Текст книги "Хватит!"

Глава двадцать четвёртая

Шагая от вокзала к гостинице, я напряжённо решал самую важную с начала расследования задачу. Итак – можно ли считать моё дело оконченным, а Сашу – главным подозреваемым в убийствах? Не стоит ли продолжить поиски новых улик, а вместе с тем затаиться и подождать в надежде, что преступник как-нибудь ещё выдаст себя? Не может ли, наконец, вся эта история оказаться странной цепью случайностей, карточным домиком, который развалится от одного нового факта? Ведь что у меня, в сущности, есть на Сашу? Он водит машину, которая была замечена возле особняка Пахомова после его убийства. Но машина не его, а редакционная, и взять её мог кто угодно. Он приходил к избитому по приказу покойного судьи Обухова старику, интересовался делом, пытался помочь его семье. Но он мог руководствоваться журналистским долгом или простым человеческим сочувствием. В момент его нахождения в особняке Пахомова пропала фотография. Но её мог взять Бурматов или, как это ни маловероятно, один из полицейских. И, наконец, главный факт – Саша был знаком с пропавшей девочкой и знал убитого учителя. Но и это при желании объяснялось легко – в Терпилове всего три школы, и вероятность того, что мальчик попадёт именно в класс, где училась Белозёрова и преподавал Королёв, была хоть и невелика, но и отнюдь не равнялась нулю…

Что ж, каждое из этих объяснений по отдельности звучало убедительно. Но вместе они не выдерживали никакой критики – одно или два совпадения ещё можно было допустить, но когда их столько… Если же соотнести имеющиеся данные с другими фактами, а также с тем, что против оставшихся двух журналистов «Терпиловки» – Милинкевича и Бурматова, не имелись никаких улик, то картина получалась ясная – преступником мог быть только Саша…

В хоккее есть термин – игра без вратаря. На последних минутах матча проигрывающая команда переводит своего голкипера в нападение, оставляя ворота беззащитными. Идея проста: воспользоваться численным преимуществом, чтобы попытаться склонить удачу на свою сторону. Риск огромен, но чего не сделаешь ради последнего шанса на победу? Нечто похожее предпринял и я. На следующий день я взял в редакции «Терпиловки» недельный отпуск, и принялся за плотное изучение Сашиных связей. Надо было опросить всех его одноклассников, друзей, коллег, одним словом каждого, с кем он когда-либо общался. Нет никаких сомнений в том, что кто-нибудь из моих собеседников позвонит Васильеву и расскажет о нашем разговоре, подвергнув таким образом мою жизнь опасности. Но с другой стороны, этим путём я узнаю о Саше больше, чем за год расследования. Мне нужно было найти одну последнюю улику, один факт, способный окончательно подтвердить мои выводы… Если же ничего не получится, не беда – явлюсь к Николаю с тем, что имеется. Кто знает, может быть, полиция успела что-нибудь откопать и без меня?

