Текст книги "Судьбы вещей"

КРЕСТ ЛАЗАРЯ-БОГШИ

Эта вещь исчезла.

Пропала из музея во время второй мировой войны. Сохранились только цветные рисунки и негативы снятых с нее много лет назад фотографий, по которым мы и можем судить о замечательной работе древнего мастера.

Более восьмисот лет тому назад он сделал довольно большой «напрестольный» крест. Вместе с роскошно украшенным евангелием такой крест лежал на священном покрывале престола в алтаре церкви; все тогда верили в его чудодейственную силу.

Когда этот сверкающий золотом и драгоценными каменьями крест выносили из алтаря и молящиеся подходили прикладываться к нему, им казалось, наверное, что он целиком золотой. На самом деле это было не так. Основа креста была деревянной (всего вернее – кипарисовой), но ее покрывали десятки золотых пластин. На пластинах цветными эмалями, которыми так славилась Древняя Русь – красной, синей, зеленой, голубой, – изобразили различных «святых». Их миниатюрные лики, возле которых были еще более мелкие надписи, чередовались с изящными узорами. В особых ячейках креста помещались мощи трех «святых». Контур его окаймлял жемчуг; другие крупные драгоценные камни сверкали на поверхности креста.

Это была очень красивая и изящная вещь тонкой работы искусного мастера. Ей, как говорится, цены не было.

Впрочем, цены не было в наше время, а в древности была вполне определенная цена, и мы довольно точно ее знаем.

Дело в том, что боковые грани креста покрывали уже не золотые, а серебряные (правда, позолоченные) пластины, которые для нас, пожалуй, не менее, а более ценны, чем золото, эмаль и драгоценные камни, благодаря замечательной надписи, которая выбита на них:

«В лето 6669 покладает Офросинья честный крест в манастыри своем в церкви святаго Спаса. Честное древо бесценно есть, а кованье его, злато и серебро, и каменье, и женчуг в 100 гривн, а (тут прочесть нельзя – в этом месте крест брали руками, одна пластина истерта так, что видны лишь верхушки двух букв, а другая отпала совсем)… 40 гривн».

Прервем на минуту чтение надписи, постараемся глубже вникнуть в смысл того, что уже прочли.

Крест сделан в 6669, то есть по нашему летосчислению – в 1161 году, видимо, по заказу какой-то Офросиньи или, правильнее, Евфросинии, в подарок церкви Спаса в ее, Евфросинии, монастыре. Кто такая Евфросиния и где был этот монастырь?

Евфросиния – полоцкая княжна, внучка знаменитого князя Всеслава. Ко времени изготовления креста ей было уже лет сорок, она была известна своими познаниями в книжном деле и заботами о полоцких церквях, а позднее совершила паломничество к «святым местам» и умерла в 1173 году в одном из иерусалимских монастырей.

Основанный Евфросинией монастырь стоял в Полоцке, на берегу речки Полоты, притока Западной Двины. Надпись и рассказывает, во сколько обошелся Евфросинии этот крест.

Во-первых, «честное древо бесценно есть». Вероятно, тут намек, что само дерево, из которого была основа креста, считалось частью какого-то другого, очень святого предмета, например, гроба богородицы или самого «гроба господня». В те времена по свету ходило немало таких «святынь», выдаваемых церковниками за подлинные. Кто-то позднее даже сострил, что если бы сложить вместе, например, все находящиеся в обращении «частицы ногтя Христова», то получился бы ноготь величиною с дом. Подобные реликвии могли продавать или дарить. В особенности принято было, чтобы церковные иерархи дарили их светским феодалам.

Разумеется, за подарок нужно было отдаривать, и если предположить, что княжна получила «честное древо» от какого-то епископа для построенного ею монастыря, то надо думать, что и это высокое духовное лицо не осталось без ответного дара – например, что в его епархию была подарена какая-нибудь драгоценная церковная утварь, а то и целое сельцо с крестьянами. Так это было в данном случае или как-либо иначе, но стоимость «бесценного честного древа» в эту своеобразную расценку не вошла.

