Текст книги "Ослепительно белый рассвет"

Глава девятая

Утром, во дворе своего дома, Мария Ивановна встретила дворника, который убирал территорию восьмиподъездного дома, поэтому с утра и до вечера находился на работе, особенно зимой. Во время обильных снегопадов жильцы жалели дворника, но помочь, как в советское время, никто не осмеливался: вероятно, каждый боялся осуждений, или насмешек со стороны соседей… Мария Ивановна, не торопясь, подходила к своему подъезду, крупные хлопья снега медленно ложились на пушистый ворот её пальто, она шла и наслаждалась этой зимой: «Ни одна зима меня так не радовала, как эта», – думала Мария Ивановна. В этот момент с ней, как всегда сухо с неохотой, поздоровался дворник Хуршид: «Добрый утро!»

– Здравствуй, Хуршид, правда красивая зима?! – поинтересовалась у него Мария Ивановна, находясь по-прежнему в своих размышлениях.

– Да какой там красивый, Мария Ивановна, снег много, снег тяжелый… очень устала я, – печально ответил Хуршид

Мария Ивановна остановилась напротив него:

– А зачем ты его лопатой гребешь? Не много за ночь нападало можно и метлой размести, да и не особо он тяжелый, мороз же, а при морозе снег, как пух… Неси метлу я помогу тебе! Хотя бы поребрик размету.

Хуршид замер от удивления и непонимания, что Мария Ивановна хочет размести.

– Чито разметещи, Мария Ивановна?

– Прости, я не так выразилась, бордюр подмету, – ответила Мария, вспомнив, что она в Москве, а не в Петербурге.

Удивленный Хуршид сбегал в мусорную камеру, связал там новую метлу и принес её Марии Ивановне. Мария взяла непривычный для себя инструмент, расстегнула пальто, чтобы оно не сковывало движений, и начала мести бордюр. В это время в окно смотрела Алёна. Дочь, не поверив своим глазам, набрала матери на мобильный.

– Мария Ивановна, чито ты не слушаешь, у тебя звонит тельфон, – на ломаном русском произнес Хуршид

Мария Ивановна улыбнулась, достала из кармана телефон и ответила на входящий вызов.

– Слушаю тебя, доча!

– Мама, выглядываю в окно и вижу, как Мария Ивановна подметает бордюры… Ты не знаешь случайно, что это с ней случилось? – с удивлением спросила Алёна.

– Не знаю, доча…, наверное, она повзрослела, – с улыбкой ответила ей Мария Ивановна.

– Скажи мне, а тебя не заботит то, что о тебе подумают соседи?

– Совершенно не заботит, – всё так же с улыбкой отвечала Мария Ивановна.

– Они же ведь разнесут по всему дому, что ты дескать докатилась до метлы…

– Пусть разносят… Будь проще, ребенок!

– И это говоришь мне ты?

Мария Ивановна домела до конца дома и отдала Хуршиду орудие его труда.

– Спасибо тебе! У тебя хорошая работа, ты даришь людям чистоту. При этом можно работать и думать… думать не только о себе, но и о других людях. Они, конечно, бегут мимо тебя и даже тебя не замечают… а ты мети, Хуршид, ведь нам всем так не хватает этой самой чистоты… Чистоты двора, чистоты района, города, и наконец – души!

– Я не совсем понимать, конечно, что ви мне сейчас говорить, но мне очень понравилось, что ви совсем другоя женщина, чем я о вас раньше подумал.

Когда Мария Ивановна зашла в квартиру, там ее встречала изумленная дочь:

– Мама, скажи мне, что произошло? Зачем ты схватилась за метлу? Скажи мне честно, все плохо?

– Нет, ребенок, все очень хорошо! Настолько хорошо, что я даже не понимаю, как я раньше без этого «хорошо» могла существовать… Спасибо тебе огромное, что заставила меня позвонить в Петербург! А теперь ставь чайник, и я тебе все подробно расскажу.