Я решил действовать последовательно, в хронометрическом, так сказать, порядке. Снова заглянул в школу, в которой учился Саша, съездил в Социальный институт на Лосиноостровской, где он получил высшее образование и пообщался с теми из преподавателей, которые помнили его. Первые же результаты оказались очень интересны: они и обрадовали, и вместе с тем озадачили меня. Выяснилось, что переезд Васильевых в Москву состоялся всего через несколько месяцев после исчезновения Лики Белозёровой. Один из учителей даже вспомнил, что в столице семья поселилась у тётки мальчика по матери, бездетной пятидесятилетней старой девы, у которой была трёхкомнатная квартира на Октябрьском поле. Терпиловскую же квартиру, по его словам, всё время до возвращения Саши в город, они сдавали внаём. На всякий случай проверил я и родителей Васильева. После развода отец мальчика переехал в отдельную квартиру и с сыном не общался. А вот к матери Саша был очень привязан. Та работала в службе социальной защиты Северного административного округа Москвы, и коллеги считали её человеком исполнительным и пунктуальным. Нареканий от начальства она не имела, и, насколько мне удалось выяснить, никаких отношений со знакомыми из Терпилова не поддерживала… Опросил я и однокурсников Саши по университету. Они, впрочем, почти ничего не рассказали о нём. По их словам парень был нелюдим и замкнут, на студенческих вечеринках не появлялся, даже с девушками не встречался. Но вот об его политической активности вспомнить смогли многие. То он раздавал на лекциях какие-то листовки в защиту экологии, то протестовал против реформы системы образования, а однажды даже подбил всю свою группу сходить на пикет к посольству какой-то африканской страны, которая эксплуатировала рабский труд при добыче драгоценных камней. Свою деятельность он продолжил и в Терпилове. Когда-то Ястребцов дал мне список городских политических партий, в которых состоял Васильев и, вернувшись из Москвы, я прошёлся по адресам указанным там. В ЛДПР Сашу не запомнили – он ушёл через два дня после сдачи документов на вступление и даже не получал членского билета. В «Экологической партии», обставленный по-европейски офис которой находился в здании одного из городских универмагов, мне рассказали, что у них Васильев продержался чуть больше двух месяцев. Он помогал организовывать частный питомник для бездомных собак, на который дал средства один из местных бизнесменов, и проявил себя неплохо, особенно в том, что касалось составления документов. Однако, вскоре, ушел и оттуда. В «Яблоке», «Сути времени» и «Гражданской платформе» Прохорова Саша состоял по месяцу. И везде действовал по одной схеме: записывался в партию, некоторое время проводил там и неожиданно, никого не предупредив, уходил. Я предположил сначала, что среди активистов политических организаций он разыскивал сообщников для своих преступлений, и везде расспрашивал – не сохранял ли Саша связи с кем-нибудь из членов партии? Однако, ничего такого не было. Вообще, все, с кем я общался, в один голос твердили мне, что Васильев предпочитал держаться в коллективе особняком ото всех. В партийной жизни не участвовал, собрания игнорировал, в профильной прессе, несмотря на свои журналистские таланты, не печатался. Интересовали его только большие собрания, да серьёзные уличные акции. На них он, впрочем, вёл себя спокойно, ничем особенным не выделяясь.

Отдельной строчкой в моём резюме стояла Коммунистическая партия – в ней Саша состоял целых полгода. В среду утром я направился в штаб этой организации, расположенный в центре города, неподалёку от мэрии. Это оказалось маленькое одноэтажное здание, окружённое низеньким деревянным заборчиком. Во дворе помещались деревянная беседка и несколько лавочек, выставленных в ряд – видимо, тут городские коммунисты летом проводили свои собрания. В прихожей по стенам были развешаны фотографии Гагарина, Шолохова, Симонова и прочих советских кумиров – все старые и пожелтевшие. Новым был лишь один стенд, посвящённый годовщине смерти Сталина. «65 лет без Вождя!» – огромными красными буквами было написано в его заголовке. Сталин был представлен тут во всех возможных ракурсах – в компании Ленина, идущим по берегу реки, в Туруханской ссылке, в окружении делегатов какого-то съезда… Я пробежал несколько строчек в одной из статей. Неизвестный автор вспоминал советские достижения и в стиле передовиц тридцатых годов призывал на головы врагов Вождя всех народов казни и пытки…

– Молодой человек, вы за документами? – окликнули меня сзади, пока я рассматривал стенд. Обернувшись, я увидел седую старушку в вязаном свитере, с толстой пачкой свежих газет в руке. – По поручению Николая Александровича приехали?

– Нет, я, собственно, по другом делу, – ответил я. – Мне хотелось бы с кем-нибудь из руководителей организации поговорить об одном вашем бывшем сотруднике.

– Вы из милиции? – строго нахмурила брови старушка.

– Нет, я из «Терпиловской правды».

– А, из «Терпиловки»… Вы знаете, секретарь наш, Павел Андреевич, в мэрии сейчас, на совещании. Может, подождёте его?

– Да он мне, собственно, не очень нужен. Я просто хотел задать пару вопросов о человеке, который меня интересует.

