Текст книги "Довоенная книга"

Но так хорошо, надо признать, давно не сидели. Я приготовила плов по рецепту, подсмотренному у таджиков, которые у нас дорожку клали на участке: рис обязательно «Янтарь», курдючное сало и не баранина, упаси господи, а постная говядина. Марковичи еще бутылку кальвадоса привезли, а это единственное, что я из крепкого люблю.

Ленке, конечно, отдельное спасибо, которая оценила качество выпивки и закуски и великодушно согласилась поработать водилой.

Павел

Таня не любит ни в гости ходить, ни у себя принимать. Она не мизантроп, но необязательными разговорами тяготится, а если к себе звать, то это всякий раз превращается в трудовой подвиг, потому что все – еда, выпивка, сервировка – должно быть безупречным. Сама над собственным перфекционизмом смеется, но бороться с ним отказывается.

Но тут был, конечно, особый случай. Ребята в кои веки приехали все вместе, и не на бегу заскочили, а основательно, без суеты, и Георгий с Леной, которые за давностью знакомства никакие уже стали не друзья, а самые настоящие родственники. Не виделись все друг с другом действительно давно, новостей накопилось с избытком, было что обсудить, один свежий БМВ Марковичей стоил подробного разбора.

Мы с Жорой свернули было в какой-то момент на происходящее в стране, но Оксана взвыла и попросила этого не делать, потому что президент ваш – зрелище настолько неэстетическое, что от одного упоминания о нем у нее, чтоб вы знали, пропадает аппетит.

– Ну хорошо, хорошо, – отвечаю, – мы не будем. Давай тогда, Жора, поговорим о бабах.

– Давай, – говорит. – Мне лично из присутствующих больше всех нравится Оксана. Она и питается хорошо, и президента не любит.

– Вы видите перед собой человека, – грозно сказала Лена, – который собирается сегодня проделать путь отсюда до Сахарово пешком.

– Публика, к десерту все готовы? – спросила Таня. И вдруг посмотрела на меня в упор. – Так что там было, на слушаниях твоих? Почему на звонки не отвечал?

А мне-то казалось, что за всей этой суетой и разговорами Таня забыла о том, где я был днем. Но нет. Я расстроился. Так хотелось спокойно досидеть за столом в этот вечер, отложив все малоприятное на потом.

– Что за слушания? – поинтересовался Жора.

– Да ну, – говорю, – пока не очень понятно… короче, образовались тут у нас некоторые новости. Слушания сегодня были в администрации. Общественные, ты будешь смеяться. Александра Михайловна, глава наша, приволокла какого-то хрена с горы из строительной компании. Дорогу они хотят делать через поселок, от станции до завода ЖБИ, который за сходненским кладбищем. Завод этот, как я понимаю, им же и принадлежит.

– Ну так дорога, – спрашивает Жора, – это же хорошо? А то на ваш асфальт без слез не взглянешь…

– Хорошо, но не очень. Они планируют по две полосы в каждую сторону и под это дело собираются снести всю нечетную сторону улицы Чехова – ну то есть все, что напротив нас.

Я поднял голову. Таня по-прежнему смотрела на меня в упор и молчала.

– Да, дела… – задумчиво сказал Жора.

– Круто! – это подал голос Петя.

– Что тебе круто? – поинтересовался у него Андрей.

– Ну дорога – это же круто…

– Дятел, ты хоть понимаешь, что это значит? Год как минимум папа с мамой будут жить на стройке… все тут перекопают… а когда она закончится, то будет не домик в деревне, а промзона в Бирюлево… грузовики круглые сутки…

Тут в разговор вмешалась Оксана:

– А я, между прочим, рассчитывала, что они здесь внуками займутся в тишине и на свежем воздухе…

– А? – оживилась Таня, даже оторвала взгляд от меня.

– Нет, Татьяна Константиновна, это я так, теоретически…

– А-а-а… – разочарованно протянула Таня.

– И что слушали-постановили? – спросил Жора.

Деваться было уже некуда.

