Текст книги "Довоенная книга"

Следом Наташа – про сцену, оформление и сувенирку. Идея с магнитиком, на котором изображен Довлатов у могилы Пушкина в Святогорском монастыре – есть, оказывается, такое архивное фото, – мне, кстати, понравилась.

Нас с Мариной оставили на сладкое.

Сейчас, говорю, Александр Николаевич и Светлана Федоровна, я вам расскажу, к каким результатам мы пришли по итогам многочасовых жарких дискуссий.

Нам кажется, что имеет смысл сделать планируемый фестиваль зрелищем, приближенным к простым народным интересам. Еще Сергей Донатович отмечал, что обычных людей интересует не столько силлабическая рифма в раннем творчестве поэта, сколько вещи приземленные: как складывался быт творца, чем он питался и сколько стоит тот или иной экспонат. Александр Сергеевич его мысль поддержал, кстати, из глубины веков цитатой «По́шло то, что пошло́ в народ». Мы, короче, предлагаем дать бой привычному литературоведческому снобизму. Подумал и добавил: «…присущему самозваной столичной культурной элите» – Стас же предупреждал, что псковской патриотизм этих слушателей время от времени переполняет.

А первое впечатление бывает и ошибочным. О чем я потом Стасу сообщил, и он со мной согласился.

Что один наш собеседник, что другая оказались людьми совершенно лишенными провинциального гонора, разумными и внимательными. Нечастый случай, надо сказать. Выслушали нас, не прерывая, делали какие-то пометки. Потом слово взял Александр Николаевич.

Спасибо вам, сказал. То, что мы сейчас со Светланой Федоровной услышали, совпадает с нашим видением абсолютно. Вот это ровно то, чего хотелось бы. Не заумного литературоведения и не всхлипов этих истерических – «Гений! Два гения!» – а человеческого какого-то разговора. О том, как люди жили, из-за чего переживали, почему иногда их тянуло – тут он щелкнул себя по кадыку – а иногда и в другую сторону…

На этом месте вице-губернатор посмотрел на свою спутницу совершенно по-человечески – с откровенной и оттого симпатичной плотоядностью – и вдруг расхохотался громко, искренне и очень заразительно. И Светлана Федоровна улыбнулась ему в ответ – без кокетства и заискивания. Так улыбаются женщины только тогда, когда уверены, что их действительно ценят.

Меня бы так выпасали, как ее, сказала Наташа, когда мы ехали обратно, я бы тоже лучилась… да у нее только в ушах штук сорок зелени болталось.

Ты дура, ответила Марина.

Но, продолжил Александр Николаевич веско. Но. Была бы наша воля… но она не была. Точнее сказать, пока еще не наступила. Вот какое важное обстоятельство вы должны учитывать. Областной бюджет в этот фестиваль, конечно, вложился. Но сумма эта, скажем прямо, – кошкины слезы. Все остальное – целевой федеральный грант. И давало нам его даже не Министерство культуры. С самых первых рук в стране мы покормились. И это, коллеги, накладывает. Все, что мы на эти деньги сделаем, пойдет под микроскоп. Потому что были на них и другие охотники, а досталось нам. Тут надо проявить осторожность и осмотрительность, иначе съедят, фамилию не спросят. Начнут, кстати, с вас. Не пугаю, друзья, и боже упаси, не ограничиваю в творчестве. Просто призываю вас быть реалистами.

С этого места эстафета перешла к Светлане Федоровне. Которая была лаконична.

Особо, сообщила, добавить нечего. Поэтому перейдем к конкретике. Мы тут с Александром Николаевичем посидели немного, кое-что набросали тезисно. Я вам пришлю на почту, если вы со мной ею поделитесь. Это не какие-то жесткие рамки, не подумайте, пожалуйста. Это, так сказать, примерное видение каких-то реперных точек нашего общего дела. Вы его изучите, и мы продолжим обсуждение уже по конкретике. А теперь я предлагаю покончить с делами и пообщаться уже непринужденно. Непьющие есть? Попрошу выйти. Естественно, мы угощаем, это не обсуждается.

Надя звонила два раза, пока мы с вице-губернаторской парой непринужденно общались. Я не ответил. Если что-то срочное – напиши. Извини, я на работе.