Во-вторых, «кованье», то есть материалы для оковки и украшения креста – золото, серебро, жемчуг и иные драгоценные, камни. Стоило это все много – сто гривен.

В-третьих, «лаженье», как думают некоторые исследователи, – работа мастера. Борис Александрович Рыбаков предположил по остаткам букв, что утраченные слова были: «а лаженье» и дальше сохранилась цифра «40 гривн». Эту сумму мастер получил за свой труд.

Итак, крест обошелся Евфросинии в сто сорок гривен серебра (не считая возможного «отдарка» за «честное древо») – деньги по тому времени огромные. На них можно было купить, например, до шестисот дорогих лисьих мехов – целое состояние заморского купца. Или сделать добротную бревенчатую мостовую длиною версты в три.

Интересно и то, что работа ремесленника-ювелира оценена немного менее, чем в половину стоимости драгоценных материалов. Это тоже высокая цена. Если бы мы даже не видели великолепной художественной работы, по одной цифре оплаты можно было бы заключить, что княжна заказала крест первоклассному мастеру.

Но кому же? Как его имя?

Оказывается, на кресте есть и оно. Не на тех пластинах, где помещена та длинная надпись, а внизу креста, где выбиты ячейки для мощей.

Возле одной из них, под изображением святого Пантелеймона, крупная надпись: «МОЩЕ СВЯТОГО ПАНТЕЛЕЙМОНА», а еще ниже, по бокам, мелкими-премелкими буквами написано:

господи помози pa

боу сво

ему лазо

рю наре

чено моу

богъ ши

сде лав

ше моу

крь ст

сии цер

кви свята

го спаса и

офросиньи.

Это не тайнопись, просто строчки разорваны. Читается легко, слева направо, сверху вниз: «Господи помози рабоу своему Лазорю, нареченомоу Богъши, сделавшемоу крест сии церкви святаго Спаса и Офросиньи».

Мастера звали Лазарь – это было его «крестное» имя, – а в просторечии называли Богъша (вспомните Фрола, который звался Братилой). Богъша или, как говорили позднее в Литве, Польше и Чехии, Богуш – уменьшительное от имени Богуслав, распространенного на северо-западе русских земель и у западных славян. Имя это славянское, древнее и совсем не обязательно христианское, несмотря на корень «бог», который вы в нем слышите. Ведь и до введения христианства у славян были боги, которых они славили, так что имя Богуслав, а уменьшительно – Богша вполне закономерно противопоставлено в надписи христианскому имени того же человека – Лазарь.

Итак, мастер Лазарь, нареченный Богша, и был тем первоклассным ювелиром, которому княжна Евфросиния заказала напрестольный крест для своей церкви. Конечно, человек он был не бедный (если даже не очень часто получал по сорок гривен за свой труд), а зажиточный городской ремесленник. Наверное, из города Полоцка.

Но вернемся к надписи, которую мы начали читать.

Оказывается, после обозначения цены креста, Евфросиния велела мастеру поместить на этом священном предмете страшное заклинание:

«Да не изнесеться из манастыря никогда же яко ни продати ни отдати. Аще же кто преслоушает, изнесет из манастыря, да не боуди емоу помощник честный крест ни в сь (сей) век ни в боудущий и да боудть (будет) проклят святою животворящею троицею и святыми отци 300 и семию собор святых отец и боуди емоу часть с Июдою иже преда Христоса. Кто же дерзнет сотворити с(е)… властелин или князь или пискоуп (епископ) или игоуменья или ин который любо человек а боуди ему клятва си. Офросинья же раба Христова, стяжавши крест сий, приимет вечную жизнь с все (ми святыми)».