– Глава администрации, – рассказываю, – она тетка неплохая, но начальству поперек слова не скажет никогда, и застройщик этот, который конкурс выиграл, проходимца кусок… «Терра» какая-то… кто-нибудь слышал про них?.. Ну вот, они хотели забормотать это дело – типа, давай, давай скорее, да, дорога будет, но вы не волнуйтесь, все интересы мы учтем, никого не обидим, а теперь быстренько проголосуем, что все за, и побежали по своим делам. А пришли на эти слушания – кто? Ну там были из новых домов вменяемые люди, но в основном бабки местные, им голову заморочить – задача для дурака. Если бы я не наехал на этого деятеля – ответьте четко, говорю, где пойдет дорога и какие дома будут сносить, – они бы так и проголосовали. Иди потом, доказывай. Слушания были? Были. Против дороги кто-нибудь возражал? Вот и гуляйте теперь. Он мялся, жался, но я его додавил – четыре полосы от станции до завода ЖБИ и, соответственно, сорок два дома – давай до свидания.

– Но это же, наверное, частная собственность? – предположила Лена Маркович.

Ответил ей Андрей.

– Теперь с этим просто, теть Лен. Когда в Сочи землю отбирали под олимпийские стройки, они закон приняли специальный – сначала только для Краснодарского края, а потом и федеральный. Если проект инфраструктурный – дорога, проще говоря, или, например, аэропорт – а твой дом мешает стройке, то два месяца с момента объявления – и отдаешь без разговоров, причем по их оценке. Они нам в бюро его присылали на экспертизу, мы его до ума доводили, там первоначальный текст был – бред идиота, вы даже не представляете, какие в этой Думе сидят полудурки.

– И что – довели до ума? – спросила Таня. – Моя тебе, Андрюша, огромная материнская благодарность…

Петя мимо такого шанса пройти, естественно, не мог.

– И эти люди позволяют себе называть других дятлами… Когда начнется, Андрюха, ты пойдешь по статье «пособничество»!

– Что начнется? – забеспокоилась Оксана.

– Эта… слово забыл… на «ция» заканчивается, но не монстрация… короче, как у хохлов.

– Люстрация, – говорю, – неуч.

– О, точняк!

– Типун вам на язык, – вмешалась Таня.

Андрей попытался дать младшему брату подзатыльник, но тот увернулся.

– Р-р-революционер…

Оксана, не отрываясь от планшета, в котором она что-то набирала, заметила:

– Вот куда, жалко, не успели съездить, так это во Львов… говорят, там красиво… но теперь же опасно, наверное? Мы, кстати, Татьяна Константиновна, доехали до этих… как их… Соспеля и Раматюэля, которые вы хвалили. Ну не знаю, так все в общем симпатично, но уж какая-то совсем деревня, после десяти и пойти некуда.

Оксана не была бы собой, если бы не продемонстрировала Тане самостоятельность суждений. Отношения у них, в принципе, неплохие, но бывает, что сцепятся на ровном месте. Тут важно их в самом начале развести по разным углам ринга, для чего годится любая отвлекающая реплика.

– При таком, – говорю, – курсе мы все скоро дальше Воронежа не уедем.

– Анекдот знаете? – спросил Андрей, тоже почувствовавший угрозу. – Где лучше хранить деньги? Деньги лучше хранить в рублях – в куче рублей никому не придет в голову их искать…

Откликнулся и Петька:

– Это развитие событие описывается одним словом – на «п» начинается, на «ц» заканчивается, шесть букв, у вас одна попытка!

«Петя!» – рявкнула Таня, но Оксана поддержала мизансцену. Она выкатила глаза и высунула язык, изображая олигофрена, и поинтересовалась:

– Холокост?

Лена Маркович озабоченно посмотрела на часы и спросила, не собираются ли присутствующие смотреть «Небесную любовь». Там, жалобно сообщила она, сегодня предпоследняя серия, и он от нее, похоже, должен уйти, чтобы в самой последней вернуться…

– Давай, сегодня будет ничья, – предложил ей Жора, – мы без футбола, ты без сериала… – и продолжил, уже обращаясь ко мне и Тане: – Что бы я на вашем месте сделал, ребята, так это быстро, не откладывая, позвал бы оценщика и зафиксировал стоимость дома и участка. Текущую. Если что, это документ, его потом в суде можно предъявить.