Алёна налила маме крепкий кофе, добавила в кружку немного молока и поставила рядом с матерью ее красную пепельницу.

– Алёночка, а для кого пепельница?

– Для тебя, – ответила дочь.

– Можешь ее выбросить, – с улыбкой ответила Мария Ивановна.

– Поздравляю!

– Это было, конечно, непросто, но я это все же сделала.

– Ну, расскажи мне, как тебя тётя Таня встретила?

– Матушка встретила шикарно! Алёна, поздравь меня, я крестилась!

– Ты не шутишь?

– Нет, такими вещами не шутят… а еще знаешь, я встретила свою подругу юности и одноклассника.

– Мам, а ты еще не думала, чем теперь будешь заниматься? Ну, я имею ввиду по поводу трудоустройства.

– Думала, думала и надумала, буду дома сидеть, и писать стихи, – пошутила Мария Ивановна.

– Увы, стихами сыт не будешь, – ответила дочь.

– Алёна, а ты знаешь, что мы с тобой очень счастливые люди? У нас с тобой есть кусок хлеба и крыша над головой.

– Так хлеб сейчас, слава Богу, у каждого есть, не война.

– Не у каждого, знаешь, сколько людей только в Москве без средств к существованию?

– Ты имеешь ввиду бомжей? Так они сами в этом виноваты, пропили все до копейки и мучаются теперь.

– Не суди, – выкрикнула Мария Ивановна.

Алёна молча посмотрела на мать, ей стало от своих слов немного стыдно.

– Я прошу тебя, доченька, пожалуйста, не суди, ведь нет ничего проще, чем осудить человека, понимаешь? Но мы с тобой не знаем ни его судьбы, ни его дороги, а беремся судить.

– Мама, скажи мне, это ты?

– Конечно, я.

– Ты знаешь, я тебя не узнаю: вначале ты берешь у дворника метелку и метешь двор, потом оправдываешь бомжей, что с тобой случилось? Ты ведь была всегда другой.

– Какой?

– Замкнутой, и любящей только, по сути, себя и свои идеалы…

– Я встретила Бога!

– Бога?

– Да, меня вначале с Ним познакомила матушка, а после я увидела Его и сама. Он сидел на Невском с протянутой рукой, помог донести до дома старушке тяжелые сумки, заплатил за подростка в троллейбусе, купил бездомному в ресторане булку с котлетой, представляешь, бездомный отошел в туалет, чтоб помыть руки, оставив при этом на своем столе молитвослов с закладкой, а когда вернулся, рядом с молитвословом лежали картошка и Биг маг! Я видела, как покатились у бездомного из глаз слезы, и он сказал: «Спасибо Тебе, Господи!»

Алёна слушала о материной встрече со слезами на глазах.

– И ты знаешь, Алёночка, Он был ни где-то в облаках, а в лицах и поступках простых людей, кто-то словом согрел, кто-то делом… а после, ты не поверишь, я как будто услышала в своей голове голос: «Присоединяйся!» Алёна, моя старшая сестра, которая из-за меня прошла тюремной дорогой, была не только матушкой, монахиней, но и сестрой милосердия, она помогала людям, попавшим в беду. Вот и я решила попробовать присоединиться к этому непростому делу, и как только меня посетила эта мысль, в дверях супермаркета я столкнулась со своим одноклассником Денисом.

– Прости, мам, но я не очень улавливаю связь, – перебила Алёна.

– А связь простая – мы с Денисом Юрьевичем решили открыть в Москве реабилитационный центр для людей, попавших в сложные жизненные ситуации. Мы с завтрашнего дня начнем готовить обеды, которые будем раздавать на Казанском вокзале.

– Ты это серьезно?

– Более чем!

– А деньги? Ведь на это нужны колоссальные средства, тут тремя рублями не отделаться…

– На следующей неделе начинает свою работу наш с Денисом благотворительный фонд, а пока что Денис Юрьевич вложил свои собственные средства.

