Текст книги "Ослепительно белый рассвет"

Глава третья

С работы Мария Ивановна вернулась поздно, она тихонько приоткрыла входную дверь и чуть слышно вошла в квартиру, сняла отсыревшую обувь и заснеженное пальто, по ощущениям, ее ноги были, как две деревянные палки, от того, что от холода она их просто-напросто не чувствовала. Мария решила, что для того чтобы согреться ей нужно срочно принять горячую ванну, но заметила, что в комнате дочери горит свет, и зашла к Алене. Та зачиталась бульварным романом и не слышала, как мать вернулась домой:

– Мамочка, ты уже вернулась? А я зачиталась и не слышала, как ты вошла, – растерянно произнесла Алёна, при этом глянув на часы, – неужели уже девятый час?

– Да, Алёночка! Там такой холод, брррр…

– В ночь обещали до двадцати. А почему ты так поздно?

– Я ездила за билетом, – с улыбкой ответила Мария Ивановна

– За билетом? Ты уезжаешь?

– Да, решила съездить в Петербург. Если не поеду сейчас, то после уже не решусь.

– А как же твоя работа?

– А я рассчиталась…

– Ты ушла с работы?

– Да. Сколько можно писать похоронные тексты.

Алёна покачала головой, пытаясь прийти в себя после чтения и понять, что на самом деле происходит.

– Мамочка, неужели это, правда, ты? Ты за последнее время так изменилась… Жаль, тебя тетя Нина сейчас не видит.

– Я поняла, доченька, что жизнь проходит мимо меня, что не ровен час, как и на до мной прочитает кто-нибудь сухой похоронный текст, а может быть, даже и отпоют мою грешную душу… Не так я живу, понимаешь? Не по-настоящему как-то… У меня каждый день перед глазами десятки смертей, а что в своем большинстве видели все эти люди? Пусть, кто-то из них прожил и короткую жизнь, но кто-то же ведь очень большую. А видели эти несчастные люди, я так предполагаю, по сути, не много… Давай возьмем, к примеру, мою маму и мою сестру: мама видела войну и голод, прошла через блокадный Ленинград, а сестра, что видела моя бедная Верочка? Да ничего хорошего, тюрьму и предательство, мое и своего любимого… вот и все, Алёночка, вот и все. Ты знаешь, мне с недавних пор так стало жалко людей, сама не понимаю, что со мной твориться. Ты помнишь, как в одной известной песне: «Не поздно все опять начать сначала, пока не меркнет свет, пока горит свеча».

– Когда едешь?

– Послезавтра

– Надолго?

– Еще не решила.

– Хочешь, я поеду с тобой?

– Нет, девочка моя, я поеду сама, мне нужно по дороге о многом подумать.

– Хорошей тебе дороги!

– Спасибо, милая! А теперь я побежала в ванну, а то ужас, как замерзла.

Через пару дней Мария Ивановна сошла на заснеженном перроне Московского вокзала и медленно побрела по Невскому проспекту, ей до сих пор не верилось, что она действительно вернулась в город своего детства. Вокруг нее были величественные здания и площади, каналы и мосты, ее любимый Зингер и Казанский собор, где она была всего несколько раз, но всегда восхищалась стилем русского классицизма.

После прогулки по городу Маша свернула на улицу Марата и остановилась возле знакомой парадной. С трепетом в душе Маша подняла голову, чтобы взглянуть на окна своей квартиры и увидала, что на подоконнике, как много лет назад стоят мамины цветы, ее мама очень любила герань. Мария Ивановна дернула за ручку входной двери, но дверь не отворилась, Мария дернула еще раз и опять ничего: «Замок, Машенька, а ключика у нас с тобою нет», – подумала Мария. Вдруг она заметила женщину в белой куртке и длинными светлыми волосами, которая в обеих руках держала пакеты с продуктами.