Разумеется, благочестивая княжна, сделавшая церкви такой драгоценный подарок, могла рассчитывать на вечное блаженство. Дар же ее должен был вечно оставаться в монастыре, его нельзя было ни продать, ни отдать. А если бы и нашелся такой человек, который ослушается («преслушает») этого приказа, то кто бы он ни был – князь, епископ или игуменья (монастырь, стало быть, был женский), – на его голову обрушится страшное наказание. Он будет проклят святой троицей (то есть богом во всех трех его лицах: богом-отцом, богом-сыном и богом – святым духом), и тремястами пастырей церкви, и семью их (если можно так выразиться) съездами («соборами»). Его ожидает участь христопродавца Иуды (а тот, согласно евангельскому преданию, повесился, но и этим не избавился от адских мук за свое предательство), и сам святой крест такому человеку ни в чем не поможет. Вот смысл этого заклятья, которое должно было устрашить всякого верующего.

Может быть, так оно и было? Может быть, крест так и пробыл в соборе Евфросиниева монастыря больше семи с половиной столетий потому, что никто не осмелился нарушить страшное заклятье, которое княжна велела Лазарю-Богше начеканить на серебряной пластине? Ведь и после 1917 года он еще был там!

На самом деле было совсем не так. Этот крест путешествовал едва ли не больше всех вещей, о которых вы читали в нашей книге. Он пережил такие приключения, что о нем писал даже летописец.

Прошло больше четырехсот лет после того, как крест подарили полоцкому монастырю, и московская летопись говорила о Ливонской войне, о походе на Полоцк, который возглавил сам царь Иван Грозный. Там, между прочим, сказано:

«…Бе же тогда в его царской казне крест полоцкий украшен златом и каменьем дорогим, написано же на кресте: «зделан сий крест в Полоцску повелением княжны Евфросинии и поставлен во церкви всемилостиваго Спаса, да не изнесет из тое церкви никтоже; егда же кто его из церкви изнесет, да примет с тем суд в день судный». Как видите, речь идет о том самом кресте, что сделал Лазарь-Богша. Летописец передал даже довольно точно, хоть и кратко, смысл заклинания.

Потом он рассказал о дальнейшей судьбе креста, которую узнал по сохранившимся еще тогда преданиям: «Неции (некоторые) же поведают: в прежний некогда… меж себя смольняне с полочаны воевахуся и тот крест честный смольняне в Полотцку взяша в войне и привезоша в Смоленск…»

Вот оно, значит, как было: крест увезли из Полоцка в Смоленск. Но когда?

Известно, что войны между Смоленском и Полоцком начались в 1180 году и длились до самой середины следующего столетия. Смоленские князья захватывали Полоцк, княжили в нем. Надо думать, что кто-нибудь из них и приказал увезти в Смоленск полоцкую святыню. Недаром Евфросиния опасалась, что крест может взять прежде всего «властелин или князь».

Значит, несмотря на заклятье, крест пробыл в Спасском соборе недолго: может быть, всего двадцать лет, может быть, пятьдесят, но не больше восьмидесяти.

Однако приключения его только начинались. Смоленск потом и сам оказался под властью литовских князей и пробыл в составе Польско-Литовского государства лет сто пятьдесят. В 1514 году его взяли уже московские войска.

«Егда же благочестивый государь князь Василий Ивановичь всеа Русии вотчину свою Смоленск взял, – читаем в той же летописи, – тогда же и тот честный крест во царствующий град Москву привезен».

Стало быть, пробыв в Смоленске лет триста с лишним, крест в 1514 году попал в Москву.

Такая роскошная вещь была, наверное, украшением главного смоленского собора (в 1495 году с него даже сделали в Смоленске копию) и в Москве должна была попасть в одну из наиболее почитаемых церквей: может быть – в Успенский собор, может быть – в Архангельский, а может быть – и в домашнюю церковь московских великих князей – Благовещенский собор. Но не исключено, что в Москве, где и без того было много драгоценной церковной утвари, крест и не употреблялся по прямому своему назначению, то есть не украшал церковного алтаря, а просто лежал в какой-нибудь из кладовых. Так тоже можно понять замечание летописца, что крест был «в царской казне».