– Собственные? Он что олигарх? – пошутила Алёна.

Мария Ивановна улыбнувшись, кивнула головой.

– Так это что получается? Ты теперь будешь работать в благотворительном фонде?

– Да в фонде и центре реабилитации.

– Мама, какая же ты умница!

– Никакая я еще не умница, ты даже не представляешь, как мне страшно… Я боюсь, что у меня ничего не получится.

– Хочешь, я тоже присоединюсь к твоему делу?

– Конечно, хочу! Люди нам сейчас очень нужны!

– Ну, всё тогда заметано! Мам, я очень хочу прочитать тебе свое новое стихотворение! Послушаешь?

– Конечно, – ответила Мария Ивановна и отложила в сторону бутерброд.

Алёна взяла в руки свою поэтическую тетрадь и начала декламировать:

 
И вот родился Человек
Под яркою звездою,
Иосиф выбрал им ночлег,
В хлеву промеж двух стоил…
Мария села у огня,
Иисус же – воплотился,
Соединив два бытия
На просветленных лицах.
Вода ударила в гранит,
Деревья встали в ряды,
Мессия жизнью возвестит
Достоин кто награды…
Не примет только Назарет
Промолвит то, что плотник
Не может раскрывать уста,
А примет Лонгин сотник.
Предаст один из учеников
Лобзая поцелуем…
И Тот, Кто не имел грехов
На смерть был наказуем.
И на кресте, подняв свой взор,
Просить Отца Он будет,
Не разрывал чтоб договор
И милостив был к людям.
 

– Алёночка, это очень сильно!

– Я знала, что ты меня поймешь! Я так рада, мамочка, что ты наконец пробудилась от долгой спячки.

Глава десятая

Прошло полгода изнурительной работы. Вся команда равнялась на своего руководителя, которая за эти полгода не отдыхала ни единого дня. Говорила она так: «Негоже мне отсиживаться возле телевизора, когда моим подопечным нужна ежедневная помощь и забота, Александре Михайловне, к примеру, нужно делать перевязки на ногах, по два раза на дню».

За окном сегодня установилась поистине летняя погода, солнце прогревало воздух практически до тридцати градусов – жара! Мария Ивановна провела целый день в своем кабинете, разбирая документацию. В кабинет вошла секретарь Ирина:

– Мария Ивановна, я вам сегодня больше не понадоблюсь?

– Нет, Ирочка, до понедельника!

– А вы не хотите домой? Целый день за столом просидели, и так уже пять месяцев без выходных… Вас так надолго не хватит.

– Не волнуйся, Ирочка, я не устала. Скажи, ты не знаешь, как сегодня себя Максим Львович чувствует?

– Сегодня уже лучше, девочки говорят, что жар ушел.

– Нужно будет проведать!

– Он сегодня о вас спрашивал.

– Хорошо, тогда закончу с бумагами и зайду, пообщаюсь. Ему в последнее время очень не хватало общения.

– Мария Ивановна, может быть, вам включить все-таки кондиционер?

– Ни в коем случае, я от них болею.

– Тогда зачем мы его установили?

– Денис настоял, кстати, он не звонил?

– Денис Юрьевич обещал на днях заехать.

– Ирочка, с обедами сегодня все без эксцессов? Всем хватило?

– Да, все в порядке!

– И в приюте, и на вокзале?

– Да.

– Алёна была?

– Да, помыла Александру Михайловну и уехала на вокзал раздавать обеды, больше я её не видела.

– Ну, хорошо, езжай и ты, Ирочка, хорошего тебе выходного!

– Спасибо, – ответила та и вышла из кабинета.