– Вы меня извините, пожалуйста, вы не из этого дома? – поинтересовалась Мария у незнакомки.

– Из этого, вон мои окна – указала незнакомка на окна четвертого этажа, – хотите, я открою вам дверь? – предложила Дама.

– Я была бы вам очень признательна! – скромно продолжила Мария Ивановна.

Женщина, пристально посмотрела на Марию, в ее взгляде можно было уловить таинственность веков и твердость коммунистических уставов. Ее статный рост и прямая осанка делали ее похожей на боевую амазонку, готовую встать на защиту принципов идеологии. Ее светлые волосы были убраны в аккуратный пучок, а лицо украшала настойчивость и горячность страстей. Она поставила свои пакеты у ног Марии, набрала номер домофона и дверь запищала. Мария Ивановна посмотрела на незнакомку, чтоб поблагодарить, и в это время почувствовала, как через все ее тело как-будто пробежал электрический разряд.

– Светка, это ты чтоль? – осторожно поинтересовалась Мария.

Женщина всмотрелась в лицо Марии и спросила:

– Мы знакомы?

– Света, я Маша из сорок восьмой! – сквозь слезы радости выдавила из себя Мария Ивановна.

– Машка, неужели ты? Как же ты изменилась… Ущипни меня, чтоб я поняла, что это не сон…

– Да прекрати ты… Светик, дай я тебя лучше обниму! – взволнованно воскликнула Мария Ивановна.

– Маша, а я бы тебя и не узнала! Ты давно приехала?

– Только с поезда.

– Ваша квартира пуста, в ней никто не живет, маму вашу лет десять, как схоронили, Вера тоже вот… Эх, Машка, имела я с сестрой твоей покойной нелицеприятный разговор, точнее, говорила больше я, конечно, а Вера, или как там ее по-другому называли, больше молчала, молилась, думается мне в это время… Обидела я её тогда сильно, хотела извинения просить, да все не получалось почему-то, а после узнала, что нет ее больше. Нехорошо получилось, одним словом, вот…

– Мы так и будем с тобой в дверях стоять? Пойдем ко мне поднимемся!

– Что, прям так, с корабля – на бал?

– Ну, а чего тут такого?

– Я с сумками.

– Да ну и ладно…

– Боишься одна заходить? – спросила Светлана.

– Ты даже не представляешь, как… Как представлю: захожу, а там темно и пусто, так сразу не по себе становится, – трясущимся голосом ответила Мария.

– Хорошо, пойдем! Тем более, что кушать у тебя я предполагаю нечего, а мы на скорую руку что-нибудь с тобой сварганим, и отметим свадьбу моего сына, – уверенно произнесла Светлана Борисовна, указав на свои пакеты.

– Как-то неудобно получается, – пробормотала Мария Ивановна

– Да что тебе неудобно, Маша, то, что ты тридцать лет не видела подругу, – заталкивая Марию в парадную, возмутилась Светлана Борисовна.

– Светик, а ты так и не поменялась, – усмехнувшись, продолжила Мария Ивановна, заходя вовнутрь.

Подруги быстрым шагом поднялись по лестнице на третий этаж, остановились у двери Риммы Марковны и Мария надавила на кнопку звонка. Некоторое время за дверью была тишина, а потом послышалось удаленное: «Кто там?»

– Римма Марковна, это ваша соседка из сорок восьмой квартиры, – ответила Мария Ивановна

– Сейчас, матушка, открою, – ответила Римма Марковна и со скрипом отворила дверь.

Когда дверь распахнулась, то Мария Ивановна пронзительно смотрела на Римму Марковну, а та на нее, Светлана же в свою очередь, на них обеих.

– Здравствуйте, – неуверенно произнесла Мария

– Но, позвольте, что это за шутки, – надевая очки, с возмущением прохрипела Римма Марковна

– Мы за ключами, – продолжила Мария

– За какими еще ключами? – ничего не понимая, продолжала Римма Марковна.

