный мальчишка в растянутом свитере, с которым я давеча познакомился в редакции? С растрёпанными волосами, рдеющим на щеках алым румянцем и энергичным острым взглядом, он походил на какого-нибудь народного трибуна времён французской революции, одного из тех, что умели одним словом воспламенить стотысячную толпу. В этом образе он был чрезвычайно хорош, и я невольно залюбовался им. Несмотря на весь свой скептицизм, и слушал я молодого человека с интересом – если не смысл его речей, то живость и восторженность, с которыми они произносились, начали увлекать меня.

Однако, надо было помнить о деле. Сейчас был очень удобный момент для того, чтобы задать Саше интересующие меня вопросы. В нынешнем увлечённом состоянии он вряд ли сможет чётко просчитывать ответы, и мне, возможно, удастся кое-что вытянуть из него…

– Да, ситуация в городе, конечно, тяжёлая, – осторожно начал я. – Я и от отца много слышал о происходящем. Хоть он инвалид, и дома сидит, но и до него кое-какие слухи долетают. Вот о канализации ливневой говорил – дескать, не пройти после дождя по улице – сплошные лужи, и о том, что людей с компенсациями после пожара на Утреховской обманули. И даже, якобы, случай был, когда ветерана войны из дома выселили.

Как я и надеялся, Саша заглотил наживку.

– Всё это правда, – энергично отозвался он. – Про канализацию и компенсации врать не буду – мало знаю. А вот этим ветераном войны я лично занимался. Сотников его фамилия.

– А что там была за история? – спросил я.

– Да кошмар наш обычный. Несколько чиновников решили кооператив создать и построить дачи в лесном массиве – частично для себя, а частично на продажу. А там была маленькая такая деревенька – Пантелеевка. Очень уж хотелось им на её месте устроить конное хозяйство и гольф клуб. Гольф им, видите ли, подавай, аристократы хреновы. Вот и постановили расселить людей. Большинство согласилось уехать, а Сотников отказался, там дом его отцовский. Тогда его вообще без церемоний выкинули, да ещё избили при этом. Вы только подумайте – больного старика два здоровых лба в одном белье на мороз выкинули посреди ночи, повалили на землю да ещё сапогами ему что есть мочи наваляли!

Чем больше говорил молодой человек, тем сильнее дрожал от негодования его голос – видимо, по ходу рассказа в его памяти всплывали подробности той истории.

– И что же, Сотников обратился в полицию? – спросил я.

– В полицию? – Саша отрывисто и зло хохотнул. – Да кому он нужен в полиции? Плевать наши полицаи хотели на всё, если им самим на лапу чего-нибудь не перепадёт. В полицию, рассмешили…

– А ты-то как в этой истории участвовал?

– Я пытался помочь ему. Заметку в газету написал, за его дочь подготовил письма в прокуратуру и в суд. Да только бесполезно всё это оказалось. Заметку, как я ни скандалил, Стопоров не пропустил, а на письма ответов и сейчас нет…

Саша вдруг как вкопанный остановился на месте, словно поражённый какой-то внезапной мыслью.

– Ну а что же вот вы, например, слышали об этой истории, а ничего не написали? – обернувшись ко мне, возмущённо выговорил он. – Вы же сами журналист, знаете, что в этом деле самое важное – огласка, иначе замнут, замотают.

– Я тогда был занят другим делом, как-то вылетел этот случай из головы.

– Понятно, – глухо сказал Саша.

– Да и кроме того, что тут поменяешь? – осторожно прибавил я.

– Так всегда было, есть и будет? – со злой иронией поинтересовался Саша, бросив на меня злой пламенный взгляд.

– Ну почему обязательно «будет». При желании можно добиться справедливости.

– Вот и я говорю! – горячо поддержал Саша. – Надо действовать, делать что-то, а не сдаваться. А я уж, признаться, решил, что вы из этих, из будистов…

– Из кого?

