Текст книги "Довоенная книга"

У нас

Московская кольцевая автомобильная дорога, как выяснилось, – это, по сути, государственная граница. Как, скажем, между Нарвой и Ивангородом – вот будет самый близкий аналог.

По обе стороны от нее – все другое.

Москва, как известно, – это поле боя. Там на одном пятачке сходятся друг с другом в борьбе за влияние на людей множество разных сил – «Пятерочка» и «Магнит», «Азбука вкуса» и «Перекресток», «Билла» и «Спар».

Мы устроены иначе. Центр нашего мироздания – единственный «Дикси». Который исполняет все важнейшие градообразующие функции – торговля, распространение информации, межличностное общение – и никто его позиции не оспаривает.

Поэтому и социально-политическая структура наша выглядит просто и ясно: кто кассирша в «Дикси», тот и есть первое лицо. До Кремля – час дороги, а Нина-кассирша – вот она.

Впервые я в этом убедился, когда тетка передо мной в очереди попросила у нее банку икры, потому что Новый год. Икра в подсобке, сообщила Нина, сейчас принесу. Тетка заохала – ладно, не надо, а то не успею, автобус уедет. Куда это он уедет, удивилась Нина, я ему уеду. Достала телефон и строго сказала: «Рашид, стой где стоишь, сейчас Ирина Борисовна подойдет».

А если бы она на электричку опаздывала? – поинтересовался я, когда Ирина Борисовна убыла на поджидающий ее автобус. С электричкой сложнее, сказала Нина, это если только в Колину смену.

Тут как-то Игорь из восемнадцатого дома по Кирова затеял на кассе препирательство. Суть их с Ниной разногласий состояла в четырнадцати рублях, которых Игорю не хватало. А Нина отказывалась войти в его положение и подождать до завтра, ссылаясь на подпорченную кредитную историю.

В разгар дебатов на сцене появился мужик, явно не местный. Местному даже с бодуна не пришло бы в голову предъявлять Нине претензии за присутствие в магазине Барона.

Барон – редкого проходимства дворняга, которую в прошлом феврале пустили погреться, и с тех пор она территорию магазина не покидает. Некоторые, правда, утверждают, что Барон хотел бы это сделать, но уже не может. Морду отъел такую, пока грелся, что она в дверной проем не проходит.

А мужик принялся читать Нине нотацию про собак и правила санитарии.

Все присутствующие замерли в ожидании развития событий, один Игорь не растерялся. Давай, предложил он Нине, я его отпизжу, явно намекая на взаимовыгодную сделку: тебе битый мужик, мне четырнадцать рублей в долг, типа «нефть в обмен на продовольствие».

Нине понадобилось некоторое время на осознание происходящего, потому что с такой наглостью, которую продемонстрировал мужик, она раньше не сталкивалась. Но вышла она из ситуации элегантно.

Идите в жопу, сказала Нина мужику (корпоративные правила строги, они требуют уважительного отношения к клиентам и соблюдаются в нашей местности неукоснительно).

Игорю было адресовано: «Если завтра четырнадцать рублей не принесешь, Маринке скажу».

Барону велено было убираться в подсобку. Но сделано это было без раздражения, поэтому тот наплевал и никуда не пошел.

Не будем тыкать пальцем и лишний раз поминать тех, кому следовало бы это усвоить, но можно, как выясняется, эффективно руководить людьми без коррупции и насилия.

В поселке вообще бездомных собак не терпят. В смысле, нет их, все кем-то опекаемые, потому что население наше в массе своей добросердечно.

Собаки, конечно, не будь дураки, таким отношением пользуются.

Встретил тут на прогулке одного, у него на поводках три штуки, одна беспороднее другой.

Разговорились. Мужик рассказал, что первого на станции подобрал щенком. Принес домой, дети его появление встретили с восторгом, жена спорить не стала.

Пес пару дней осматривался, потом подрыл забор, убежал на станцию и вернулся в сопровождении еще двоих таких же оборванцев.