– За ключами от сорок восьмой квартиры, – вмешалась в разговор Светлана.

– А где же матушка? Нет, без матушки я никому ключи отдавать не стану, – с возмущением в голосе оборвала Римма Марковна и хотела уже закрывать дверь.

Тогда Мария поняла, в чем дело и поспешила представиться:

– Римма Марковна, я Маша, это для меня вам Таня оставила ключи!

Римма Марковна, сделала два шага вперед, приподняла очки и пристально всмотрелась в лицо Марии:

– Боже милостивый, а как же не похожа…

– Не похожа на кого? – не выдержав, вмешалась Светлана.

– На Машку не похожа, – ответила Римма Марковна, – та была невысоким и задорным дитем, а вы женщина, совершенно другая…

– Так больше четверти века прошло, поменялась я, – чуть слышно произнесла Мария.

– Видать потрепала тебя жизть, покусала, – добавила Римма Марковна и пошаркала ногами в сторону шкафа, где лежали ключи.

– Сама-то бабка тоже не помолодела, все такая же вредная и страшная, только к этим всем достоинствам добавилась слепота и морщины, – возмутилась, ободряя подругу Светлана.

Через пару минут Мария с подругой стояли в огромном коридоре сорок восьмой квартиры. Мария Ивановна спешно осмотрела коридор: зеркало и калошница неизменно оставались на своих местах. Маша сняла обувь и быстрым шагом, по лежащей на своем месте ковровой дорожке, направилась в свою комнату, попросив при этом Светлану поставить чайник.

В комнате все оставалось без изменений, как будто время не было властно над этими предметами. Мария бросила свой взгляд на шкаф стоящий возле двери, гвоздь, обычный, правда уже поржавевший от времени, был, как и тридцать лет назад, вбит в левую стенку. Этот гвоздь когда-то для Марии забил ее отец, она часто пользовалась им, вешала на него свой домашний халат. Мария улыбнулась и перевела взгляд на кровать, если стоять лицом к окну, то кровать располагалась по правую руку. Эта кровать, как и тогда, была накрыта любимым маминым атласным синим покрывалом, а поверх покрывала стояла треугольником подушка, на которую была накинута тюлевая накидка для общей красоты, эта накидка была пошита еще до войны маминой бабушкой, Марусей. Сердце Марии заколотилось, и глаза покраснели, но она справилась и подошла к письменному столу, который стоял у изголовья кровати, рядом с окном. Напротив стояли постель и стол Веры. Мария Ивановна села за свой стол, на котором лежали ее тетради, она взяла одну из них, в тетради что-то было написано не разборчивым подчерком. Мария усмехнулась непонятности текста и отложила тетрадь в сторону. Посередине стола лежал запечатанный конверт, на нем печатными буквами было написано: «Маше». Мария Ивановна заметила его сразу, как только вошла в комнату, но боялась его открывать, боялась читать послание от Веры. Как только Маша сумела справиться с собой, то положила на него ладонь и тихонько прошептала: «Прости меня, Верочка! Прости меня, сестренка». В этот момент она ощутила то, что никак не мог принять ее рассудок, она даже подумала, что у нее случилась галлюцинация, или защемление межпозвоночного нерва, который отвечает за чувствительность рук. Она почувствовала, что этот, оставленный больше двух лет назад на столе, конверт излучает необъяснимое тепло. «Нет, нет… что это за бред?» – подумала Мария и резко убрала свою руку. Она закрыла глаза, прикрыла лицо ладонями, из глаз вырывались слезы и катились по её щекам, она попыталась что-то произнести: «Как же так получилось, Верочка?», ее голос сильно дрожал. Она взяла письмо, открыла конверт и начала читать: «Дорогая и любимая Машенька! Если ты читаешь это письмо, значит мы уже не сможем с тобой встретиться и поговорить… Последний раз, когда мы с тобой разговаривали, был тот злосчастный день. Я хочу подчеркнуть, что это был именно несчастный случай, не вини себя в случившемся. Я прожила очень хорошую жизнь, пять тюремных лет моей жизни помогли мне понять меня саму, помогли расставить всё по своим местам. После освобождения я приняла монашеский постриг, меня нарекли Серафимой. Наша обитель помогает организации Красного креста, и мы принимаем непосредственное участие в помощи людям, попавшим в сложную жизненную ситуацию, тем, кто остался без крова и копейки за душой, тем, кто вынужден жить на улице… Маша, ты помнишь пословицу „от тюрьмы и от сумы не зарекайся“? Так как я частично испытала это на себе, мне стало так жалко этих несчастных людей… Знаешь, я однажды спросила у одной бездомный женщины, что она хотела бы получить прямо сейчас, какое бы желание она загадала? Мне тогда подумалось, если загадает она какой-нибудь торт, к примеру, поеду и привезу ей немедленно торт, а ты знаешь, что она попросила?»