– Да я так людей называю, которые говорят, что, ничего не надо делать в стране. Ну знаете, о какой мерзости, подлости, несправедливости им ни расскажешь, на всё отвечают: «Ну и что? Так всегда было есть и будет». Вот они и будисты у меня – от слова «будет». Как же я ненавижу этих крыс! Лежат всю жизнь на тёплом брюхе, успокаивают себя дешёвым популизмом, да ещё на людей, которые хоть что-то предпринимают, хоть кому-то помогают, с презрительной усмешкой посматривают: бесполезны, дескать, ваши старания. Из-за этих пассивных сволочей у нас и не меняется ничего. Ведь если бы мы всем миром, всем обществом каждый случай, ну вроде того, что с Сотниковым, рассматривали, если бы всё выносили на общее обсуждение – ну разве возможно было бы такое? Нас, миллионы, несколько сотен негодяев подчинили, и почему? Как раз из-за таких вот гадов.

– Не устанем мы все такие случаи рассматривать? – улыбнулся я.

– Не устанем! – убеждённо сказал Саша. – Нет в этом ничего сложного, да и вообще, плох тот народ, который устаёт своей судьбой интересоваться. Нет у него будущего.

– Ну а как это реализовать?

– Это уже дело техники. Самый простой вариант – референдумы регулярные по важным вопросам. Тогда каждый человек будет привлечён к управлению, будет осознавать себя гражданином, а не как сейчас – скотом безмозглым, от которого ничего не зависит.

Глава десятая

Беседуя так, мы дошли до редакции. У входа мы разделились. Саша вдруг вспомнил о каких-то вещах, забытых в автомобиле, и, на ходу отыскивая ключи в кармане куртки, направился к нашему служебному «Мерседесу», припаркованному в ста метрах от подъезда. Я же вошёл в здание. Милинкевича на рабочем месте ещё не было – видимо, в столовой мэрии он всё же отыскал благодарного слушателя для своих россказней. Но моим глазам предстала довольно странная картина. Бурматов, откинувшись всем телом на спинку кресла, заложив руку за голову и на американский манер водрузив ноги на крышку стола, беседовал с нашим редакционным уборщиком, маленьким сухим и хромым мужичком лет сорока, которого я успел ещё вчера заметить в холле «Терпиловки». Тот стоял, облокотившись на швабру, и что-то вдохновенно рассказывал, делая энергичные пассы руками перед грудью. В своей речи он, казалось, пытался сохранить достоинство, говорить медленно и степенно, но никак не мог выдержать этого тона, и то и дело срывался на почти невнятную скороговорку. Бурматов же, по-видимому, наслаждался беседой – с блаженной улыбкой на лице он медленно поворачивался в кресле, словно загорающий на пляже, который подставляет солнцу то один, то другой свой бок. Особенно его радовали интонационные переходы в речи уборщика. Когда тот начинал частить и сбиваться, перескакивая с одного на другое, Бурматов даже жмурился от удовольствия.

– Игорь, как в мэрии всё прошло? – спросил Бурматов, увидев меня.

– Нормально. Пообщались с мэром, сделали снимки.

– А Милинкевич не с вами? Там остался? – удивился он.

– Да, мы с Сашей по другим делам ушли, а он задержался в администрации.

– Ну понятно. А вы знакомы с Аль Капоне нашим местным? – спросил Бурматов, глазами указав на уборщика, который при этих словах довольно осклабился, обнажив под тонкими бледными губами гнилые осколки зубов.

Я ответил ему недоумённым взглядом.

– Знакомьтесь: Владимир Сергеевич Прохоров, легенда девяностых, главарь местной мафии, гроза терпиловских коммерсантов и барыг, – торжественно произнёс Бурматов.