Пообщались отлично. Они, конечно, вели себя с незнакомыми людьми аккуратно, слова подбирали, фрондерства не допускали. Могу их понять, при такой-то работе. А так – как будто в «Жан-Жаке» посидели среди своих. Когда он рассказывал, как они из Владимира Владимировича этот бюджет извлекали, это было просто остроумно. Я, говорит, позволил себе немного, сказал: «Эти дали, Владимир Владимирович, нуждаются в вашей отеческой заботе», – если что, думаю, сойдет за цитату…

Ну и напитки, конечно, украсили процесс. Не каждый день удается попробовать двадцатилетний «Ани» – даже не из запасов ресторана, за ним охранника в номер гоняли. На место нас доставил казенный крузак.

Во дворе «Черенково» обнаружился Серега с головой под капотом. Я подошел просто из мужской солидарности. Что-то серьезное? – спрашиваю. Да нет, отвечает, просто решил лампочку поменять самостоятельно. А вы чего там, как – нормально все? Да, говорю, более чем.

Я вдруг заинтересовался. А ты, спрашиваю, Серега, Довлатова уважаешь, не говоря о Пушкине? Я же видел, когда он нас ждал где-то, что он в принципе читает, но что – осталось загадкой. А вдруг?

Выяснилось, что читал Довлатова. «Зону». Но не понравилось. Он же вохра, объяснил Серега, а у меня брат сидел. А Пушкин хороший, да.

Уже в номере вспомнил, что не перезвонил Наде.

– Прости, занят был. Получали руководящие указания от источников нашего благосостояния. Все нормально?

– Да.

– Никаких происшествий?

– Вроде нет. Если не считать того, что Витька у себя в фейсбуке объявил, что берет израильское гражданство, и теперь все это обсуждают.

– Делать им всем нечего. Только гражданство берет или уезжает с концами?

– Не сказал.

– Ладно, сам с ним поговорю.

– Да, поговори. Тебе умный собеседник не помешает. А то сидим здесь, ждем неизвестно чего. А на самом деле, известно.

– Обязательно, можешь на меня положиться.

Зашел в почту. Смотрю, письмо от адресата pskovculture. Ого, оперативно работает Светлана Федоровна. Гляну, думаю, одним глазом, что у них там за генеральное видение реперных точек, и спать. Отвечу уже завтра. Открыл.

Закрыл, вышел, покурил, дошел до коттеджа Марины. Прости, говорю, что поздно, но настроение совершенно похабное. Заходи, отвечает, но у меня только водка, а ты ее не любишь.

Да ладно, тут не до капризов.

Что, спрашивает, случилось.

За последние, говорю, лет сорок – ничего. Все штатно. Как срали на голову, так и продолжают.

– Закусить вообще нечем. Может, тебе соком разбавить?

– Не стоит. Не заслужил. А сама?

– Мне хорош.

– Если бы ты видела то, что я только что, ты бы меня поняла.

– Черти с рогами? Или мелкие крокодилы?

– Хуже. Светлана, не к ночи будь помянута, Федоровна свои соображения прислала. Ты даже не представляешь.

– А впечатление произвела нормальное…

– Даже хорошее. Особенно в верхней трети туловища. Но теперь, так сказать, жизнь взяла свое.

Страх, рассказываю, перед конкурентами по борьбе за целевой федеральный грант оказался велик. С названием еще предстоит определиться, но оно должно отражать главный посыл мероприятия: и Пушкин, и Довлатов были патриотами отчизны. Один ее вообще никогда не покидал, а второго заставили. Но нынешняя власть творцов бережет, и потому культура на нашей почве зацвела и колосится.

Ну, сказала Марина, не вижу большой трагедии. С первым тезисом вполне можно согласиться. А вторая позиция – вопрос мастерства исполнения. Позовешь грамотных людей – они тебе под любым лозунгом говна не исполнят.

Да, говорю, грамотные люди – наше спасение. Вот и Светлана Федоровна так считает. Хочешь знать ее видение списка спикеров? Примерное, конечно, но обязательное.

Ну, говорит Марина, не томи.

– Писатели у нас будут представлены Прилепиным и Прохановым. Они, значит, расскажут о роли двух наших П. в отечественной культуре и духовном возрождении Руси. От работников театральных подмостков – Богомолов. Потом слово возьмут независимые журналисты – Собчак и Симоньян. Но это, надо полагать, в том случае, если от последней удастся отбояриться как от прозаика…

Если этих всех позвать, задумчиво заметила Марина, больше ничего сделать не получится, потому что на них бюджет и закончится.