Жена сказала, что она соглашалась на одного, а на троих не подписывалась, неси их обратно на станцию. Дети сообщили, что в этом случае они уходят вместе с собаками. Жена пообещала, что сейчас уберутся все – и люди, и животные.

В результате, сказал мужик, все на месте, нормально живем, но жена с этим, первым разговаривает на вы и никогда на него голос не повышает.

Обилие собак в поселке способствует не только смягчению нравов, но и расширению круга общения.

Подошла на улице тетка. Мы с ней знакомы. Ну так, шапочно. С год назад она обругала моего пса. За дело – тот хотел показать ее пуделю, кто в поселке хозяин.

Я и думать забыл, а она помнит. Подошла. Извините, говорит, я, наверное, грубо сказала тогда про вашу собаку. Ничего страшного, отвечаю, тем более что совершенно заслуженно, не берите в голову. Разошлись довольные друг другом.

А, да. «Убери это путинское отродье», она тогда сказала.

Но герой моего романа, конечно, единственный местный фокстерьер.

Когда мы его впервые встретили на прогулке, он потряс мое воображение своей дисциплинированностью. Фокс, если кто не в курсе, – это собака, которая круглосуточно находится в принципиальных разногласиях не то что со всеми окружающими, но даже сама с собой.

Этот же, только услышав свою кличку, несся стрелой и покорно усаживался у ног хозяйки. Кличка – Борщ.

Я сделал хозяйке комплимент по поводу ее кинологических способностей и поинтересовался происхождением клички – уважаете, говорю, украинскую кухню?

Выяснилось, что исторически Борщ звался Тоби. Все поменялось, когда хозяйка достала из холодильника кастрюлю с борщом, поставила ее на стол и на минуту отвлеклась. Этого Тоби хватило на то, чтобы покрыть борщом все вокруг – себя, пол, стены и даже потолок в свежеотремонтированной кухне.

С тех пор при слове «борщ» он никогда ни с кем ни о чем не спорит.

Я всегда рад их встретить на прогулке. Потому что в неудачном походе бывшего Тоби за борщом слышится мне какой-то очень правильный исторический урок.

Поселок в принципе настроен по отношению к начальству скептически, а поскольку Владимир Владимирович взялся его персонифицировать, ему первому и достается.

Но и своих, местных у нас не забывают помянуть добрым словом, что уж тут скрывать.

Недавно с новой силой явила себя старая беда – опять началось воровство железных крышек от канализационных люков. Последних лет двадцать не наблюдалось рецидивов, и вот, здрасьте, вновь зияют дыры по обочинам.

Собрался стихийный сельский сход, стали решать, кто виноват и что делать.

Злоумышленниками объявили сборщиков металлолома, которым в случае поимки обещали внесудебную расправу.

В части конструктивных действий идей было две.

Одни предлагали выждать и посмотреть, какие шаги предпримет администрация. Другие были за то, чтобы не дожидаться, пока кто-нибудь свернет себе шею, а скинуться и самим купить новые, пластиковые.

Прошло второе предложение с формулировкой: «От этих все равно толку не будет. Они что не спиздят, то проебут».

Климат у нас как у всех, врать не стану.

Поэтому течение общественной мысли приобретает бурный характер где-то с апреля по октябрь. В прошлом августе, например, с соседями провели содержательное обсуждение состояния отечественной экономики.

Дела хреновые, сказал я.

Дела очень хреновые, сказал Николай.

Дела, слава Богу, совсем хреновые, сказал Виктор. Но тут надо учитывать, что он – единственный среди нас последователь Свидетелей Иеговы и живет в ожидании конца света и вознаграждения праведников.

Он действительно не пьет, не курит и бабкам одиноким помогает бесплатно. Один у Виктора есть недостаток: он очень любит, чтобы его добрые дела все видели и обсуждали. Однажды срубил мне отросшую ветку клена, та упала на соседский участок. Не парься, говорю, я потом через забор перелезу и обратно ее закину. Не надо, отвечает, я сам к ним зайду и расскажу, что ты сказал: «Хрен с ней, пусть валяется», а я решил, что так нельзя, Бог не велит.