Сказано было всерьез, веско. Иногда – в редких, правда, случаях – Жора берет такой тон. Он старше на семь лет, а главное – много опытнее в практическом устройстве жизни и считает своей обязанностью меня опекать.

– Что «если что»? – потерянно спросила Таня.

– Если продавать придется.

– Но мы же под снос не попадаем, мы же четная сторона…

– А если не понравится на стройке жить? – ответил Жора, – Или в промзоне, правильно вон Андрюша говорит. Потом, знаешь ли, стройка дело такое – сегодня не попадаете, а завтра еще земля понадобится подо что-нибудь… бизнес-центр какой-нибудь, жилье, да мало ли… дорога, она за собой всегда тянет.

– Черт знает что, только-только ведь построились, столько денег вгрохано, вся родительская квартира, и сил… Паша отсюда сутками не вылезал, таджикский, по-моему, даже выучил, я тоже в «Икее» прописалась… потом место все-таки такое, намоленное.

– Да, – сказал Жора, – я помню, как Пашка тебя в первый раз привез сюда с родителями знакомить, мы тоже были. Ленка, помнишь?

– Я на третьем месяце была, меня тошнило все время, – сообщила Лена. – Помню, как Владимир Львович про троллейбус пел, а Людмила Николаевна все удивлялась, что Танька слов не знает, это еще при Брежневе было… Скажи, Тань, вот эти ламбрекены – тоже икеевские?

– Да всё оттуда, – отозвалась Таня, – нравятся? Копейки, между прочим, стоят.

– При Ельцине уже все-таки, – уточнил Жора. – А гитара отцовская, кстати, жива? Семиструнка, редкая вещь…

– В старом доме лежит, – говорю. – Не поверишь, восемь лет прошло, так до сих пор стараюсь туда лишний раз не заходить, каждый раз себя заставляю… и Окуджаву почти никогда не слушаю, не могу.

Оксана подняла голову от экрана.

– Нашла я эту вашу «Терру», сейчас посмотрим, что за напасть. Сайт богато сделан, ребята не бедные, похоже. Значит, так… трассу на Рогачево они строили, очистные в Шереметьево, коттеджный поселок в Черной Грязи… Не самый крупняк, но по областным меркам вполне ничего.

– А детский сад в Лугачево? – спрашиваю.

– Нет, такого объекта здесь нет.

– Не тяните с оценщиком, – напористо сказал Жора, подытоживая разговор. – Как только эти новости дойдут до риэлторов, цены здесь сразу рухнут. Если уже не дошли.

Я решил, что хватит с меня, пожалуй, на сегодня этой темы. Не тихий семейный ужин получился, а какое-то продолжение этих слушаний, не к ночи будь помянуты.

– Я, – говорю, – вам сейчас сюжет доскажу, и хватит о грустном… суббота, в конце концов, для человека. Я бабок местных сагитировал на народное сопротивление. В протоколе записали, что мы все против, это раз, а во-вторых, создаем инициативную группу – по три представителя от четной и нечетной стороны Чехова – и начинаем войну с диким капитализмом, свившим гнездо под сенью антинародного режима. Не забудем, значит, не простим. Кто кофе, кто чай? Танька, ты десерт людям обещала? Давай тогда, отвечай за базар.

Марковичи уехали рано, у них на утро были намечены какие-то дела, даже кальвадос остался недопитым. Оксана, Андрей и Петя, решившие ночевать, пошли на второй этаж и там затеяли партию в «Монополию» – в память прошлых лет, как выразился Петя. До гостиной доносились их азартные выкрики: «Покупаю!», «Строю!», «Продаю!». Я начал было убирать со стола, но Таня меня остановила.

– Оставь, я потом все сделаю. Давай посидим спокойно пять минут. Расскажи, что там еще было.

Я сел рядом с ней.

– Ты знаешь, – говорю, – они на меня произвели сегодня впечатление, бабки эти. Когда до них доперло, что происходит, они вдруг оказались вполне молодцы, сорганизовались быстро, мы выработали план действий… просто молодцы… да там не только бабки… самый смешной – армянин один… Тебе неинтересно?