Ценю, сказал я, трезвый и прагматичный взгляд, присущий подлинным профессионалам.

– Нет, а ты кого ждал? Аверинцева, Вячеслава Иванова и академика Лихачева? Так они мало что покойники – это вопрос решаемый – но неблагонадежные. Тебе налить еще?

– Налей. Я ждал…

А на что, в самом деле, я рассчитывал? На внезапное озарение и нравственное прозрение? Спровоцированное, естественно, соприкосновением с бессмертным творческим наследием. Каждый торгует тем, что есть на складе. У этих – Пушкин и Довлатов. Руководили бы они, скажем, Иркутской областью, мы бы сейчас шарашили фестиваль памяти какого-нибудь Бабаевского. Уж точно не Вампилова.

– Я ждал, что, может, хоть что-то… Нет, правда, в чем проблема позвать – ну ладно, не всех трех жен – но хотя бы последнюю? Она, в конце концов, здесь была, место ей не чужое. Если верить автору «Заповедника», ей даже здесь было местами хорошо… Зачем нужна Собчак? Кленов есть в Таллинне, который с ним вместе работал в «Молодежи Эстонии», еще какие-то люди… И про Пушкина можно рассказать интереснее, чем просто чудное мгновенье. За что, например, его в действительности Бенкендорф не любил. А за то, что Пушкин, когда в ссылке был в Кишиневе, подбивал клинья к жене генерал-губернатора. Та ему отказала. И Пушкин в отместку эпиграмму написал на ее мужа – «Полу-купец, полу-повеса…». А муж этот, в смысле генерал-губернатор, был товарищем Бенкендорфа по войне двенадцатого года. Ну вот… Эпиграмма гениальная, но Пушкин – сука, нет?

– Собчак зачем, спрашиваешь? Для телевизора. Светлане Федоровне надо же себя показать и бриллианты выгулять.

– А для души?

– Телевизор и есть для души. А то ты целый министр культуры, а показывают тебя только в программе «Хорошеет Псковский край». А нам для души – бюджет.

– Не густо.

– Нормально. Ты что, из-за фестиваля этого всерьез, что ли, расстроился?

– Да не то что бы… просто как-то все совпало. Товарищ мой еще сообщил городу и миру, что уезжает на историческую родину. А мы с ним знакомы хрен упомнит с каких времен. И вот…

– Порадовался бы за человека.

Да что же такое, думаю, прямо как в старом анекдоте – сговорились вы, что ли, все сегодня…

– За него я радуюсь. Я за себя расстраиваюсь. Когда все уедут, я тут с кем буду делить восторг человеческого общения? И Светлана Федоровна еще со своим видением.

Со мной можно делить восторг, сказала Марина. Ты, может, останешься?

Мы же с тобой, отвечаю, все это уже обсудили и договорились. Еще тогда, в Костроме.

Мы там концепцию презентовали. Сохранения исторического центра. А там есть что сохранять. В Костроме этой и мэр какой-то человеческий, он действительно о городе заботится, и люди в местных музеях нашлись, имеющие представление, как это надо правильно делать. Ну и мы постарались, даже памятник бродячим собакам придумали на центральной площади.

А когда все хорошо, то и пусть будет совсем хорошо. После ужина в честь сдачи проекта вернулись в гостиницу и даже слов особых не говорили…

Но на следующий день я сказал: послушай, я этот вечер запомню, у меня в жизни не много такого было. Но продолжения не будет, нет у меня на это валентностей. Она кивнула.

Что ты, говорю, теперь меня мучаешь и себе на голову мудацких приключений ищешь? Тебе скоро тридцатник. Тебе нормальный человек нужен, семья, и детей летом в Турцию возить. С меня ты все это получишь, как с козла молока.

Тебе же хочется остаться, говорит.

Хочется. И это желание обретается, может быть, даже выше пояса. Именно поэтому я этого не сделаю. Все, кому я должен был жизнь испортить, уже вполне удовлетворены. Список закрыт.

Довлатов твой любимый, сообщает она мне, в таких ситуациях оставался. Хотя собирался уходить. А Пушкин и не собирался.