Мария Ивановна взяла со стола ручку и вспомнила, что на днях Александр передал ей рукописную страницу из своего нового произведения, он хотел услышать ее мнение, а она закрутилась и забыла. Мария Ивановна вынула уже изрядно потрепанный лист лощёной бумаги, на котором были набросаны мысли её любимого человека, и принялась за прочтение: «Я долго мучал себя, мучал во сне и наяву, никак не мог понять, когда на самом деле я живу, я мучал себя так, как мучает себя поэт, который никак не может подобрать достойной строчки, как тот, кто загибается от жажды… Но не от жажды отсутствия жидкости в организме, а от жажды веры, веры в Бога. Мне долгое время твердили, что Бога нет, Его не существует, что человек произошел от обезьяны, и я этому верил. Нет, не потому что я хотел этому верить, а потому, что так было нужно… Нужно правящей партии, строящей рай на земле. Но, вот в чем проблема, после грехопадения, рая на земле уже не будет никогда. И многие, если не сказать, что все мои сограждане были одурачены в учебных заведениях, где в наши головы день за днем вдалбливали научный атеизм. Но я все равно чувствовал, что это какой-то самообман, чувствовал, что не может человек без помощи Божьей сделать такие медицинские и научные открытия, не смотря на то, что ученые твердили нам, что с научной точки зрения доказано, что Бога нет. Ложь и обман. Некоторые высказывания доходили даже до того, что прилетали инопланетяне и входили с учеными в контакт. Смешно, говорил я сам себе, смешно и глупо. В одной из молитв говорится: „Слабым беспомощным родился я в мир, но Твой Ангел простер светлые крылья, охраняя мою колыбель.“ А еще: „Наитием Святого Духа Ты озаряешь мысль художников, поэтов, гениев науки. Силою сверхсознания они пророчески постигают законы Твои, раскрывая нам бездну творческой премудрости Твоей“. А не инопланетян. Господи, как же я рад, что кончились мои мучительные поиски Тебя! Как же я рад, что я, наконец, утолил жажду своей души».

Мария Ивановна отложила произведение в сторону, тяжело вздохнула и направилась в реабилитационное отделение. В коридоре ей встретилась сестра Дарья, которая сообщила, что Александра Михайловна совсем плоха. Мария Ивановна уточнила у неё, что действительно ли Александру Михайловну сегодня мыла Алёна. Дарья подтвердила это, но заметила, что Александра Михайловна очень тяжело перенесла эту помывку, и что уже третьи сутки ничего не ест. Мария поблагодарила Дарью и направилась сразу к Александре Михайловне.

Когда Мария вошла в комнату к старушке, та негромко молилась, Маша прервала молитву:

– Что же вы, голубушка, отказываетесь от трапезы?

Александра Михайловна обрадовалась появлению директора:

– Машенька, как же я рада твоему появлению! Я очень люблю, когда ты ко мне заходишь. А что касается еды, у меня последнее время совершенно нет аппетита. Ты только не подумай, что ваши повара плохо готовят, они готовят превосходно, низкий им за это поклон! Просто мне почему-то не хочется есть. Видимо Отец Вседержитель решил, что настало мое время для возвращения домой, – с улыбкой ответила старушка.

– Александра Михайловна, я давно хотела у вас спросить, а вы, правда, заслуженный учитель России?

– Правда, Машенька!

– А, что вы преподавали?

– В это сложно поверить, но я сорок три года проработала в одной школе, и преподавала русскую литературу.

– Стало быть, вы – литератор!

– Нет, я бы сказала, что литературовед, так как за все эти годы не написала ни единой строчки, но умела восхищаться другими литераторами. Вы только вдумайтесь, Машенька, как Михаил Юрьевич Лермонтов смог передать своей возлюбленной любовное послание в стихотворной повести, и одновременно исповедоваться перед ней за человеческую жестокость, и сделать он это смог в послание «Валерик». Вы помните, Машенька, начало?

– Конечно! «Я к вам пишу случайно, право… Не знаю, как и для чего».