Но и в Москве он пробыл менее полувека. В 1563 году собирались в поход на Полоцк. «Царь же и великий князь, – писал летописец, – тот крест обновити велел и украсити и тот честный крест взя с собою и имея надежду на милосердаго бога и на крестную силу победите врага своя, еже и бысть».

Трудно сказать, в чем выразилось обновление и украшение креста. На нем нет никаких признаков работы шестнадцатого века. Похоже, что мастера Ивана Грозного ничего не прибавили к работе Лазаря-Богщи. Разве вставили какие-нибудь камни, если прежние выпали, или обновили жемчужную обнизь.

Но для нас важно сейчас другое. Богобоязненный царь не хотел держать у себя святыню с таким страшным заклятьем. Хоть не он, и даже не его отец, а кто-то из смоленских князей нарушил запрет даже больше трехсот лет назад, все же лучше вернуть крест.

А может быть, чудодейственная сила креста даже поможет взять Полоцк, если дать обет в случае счастливого похода водворить эту святыню на место, в Евфросиниев монастырь?

Больше двух недель длилась осада Полоцка. Царь останавливался неподалеку от монастыря и, конечно, торжественно возвратил крест в Спасский собор. Полоцк и в самом деле был взят, что дало возможность летописцу закончить свой рассказ сообщением о помощи, оказанной крестной силой: «еже и бысть» – «так и случилось».

Но через шестнадцать лет польский король Стефан Баторий снова осадил и взял Полоцк. И хотя борьба за этот город продолжалась еще не одно десятилетие, хотя на короткое время он снова оказывался в руках русских, все же окончательно Полоцк вернулся в состав России только лет через двести.

Все это время крест не покидал Полоцка. Однако в Евфросиниевом монастыре он и во второй раз пробыл недолго. Не прошло и двадцати лет после возвращения креста, как и сам монастырь был отнят у православных и передан католикам-иезуитам. Те сначала оплошали и согласились отдать творение Лазаря-Богши в Софийский собор Полоцка, принадлежавший тогда «униатам» – сторонникам созданного в те времена объединения («унии») православной и католической церквей. Но вскоре иезуиты раскаялись в этом поступке и стали требовать драгоценный крест обратно. При этом они ссылались как раз на заклятие Евфросинии, запрещавшее выносить крест из монастыря, «забыв» о том, что монастырь-то стал другой веры. Такой поистине иезуитский довод не имел успеха. Тогда «святые отцы» попытались попросту украсть золотой крест, заменив его дешевой подделкой, – и тоже неудачно. Монах-иезуит сумел тайно проникнуть в алтарь униатского храма, должно быть, не без страха взял с престола драгоценный крест и положил вместо него принесенный с собой дешевый. Он даже успел выйти со своей ношей из церкви, но, наверное, подделка была плохая: настоящего креста тут же хватились. Известно, что вор был задержан на улице. Крест пробыл в униатском соборе более двух с половиной столетий.

Лишь в 1839 году, когда уния в России была отменена, творение Лазаря-Богши возвратили православным. Те сначала использовали его для своей церковной пропаганды. Крест побывал и в Петербурге, и во второй раз в Москве. Всюду его показывали верующим, собирая, конечно, при этом деньги «на восстановление храмов». Не обошлось тут без спекуляций и ссор. Один обиженный церковник писал потом, какие огромные суммы удержало при этом столичное духовенство для своих церквей. Впрочем, и ему самому для полоцкого монастыря осталось немало.

Все же крест благополучно вернулся в Полоцк и был – уже в третий раз – торжественно водворен на престол в алтаре Спасского собора Евфросиниева монастыря (теперь уже снова православного). В 1928 году крест перевезли в столицу Белоруссии – Минск, конечно, не в собор, а в музей. Здесь и застала его вторая мировая война.