Я на их вакансии в русской литературе не претендую, отвечаю. Своих неприятностей хватает. И стихов за всю жизнь написал ровно четыре строчки. Хочешь, прочитаю?

 
какие средние века
какие мелкие злодеи
в них ни размаха ни идеи
пока
 

Утром, когда отдышались, Марина сказала: вот бы так каждый день начинался. Да и заканчивался тоже. Я промолчал. А что тут скажешь?

Звонок. Я спросонья не посмотрел кто, ответил. Новости, спрашивает Надя, видел? Нет. Ну действительно, какие новости в семь утра?.. Я, конечно, совершенно растерялся… вся эта ситуация… и я еще никакой… дернул же меня черт ответить на звонок… Посмотрю, говорю, обязательно… я сегодня возвращаюсь… только мы выезжаем рано совсем… все еще закрыто, а вчера я не успел сыр этот фермерский купить… прости.

Марина отвернулась и одеяло на голову натянула.

Посмотри новости, повторила она. И голос такой… мертвый.

Что, думаю, стряслось-то? Что могло произойти такого, что на фоне уже случившегося… Путин, что ли, оказался трансгендером?

В новостях из всех щелей смотрел на меня будущий родственник Петя, Петр Олегович. Фас и профиль. Со всеми подробностями биографии. Один из этих восьми тружеников плаща, кинжала и трусов, что в Томске отличились. Специалист, как выясняется, по ингибиторам холинэстеразы. А место, где Ольга Николаевна научилась так отлично готовить из скудных припасов, называется Шиханы. Оттуда, значит, производство в Москву переехало вместе с востребованными специалистами. У которых теперь есть все необходимое для жизни. Осталось только внуков дождаться.

Неплохо в результате фестиваль этот прошел. Назвали «Русские писатели на Псковской земле».

Собчак не приехала, точнее, не позвали: она действительно гонорар запросила размером в чугунный мост. Прилепина удалось Быковым заменить, он очень прилично выступил. И какой-то молодежный театр притащили из Перми, они сыграли «Заповедник» у довлатовского дома – ну, укороченный вариант, и патриотический – типа, она приехала ему сообщить, что эмигрирует с дочкой, а он отказывается с ними ехать. Пушкин был представлен местными чтецами и рассказом Михалкова по зуму о его планах снимать «Капитанскую дочку». На «Оскар», сообщил, не рассчитываю из-за русофобии, но считаю своим долгом творца…

Я этого всего не видел, потому что сорвался на месяц. Спасибо Стасу, что не стал меня выгонять. Иначе совсем тусклые дела были бы, проза эта вообще не кормит.

Марина за это время уволилась. Ребятам сказала, что замуж выходит. За черногорца, он ее давно звал.

Вице-губернатора вскоре арестовали, предъявили растрату. Но не за фестиваль, славу богу, иначе нас бы тоже притянули, за что-то другое.

А так нормально все. Коля с Ирой к нам переехали. Она перестала на работу ходить, ну потому что все знают. Или ей кажется, что знают и смотрят косо, короче, денег на съем перестало им хватать. Родителям не звонит. Жить, конечно, стало тесновато. Но никто не в обиде.

* * *

После Пушкинских Гор и попутных Великих Лук съездил еще в город Мышкин, который стоит на Волге. Очень мне хотелось посмотреть, что там выросло из одной давней истории. Она живет в рассказе «Чего ее искать». Хотя, возможно, это и репортаж – по старой памяти сделанный. Ну, фантомные боли.

С другой стороны – какая разница? Я знаю два определения журналистики. Первое – «Журналист – это человек, который знает все про все, но плохо». Но мне больше нравится другое – «Журналистика – это литература, сделанная второпях».

Чего ее искать

Впервые я доехал до Кошкина в девяносто восьмом. Зачем меня туда понесло, не знаю. Думаю, просто название понравилось.

Больше там нравиться тогда было нечему. Это сейчас в Кошкине – четыре гостиницы, семь музеев и пять ресторанов, из которых всего два плохих.