– Что ж, пройдите тогда в соседний кабинет, – захлопотала старушка. – Там Виталий Натанович, юрист наш, и заведующий по печати, Юрий Николаевич. Вот с ними можно поговорить.

Я вошёл в маленькое помещение, располагавшееся за обитой синей кожей дверью. Посреди него, за столом с чаем и баранками, сидели два старика, тихо беседуя. Когда я вошёл, они прекратили разговор и с интересом уставились на меня.

– Виталий Натанович, – обратилась вошедшая за мной старушка к одному из них – лысому человеку в очках с толстыми стёклами и пиджаке с засаленными рукавами. – Вот к вам из «Терпиловской правды» пришли, примете?

– Хорошо, Вера Андреевна, – ответил тот, вставая. – Чем обязаны? – спросил он, с радушной улыбкой подавая мне руку. Чайку выпьете?

– Нет, спасибо. Я буквально на пару минут, – ответил я, присаживаясь за стол. – Вам знаком некий Александр Васильев?

– Саша Васильев? – всполошился старик. – Да, знаком. Он вот, – указал он взглядом на своего коллегу, – по газетной линии проходил, с Юрием Николаевичем работал.

– Может быть, он запомнился вам чем-то? – спросил я заведующего печатью – седого как лунь старика в синем свитере.

– Ну так… Чем-то, конечно, запомнился. Горячий парень, всё в бой рвался. В митингах участвовал, даже одиночные пикеты устраивал, листовки писал…

– А почему он ушёл от вас?

– Да вышла неприятная история, – отведя глаза, замялся мой собеседник. – Он тут развил активную деятельность в поддержку одного местного жителя, которого из дома выселили якобы по распоряжению Обухова, ну судьи нашего, вы знаете ведь, наверное?

– Обухова да, знаю. А не Сотников фамилия того жителя? – поинтересовался я, вспомнив несчастного старика, ставшего жертвой миграции лосей.

– А, так вы в курсе? Да, именно его. И вот как-то Саша остался один в помещении редакции, и послал по факсу один документ, о чём его никто не просил.

– Какой документ?

– Дело в том, что у нас тут ещё и приёмная Ирины Сергеевны Котовасовой, депутата областной Думы от нашей партии. И она хранит в своём кабинете депутатские именные бланки. Саша без спроса взял один из них, оформил запрос от имени Ирины Сергеевны, подписал и отправил в Прокуратуру области и в ФСБ, с просьбой разобраться в деле.

– И только?

– Как это – «и только»? Нет, ну вы понимаете, это же подлог! – взвился старик. – Его никто не уполномочивал. И потом – зачем такой экстремизм? Обухов, против которого он развёл эту свою деятельность, отправил оскорбительную бумажку – был уважаемым в городе человеком. Да и вообще…

– Неправильно это, – вставил старик в пиджаке.

– Да, вот именно, неправильно. Ирина Сергеевна узнала об этом и возмутилась. Да и мы были не рады. К властям, конечно, у нас есть претензии, и немалые. Но зачем эта гусарщина? У нас рабочая обстановка, мы эти вопросы решаем в нормальном рабочем порядке, без конфликтов и скандалов.

– И после этого Саше предложили уйти? – спросил я.

– Да нет, он сам ушёл. Обозвал всех, нагрубил, мол, предатели мы все тут, трусы и изменники, и сбежал. В общем, человек молодой, горячий. Наверное, и по вашей линии он что-то такое натворил? – полюбопытствовал старик.

– Как вам сказать. Скорее, мы просто хотели кое-что уточнить…

– Ну что же, замечательно. Рады помочь. Вы вообще к нам из «Терпиловской правды» почаще заходите. Вот скоро Девятое мая, будет марш ветеранов с митингом и концертом. Приглашаем вас его осветить. Придёте?

– Постараюсь, – ответил я, и, пожав руки обоим старикам, вышел из комнаты.