– Мне интересно, – отвечает. – И в чем план?

– Я им объяснил, что надо делать, куда писать, как соседей агитировать, как подписи собирать… они и с интернетом дружат, ну, не все, конечно.

– Бороться и искать?

Сказано было холодно, почти враждебно.

– Ну да… найти и перепрятать. А какие варианты? Если они начнут дорогу эту – прав, похоже, Жорка, нам мало не покажется. Надо бодаться… а что поделаешь в этой ситуации?

– Ничего не напоминает?

– В смысле?

– В смысле, что было уже все это – подписи, петиции, пикеты. И за Луневскую больницу боролись, и за парк на Куусинена, и против мусорного завода в Зеленограде, и за Химкинский лес – за что мы только не боролись, а результат?

– Ну не знаю… – говорю. – Луневскую больницу отстояли, между прочим, в конце концов.

– Да, отстояли! После того как пол-Москвы за нее три месяца в падучей билось! За одну вшивую больницу… Бахмину еще вспомни: какое счастье – выпустили беременную бабу, мать двоих детей, которую посадили за то, что она отказалась сдать своего начальника, вот он, триумф сил добра!

Тут ты права, думаю, тут не поспоришь…

Таня

Луневскую больницу я зря помянула, наверное.

Лет пять назад Паша набрел в интернете – в жж еще, фейсбук только-только начинался – на один текст, который произвел на него сильное впечатление, он вообще легко заводится.

Молодой парень, вполне успешный московский врач-кардиолог взял да и пошел работать в богом забытую районную больницу в Лунево, где у него была дача. И за год добился того, что тамошние бабки и деды стали помирать от инфаркта в два раза реже, чем раньше. И вот этот Михаил Артемьев рассказал, как ему это удалось сделать в той совершенно беспросветной луневской жизни, в которой предыдущий кардиолог уволился из больницы ради заработка официанта в местном ресторане. Спокойно так рассказал, без малейшего пафоса и надрыва, никаким героем себя не выставляя. И мало того, написано было просто здорово – чистым языком, с массой точно подмеченных деталей, умно, грустно, местами дико смешно.

Пашка купился на этот текст с ходу. Чехов не Чехов сказал, но русской литературе этот парень точно не чужой, а главное – за ним есть поступок. Я согласилась.

Мы поехали в Лунево, нашли этого героя и были совершенно счастливы, потому что все надежды сбылись. «Текст никогда не врет», – сказал Паша, гордый таким замечательным открытием.

Михаил Артемьев оказался парнем – ему было тридцать два – начитанным, остроумным, обаятельным. И врач он действительно был отличный. Мы посидели на приеме, посмотрели, как он разговаривает с больными – не жалея времени, терпеливо и в то же время строго, выговаривая за пьянство и курение. Тетки местные от него, конечно, млели.

После возвращения из Лунево Паша заставил прочитать эти записки всех, кто попадался под руку, – друзей, приятелей, знакомых и полузнакомых. Сам сделал большой репортаж у себя, не поленился и обзвонил все дружественные издания. Даже один федеральный канал удалось загнать в Лунево, и они сделали убогий сюжет про врача-подвижника, всей душой радеющего за свой край.

Еще Артемьевым заинтересовался серьезный денежный человек Валера Петров, с которым мы подружились когда-то во Фьюмичино, где из-за исландского вулкана просидели рядом в ожидании вылета часов восемь.

Валера занимался всем понемногу – от дорожного строительства до разработки софта, но всякий раз с большим успехом – деньги его любили, что называется. При этом он не скупясь жертвовал на любые общественные нужды.

Валера человек практичный, объяснил Паша его мотивы, он желает подстраховаться перед Страшным судом, минимизировать риски. Дурак ты, ответила я ему, – всех, у кого денег больше на три рубля, чем у тебя, считаешь циниками.

Чем посодействовать? – поинтересовался Петров, присмотревшись к нашей кампании в пользу Артемьева и Луневской больницы.