Ученые заинтересовались этой вещью почти двести лет назад. Ее описывали и зарисовывали, а когда появилась фотография – и фотографировали. Читали и объясняли надписи. И если не считать одной малоосновательной попытки приписать крест не Евфросинии, а ее сестре Параскеве, вокруг него не возникало серьезных споров.

Но, как это ни странно может показаться, наиболее полное описание произведения полоцкого мастера сделано всего лет пятнадцать тому назад человеком, который… никогда не видел своими глазами самого этого креста.

Леонид Васильевич Алексеев, исследователь древней Полоцкой земли, настойчиво разыскивал малейшие сведения о кресте, подаренном Евфросинией. Беседовал с местными краеведами, видевшими когда-то этот крест, рылся в старых бумагах. В архиве одного из ученых, прежде писавших о нем, удалось разыскать негативы фотографий шедевра Лазаря-Богши. И это было большим успехом, потому что после войны этой замечательной вещи уже не нашли. Ее не оказалось ни среди коллекций музеев, эвакуированных в глубокий тыл, ни среди награбленного фашистами добра, которое удалось найти и вернуть.

Княжна Евфросиния, а по ее приказу и мастер Лазарь-Богша сделали все, что было в их силах, чтобы драгоценный подарок вечно оставался на одном месте. Для этого, согласно верованиям того времени, призвали на помощь крестную силу.

А получилось как раз наоборот: в течение восьми столетий эта вещь сменила, пожалуй, больше хозяев и мест своего пребывания, чем многие другие «святыни». По своеобразной иронии судьбы, она побывала в руках православных, католиков и униатов, в Полоцке, Смоленске, Москве, Минске, Петербурге, она пробыла где месяц, другой, где десятки, а то и сотни лет. И в том, что до сих пор она все же возвращалась в Полоцк, в Евфросиниев монастырь, надпись сыграла известную роль. Одни боялись заклятья (впрочем, мы видели, что больше было таких людей, которые не боялись), другие стремились как-то использовать его в своих интересах, но если бы не было этой надписи, может быть, давно забыли бы, откуда и взялся крест?

Мы не знаем, существует ли сейчас вообще крест Лазаря-Богши. Лежит ли он в какой-нибудь пещере или подземелье, припрятанный фашистами и еще не открытый. Или, может быть, его похитил какой-нибудь изувер-церковник и держит в своем тайнике «до лучших времен», которые для него-то уже никогда не настанут. Или какой-нибудь фашистский офицер давно уж велел ободрать с креста золотые пластины, чтобы заказать из них украшение для своей жены, или его продали какому-нибудь миллионеру, совсем даже не германскому.

Все может быть. Но пока мы не знаем точно, что крест уничтожен, мы должны всюду искать его, чтобы вернуть на родину, как великолепный памятник культуры, как работу прекрасного мастера-ювелира Лазаря-Богши.

ПОРТРЕТ АНДРЕЯ БОГОЛЮБСКОГО

Еще недавно в музее древнего русского города Владимира показывали несколько странный экспонат. В витрине под стеклом лежал… человеческий скелет. А над ним была помещена длинная надпись. Это была выписка из медицинского заключения. Казалось бы, при чем тут медики? Ведь мы находимся в музее, посвященном истории края, притом в отделе, где собраны экспонаты глубокой древности. Оказывается, современные ученые – биологи, антропологи, рентгенологи и даже специалисты по судебной медицине – могут много сделать для изучения событий, которые происходят не только в наше время, но которые происходили сотни и даже сотни тысяч лет назад.