Возможно, это болезненная тяга к самопиару. А может быть, Виктор хочет, чтобы его заслуги видны были богу поотчетливее. Если последнее, то в той обстановке, которая складывается сейчас вокруг Свидетелей, я бы его осуждать не стал.

А с поздней осени и до весны дискуссионная жизнь в поселке не то чтобы умирает, но становится какой-то меланхоличной. Холодно и как-то безнадежно потому что.

Мужик в магазине выкладывает на ленту бутылку водки и два пива. Время действия – ноябрь, одиннадцать утра.

Нина-кассирша (лениво). Одиннадцать утра…

Он (вяло). Погода говно.

Она (зевая). Погода… скажи еще – Путин во всем виноват.

Он (безучастно). Не без этого.

С потеплением пробуждается интерес к общественному.

Ты, спросил однажды сосед Женя, за Собчак пойдешь голосовать?

Не планировал, говорю.

Правильно. Она на мою жену похожа, та тоже говорила: вот женишься – бухай сколько влезет, а что в результате? С другой стороны, Путин стал скучный, как нарколог у нас в Химках, тот тоже талдычит все время одно и то же: не пей, не пей.

У Жени эта тема болит. Он много лет пребывал в завязке из-за язвы, поэтому был все время подавленный и раздраженный. А тут как-то раз сломал ключицу и попал в травмпункт в Зеленограде. Вернулся – как подменили человека. Улыбчивый стал, приветливый и добродушный. Как выяснилось, в травмпункте он стал приставать к персоналу со стандартным вопросом, который он адресует всем людям в белых халатах: что будет, если он развяжет? Да бухай сколько влезет, ответили хладнокровные зеленоградские травматологи, все равно заживет.

Я, утверждает Женя, больше ни к каким врачам не хожу – вдруг они передумают?

В целом же общественное мнение наше не сильно отличается от настроений во всей остальной стране. Половина сожалеет о том, какую страну просрали, другая – что не до конца. Казалось бы, такая поляризация чревата конфликтом, но нет. Почему – лучше всех сформулировал Петя с Лесной улицы. Не будет, сказал он, никакой гражданской войны, потому что народ безответственный, всем все по херу.

И климат у нас обычный, и мировосприятие как у всех. Нумерология в чести, приметы всякие, поверья.

Саня и Ваня – монополисты на местном рынке сантехнических услуг.

У них руки из правильного места растут, и они к тому же честняги.

Поэтому я им ключ оставил в условленном месте и уехал по делам.

Но в этот день у Сани с Ваней не так пошло все. Сначала они сорвали резьбу на фильтре, потом потеряли прокладку и под занавес утопили в колодце погружной насос («Ушел, как Муму» согласно Саниному описанию). О каждом этапе этой печальной саги они исправно отчитывались по телефону.

Потратили в результате хренову тучу моих денег и своего времени.

Я вернулся, пошел изучать причины этого аномального явления. Обнаружил на Сане заплывший глаз и свернутый на бок нос. Ваня тоже выглядел так, будто по нему проскакал кавалерийский полк.

Где, спрашиваю, огребли?

На свадьбе были малознакомой, сообщает Саня. Но дело не в этом, а в том, что нам по субботам вообще не везет конкретно.

Тут вступил Ваня. С текстом «Вообще-то, это была пятница».

Ну, сказал Саня, тогда я вообще ничего не понимаю.

Есть у нас и культурно-историческое наследие. Небогатое, но уж какое бог послал.

Кто попроще, больше всего гордятся тоннелем под Октябрьской железной дорогой. Говорят, что это единственное такое сооружение на всем протяжении пути от Москвы до Питера. А появилось оно еще до войны благодаря тому, что на нашей территории располагалась дача наркома иностранных дел Литвинова. Человек был занятой, ему надо было без помех добираться на работу и обратно, чтоб от Японии до Англии сияла родина моя.