В результате через полгода в больнице закончили ремонт кардиологического отделения – такой, что местные приходили не лечиться, а посмотреть на плитку в туалете. Навезли еще аппаратуры всякой, даже сильно недешевый эхокардиограф, не говоря о новых койках, белье и куче всякого подсобного барахла, необходимого в больничном деле.

Отмечали окончание ремонта в «Пушкине» – Валера настоял на размахе. Паша чувствовал себя триумфатором: он же был первопроходцем с этим текстом артемьевским, с которого все началось, и Валеру тоже он сообразил подключить… Нет, упаси господь, вслух бы он этого ни при каких обстоятельствах, конечно, не произнес, наоборот, всячески от комплиментов и тостов в свой адрес отмахивался, но про себя знал, что гордиться есть чем, я-то видела. Дело и правда было сделано большое.

Паша не любит рассуждения про то, что политика вся эта – грязь, а заниматься надо малыми делами, типа, сначала в подъезде убраться, а потом уже во двор выходить, он от них просто звереет. Вздор, говорит: можешь что-нибудь серьезное сделать – сделай, что-то малое – тоже полезно, но почему одно должно противоречить другому? Наоборот, одно из другого должно вырастать и прирастать.

Поэтому он тогда в «Пушкине» затеял с Артемьевым разговор про скорые выборы в городскую думу в Лунево и что общественная нива стоит нескошенная, а с его нынешним весом и популярностью имело бы смысл подумать о такой перспективе. Пускай, отвечал Миша, еще постоит без меня. Но Паша отступать не собирался.

Только дело оказалось вовсе не сделанным, как вскоре выяснилось.

Через неделю после окончания эпохального ремонта кардиологическое отделение в Лунево закрыли. Пришла комиссия, осталась недовольна качеством работ, не обнаружила сертификата на какие-то катетеры, зато нашла просроченные огнетушители – и все опечатала. Привет, как говорится, горячий всем малым делам и большим планам заодно.

Паша помчался в Лунево разбираться. Вернулся – рассказывает: сначала, говорит, я думал – Довлатов, потом понял – Гоголь.

Коллизия прояснилась быстро, и была она незамысловатой. Луневский мэр – бывший начальник пожарного депо – рассудил, что больница есть такой же хозяйствующий субъект, как и любое другое заведение на вверенной ему территории. А раз так, значит, должна, как все, откатить, если произвела крупные траты. Мысль о том, что траты эти были не бюджетные, а из частных денег, мэра совершенно не смутила, даже раззадорила: сами нажились – в этом он был убежден свято, – теперь делитесь. Мало того, что отделение закрыл, он еще и против Миши Артемьева обещал дело возбудить – либо за растрату, либо за мошенничество, не решил пока.

И понеслось. Луневская больница к тому времени стала местом известным и по-хорошему модным, многими ценимым. На нее охотно жертвовали, молодняк толпами ездил в Тарусу волонтерить, Миша стал завсегдатаем самых прогрессивных московских тусовок. Поэтому скандал получился полноценный.

Поднять волну в интернете по такому случаю было, понятно, несложно. Но и лучшие столичные перья не остались в стороне, решив, что раз по серьезным вопросам голос возвысить не дают – намордник мешает, то уж мелкие провинциальные сатрапы нам сейчас ответят за все сполна.

Валера Петров тоже пришел в ярость, но подошел к делу прагматично – пригнал в Лунево трех мрачных мордоворотов из своей службы безопасности, которые припарковали у ворот дома Артемьева «гелендваген» и посменно прохаживались по улице, демонстрируя, что добро оказалось с кулаками.

Крик, шум, проклятия и обвинения продолжались недели две, не давая никакого результата, – отделение стояло закрытым.

Дело решила крошечная заметка в суконной «Российской газете» – о том, что не ценят еще у нас порой кое-где на местах труд врачей-подвижников. Но это было единственное издание, которое попадало на стол к калужскому губернатору и служило ему руководством к действию. Велено было отделение открыть, подвижника оставить в покое, мэра выгнать взашей, а сменщику его поставить ясную задачу – чтобы впредь в городе было тихо. Артемьев отправился принимать больных, московские болельщики Луневской больницы отпраздновали победу и занялись своими делами, всё успокоилось.