Сын князя Юрия Долгорукого, князь Андрей Юрьевич, как известно, окончательно перенес столицу русского государства из Киева во Владимир. Неподалеку от города, в селе Боголюбове, он построил себе белокаменный замок. За этот дворец и прозвал летописец Андрея Боголюбским, да и до сих пор его знают под этим прозвищем. Князь вел жестокую борьбу за укрепление своей власти с боярами, и прежде всего со знатью Ростовской земли. Кое-кто из ростовских бояр сговорился между собою убить князя, надеясь захватить власть в свои руки. Заговор этот увенчался успехом, и в 1174 году Андрей был убит в своем боголюбовском замке. Но горожане не поддержали бояр, и вскоре на владимирском великокняжеском престоле оказался младший брат Андрея, Всеволод Юрьевич, которого впоследствии называли Всеволод Большое Гнездо.

Естественно, что погибший так трагически князь Андрей был объявлен мучеником, а много позже церковь даже канонизировала его (то есть объявила «святым»), и в Успенском соборе города Владимира в течение нескольких столетий верующим показывали «мощи» «святого» князя в роскошной «раке» – гробнице.

Принадлежит ли лежащий в гробнице скелет в самом деле Андрею Боголюбскому? Больших сомнений в этом не было. Но, может быть, все же туда положили когда-то скелет первого попавшегося человека? Это было тоже довольно вероятно. Ведь Андрей, как мы уже говорили, был убит заговорщиками, и до подавления восстания прошло много времени. А если это действительно скелет Андрея, то нельзя ли узнать что-нибудь еще о характере князя, об обстоятельствах его смерти?

Тут историкам пришли на помощь медики, рентгенологи. Но им пришлось работать как специалистам по так называемой судебной медицине, которым на практике приходится решать и не такие сложные вопросы. «Делом Андрея Юрьевича Боголюбского» занялись Д. Г. Рохлин и В. С. Майкова-Строганова. Для того чтобы ученые не поддались невольно соблазну подтвердить известную уже версию, им не сказали ничего ни о месте, где найден скелет, ни о том, кому он мог принадлежать. Археолог Николай Николаевич Воронин передал им просто «скелет неизвестного».

Но мы, прежде чем рассказать о результатах работы, поступим так, как обычно поступают судебные медики, – ознакомимся с обстоятельствами «дела», взяв их на этот раз не из канцелярии следователя, а непосредственно из летописи. Летописец еще в те отдаленные времена описал события, связанные с убийством Андрея. Он назвал даже некоторых заговорщиков – родственников известного по легендам владельца Москвы боярина Кучки – Якима Кучковича (очевидно, сына) и Петра – зятя Кучкова. В заговоре участвовал и приближенный Андрея, ключник «ясин» (возможно, «осетин») Анбал. Это он заранее похитил из спальни князя меч, с которым бывалый в боях Андрей никогда не расставался.

И вот однажды в темную ночь в новом белокаменном княжеском дворце разыгрались трагические события. Убийцы ворвались в спальню (как говорит летописец, «ложницу») князя и «стали все рубить его саблями и мечами». Однако Андрей не только не растерялся, но, даже, будучи безоружным, оказывал отчаянное сопротивление. Он устремился навстречу нападавшим, в наступившей темноте одного из них подмял под себя и, возможно, даже убил. И сам упал без сознания под сыпавшимися на него ударами…

Убийцы спешно покинули спальню, унося с собой, как они думали, тело Андрея (на самом деле это был труп их же сотоварища). Но, не успев еще далеко отбежать, они услышали стоны. Это был голос Андрея, такой знакомый и страшный. Тогда убийцы поняли свою ошибку и устремились обратно. В спальне, когда ее осветили колеблющимся огнем факелов, князя не оказалось. Он очнулся и, преодолевая слабость, вышел из комнаты в нижний этаж дворца, находившийся под террасой второго этажа – «сенями». «Он же подбежал под сени, – пишет летописец, – налезъше его ту и скончаша. Петр же ему оття руку десную». Видимо, кровавый след и стоны Андрея помогли убийцам найти его под сенями. Тут же они его и прикончили, и Петр, Кучков зять, отрубил ему, как пишет летописец, правую («десную») руку. Все это мы можем узнать и представить себе по древней летописи. Обстоятельства, как мы сейчас увидим, достаточные для того, чтобы медики могли опознать скелет человека даже через 600 лет.