На улице я наткнулся на неожиданную встречу. Перед зданием, облокотившись на забор, стоял Прохоров в расстёгнутом, несмотря на морозец, пальто и меховой шапке, заломленной на затылок. Казалось, он был сильно взволнован и не находил себе места – всё лицо его было красно, губы дрожали, рука, лежавшая на заборе, нервно дёргалась. Он пристально, с каким-то мучительным вниманием, смотрел на меня. Я ответил на этот взгляд, и не меньше минуты мы в странном оцепенении стояли на месте, внимательно изучая друг друга. Наконец, его губы шевельнулись, словно он хотел что-то сказать. Я весь напрягся в ожидании, но он не произнёс ни слова, и только медленно и серьёзно покачал головой, как бы отказывая мне в чём-то.

– Прохоров! – не выдержав, позвал я, делая шаг ему навстречу. Но на его лице вдруг показался ужас, настоящий ужас, словно я угрожал его жизни. Он резко отшатнулся от меня, поскользнулся и, удерживая равновесие, ухватился рукой за край забора. Затем, поспешно поднявшись на ноги, развернулся и заковылял прочь, сильно припадая на больную ногу…

– Да постой! – крикнул я и бросился за ним следом. Со своей больной ногой он не смог отойти дальше конца забора. Я догнал его, и схватил за руку.

– Говори! – гаркнул я ему в лицо. – Что ты тут делаешь? Ты следил за мной? Зачем?

Он страдальчески взглянул на меня.

– Ну! – встряхнул его я.

Он ничего не ответил, но вдруг поспешно достал из кармана смятую бумажку, и сунул её мне в руку.

– Что это? – удивился я.

– Это со с-с-с-тола то-того, в-в-торого.

– Какого ещё второго? С какого стола?

– Э-э-то не, не, не, – начал он говорить и, как бывает у заикающихся людей, когда они волнуются, зациклился на одном слове.

– Что?! – выпалил я.

– Не он! – через силу гаркнул Прохоров. – П-п-прочтите! И н-не до-доверяйте! И… и… Пу-пустите меня! – Резко вывернув локоть, он стряхнул мою руку с рукава пальто, и поспешно поковылял прочь.

Оставшись один, я развернул бумажку. Это был смятый чек из какого-то канцелярского магазина. «Бумага писчая 2 пач. – 500 руб., ручки „Бик“ 2 шт.– 80 руб., ластики „Славич“ 10 шт. – 90 руб.», – прочитал я. Что за ерунда? Я перевернул чек. На обратной его стороне хорошо известным мне крупным и ломаным полудетским почерком Саши было написано: «Со 26.14.23.»

Что всё это значит? Я повертел бумажку в руках, и, так ничего и не поняв, сунул её в карман бумажника.

Глава двадцать пятая

В среду я съездил в Москву, и в одном из агентств взял напрокат рамный внедорожник повышенной проходимости. И следующим днём, с раннего утра, отправился на нём в Маврино. У меня было три цели: во-первых, я хотел снова пообщаться с местными жителями, попробовать выяснить у них – не видели ли они Сашу в деревне незадолго до убийства олигарха Пахомова. В прошлый наш визит люди слишком были заняты собственными проблемами, и им было не до размышлений и воспоминаний. Вдруг кто-нибудь из крестьян вспомнит подробности дела теперь, в спокойной обстановке? Во-вторых, мне хотелось раскрутить на откровенность местного священника, который, как мне казалось, что-то утаил при нашей с ним прошлой беседе. Ну и в-третьих я планировал заново изучить поместье в Апрелевке. Ястребцова мой рассказ о похищенной фотографии почему-то не впечатлил, и он по моим сведениям так и не дал распоряжения по-новому обыскать дом. Меня же эта тайна особенно привлекала – ведь в кабинет убитого, судя по всему, имелся потайной путь, и, конечно, вход в него спрятан где-то неподалёку от дома. Обнаружить тоннель было бы огромной удачей – преступник вполне мог наследить там, забыть какие-нибудь улики…

Не меньше трёх часов ходил я по деревне, приставая к колхозникам с расспросами. Но всё безрезультатно – никто из них ничего не помнил о событиях месячной давности. Только одна старушка, жившая на окраине деревни, рассказала о каких-то людях, которые бродили тогда неподалёку от Маврино. Это были явно не деревенские жители – одеты по-городскому, приехали на новой машине… Впрочем, надолго они тут не задержались, а по берегу озера добрались до дороги, выходящей на Апрелевку.