Местные любители словесности не забывают, что поселок оставил след в творчестве А. И. Солженицына. Который, уже будучи в опале, якобы снимал здесь летний домик и в одном из писем кому-то сообщил: «…и любезная моему сердцу Фирсановка». Чем именно она ему была любезна, остается тайной, которую предстоит разгадать, видимо, следующему поколению краеведов.

Более или менее объединяет всех поэт Лермонтов, которого худо или бедно, но проходили в школе поголовно. Усадьба Середниково, принадлежавшая его бабушке, которую Михаил Юрьевич вроде бы навещал, – ближайший наш сосед на восточной границе.

И только самые пытливые знатоки своего края знают про стелу, которая стоит на территории имения бабушки обличителя наперсников разврата. На ней написано: «В этих местах в 1919 году охотился В. И. Ленин».

Вот это да, вот это я понимаю. У человека на руках страна, в которой голод, холод и гражданская война, его самого Каплан только что недострелила, а он проводит время на охоте. Матерый маньячище.

Ленин, Солженицын и Лермонтов, конечно, не единственное, что нас объединяет. У нас вообще, если приглядеться, довольно много общего.

Так-то почитаешь соседские группы и аккаунты, уяснишь, среди кого живешь – каждый второй вокруг на досуге слушает Шнитке и перечитывает Эсхила – и расстроишься от собственного бескультурья.

Но потом в гугле узнаешь, сколько людей одновременно с тобой интересуются, где в Химках, Зеленограде или Сходне можно купить спиртное после одиннадцати, и становится легче, одиночество отступает.

Молодежь в поселке подрастает хорошая – целеустремленная, хваткая, быстро реагирующая на динамично меняющиеся обстоятельства.

Водка и то полезнее – назидательно, по-отечески сообщил я двум молодым людям у магазина в ответ на просьбу купить им сигарет. Один начал канючить: «Ну ладно, ну жалко вам, что ли…» Второй решительно сказал: «Несите».

И хваткое поколение набирает силу, и работящее.

На окраине поселка двое ребят лет двадцати с небольшим наладили мелкий бизнес. Чинят все, что на колесах, – велосипеды, скутеры, самокаты, машины по мелочи. Очень небезрукие, как выяснилось, когда они мне меняли колесо на самокате.

Мне стало интересно, я спросил, получил ответ. Два студента Института культуры, расположенного в недалеких Химках, на лето организовали себе приработок в дачном гараже отца одного из них.

Про Институт культуры я мог бы и сам догадаться после того, как один из-под стоящего на яме древнего «опеля» попросил подать ему газовый ключ – какая-то гайка у него закисла намертво.

И получил от другого ключ и совет: «Поаккуратнее там. Сумрачный германский гений не для того придумал автомобиль “опель”, чтобы ты его расхуячил».

А в последние пару лет в поселке начало происходить необычное.

Население взялось обустраивать обочины у своих домов. Хлам разгребают, цветы, кусты, деревья сажают, траву стригут.

Раньше этим занимались единицы. Теперь мало кто в этом не замечен.

Можно было бы подумать, что это от нечего делать в период ограничений из-за пандемии. Но нет. Это, похоже, такая форма сопротивления.

В поселке бытуют две точки зрения на происходящее в стране. Одни считают, что начальство тронулось умом окончательно. Другие утверждают, что оно понормальней всех будет, просто проворовалось и теперь включает дурака.

В любом случае наш ответ – обустроенная обочина. Потому что мы-то нормальные, и не воруем, и жить хотим, и будем.

Никто их своими глазами не видел, но ходит местная легенда, что в поселке даже появились две тетки, которые добровольно собирают на улицах мусор.

Если так дальше пойдет, то пахнет уже не бунтом, нет, это зовется иначе. Дело к восстанию.

Потому что отступать некуда. За нами Москва, а нам туда не надо.

* * *

Помимо титанов прошлого, есть в поселке и выдающиеся современники. Самый заметный – Сергей Владимирович Готье, директор Института трансплантологии.