Павел

Луневскую больницу спасла, конечно, Таня. И знал об этом только я. Ее подруга детства Ира Лебедянская работала в «Российской газете» и помогла пристроить туда заметку про все это безобразие, которая дело и решила в конечном счете.

Знал и ценил, потому что тут, как и со стройкой нашей, было самое главное – наше общее, совместное, важное дело. Как мама говорила: «Хер до колена и у слона в зоопарке есть. Главное, чтобы с человеком утром было о чем поговорить».

Поэтому сейчас, когда Таня вспомнила про Луневскую больницу с каким-то высокомерным пренебрежением, это меня задело.

– Ты так говоришь… Мне казалось, что тебе это важно. Для меня знаешь, что было главное? Что мы все это вместе…

– Было… – отвечает. – Вот именно что было. Паша, надо же когда-то посмотреть на вещи здраво – сплыло это все.

Мне бы остановиться, не продолжать, но все казалось, что разговор этот не всерьез. То есть тема-то важная, но Таня возражает не по сути, а так – скорее из вредности.

– Но теперь-то другое дело. Химкинский лес и все остальное, ну да, ну конечно… Но это же наше. Ты же знаешь, я березки эти в гробу видал, но родители последние жилы из себя тянули, чтоб участок купить и дачу завести, как у людей, мы тоже упирались с этой стройкой, сама же говоришь…

Она ответила не просто неприязненно – зло.

– Наше? Что тут наше, Паша, что?! Как было все народное… антинародное…

– И как ты себе это представляешь? – спрашиваю, – наплевать, и пусть делают что хотят? Кстати, о народном. С нами – это еще полбеды, тем более что под снос мы действительно не попадаем. Но если мы не впишемся, они бабок этих просто без соли съедят, за бесценок участки скупят, бомжами их сделают – ты же знаешь, это саранча беспредельная…

– И с нами тоже съедят, – отвечает, – не хотелось бы тебя расстраивать. И нас заодно, со всем нашим народолюбием и правдоискательством. И вся эта наша борьба… Ты уверен, что мы за народное благо старались? А не за собственные фантазии?

– Я не понимаю, – говорю, – чего ты…

– Чего я… вот скажи честно: не страшно тебе?

– Чего?

– Всего! Вот всего вот этого…

Я не ждал этого разговора, тем более такого накала в Танином голосе. Мне казалось, что она, расстроившись, конечно, все равно в конце концов примет мой взгляд на вещи и поддержит, как поддерживала всегда.

– Ты что имеешь в виду? Вообще или дорогу эту?

– Да все вместе, все! Ты что, слепой, ты не понимаешь, что вокруг происходит? Ты же видишь: все валится, кончается очередной нэп, у нас на глазах кончается! Ведь это сборище воров – они же нас всех доведут… до войны, до голода доведут, до погромов! Ты же историю знаешь, ты по Ключевскому диплом писал. Всю дорогу они обирали народ, как баранов, так и будут обирать, пока их на фонарях вешать не начнут. Потом следующие придут грабить, спасибо, если не убивать… Тысячу лет в этой стране ничего не меняется! С чего ты решил, что в этот раз по-другому будет?

– Я вижу все не хуже тебя, – отвечаю.

– Видишь – и что? И что?! У тебя же на все один ответ – напиться и забыться, по утрам такой перегар в комнате стоит, дышать невозможно. Что ты молчишь?

– Слушай. Давай мух от котлет…

– Давай, давай, отделим, конечно, но я так больше не могу. Мне здесь все не нравится, понимаешь, все!

– Понимаю… мне это все тоже восторга не внушает, как ты догадываешься. Ну и?

– Не знаю, – говорит, – не знаю я! Но что-то же надо делать!

– В посольство сходить?

Это я попытался обратить разговор в привычную шутку. Иди сама, раз тебе нужно, отвечал я неизменно на ее предложения – а говорено об этом было тысячу раз – иди, не сомневайся, дадут тебе гражданство. Ты им расскажешь в подробностях, как ты со мной мучаешься, они поймут, что это в чистом виде еврейское счастье, и на этом основании, конечно, дадут.