– Я ещё подумала – сын с отцом к земле приехали присматриваться, под дом, ну или там под огород, – сказала старушка.

– А почему вы так решили? – поинтересовался я.

– Один был молоденький совсем, а другой – мужчина постарше, в отцы ему годился. Старший, видать, и раньше тут бывал он-то сына и водил, показывал ему – что тут да как…

А вот это интересно… Если женщина не ошиблась, то, возможно, она наблюдала за подготовкой к преступлению. Младшим визитёром был, конечно, Саша, а старшим – опытный член банды, или даже её главарь. Видимо, он объяснял своему юному сообщнику как добраться до виллы Пахомова по разбитым и извилистым марвинским дорогам, как попасть в дом, и как после незаметно уйти с места преступления… Если так, то верна моя первоначальная версия – заказчик убийства бывал у Пахомова раньше, а, следовательно, они знали друг друга… К сожалению, ни на одной фотографии из тех, что я показал ей, старушка не смогла опознать ни Сашу, ни кого-либо из редакции. Она сказала, правда, что старший из приезжих показался как будто знакомым ей. Но где именно, при каких обстоятельствах она виделась с ним, старушка вспомнить не смогла…

После этого разговора я направился в Апрелевку, к вилле Пахомова. Я обошёл здание вокруг, вдоль и поперёк излазил соседнее кладбище, даже заглянул в некоторые из разбитых могил. Всё бесполезно – ни малейших следов хоть какой-нибудь активности там не оказалось. Я хотел зайти и в дом, но в этот раз Сольцева на месте не было, а в новой смене охраны стояли незнакомые люди, которые наотрез отказались пустить меня на территорию усадьбы.

Вернувшись в Маврино, я сразу пошёл к отцу Михаилу в Богоявленский храм. Но и тут потерпел фиаско. Священник не отказался говорить со мной, но всё было как в прошлый раз – какие-то намёки, недомолвки, попытки уйти от прямого ответа… Наконец, я не выдержал.

– Вы духовное лицо, – в отчаянии перешёл я почти на крик. – А тут человек погиб, и вы не хотите помочь найти убийц. Разве это по-христиански?

Я думал, что священник разозлится, откажется отвечать на мои вопросы, или даже вовсе выставит меня из церкви. Но он, казалось, оторопел.

– Да что же я могу? – растерянно сказал он. – Я же Пахомова почти не знал, и несколько лет не общался с ним. Чем же я вам помогу?

– Да чем угодно, – почувствовав, что он колеблется, начал продавливать я. – Расскажите – как и когда видели его, о чём беседовали, что слышали о нём…

– Но такие беседы составляют тайну исповеди, уж не думаете ли вы…

– Да, думаю! – вспылил я. – Думаю, что если есть хоть какой-то шанс на то, что будут найдены и наказаны убийцы, вы должны помочь, должны рассказать всё, что знаете!

Священник колебался. Он несколько раз прошёлся взад-вперёд по храму, склонив голову и скрестив руки на груди.

– Я должен подумать, – сказал он, наконец, остановившись возле меня. – Отвечу вам через день-два.

– Жду вашего звонка, – сказал я и, попрощавшись, вышел из храма.

В деревне мне пришлось ненадолго задержаться. Председатель, которого успели известить о моём приезде, отыскал меня и, почти силой увлёк за собой в сельсовет, где долго рассказывал о том, что произошло после публикации наших материалов. Он не сдерживал своей радости: делом заинтересовалась прокуратура, в деревню наехали журналисты областных изданий, а юристы «Русского картофеля» оборвали телефон сельсовета, предлагая решить вопрос полюбовно. Видимо, происходило то, о чём предупреждал Бурматов. Ещё несколько дней, и на волне успеха в деревню нагрянут те самые «спасители» из конкурирующей фирмы со своими предложениями и условиями. Председателю, горячо благодарившему меня, я отвечал скупо и спокойно, и в то же время ни слова не сказал о своих догадках. Изменить ничего нельзя, зачем же зря расстраивать человека – пусть хоть недолго порадуется… Забрав у него какие-то бумаги с новыми фактами против московской фирмы, и с огромным трудом отклонив приглашение на обед, я пошёл к машине. До города путь не близок, а темнеет нынче рано – если задержусь ещё на пару часов, то в сумерках обязательно налечу на какую-нибудь яму…

Сев в машину, я уже завёл двигатель и тронулся с места, когда увидел в зеркале заднего вида бегущего к машине священника.