Мне этот человек внушает глубокий оптимизм. Разговоры за столом в его доме напоминают беседы автомехаников в обеденный перерыв. Люди рассказывают, что они в эту смену меняли. Только вместо карданов, крыльев и глушителей фигурируют сердце, легкие или печень, всего и разницы. Тебя починили – продолжай движение.

Печень у Сергея Владимировича любимица, потому что именно с нее он начинал, это была его первая трансплантация. Полгода готовились, ночей не спали, волновались. Все прошло удачно, поэтому воспоминание о том, что было дальше, вызывает у Сергея Владимировича некоторое раздражение: через два месяца после выписки пациент погиб в пьяной драке.

Я как-то спросил у него, верно ли, что ничего вреднее алкоголя для печени нету? Сергей Владимирович подтвердил. А как же… ну… вот… мы с тобой бывает… как бы… слегка… Главное, беспечно ответил он, со мной дружить.

Мне сказали дружить – я дружу. Благодаря этому не теряю оптимизма и наслушался такого, что из этого вышел рассказ «Два раза повезло».

Два раза повезло

Позвонил Серега Потапов из сорок седьмой. К нам, говорит, пассажир заехал по скорой, у него такой конкретный цирроз, там только пересадка, без вариантов. Христом богом прошу, заберите, он ваш клиент, иначе у нас он прижмурится, а нам департамент и так мозг выедает за смертность.

В других обстоятельствах я бы, конечно, его послал, но Нинке на следующий год выпускаться, и она очень хочет к ним ассистентом на кафедру, потому что лучшая эндокринология в городе как раз в сорок седьмой, и мамаша ее с меня с живого все равно не слезет – мало ли кто с кем разошелся, дочь-то твоя. А так за Серегой должок будет.

Ладно, говорю, давай, но транспортировка ваша, и если что по дороге случится, вам и отвечать.

Это не цирроз оказался, а циррозище.

Вот такие, говорю пассажиру, дела, Виталий Семенович, отслужила ваша печень свой срок. Надо с ней прощаться и новую заводить, хорошую. Переживать не надо, манипуляция эта по нынешним временам не такая уж и сложная, многие люди уже до вас через нее прошли с нашей помощью, и почти неизменно им и нам сопутствовал общий успех.

Я понимаю, говорит, я готов.

Ты-то готов, но мы-то пока не очень…

Есть, объясняю, два пути. Один называется, извините за неаппетитность, трупная пересадка. Это если кто-то покинул наш бренный мир, а органы его остались, и покойник при жизни не возражал, светлая ему память, чтобы их использовали на благо еще живых. Но есть проблема – нехватка свежепреставившихся. Из-за чего образуется очередь на такую пересадку, и стоять в ней придется долго, то есть лежать.

Про то, что в его случае можно и не встать, я Виталию Семеновичу сообщать не стал.

Поэтому, рассказываю, придумали другую пересадку, родственную. Берем, значит, кто там у вас есть – сын, дочь, брат и так далее – отколупываем у подходящего родственника малый кусок печени и пересаживаем вам вместо той, с которой вы уже попрощались. Знаете, за сколько у человека после этого отрастает новая печень? То-то же. За пять дней. Нет, конечно, чтобы все функции восстановить, нужно больше времени, но нормального размера она становится через пять дней, это факт.

Так что, Виталий Семенович, давайте, делитесь с нами контактами кровных родственников. Будем выяснять, кто из них лучший по профессии донора, и с божьей помощью…

У меня, говорит, никого нет. Ни братьев, ни сестер, ни племянников. Детей тоже нет.

…Черти бы драли этого Потапова, не человек, а месторождение проблем. Но должен он мне будет все равно.

Ладно, говорю, будем думать, как вам помочь. Совсем никого?

Совсем.

В коридоре на посту Рите-сестре говорю: вот ты кончай жрать противозачаточные, а то понадобится тебе родственная пересадка, как этому, которого нам из сорок седьмой сбагрили, а у тебя – никого, одни сладкие воспоминания о беспечно прожитой молодости.