В этот раз шутка не удалась.

Наутро мы оба сделали вид, что вчерашнего разговора не было. Таня уехала в университет, несмотря на воскресенье. А может, просто не хотела дома оставаться. Я отправился по поселку. В люди, что называется.

Марина

Мама в субботу днем сходила в администрацию на собрание какое-то. Вернулась к вечеру бледная и с плохими новостями. Сносить нас будут, говорит. Дорогу будут строить по Чехова, и все дома по нашей стороне снесут. Потому что дорога должна быть широкая, а места нету. Всю нечетную сторону, сорок два дома, всех снесут.

А нас, спрашиваю, куда же?

А непонятно пока.

Я первым делом про стеклопакеты подумала, конечно. Ведь только закончили, два месяца делали, весь дом разворошили. Два года на них копили. Мы хотели летом делать, а тут объявление прочитали про акцию, что если сейчас, то каждое третье окно бесплатно. Мы посчитали, и получилось, что тогда и на веранду хватит…

Господи, а собак куда же? И вообще, разве можно так – взять и снести? У нас же все оформлено, и свидетельство есть, и налог мы заплатили в этом году, я в Химки три раза моталась, пока они нас в кадастре отыскали.

А потом вспомнила, как Ольга на работе рассказывала. У нее крестная в Бутово, у них тоже дом, ну, в поселке. И их выселять стали, потому что на этом месте стройка должна была начаться. Они: а куда нас, а мы же здесь всегда? Ничего, говорят, не знаем, земля не ваша, а государственная, берите компенсацию и убирайтесь. Ужас.

И на маму смотреть страшно. Это ее бабушки дом, еще с до войны, а может, и раньше. Вот она в огороде своем копается, это для нее спасение летом. А зимой мается: один телевизор.

Но главное – собаки, да, они же привыкли тут. Жужу на станции подобрали, я даже не помню, в каком году, а Тоша сам прибился, сначала его на участок пустили, потом он в дом пробрался.

Мам, говорю, ты хоть толком объясни, что там было, на собрании этом. Когда будут дорогу строить? И как с нами? Деньгами дадут за дом и участок? Или квартирой? Ну вообще, чего там говорили?

А она какая-то вообще никакая. Давление померяли – все ясно, сто восемьдесят верхнее. Это для нее очень много. Капотен приняла, вроде, полегчало. Но рассказать толком все равно ничего не может. А мама ведь не бестолочь. Просто не понятно ничего. Сносить вроде должны, но как дальше – не сказали. О господи, господи, вот же не было печали…

Мама отлежалась немного, в себя пришла, начала связно рассказывать – хоть что-то стало понятно.

Мужчина, говорит, там один был, на собрании, Павел Владимирович, тоже с Чехова, но у него дом по четной стороне, их не сносят. И он лучше всех выступал. Он Александре Михайловне, главе нашей, которая все это вела вместе с каким-то мужчиной из строительной компании, сказал, что нет, что по-вашему не будет.

А как, а что делать?

Павел Владимирович предложил, чтобы все, кто под снос попадают, жаловались. И четная сторона нас поддержит, потому что если дорогу эту начнут строить, им тоже жизни не будет. Шурка, рассказала мама – это она Александру Михайловну так называет, главу нашу, они одноклассницы – хотела, чтобы мы протокол подписали, что возражений нет против стройки. А Павел Владимирович объяснил, что если сейчас подпишем, то все, значит, мы за дорогу и больше с нами никто и разговаривать не станет. И все сказали, что не будут подписывать.

А дальше что?

А Павел Владимирович предложил, чтобы по три человека выбрать от четной и нечетной стороны и они будут всех представлять и жаловаться. Маме, конечно, больше всех надо, она сказала: давайте у меня соберемся, я все равно пенсионерка, всегда дома.

Вот они собрались вчера, обсуждали. Наталья Никифоровна из пятьдесят седьмого дома, Вартан, который строитель, женщина одна, хорошо одевается, еще другие, я не всех запомнила.