– Постойте! – кричал он, прыгая через лужи и размахивая руками над головой. Я остановился, открыл дверь и вышел ему навстречу.

– Я поинтересоваться хотел – как вы вообще ведёте расследование? – задыхаясь спросил отец Михаил, подойдя ко мне.

– Ну как, обычно: собираю данные, опрашиваю людей, – удивлённо ответил я, с головы до ног разглядывая его длинную сухую фигуру. Неужели он бежал через всю деревню ради одного этого вопроса?

– Да я не о том, – с досадой отмахнулся священник. – Ответьте: толк бывает какой-нибудь или нет? Ну что в итоге? Полиция новое следствие открывает? Или что?

– Да, бывает. Случается, открывают новое следствие, учитывают материалы, которые обнаружены журналистами.

– И часто это бывает?

– Да, довольно часто.

– Понятно… Ну что же, попробую вам помочь… Давайте у меня побеседуем?

Вместе со священником я вернулся к Богоявленской церкви. Он провёл меня в небольшой флигель, стоявший недалеко от храма и, сняв с двери обшарпанный висячий замок, пригласил внутрь. Мы уселись за длинным деревянным столом, покрытым грубой суконной скатертью.

– С чего мне начать? – глухо спросил отец Михаил, внимательно глядя на меня исподлобья.

– Начните с того, почему вы решили со мной, а не с полицией побеседовать, – сказал я.

– Дело в том, что я не могу сказать, что у меня есть какие-то серьёзные факты… Так, догадки, домыслы… – задумчиво сказал он, теребя край скатерти. – Всё это я полицейским уже сообщал, когда они после убийства Пахомова меня опрашивали. Но они как-то знаете… В общем, пропустили мимо ушей. А я думаю – зря. Есть у меня ощущение, что за всем этим скрывается что-то важное. Вот я и подумал – может быть, у вас получится что-нибудь выяснить?

– Хорошо, рассказывайте, – сказал я, открывая блокнот.

– С чего же начать, – задумчиво выговорил священник. – Собственно, о Пахомове я впервые услышал в 97-м году, когда он начал строить свою дачу в нашей деревеньке. У нас хоть места красивые, вы сами видели, но раньше никакого крупного строительства не было. И до города далеко, и дорога, ну сами понимаете…

– Да, дорогу вашу я знаю, – улыбнулся я.

– Ну вот. И как началась стройка, так и пошли пересуды – кто он такой, этот новый хозяин, откуда приехал, почему именно рядом с кладбищем решил дом поставить.

– А почему, кстати? – спросил я.

– Не знаю… – задумчиво ответил священник. – Со мной он никогда об этом не говорил, да я и не спрашивал. Думаю, что дело просто в том, что он был человеком практичным и совершенно не сентиментальным. Там близко спуск к речке, лесок в двух шагах… Ну а кладбище его не особенно волновало.

– А когда вы с ним познакомились?

– Когда дом достроился, он сразу же туда переехал. Очень спешил. Ещё не все отделочные работы были окончены, ну а он уже семью перевёз. Жена, правда, быстро от него уехала, практически на следующий год они развелись. Ну вот он то ли от нечего делать, то ли чтобы с жителями познакомиться, начал по выходным захаживать в церковь. Однажды после службы он задержался, и мы разговорились с ним. Разговор, впрочем, пустяковый был – спрашивал, сколько прихожан, как часто службы бывают, какие доходы… Мы немного поговорили, он оставил на храм пожертвование, и ушёл. А после этого уже начал регулярно заглядывать.