– Н-ну не-не то чтобы г-г-роза, но к-кое-что б-было, д-да, – с достоинством выговорил Прохоров, состроив надменную мину и одновременно с тем выпрямляясь во весь рост рядом со своей шваброй. Со стороны это выглядело так забавно, что я с трудом удержался от улыбки. Я догадался, что Прохоров, вероятно, не совсем здоровый психически человек, играет в редакции некую шутовскую роль. Видимо, он сболтнул когда-то, что был в девяностые бандитом, а Бурматов ухватился за эту фразу и превратил её в шутку, длящуюся уже, может быть, не первый месяц. Наверное, при случае он, на потеху себе и окружающим, расспрашивает уборщика о том, где тот закапывал трупы убитых, сохранился ли у него малиновый пиджак, и так далее. Скорее всего, эта игра нравится и самому Прохорову, который рад хоть и понарошку, хоть и с оттенком явной насмешки, но всё-таки на мгновение почувствовать себя значительным человеком.

– А скажи, Прохоров, ты заикаться тоже после какого-то гоп-стопа начал? – вкрадчиво поинтересовался Бурматов.

– Я за-заикаюсь с де-детства, – ответил Прохоров. – А во-вот у на-нас бы-был с-с-случай, ко-когда мы х-хлебный ма-магазин отжи-жимали у му-мужика од-дного. От-т-везли его в ле-лес, го-говорим, д-давай, к-копай могилу. Т-так он со страху п-правда за-заикаться на-начал, да ещё и в ш-штаны на-навалил.

– Серьёзные бабки-то крутил, а?

– Бы-бывало в-всякое. На ме-мерседесе ездил, д-дом в Ку-кузминках купил ка-каменный. В Мо-москве в ка-казино «Ме-метелица» по де-десять штук баксов оставлял.

– И с бабами, наверное, мутил? – лукаво подмигнул Бурматов.

– И это то-тоже… – самодовольно ухмыльнулся Прохоров.

– А теперь толчки чистишь, – трагическим тоном резюмировал Бурматов.

Прохоров, подбоченясь и обиженно выпятив нижнюю губу, приготовился ответить ему что-то, но его прервали. В дверь кабинета осторожно постучали, затем она нерешительно отворилась до половины, и в создавшуюся щель робко протиснулась странная фигура. Это была молодая девушка лет двадцати, в булыжного цвета пальтишке на два размера больше нужного, в осенних растоптанных сапожках и с шерстяным платком на голове. Она осмотрелась в помещении, и поскольку мой стол располагался ближе других ко входу, остановила взгляд на мне.

– Скажите, пожалуйста, можно ли мне поговорить с Александром Фёдоровичем Васильевым? – дрожащим голосом спросила она, быстро мигая своими большими прозрачными глазами.

– Его сейчас нет, – ответил я. – Если хотите, подождите вон там, – я указал взглядом на диван у входа. – Или оставьте записку.

– Я лучше подожду, если вы не против, – прошептала девушка. Она опустилась на диван, и, аккуратно расправив тонкими пальчиками складки пальто, сложила руки на коленях.

В этот момент Бурматов, до того сидевший спиной ко входу, вдруг спустил ноги со стола и медленно повернулся на кресле лицом к нашей посетительнице.

– А по какому вопросу вам Васильев нужен? – с какой-то театральной торжественностью поинтересовался он.

Услышав его голос и увидев его самого, девушка вздрогнула и оцепенела, словно увидела привидение.

– Я хотела поговорить с ним по поводу одного дела, – дрожащим голосом ответила она.

– Какое же у вас к нему может быть дело?

– По поводу одной публикации…

– Какой публикации?

Бурматов встал с места и сделал несколько шагов по направлению к пришедшей. Та сидела отвела глаза в сторону, вжала голову в плечи и задрожала как лист на ветру. Я с удивлением наблюдал за этой сценой. Было похоже на то, что молодые люди знают друг друга… Но почему наша гостья так боится Бурматова?

Вошедший Саша прервал эту странную беседу. Он весело поприветствовал девушку, поцеловал её в щёку и, взяв под руку, увёл из кабинета.

Эта сцена, впоследствии многое объяснившая в деле, к сожалению, мало запомнилась мне…