Странно, отвечает, как это у него никого нету, когда к нему жена и дочь ходят, через день меняются.

Точно дочь?

Да он сам и сказал, когда просил пропуск выписать.

Взрослая?

Ну как, лет семнадцать-восемнадцать.

Действительно, странно. Но чего только не бывает, разные случаются обстоятельства у людей…

Вот что, говорю Рите, когда жена нарисуется, попроси ее ко мне зайти. Сравним показания.

Хорошо, говорит, завтра, наверное, появится, сегодня дочь приходила. А противозачаточные я не ем, кстати, потому что с таким графиком мне только в транспорте знакомиться, а когда смена заканчивается, там уже одна алкашня остается, а вы, между прочим, обещали с главврачом поговорить, чтобы еще одну ставку сестринскую дали на отделение.

Кто о чем…. Я помню и поговорю, а ты про жену его не забудь.

Назавтра она пришла. Красивая женщина, не смазливая.

Я ей описал ситуацию, прогноз рассказал, и вот, говорю, Наталья Александровна, какие у нас есть два пути. Вот вам лист ожидания благородных покойников, завещавших свои органы человечеству, поглядите. По моему опыту, это при хорошем, господи прости, раскладе месяца на четыре. Не уверен, что это время у нас есть. Если честно, то уверен, что нету.

А что касается второго пути… Давайте я не буду тут разводить интриги, поскольку ситуация серьезная. Ваш муж утверждает, что кровных родственников у него нет. А девочка при этом к нему ходит, и выясняется, что она дочь. Это как?

Она аж посерела, руки трясутся. Можно, спрашивает, я закурю тут?..

Ради бога. Коньяку хотите?

Да, пожалуйста.

Очухалась немного, руки уже ходуном не ходят. Я ее не тороплю. Как правильно говорил нам еще на втором курсе Валерий Иванович Шумаков, знание жизненных обстоятельств клиента в нашем деле исключительно важно. Трансплантологи, еще добавлял, отличаются от психиатров только тем, что сами вменяемы.

Она дочь, наконец говорит.

Уже лучше.

Но он думает, что не дочь. То есть не родная. А она, в смысле, дочь, тоже так думает.

А на самом деле?

На самом деле не так.

Я не лезу к вам в душу. Поймите, меня подробности вашей жизни интересуют только одним – мне кровный родственник нужен. И не столько, прямо скажем, мне, сколько Виталию Семеновичу. Но в чем проблема-то сказать им как есть, учитывая обстоятельства?

Она молодец оказалась, взяла себя в руки, внятно все рассказала. И честно, что бывает далеко не всегда.

И вот что у нас нарисовалось в анамнезе.

Дочь родная. Но о существовании ее Наталья Александровна узнала через три месяца после того, как отвергла Виталия Семеновича, когда пол ребенка уже можно было определить. А до этого успела дать согласие другому – тот был ярче, веселее и, не будем скрывать, лучше устроен в этой жизни. Она ему все рассказала. Он ответил: плевать, люблю тебя и ее полюблю, а мы ей еще пару братьев добавим.

Поженились. Родилась Настя. Но с братьями перспектива отпала. С Настей поздоровались, с маткой по ходу дела попрощались потому что. Бывает. Но жили хорошо. И дружно, и богато.

До того момента, как алчные компаньоны не отжали весь бизнес у избранника Натальи Александровны, которого ее дочь считала своим отцом. А его самого отправили на восемь лет на зону, чтобы меньше возникал. И это оказалось не все. И богатая жизнь закончилась, и дружная, потому что выяснилось, что все имущество: квартира, дача, машины, недавно купленный дом в Черногории – все записано совсем на другую женщину, а не на Наталью Александровну. И у той другой уже есть от него сын, один, значит, из двух намеченных.