– Он был человеком религиозным?

– Поначалу нет. Мне казалось, что он просто к людям приглядывается, интересуется их реакцией на себя. Ну, понимаете, состоятельный человек, а деревня у нас, чего уж греха таить, нищая почти… Мелькала у него, видимо, мысль, что могут его и на вилы поднять. Во всяком случае, он как будто пытался задобрить деревню, особенно в первое время. Предлагал свою помощь по всяким хозяйственным вопросам, и если обращались к нему, то немедленно делал всё, о чём просили.

– Да, я слышал, что он дорогу в деревню построил, – вспомнил я.

– Правда, было дело… Через несколько месяцев мы с ним даже стали сближаться. Кажется, я чем-то ему понравился. Однажды он спросил – может ли он исповедаться? Я ответил, что может…

– О чём же шла речь?

Священник тяжело задумался. Я внимательно смотрел на него. Он сделал движение рукой к горлу, словно воротник душил его, и заговорил.

– Я тайну исповеди нарушить не могу, – начал он медленно и осторожно, даже понизив голос, как бы взвешивая каждое своё слово. – Скажу только, что признался он мне в одном преступлении, которое совершил в городе. Там дело было связано с деньгами, которые… ну… он должен был получить, в общем… От одного бизнесмена.

– В общем, рэкет, – резюмировал я.

– Ну если вам угодно…

– Пахомов что, переживал из-за этого, раскаивался?

– Нет, это-то и удивило меня тогда. Он как будто интересовался моим мнением на этот счёт, но не для прощения, а чтобы посмотреть на мою реакцию, как будто я был ну… – он неприязненно передёрнул плечами, – каким-то насекомым на булавке у него, что ли. Поначалу я не понял его. Да и как понять? Мне тогда было двадцать пять лет, я только начал служить. Людей ещё не знал, опыта никакого не имел… Выслушал его как положено, назначил епитимью, да и отпустил с миром. Он же, кажется, чего-то другого от меня ждал. До сих пор помню, что уходя, он вдруг задержался на пороге, смерил меня долгим неприязненным взглядом и злобно улыбнулся. Каким-то холодом на меня от этого его взгляда повеяло…

– И больше не появлялся?

– Нет, как раз наоборот. С этого момента началось самое странное. Он стал приходить ко мне каждую неделю на исповедь, и всё рассказывал о своих преступлениях. Рассказывал долго, смакуя подробности – о том, как кому-то сломал руку, кому-то утюг на грудь поставил – и всё с описаниями – как шкворчала плоть, как кричала жертва. Извёл он меня этими исповедями до того, что мне уже кошмары по ночам начали сниться. Несколько раз я решался уже со всем этим покончить, пойти в милицию и всё там рассказать… Тысячу раз я отказывался его принимать у себя, придумывал разные поводы мол, в город уезжаю, болею. Но всё-таки он, в конце концов, находил меня. Совсем я измучился за эти полгода.

Священник вздохнул.

– А отказаться исповедовать его вы не могли?

– Нет, формально-то всё было по правилам – он каялся, признавал, что был не прав, и всё в этом роде. В чём я мог обвинить его? В том, что у него озорные огоньки в глазах бегали? Притом, была и другая странность… Помните икону, которую я вам показывал в храме? Архангела Михаила?

– Помню, – ответил я.

– Так вот перед ней он иногда целыми часами стоял, крестился, поклоны бил, неслышно, одними губами шептал что-то. Поиграет со мной как кошка с мышкой, нервы все выест, а потом идёт – и молится, причём истово так, словно жизнь его от этого зависела. Я однажды ненароком подслушал то, что он говорил: «За раба божия Андрея, Алексея, Афанасия». И теперь не знаю, и, честно говоря, и не хочу знать, кто эти люди – родные его, или жертвы, те, кого он убил когда-то? Эта пытка длилась несколько месяцев подряд, и прекратилась она после одного странного случая.

На минуту он задумался, глядя в сторону и, видимо, вспоминая.