– Нет, – ответила дрожащими губами Мария Ивановна.

«А загадала она, Машенька, увидеть свою дочь, хотя бы краешком глаза, хоть бы издалека, но посмотреть, что у той всё хорошо, и только ради этого она готова дальше мерзнуть и страдать. Вот они наши материнские сердца, готова страдать, лишь бы дочери было хорошо… Ты представляешь, как она её любит, пусть даже по-своему, какой-то другой, никому не понятной любовью… Но она готова ради дочери страдать, то есть, пожертвовать собой ради ближнего, а это и есть, Машенька, любовь! Любовь есть жертва. Спаситель наш Иисус Христос принес себя в жертву ради нас. А мы проповедовали научный атеизм и ломали храмы. Вот такая у нас получилась благодарность. Я так хотела тебя найти, предпринимала не одну попытку, но всё безрезультатно… Машенька, ты даже не представляешь, как я рада, что ты нашлась, что ты вернулась домой! Ты помнишь наши долгие дождливые вечера? Когда мы всей семьей собирались за кухонным столом: я, Таня и ты, а мама с папой по очереди читали нам какие-то детские рассказы… Нам не нравились эти рассказы, мы были возмущены ими до глубины души… Но, оказывается, это было самое счастливое время моего детства!».

– Мое тоже, Верочка! – со слезами выдавила из себя Мария Ивановна.

«А знаешь, Машенька, почему оно было самое счастливое?»

– Знаю, Верочка, – отвечала Мария Ивановна

«Конечно, ты это знаешь! Потому что нас любили родители, а мы любили их и друг друга! Вот так же, Машенька, нас любит Бог, всех без исключения, хороших и плохих… Запомни, что любовь – это самое лучшее чувство! Машенька, я тебя очень люблю! Я всегда тебя любила! И прости меня, что по моей вине тебе пришлось покинуть отчий дом».

Мария Ивановна прижала письмо к груди, её руки тряслись, а из глаз продолжали литься слезы, слезы капали на стол, Мария Ивановна совершенно забыла, что пришла домой не одна, а с подругой. Светлана постучалась и приоткрыла дверь, Мария испугано повернулась в сторону двери

– Маша, чайник закипел, пойдем пить чай, – предложила Светлана, войдя в комнату.

– Конечно, пойдем! – ответила Мария, утирая слезы.

На кухне Мария Ивановна попыталась взять инициативу в свои руки, но Светлана Борисовна не дала ей особо разбежаться, так как поставила на рабочую поверхность кухонного гарнитура свои сумки, и начала извлекать из них всё содержимое. И все это, несмотря на то, что Мария Ивановна была против такой снисходительности:

– Свет, прекрати, что ты делаешь? Попьем чай и прекрасно пообщаемся и так.