Тут сюжет не кончается, потому что появляется Виталий Семенович, чьи чувства, как выясняется, никуда не делись. И Наталья Александровна говорит «да», но про отцовство молчит. Потому что иначе как получается – она, значит, восемь лет скрывала от человека, что у него есть дочь? Но Насте про того, кого она считала и считает отцом, сказала все. Недавно, когда той восемнадцать исполнилось. И Виталию Семеновичу еще раньше насчет детей сказала, чтобы не рассчитывал. Он ответил, что ему все равно, есть же Настя.

Ну и вот, мы здесь. И что делать теперь?

Ассортимент, сообщаю, небогатый. Либо говорите обоим правду, и мы берем Настю в качестве донора – дай бог еще, чтобы она подошла – либо заказывайте поминки.

Не знаю, что там дальше у них было после нашего разговора. Все, что мог, я сделал, еще девчонкам сказал, чтобы они его в отдельную палату перевели на время – не у всех же на глазах эти шекспировские страсти разыгрывать.

И через два дня прихожу, гляжу: сидят Настя с Натальей Александровной у меня под дверью.

Я готова, говорит Настя, куда мне теперь, чего?

Вот и хорошо, думаю, и между собой разобрались, и нам показатели по жмурам не испортили. Два раза повезло Виталию Семеновичу: и родная душа нашлась, и родственная печень.

В третий раз Виталию Семеновичу не повезло. Не прижилась Настина печень, отторглась. Бывает. Мы его тащили, тащили, но все без толку.

Я шесть часов в тот день от него в реанимации не отходил. И устал, и поздно уже. Заночую, думаю, здесь, какой смысл уезжать, если в восемь уже планерка. А чем Виталия Семеновича помянуть у меня полно: шкаф нельзя открыть – бутылки вываливаются.

Рита-сестра заходит, ее смена была.

Не вытащили?

Нет. Будешь?

Нет, спасибо. Мне еще ехать черт-те куда.

Как хочешь.

А вы здесь ночуете?

Здесь.

Хотите, я останусь? – спрашивает.

И так мне тоскливо стало.

Не хочу, говорю. Знаешь, чего я хочу? Хочу кого-нибудь восемь лет любить вообще без всякой надежды, но только любить, а не в этих ваших отношениях состоять. А когда все счастливо закончится, чтобы загс был, и горько, и вся эта олдскульная херня. И хорошо бы еще не помереть в одночасье, еще бы немножко в этом пожить, чтобы с детьми в зоопарк, с внуками в «Макдональдс». И потом лапти отбросить не у нас тут, а дома со стаканом воды. Поняла?

А вы с главврачом про ставку поговорили?

Что ж ты, думаю, за… Нет еще, не успел, извини, но я помню, поговорю обязательно, не волнуйся.

Не надо, говорит, я хочу еще одну смену взять. А то вы без меня сопьетесь тут.

* * *

Сказать, что к Москве в нашем поселке относятся сложно, – ничего не сказать.

С одной стороны, многие из нас оттуда родом, почти все там работают, это, в конце концов, наш ближайший сосед. Если, конечно, рассматривать Москву как обычное географическое понятие.

Но такой взгляд на вещи в Фирсановке не распространен. В ходу другое отношение. Если коротко, то ничего хорошего местные жители от Москвы не ждут. Потому что в их представлении это не город, а вражеский лагерь.

Вслух вам мало кто это скажет, но заветная наша мечта – отделиться к чертовой матери. Рублевке же де-факто это удалось, мы чем хуже? Образуем унию с Химками, Лобней и Долгопрудным и демаркируем границу по Московской кольцевой автодороге. Я и сам всегда хотел стать националистом и сепаратистом, но никак не мог решить каким: все хороши. Но теперь, кажется, выбор сделан.

Пару лет назад, например, нам объявили, что вместо железнодорожного переезда на нашей территории возникнет эстакада. Казалось бы, радуйся – не надо теперь стоять по полчаса и больше в ожидании, когда пройдет поезд или электричка. Но нет, население охватила паника, все ждали сносов и отселения, проще говоря – разбоя и грабежа. Такая у Москвы в наших пределах репутация.

Из-за таких настроений (или благодаря им) появилась повесть «На Чехова».