– Как-то ночью ко мне в дверь постучались, – глухо и отрывисто выговорил он, наконец. – Было уже часа два ночи. Я поднялся с кровати, включил свет и открыл дверь. На пороге, в деловом костюме и чистой белой рубахе стоял Пахомов. Я спросил его, что ему нужно, но ответа не получил – он был смертельно пьян и едва держался на ногах. Я помог ему дойти до кровати, и собрался уже позвонить в скорую, но он, заметив то, что я взял трубку сделал мне знак положить её на рычаг и подойти к нему. Я подошёл. Его грудь тяжело и медленно вздымалась, стеклянные глаза, не моргая, уставились на меня. До сих пор помню этот странный жуткий взгляд – и тоскующий и отчаянный, и угрожающий и умоляющий одновременно. Вдруг он привстал на кровати, и я отошёл назад, думая, что он хочет меня ударить. Но он только робко и слабо схватил меня за руку, легко привлёк к себе, и жалобно-жалобно протянул, словно выдохнул: «Прости-и-и-и!» Я стал допрашивать его о том, что случилось, но он не мог ничего сказать, а только плакал, и всё сильнее прижимал меня к себе. Наконец, он заговорил, но из его обрывистых объяснений я ничего не понял. Речь шла о каком-то смертном грехе, о библейских карах, проклятиях, и так далее. То и дело он прерывался и спрашивал меня, простит ли его Христос… Я не знал, что ему ответить. Поняв, что я ему не помогу, он тяжело поднялся и побрёл к выходу. Я посмотрел на кровать, где он сидел – вся простыня была измазана свежей кровью. Я решил, что он ранен и хотел ему помочь, уложить обратно, вызвать врача. Но он оттолкнул меня и пошёл прочь. Я видел, что на выходе его под руку подхватил один из охранников. Вместе они сели в машину и уехали.

– Этим всё и окончилось?

– Нет. На следующий день, рано утром, Пахомов вдруг явился ко мне совершенно здоровый и бодрый. Мы очень долго с ним беседовали. О прошлой ночи он не сказал ни слова, а всё больше расспрашивал о том, какие у церкви проблемы, не надо ли нам чем помочь… Но по тяжёлым изучающим взглядам, которые он то и дело бросал на меня, когда думал, что я на него не смотрю, я догадался, что причина этого визита в другом. Он, видимо, хотел понять – не сболтнул ли вчера чего-нибудь лишнего?

– И что же дальше?

– После этого все визиты ко мне прекратились, словно и не было их. Мне казалось даже, что он меня избегал. Как-то мы столкнулись с ним в городе, в магазине, и он, заметив меня, тут же поспешно вышел, не договорив с продавцом. А в следующий раз я увиделся с ним только через пять лет. У нас как раз закрыли в деревне фельдшерский пункт, а у одной моей прихожанки ребёнок грибами отравился. Скорая помощь ехать сюда отказалась, ну и женщина прибежала ко мне – дескать, спасите, батюшка, попросите машину у Пахомова до города добраться. У него, знаете, джип такой был огромный, вездеход одним словом.

– И вы пошли? – спросил я.

– Да, пошёл. Позвонил у ворот особняка, и описал охраннику ситуацию. Тот доложил хозяину обо мне, и вдруг тот вышел ко мне сам. Распорядился выдать женщине машину и отвезти ребёнка, а меня позвал в дом.

– А что было там?

– Ничего особенного. Чаем напоил, и всё приглядывался, как будто ждал чего-то. Я спросил его чтобы поддержать разговор, почему он не ходит больше в церковь. Он посмотрел на меня, ухмыльнулся надменно, потом вдруг помрачнел, и тоскливо и задумчиво выговорил: «Поздно уже…» С тех пор никогда я с ним не общался. Вот всё, что я знаю.

– А вы не помните, в какое время был тот самый ночной визит Пахомова? – спросил я.

– Точно не скажу. Кажется, случилось это в сентябре или октябре девяносто восьмого года…

– Я вздрогнул. Осень девяносто восьмого года! На это же время приходится исчезновение Ники Белозёровой!