– Я рада, что вы литературно подкованы! Вы помните ещё такие строки: «Но в этих сшибках удалых забавы много, толку мало, прохладным вечером, бывало, мы любовались на них». Знаете, под занавес своей жизни хочу вам признаться, что многое было бестолковым, напрасная трата времени, а время – это золото! Запомните, Маша, время – это золото! Оно дано нам для спасения, утекает оно от нас очень быстро, как песок в песочных часах, пересыпается из колбы в колбу, так и время перемещается, из временного в постоянное – в вечное. Я попрошу вас, Машенька, вы не могли бы поминать мою грешную душу, когда меня не станет.

– Что вы, Александра Михайловна, какие помины? Живите!

– И, тем не менее, я прошу вас, поминайте старуху…

Александра Михайловна ненадолго замолчала и Мария поняла, что та размышляет уже о чем-то не земном.

– А помните ещё такие строки? – продолжила Александра Михайловна, после минутной паузы: «Я думал: жалкий человек. Чего он хочет!.. небо ясно, под небом места много всем, но беспрестанно и напрасно один враждует он – зачем?» Я тут, Машенька, Михаила Юрьевича очень хорошо понимаю, сына я в конце восьмидесятых схоронила, погиб он в Афганистане… Машенька, я очень благодарна вашему приюту, что не оставили старуху без внимания! Я к вам прибилась, чтобы спастись от одиночества, нет ничего хуже, чем одиночество… Вот так, помру думаю, и буду одна в квартире лежать. А знаете сколько было когда-то друзей, родных… И никого, совершенно никого не осталось. А вы действительно, Машенька, пишите стихи?

– Да, рифмую малость! Но кто вам об этом сказал?

– Алёночка сказала, и даже прочитала несколько! Машенька, ваши стихи наполнены смыслом, в них есть жизнь…

– Если бы вы только знали, Александра Михайловна, в какой период времени я начала их писать.

– В какой же, душенька?

– Когда жить мне совершенно не хотелось, когда я всем сердцем возненавидела маму и своих родных сестер, какой же я тогда была дурой, – промолвила Мария и прижала руку Александры Михайловны к своей груди.

– Помните, Машенька, как у Толстого в «Войне и Мире»? «Все пустое, все вздор… Нужно простить и отпустить». Тридцать лет, Машенька, я пыталась простить даже тех, кто когда-то меня убил. И ты знаешь, у меня действительно, это получилось… Маша, меня не пугает смерть, меня пугает мой ответ за жизнь. Мария, у меня в сумке есть черное платье, я хочу, чтоб ты его надела на мои похороны, оно будет тебе как раз, ты в нем будешь самой красивой. А после, – Александра Михайловна взяла паузу, – а после, можешь его выкинуть или сжечь.

– Перестаньте так говорить, вам еще рано думать о смерти.

– О смерти думать никогда не рано. Помнишь, как у Пастернака в Гефсиманском саду? «Но книга жизни подошла к странице, которая дороже всех святынь. Сейчас должно написанное сбыться, пускай же сбудется оно. Аминь. Ты видишь, ход веков подобен притче и может загореться на ходу. Во имя страшного ее величья я в добровольных муках в гроб сойду», – процитировала со спокойным выражением лица Александра Михайловна.

– Да… Как легко вы об этом говорите.

– А чего рассусоливать-то. Я прожила большую жизнь, за что благодарю Господа Бога. До гибели сына я, конечно, в Бога не верила, верила в судьбу… а оказалось, что никакой судьбы нет, ее не су-ще-ству-ет… Только промысел Божий… Я поняла это не сразу, но когда поняла, с радостью приняла! Верю, что и к вам по промыслу попала! Соседка моя, Любка, вечно всем недовольная, пришла ко мне жаловаться на ваш приют. Сильно бранилась, кричала, аж, как говорится, слюнями брызгала: «Открыли, тетя Шура, приют у нас по соседству для бомжей, теперь всякая зараза грязная и больная слоняться тут будет», а я возьми, да и приди к вам, так сказать, на разведку. А как пришла, так и обомлела, все чистое, стерильное, с кухни доносится вкусный запах, я взяла тогда, и прикинулась бездомной… Ты прости меня за эту мою шалость, Маша, но чем тебе не промысел? Подарил мне этим Господь, последние свои денечки скоротать в раю.