А тогда – да, очень красивый русский городишко над Волгой, два собора, точно вписанные в ландшафт, множество старых купеческих домов. Но все это окружает совершеннейшая разруха. Такая, что кажется: немцы только вчера ушли, отступая под натиском советских войск и разрушив напоследок все, до чего руки дотянулись. Какая к черту гостиница – в городе поесть-то негде, единственная стоит изба, на которой написано «Кафе», но она закрыта.

Я покрутился по этому Кошкину час, понял, что больше там делать нечего, и собрался уезжать. И вдруг увидел самодельный указатель – картонку, прикрученную к столбу, на ней надпись от руки фломастером «Музей кошки», стрелка. Ну интересно же.

Пошел по стрелке, нашел дом, в нем экспозиция – штук сто котов и кошек разных видов и оттенков, призванных символизировать городские корни. Самодеятельность, конечно, провинциальная, но симпатичная.

При экспозиции – мужик. Тоже хороший, из энтузиастов-краеведов.

Как, говорю, здорово, что есть такие музеи, как ваш. И бог с ним, что гостиницы нет и кафе закрыто, музей важнее.

Он говорит – да, совершенно верно, истоки народного возрождения – в культуре и возвращении к фольклорным корням, и вот мы сделали с этим музеем первый шаг, но мы не остановимся, вы не думайте, у нас тут такое задумано, и вообще, давайте я вас чаем напою, а то это кафе как три года назад закрылось, так с тех пор на него надежды нет.

Спасибо, говорю, большое, но мне еще часов пять пилить до Москвы, так что я поеду.

Вот да, говорит краевед, Москве тоже спасибо большое за наши надежды, очень нам помог один ваш земляк, Саша Гуревич, он журналист. Он наш город просто спас. Раньше у нас пароходы с туристами не останавливались, плыли на Кострому, а теперь благодаря Саше причаливают, и у нас на туристический бизнес большие виды, потому что трудные годы позади, у людей стали появляться деньги, и они сейчас обязательно потянутся знать и изучать свой край.

Интересно, говорю.

Вышел, звоню Гуревичу.

Дело к вечеру, и Саня уже не вполне коммуникабелен, но историю с Кошкиным вспомнил, начал ржать.

Представляешь, говорит, погнали меня в эту дыру от «Советской культуры» репортаж делать о возрождении народных промыслов. Я приехал, собрал всех, кто азбуку знает: учителей там, библиотекарш, всю шелупонь – и они мне давай втирать про то, что город гибнет, потому что работы нету и молодежь уезжает, а вот если бы у нас была пристань и пароходы с туристами причаливали, как в Костроме, то мы бы на этом поднялись. Там одна была, завуч из ПТУ местного, – ты не представляешь, я три дня не мог оттуда уехать. Звоню в редакцию, задерживаюсь, говорю, очень большой массив информации важной…

Сейчас не об этом, говорю, это ты про любую свою командировку можешь рассказать, ты про Кошкин давай.

А, да, Кошкин. Ну я в Москву вернулся, взял бланк «Советской культуры» и написал письмо в министерство речного транспорта: готовим, мол, принципиально важный материал о возрождении малых городов Нечерноземья. Согласно, естественно, решениям последнего пленума и заветам Ильича. Просим сообщить, когда будут завершены работы по сооружению пристани на вверенном вам дебаркадере города Кошкин Костромской области.

Все, говорю, правильно сделал, только с какого бодуна Костромская область стала вдруг Нечерноземьем?

А что – нет? Ну и ладно, какая разница-то. Главное – на бланке что написано? Правильно, газета «Советская культура», орган ЦК КПСС, там написано. А год, между прочим, восемьдесят девятый, в стране перестройка и гласность, и печать на наших глазах становится действенным инструментом преобразований, а не как раньше, когда суточные были три рубля с копейками.

Короче, говорю.

Короче, представь, через неделю приходит ответ из министерства: все, типа, зашибись, работы ведутся, в третьем квартале сдадим, можете сообщить читателям, что советские речники даром хлеб не едят. А что?

Ничего, говорю, молодец ты.

Года через три потом я вспомнил эту историю, когда в Кострому ехал и вдруг указатель увидел направо – «Кошкин, 56 км». Интересно же, чем там дело кончилось с этой пристанью и котами, и крюк в принципе небольшой.