А вот что было сообщено Николаю Николаевичу Воронину из рентгено-антропологической лаборатории Государственного рентгенологического института в Санкт-Петербурге (вспомним, что медики не знали, кому мог принадлежать скелет).

Это был, заключили они, мужчина выше среднего роста, крепкого сложения, с сильными мышцами, видимо бывавший в боях, о чем говорят следы старых ранений на костях. Старая болезнь позвоночника (некоторые позвонки срослись) не позволяла ему сгибать шею. Волей неволей он держал голову всегда высоко поднятой, что должно было немало раздражать окружающих, усматривавших в такой манере признак заносчивости. Человек этот был убит не сразу, а после ожесточенной борьбы. Только один удар – рубящим оружием по левой ключице – был нанесен ему человеком, стоящим спереди. Убийцы нанесли множество ударов. Некоторые из них оставили следы на костях, но были ведь и такие, которые костей не затронули. Рубящим оружием человека ударили по затылку, колющим – в лоб, рубящим – в плечевой сустав, плечо, предплечье и кисть левой руки, рубящим оружием – в бедро, и всё сбоку и сзади. «Сбоку и сзади опытным бойцом был нанесен удар мечом по левому плечу… Этот удар, вызвавший значительное кровотечение и несомненно сделавший человека длительно небоеспособным… не удовлетворил нападавших. Были нанесены новые удары, несомненно неодинаковым оружием, – сравнительно легкий, ошеломляющий удар сзади по затылку рубящим оружием… и, кроме того, тяжелое ранение, нанесенное сбоку колющим оружием (копьем) в лобную кость. Последнее ранение могло бы само по себе повлечь в дальнейшем смерть. Затем посыпался целый ряд ударов мечом или саблей по человеку, лежавшему на правом боку. Рубили не только лежачего, но безусловно беззащитного человека, истекавшего кровью, рубили некоторое время, по-видимому, уже труп. Этого, конечно, не бывает ни в единоборстве, ни в сражении, это – нападение нескольких человек, вооруженных разным оружием, с определенной целью: не ранения… а убийства тут же на месте, во что бы то ни стало».

Таково заключение медиков. И не надо, пожалуй, быть опытным судьей, чтобы убедиться, что это был именно скелет Андрея Боголюбского, погибшего в результате того нападения бояр-кучковичей, которое описано в летописи.

Однако были все же два обстоятельства, которые нужно было еще объяснить.

Прежде всего, известно, что Андрею в год его смерти было 63—64 года. Как мог старик на седьмом десятке, да еще безоружный, так упорно сопротивляться нескольким вооруженным до зубов опытным воинам (какими, несомненно, были тогдашние бояре) да еще убить одного из них? Ответ на этот вопрос дает все то же медицинское обследование скелета, позволившее установить некоторые особенности деятельности желез внутренней секреции. Андрей, как мы бы сейчас сказали, «хорошо сохранился»: в 63—64 года ему можно было дать не более 50—55 лет. Как говорят, «его костный возраст был гораздо меньше паспортного». Андрей был раздражителен, быстро реагировал на все происшествия. В моменты гнева движения его были быстры, глаза сверкали; он мог производить свирепое, пугающее впечатление. Обо всем этом говорило исследование деталей строения костей.

Но в летописи сказано, что Петр, зять Кучков, отрубил Андрею правую («десную») руку. А у скелета была перерублена в нескольких местах и потом совсем отрублена не правая, а левая рука. Может быть, все-таки это не тот скелет? Нет, скорее, мы вправе усомниться в правильности сведений летописца, который составил свой рассказ уже после подавления восстания, когда тело Андрея уже лежало в гробу и не было хорошо видно. И, желая еще усилить впечатление зверского убийства, он написал, что отрублена именно «десная» рука.