– Ну, и, слава Богу, – промолвила в ответ Мария Ивановна и засобиралась на выход, чтоб посетить еще несколько комнат.

– Маша, я хочу в качестве компенсации подписать вам свою квартиру, – неожиданно, оборвала Александра Михайловна.

Мария Ивановна остановилась, повернулась в сторону кровати Александры Михайловны, на которой лежала старушка и тихонько ответила:

– Для нас большая компенсация, то, что вам у нас хорошо, – и поспешно покинула комнату.

Через пару минут Мария Ивановна вошла в комнату к Максиму Львовичу:

– Ну, как вы, Максим Львович? Напугали нас…

А, чего там бояться, Мария Ивановна, наш час подходит, кому мы такие нужны кроме Господа.

– Ну, зачем вы так, Максим Львович, вы детям своим нужны, внукам, мы вас на ноги поставим и вернем в семью!

– Что вы, Мария Ивановна, зачем мы им нужны, обуза такая… Нас проще схоронить, нежели обратно к жизни вернуть, да и любить нас не за что, в общем. Я сам в Ленинграде родился, квартира коммунальная, шестнадцать человек в пяти комнатах. На тот момент, когда у нас с Наташенькой сыночек народился, я был начальником литейного цеха. Советское Государство о нас тогда заботилось: и путевку тебе каждый год на море, и лагеря для детей, жили в общем, как все – хорошо! А потом раз тебе и квас, перестройка и смена режима. Городу вернули историческое названье, но в этом случае я не возражаю, Петр его назвал не в честь себя, а в честь апостола Петра!

– Выходит, что наш город сильного покровителя имеет!

– Что вы, Мария Ивановна, Петр – это камень! А почему вы сказали, что город наш? Вы разве не из первопрестольной?

– Нет, Максим Львович, я из Ленинграда.

– То-то я в тебе сразу родственную душу разглядел. Маша, а как давно вы ели гречу с курой?

– Давненько уже не кушала, Максим Львович, – с улыбкой ответила директор.

– А давайте, как-нибудь покушаем вместе, – предложил старик и сильно на этих словах закашлялся, чем изрядно напугал Марию Ивановну

– Даша, – Мария Ивановна позвала медсестру.

– Не нужно, Мария Ивановна, сейчас пройдет, – промолвил Максим Львович.

Когда появилась медсестра, кашель отпустил старика, и медсестра покинула палату, оставив директора наедине с дедом.

– Мария Ивановна, Машенька, в середине девяностых, пока наш сын служил в армии, супруга моя сильно заболела и умерла. Я так горевал, так горевал, что начал понемногу выпивать… Зарплату платить перестали, а после и вообще выперли, и я стал (как я тогда это называл, странствовать) бродить по Литейному, Невскому, по Дворцовой, слушать уличных музыкантов, просить милостыню и пить водку. Сынок из армии вернулся, посмотрел на меня, на пропащего, махнул рукой и женился. Жена его хорошо жила в своей огромной квартире на Лиговском, часто ходил я под их окошками видел сына, внучков, у меня их двое… а сам старался им на глаза не попадаться, стеснялся очень. Вспоминал, когда супруга моя беременная была, мы мечтали: «Будем, Наташенька с тобой идти, а Костя наш будет нас за мизинчики держать и топать рядом своими маленькими ножками». Все прошло, все ушло, Машенька, – с грустью произнес Максим Львович.

– Может быть, стоит нам разыскать вашего Константина?