Мама дорогая, что я увидел. Две гостиницы стоят, одна так просто хорошая, третья строится, кафе, бары, пабы – все для людей. Лавок каких-то полно, там дребедень, естественно, китайская, но попадается и что-то свое, и даже с каким-то вкусом сделанное. Музеев самодельных еще кучу настрогали – водки, валенок, соленого огурца, все дела. К пристани целых три парохода привалились, вся пристань в копченых лещах, по улицам бродят туристы, небогатого, конечно, разлива, зато их толпы. Бум, честное слово, просто какой-то Прованс для бедных.

Молодцы. Не упустили, значит, свой шанс, поднялись.

С тех пор я в Кошкин пару раз в год езжу обязательно. Только не летом. Либо когда пароходы еще не поплыли, либо уже после навигации. Чтобы народу мало и тихо, как до появления здесь Гуревича.

Мне в Кошкине хорошо. Приятно видеть, что люди могут, когда захотят.

Он, конечно, кривой и косой, этот Кошкин в сравнении с Венецией, скажем. Но какую-то идиотскую причастность я там испытываю, как будто это я, а не Гуревич смастерил тогда аферу с министерством речного транспорта.

Я тогда, в две тысячи, значит, первом, когда увидел плоды возрождения малых городов, позвонил ему. Твое, говорю, имя будет вписано в историю города Кошкина крупными печатными буквами. И вообще, стоя здесь, по-над Волгой, я понимаю, что кроме как на евреев в деле спасения русской провинции надеяться не на кого.

Да, говорит, я тут в Беэр-Шеве постоянно об этом думаю, жалко, обсудить не с кем. А в этом Кошкине у меня была одна училка, ты не представляешь…

Это, говорю, ты уже рассказывал. Но я с удовольствием послушаю второй раз. Когда до тебя доеду, а то этот роуминг меня разорит. О, кстати, у меня сейчас классная мысль появилась. Вот если бы найти ту училку твою, с которой ты так удачно три дня информацию собирал, что теперь целый город ей жизнью обязан, – это же роскошный сюжет можно слепить. Ей же сейчас должно быть пятьдесят с чем-то, верно?

Пятьдесят шесть, говорит, если не обманывать себя и окружающих. И чего это я буду ее искать, минут через сорок сама придет из магазина.

* * *

В какой-то момент мне надоело перечитывать Чехова, Булгакова и Грибоедова, а также путешествовать, и я решил поинтересоваться, что, собственно, происходит на моей новообретенной малой родине.

Когда-то в нашей сельской местности были очень популярны американцы. У них имелись джинсы, кока-кола и автомобили «форд». На таких людей стоило равняться.

Потом у местных жителей тоже появились джинсы, кока-кола и автомобили «форд», но популярность американцев сошла на нет. Возложенных на них надежд они не оправдали, счастье не наступило.

На смену американцам пришел новый идеал – непьющие люди. Их ставили в пример детям, фактом их существования попрекали взрослых, их примеру обещали последовать сразу после праздников.

Но проблема, как выяснилось, была та же, что с американцами. Точно так же никто непьющих в глаза не видел, хотя все знали, что они существуют.

Из-за отсутствия личного контакта и достоверной информации вновь очень много в этих рассказах оказалось фантазий, мифотворчества, неоправданной идеализации.

Помню, как в этих обстоятельствах разошлась во мнениях поселковая интеллектуальная элита. Одни говорили, что грядущее разочарование в непьющих людях грозит катастрофой, другие – что хуже уже не будет.

В результате моих изысканий выяснилось, что катастрофы с поселком за эти годы не произошло. Хуже теперь обстоят дела или лучше – вопрос открытый. Ясно, что стало сильно по-другому, а знания мои о народной жизни устарели безнадежно.

Но тут я не одинок. Подруга рассказывала, она эмигрировала еще в советские времена, живет в Штатах. Квартира в Москве осталась, там до недавнего времени жила мама. Теперь и мама переехала в Штаты, а подруга приехала квартиру продавать. Встречает соседку, которую знает лет сорок: они с мужем перебрались в Москву по лимиту еще в семьдесят девятом строить объекты для Олимпиады. Что да как? У нас внучка родилась, сообщает соседка, назвали Даниэлой. И у нас внучка, назвали Верой. Соседка всплескивает руками. Как же так можно с ребенком?! Вера! Как в деревне, честное слово.

После того как я обновил свои представления о происходящем вокруг, образовался рассказ «У нас».