В другой, более поздней летописи на рисунке, иллюстрирующем это событие, художник изобразил отрубленной именно левую руку. Наверное, искушенный в боях князь, не найдя на привычном месте ни меча, ни щита, бросился навстречу нападавшим, обмотав левую руку плащом или еще чем-нибудь, чтобы иметь возможность хоть как-то отражать удары. Но окружившие его убийцы так сильно рубили мечами, что перерубили ему руку в нескольких местах. А потом, уже под сенями, когда Андрей упал на правый бок, руку и вовсе отрубили.

Так медики поправили летописца.

Но это еще не все. Оказалось, что по скелету можно восстановить облик Андрея не только умозрительно, но и вполне реально. За это взялся антрополог и скульптор Михаил Михайлович Герасимов.

Всякому ясно, что особенности скелета и, главным образом, черепа отражаются на наружности человека. И уже давно ученые пытались восстановить хотя бы в общих чертах по черепу человеческое лицо. Впрочем, это делалось в большинстве случаев либо для восстановления облика древнего человека, жившего десятки и сотни тысяч лет назад, либо для нужд криминалистики – науки о преступлениях. Герасимову в результате долгой анатомической работы удалось выяснить, в какой зависимости находятся мягкие ткани лица – нос, щеки, губы – от мельчайших деталей строения черепа, и найти такой метод, который позволял восстановить полностью лицо человека. Каждому ясно, что выступающие скулы или нос с горбинкой видны на черепе даже неискушенному человеку. Но не все знают, что линия, где смыкаются губы человека, примерно соответствует верхнему краю его нижней челюсти. Свои выводы ученый проверял… в уголовном розыске. Он восстанавливал лица людей, погибших при различных обстоятельствах, но не опознанных. Делал их бюсты, одевал и давал фотографировать. Родственники погибших, когда им, как это принято, давали несколько различных фотографий, безошибочно выбирали из них именно ту, которая была сделана с бюста, восстановленного Герасимовым по черепу.

И вот Герасимов начал исследовать череп Андрея Боголюбского. Изучив его до мельчайших подробностей, он сначала сделал настоящий чертеж, восстанавливающий положение носа, губ, форму глаз и век. Затем стал наносить на череп Андрея контуры будущей головы пластилином. Под умелыми руками скульптора сухой чертеж антрополога превратился в подлинный скульптурный портрет Андрея Боголюбского. Собственно говоря, абсолютно достоверной является та реконструкция головы, которую вы видите на рисунке справа. Здесь можно ручаться за правильность каждой черты. Однако такой портрет еще не дает нам представления о подлинном облике Андрея Боголюбского. Ведь князь, по-видимому, не брил наголо лицо и голову. В те времена, как мы знаем по старинным рисункам, мужчины носили довольно длинные волосы и обязательно – бороду и усы.

Но прическу и убранство головы удается установить лишь в редчайших случаях. И все же, зная по черепу физический тип человека и принимая во внимание обычаи того времени, можно восстановить полностью облик человека – с волосами, бородой и одеждой. Ведь характер растительности, как известно, тесно связан с физическими особенностями человеческой расы, а как одевались в различные времена знатные люди, как они обычно подстригали волосы и бороду, можно узнать из различных источников.

Так и поступил Герасимов, создавая скульптурный портрет.

Вот он, «жестковыйный» Андрей, каким он был еще накануне своей смерти, с гордо поднятой головой! Мы-то знаем, что он не мог бы склонить голову, если бы даже захотел (ведь у него срослись позвонки). Но современники думали, что это от заносчивости.

Но почему сын Юрия Долгорукого так похож на монгола? Почему его чуть раскосые глаза прикрыты несколько набухшими веками? Почему волосы, усы и борода довольно редки? Почему так выдаются скулы, хотя нос прямой и довольно длинный, как у русских?