– Да хватит тебе, Машка, наливай чай, а я сейчас сделаю бутерброды, буженинки такой взяла, сейчас пальчики оближешь… Бьюсь об заклад, что ты такой буженинки в своей Москве и не пробовала…

– Ладно, уговорила, режь! А то последний раз часов шесть назад ела.

– Слушай, Маш, я тут вина взяла, давай по бокальчику за встречу?

– Хорошо, давай, – согласилась Мария Ивановна.

– И за свадьбу, сын же у меня на прошлой неделе женился. Говорила ему, дураку, походи ты еще, куда ты так торопишься? Из этой кабалы назад дороги нет.

– Ну, прям кабалы, скажешь тоже, Свет.

– А чего же еще…

– Ты что, замужем не счастлива?

– По первой, конечно, счастлива была, а потом пошло-поехало… То пьяный придет, а то от него духами бабскими разит…

– Ну, так живешь же? И лет тридцать как живешь.

– Твоя правда, Маш, живу, живу и не знаю, правильно ли сделала, что не развелась. Живу из-за сыночка больше, чтобы не ломать семью. А теперь сына женила, и можно разводиться.

– А зачем сейчас-то разводится уже?

– А для чего он мне нужен? Деньги зарабатывать не умеет, всю жизнь живет в кредитах и долгах.

– А что, лучше было бы, если бы он воровал? Если деньги бы не влезали в его карманы?

– Конечно, лучше! Тогда я смогла бы его хоть за это полюбить…

– Эх, Светка, куда же делась твоя романтическая натура? Твое правило, любить за душу, а не за кошелек его, или его отца?

– Да плюй ты на всю эту романтику, никакой души у мужиков нет, и быть не может, только у моего Стасюшки есть душа! Этим и воспользовалась его бестыжая жена.

– Стасюшка, это сын? – поинтересовалась Мария Ивановна, допивая чай.

– Ну, конечно, сын! Мужа моего Владимиром зовут, – ответила Светлана, открывая бутылку вина.

– Владимиром?

– Да, а чему ты так удивляешься?

– Не тот ли это Владимир с танцев?

– Конечно тот, Маш! Через полгода после твоего отъезда мы с Володей расписались, а еще через год, у нас родился замечательный сын Стас.

– Тогда, Светочка, наливай! Выпьем за твою семью.

Светлана откупорила бутылку красного вина, которую она несла домой, чтоб выпить ее вечером под любимый сериал, и разлив по бокалам, произнесла тост

– Давай, Машенька, выпьем сначала за тебя, моя хорошая! За то, что у нас опять есть возможность поговорить! Машка, а пошли завтра, как в старые добрые времена, на танцы? – поднимая бокал, предложила Светлана

– Прекрати, какие могут быть танцы? Ты замужем, у меня тоже есть кавалер, – подняв свой бокал, возразила Мария.

Невооруженным глазом было заметно, что каждая из них в это время подумала о чем-то своем… Может быть о том, что живут они в последнее время спокойной и размеренной жизнью, а может быть о том, как они когда-то отжигали на танцах. Это недолгое молчание прервала Светлана, она дотянулась до бутылки с вином, и разлив еще по одному бокалу, тонко поинтересовалась, что это за кавалер, о котором сказала Мария, муж или любовник.

– Не тот и не другой, а, впрочем, и тот и другой, в одном лице, – ответила без зазрения совести Мария.

– Муж мой, от которого у меня прекрасная дочь – Алёночка, погиб в автокатастрофе, я его очень любила и долго не могла забыть, соврала в очередной раз Мария. Но однажды, лет через пять после смерти мужа, я решила, как говорит сейчас молодежь, прошвырнуться перед сном по нашему парку и встретила там его.

– А как его зовут? Чем занимается?

– Зовут Александром! А занимается он творчеством.

– Творчеством? Как интересно! Это его профессия?

– Да, он поэт-песенник.

– Поэт! Ничего себе, как романтично… А, что за стихи, красивые?

– Да ты их, наверное, знаешь! На его стихи написаны популярные песни.