А Павла Владимировича, оказывается, я знаю. Видела, когда он с собакой гуляет. И я гуляю иногда, когда погода хорошая. Но у него пес очень злой, бросается на других кобелей, поэтому он с ним ходит подальше от всех. Я ему сказала: я вас знаю, у вас пес злой, а он сказал, что не злой, это порода такая – они должны хозяина охранять.

Я с ними не сидела. Чай-печенье поставила, собак на кухню загнала и сама туда же. А Павел Владимирович говорит: идите тоже с нами. А когда он курить пошел, я пошла с ним показать, где свет на крыльце включается, и мы поговорили.

Что с нами будет? – спросила. Он ответил: надо бороться. Бодаться – так сказал. Иначе обманут, и останемся мы ни с чем. Дадут копейки, и иди гуляй. Если упремся все вместе, сказал, они отскочат, я уверен, им лишние скандалы не нужны. Пока никто не умер – все живы, пока никто не выиграл – никто не проиграл. Кто-то же правильно сказал: единственное, чего надо бояться, – это своего страха… не помню, говорит, кто.

Я ответила: Рузвельт. Президент Америки, когда у них кризис был.

Павел Владимирович сказал: ого!

Я объяснила, что у нас тарелка стоит, «Триколор», там в пакете есть «Дискавери»… вот… исторические фильмы показывают, мы смотрим, и про зверей еще хороший канал.

И я, говорю, все понимаю, но бабушкам ужасно страшно. Они же против начальства никогда. Не умеют они это. Да что говорить, тут у всех свои трудности, куда ни посмотри. Дмитрий Егорович, скажем, только с огорода своего и кормится, летом на станции торгует… лук, малина. Вартану что теперь, обратно возвращаться? Он двадцать лет пахал в шиномонтаже своем на этот дом. У Аркадия Борисовича жена с рассеянным склерозом, они квартиру сдали в Москве, переехали на дачу, и то на лекарства еле хватает. Нам тоже некуда деваться совсем… Но больше всего собаки убивают. Они же старые, и они привыкли, что есть участок. Нам если компенсацию заплатят, ну на что ее хватит? На однушку где-нибудь в Сходне на окраине. И как мы там с ними вчетвером? А гулять? Мама не потянет, а я весь день на работе.

Павел Владимирович засмеялся и сказал: да, про зверей хороший канал, и вообще, люди, которые о собаках раньше себя заботятся, – они настоящие люди. А если дети появятся, вы об этом не думаете?

Да ну, какие дети, откуда… В поселке одни старики остались, на работе у нас все женщины, что ж мне, в маршрутках знакомиться?

Да ладно, говорит, ни за что не поверю, что такая видная девушка – и никого.

Я рассказываю… Вот Петя был, мы на свадьбе одной случайно познакомились, просто сидели рядом. Он из Зеленограда и маме даже понравился. Только был да сплыл Петя. Бухие машину угнали с другом, просто покататься. Их поймали. Менты говорят: выбирайте, или мы на вас еще три угона повесим, или контракт подписывайте в военкомате, у нас план, полгода в Луганске – и свободны. Ну или по двести штук тащите, если есть.

Друг его нашел где-то деньги. А Петя подписал. Уже не полгода, уже восемь месяцев прошло. Ни слуху ни духу. Мне одна говорит на работе – у нее сосед тоже поехал туда – она говорит: может, женился там твой Петя, там вообще такое творится… А я думаю: да бог с ним, лишь бы не убили украинцы. Он хороший. Переживал очень, что денег не может заработать. Мы все в Сочи собирались съездить в отпуск, но тут стеклопакеты эти…

Рассказываю, а сама думаю: зачем я это делаю, вот же не было у человека других забот…

А он слушал внимательно, даже вторую сигарету закурил. И расстроился, я же вижу. Хотя что ему этот Петя?

Докурил, сказал: ладно, пошли к нашему партизанскому отряду, будем сейчас социальные сети осваивать. И не расстраивайтесь, еще найдется кто-нибудь получше вашего Пети, вы умная и красивая, значит, найдется. И вот что, говорит, оставьте вы этого Владимировича – Павла вполне достаточно.