– Нет, не нужно я очень его подвел, не справился с собой. Вы знаете, Мария Ивановна, в последнее время у меня начали сильно мерзнуть ноги, даже летом, на улице жарко, а у меня мерзнут ноги, а зимой мерзнут так, что сложно передать. Из комнаты меня в конце девяностых выставили бандиты, сказали: или на перо, или вон, я выбрал второе. Устраивался на работу пару раз грузчиком в овощной отдел, но, как подходило время расчета, меня отправляли восвояси, хорошо, что паспорт сохранился, хотя, зачем он мне теперь. Во всем эти деньги виноваты – они как мусор. С ними сложно, а без них плохо. Я больше десяти лет дружил с Колей, они с Татьяной приезжие были – белорусы, Татьяна погибла. Она жила в подъезде, молодая, 41 год. Упала с лестницы, ударилась виском. Коля скорую вызвал, но та опоздала. Умерла она. Он так плакал, говорил: «Не знаю, как я буду жить без своей Татьяны. Я, может быть, сам себе смерть найду». Жалко его – они жили, душа в душу, такие хорошие ребята. Коля ей всегда говорил, Таня, не кури, это вредно для легких.

– Грустно…

– Не то слово, Машенька. Однажды я осмелел, пришел к сыну и попросился на ночлег, он меня, конечно, впустил, дал чистую одежду позволил принять душ, посадил за стол, накормил… рядом внуки бегают и спрашивают его: папа, папа, а что это за дяденька такой, плохо пахнущий? Вижу, сыну неловко стало, он им: прекратите… а я вспомнил тогда, как на заводе работал, в подчинении больше тысячи человек было, как никак…, дома – жена, и Костик маленький точно так же скакал, извинился и ушел. Костя предлагал остаться, а я всё равно ушел. В последнее время я всегда мерзну, не знаю даже почему, наверное, кровь перестает так фунциклировать. Хотел себе куртку теплую купить, но не сумел скопить на нее денег.

– Максим Львович, я обязательно куплю вам куртку.

– Машенька, вы не думайте, я давно уже не пью, бросил, когда переехал из Петербурга в Москву. Думал, здесь работа будет, Колю с собой заманил, он добрый такой, безотказный, был.

– А почему, был?

– Убили его, зарезали. Мы с ним, как приехали, жили на окраине Москвы между МКАДом и Путилково, в трубе… половину зимы так прожили, после этого я и стал все время мерзнуть, не могу никак согреться и все тут. Впервые начал только согреваться, когда встретил на вокзале вашу Алену на раздаточном пункте. Вы знаете, Мария Ивановна, у вашей дочери огромное сердце! Моей благодарности не будет конца.

– А за что убили Колю?

– Молодежь, попросили сигарету у бомжей, а у нас, откуда табак. Меня старика не тронули, а его на перо и бежать. Коля перед смертью успел прошептать, что не в обиде на них, а благодарен даже, что лишили его этой никчёмной жизни и подарили возможность, встретиться с его Татьяной. Я после Колиной смерти стал ходить в храм, там очень хороший настоятель был – отец Варфоломей, батюшка был бывший музыкант, он мне и поведал и о вечности, и о душе, я ему так благодарен: он подарил мне надежду. И именно он рассказал о каждодневных обедах на вокзале, вот я к вам и пришел. Машенька, вы обо мне не тревожьтесь, скоро придет зима, и я залягу в какой-нибудь теплой берлоге и перестану кушать, буду только лапу сосать до весны, по мне бы, главное, чтоб другим было хорошо, а я уж как-нибудь, что нам привыкать, что ль… я поэтому не стал сыну портить жизнь, мне лишь бы ему было хорошо, а я как-нибудь справлюсь…

– Нет, Максим Львович, мы вас теперь в берлогу не отпустим, сосите лапу у нас, но не забывайте ее окунать в суп и жаркое, – с улыбкой сквозь слезы ответила Мария Ивановна и, откланявшись, вышла из комнаты.