– Да ты что! Наверно сказочно богат?

– Не знаю, я в его карман не лезу.

– Ну и дура… А, сама чем занимаешься, где работаешь, – продолжила Светлана, поднимая бокал.

– На данный момент безработная, уволилась перед отъездом.

– А где трудилась?

– В крематории.

– Ой, жуть какая.

– Да не так уж и жутко, человек ко всему привыкает, – ответила Мария и опустошила содержимое бокала.

– А ты не чувствуешь, Маш, как будто ладаном пахнет у вас тут в квартире?

– Нет, Свет, не чувствую.

– Вряд ли ты после такой работы почувствуешь, да и сестры твои непосредственное отношение имеют к ладану. Заходила я к Татьяне где-то с год назад. Так же шла из магазина, она мне во дворе встретилась, как и ты сегодня, цветы поливать приехала и позвала меня на чай. Попили чайку, а я возьми да спроси, зачем ей это дело мракобесное нужно.

– Это, что ты сейчас имеешь ввиду?

– Зачем тебе этот монастырь понадобился, тебе да Вере? Поклоны бить, да лоб расшибать… А Верку так вообще он со свету сжил, монастырь этот её.

– Свет, да ты что такое говоришь?

– А то и говорю, Маша, что думаю. Или ты забыла, как нас научному атеизму обучали? Забыла лекции? А я вот их хорошо помню, на всю жизнь запомнила. Социализм вот она наша мечта, мечта, которой так и не удалось до конца исполнится. Это мечта о справедливом обществе, лишенном насилия и всяческих духовных пороков… Помнишь, как нам рассказывали, что человек зависит от общества, а корень зла скрывается не в природе человека, а в самом нашем обществе.

– То есть, ты хочешь сказать, что если человек совершил какое-либо правонарушение, в этом виноват не он, а общество, которое его до этого довело?

– Совершенно правильно, так как человек развивался в обществе, а общество его до этого довело.

– Ну, в этом я с тобой вынуждена не согласится.

– Вот и сестра твоя думает иначе.

– Хорошо, давай так, мне Вера оставила письмо и в этом письме она пишет, что одну бездомную женщину, живущую на улице даже в морозы, спросили, что она больше всего сейчас хотела бы, она ответила, что не вкусно поесть, а краешком глаза посмотреть на свою дочь! Увидеть, что у той все хорошо и дальше мучатся и страдать.

– А не написала тебе в том письме Вера, кто виноват, что она страдает? Кто оставил ее на улице?

– Интересно ты, конечно, подошла к этому вопросу, с противоположной стороны.

– Другой стороны в этом вопросе не существует… Если женщина осталась на улице, в этом виновато общество, это общество лишило ее достойной жизни.

– А если мы предположим, что эта милая женщина лишилась жилья из-за сильной алкогольной зависимости, или дочери просто надоели ее пьяные выходки, и та её выгнала из дома. Причем тогда общество?

– А общество, дорогая моя Марусенька, всегда причем… Значит, общество допустило моральное разложение этой дамы и отвратительно воспитало ее дочь, если та позволила себе такой безответственный поступок. У нас, у коммунистов, личное и общественное всегда рука об руку идут! Именно этому нас всегда партия учила.

– Ладно, пусть будет по-твоему, только не называй меня Марусей, с детства не люблю.

– Помню, помню… Просто увлеклась.

– Свет, прости, я устала с дороги и хотела бы прилечь.

– Конечно, Машенька, это ты меня прости, дуру старую, засиделась я у тебя и совсем забыла, что через полчаса сериал мой начинается.

– Света, мужа цени и люби… другого такого не будет, а сына отпусти во взрослую жизнь и в свободное плаванье, жену его прими и полюби! Вспомни, как нам когда-то было тяжело со свекровями нашими.

Мария Ивановна проводила подругу, помыла посуду и легла на свою кровать.