Текст книги "Ослепительно белый рассвет"

Глава одиннадцатая

Когда осень медленно подбирается к лесам, полям и рекам, к нам приходят чудеса. В пляс идут пожелтевшие листья, которые шуршащим ковром расстилаются под нашими ногами. В глазах рябит от сумасшедших разнообразных оттенков всех цветов. Осеннее солнце, проходящее сквозь лесную рощу, ласкает и греет лица заглянувших гостей, что делает прогулку по лесу ещё приятнее. У речных берегов природа нас встречает медно-золотыми одеждами. Над рекой зависает пелена густого тумана. Вода в реке уже остыла, так же, как и температура воздуха, которая в редких случаях перебегает через отметку в десять градусов со знаком плюс… Над рекой склоняются березы в потускневших одеяниях. Они кокетливо глядятся на свое отражение в воде. Некоторые деревья радуют глаз желто-красными оттенками. Река выступает молчаливым наблюдателем шествия осенней царицы по земле. Природа как будто понемногу замирает перед тем, как погрузиться в длительную зимнюю спячку. Город, сам город, где непосредственно течет жизнь человека, погружает нас в сезон затяжных дождей и холодных ветров. Здесь осень правит балом по-другому. Дни становятся короче, а ночи холоднее… По крышам стучат дожди, а сильный ветер подыгрывает им своим непрерывным воем. Люди, попавшие в непростую жизненную ситуацию, в этот период еще больше нуждаются в помощи, они прибиваются к вокзалам, подъездам, чердакам. На раздаточном пункте горячей еды с началом октября вдвое прибавилось нуждающихся, а поставки хлеба внезапно прекратились.

В понедельник ранним утром в приют приехал Денис Юрьевич и матушка Дорофея. Секретарь не ожидавшая приезда Давыдова в столь ранний час, подумала: «Надо же, в такую рань, Денис Юрьевич никогда еще никуда не приходил…, наверное, тут что-то большее, чем партнерские отношения».

– Денис Юрьевич, чашечку кофе! – предложила она шефу.

– Не откажусь, Ирочка!

– Тогда я мигом? – промолвила Ирина и, цокая каблуками, заспешила на кухню.

– Ты не хочешь кофе, матушка? – поинтересовался Денис Юрьевич у матушки Дорофеи.

– Я не отказалась бы от чайка! – с улыбкой ответила вся святящаяся, то ли от света лампы, то ли от любви, матушка Дорофея.

– Тебе черный или зеленый? – спросил Денис.

– Пожалуй, зеленый, – ответила монахиня.

– Ирина, и зеленый чай для матушки, – крикнул Давыдов. – Будем надеяться, что услышала.

Через несколько минут на пороге появилась Ирина с подносом в руках, на котором стояли чашки.

– Спасибо, Ирочка, а что же у нас с вами директор всегда так опаздывает, или у нее свободное посещение? – поинтересовался Давыдов, глядя Ирине в глаза.

– Что вы, Денис Юрьевич, такое говорите… Мария Ивановна в последнее время перестала даже выходные брать, а вы говорите – свободное… сама не понимаю, почему её до сих пор нет. Мария Ивановна приходит, как говорится, «с первыми петухами», а уходит далеко за полночь. Сегодня только почему-то задержалась, может быть, проспала, все мы живые люди.

– Ничего страшного, мы подождем, – по-прежнему с улыбкой отвечала матушка, наслаждаясь приятным вкусом зеленого чая.

Через мгновенье распахнулась входная дверь и на пороге появилась запыхавшаяся Мария.

– Маша, ты что, от кого-то бежала? – поинтересовался у нее Денис Юрьевич.

Мария Ивановна поспешно кивнула в ответ и быстрыми шагами направилась в свой кабинет, обронив при этом еле слышно:

– Проходите.

Денис с матушкой вошли следом.

– Денис, никак не могу договориться по поводу хлеба, знаешь, начинаю подозревать, что меня просто-напросто – динамят.

– Что случилось? Только без эмоций, снимай пальто, попей кофе и рассказывай.

Мария Ивановна убрала в шкаф пальто, поменяла сапоги на туфли, сделала глоток из чашки Давыдова и обрушила:

– Что тут говорить, Денис, осень, людей на раздаточном пункте прибавилось, с ресторанами и кафе мы по горячим блюдам договориться сумели, а с хлебом – нет. Не идет он нам навстречу, кочевряжится…

– А хлеб ты, по-прежнему, у Федоровича берешь?

– Ну, а у кого же ещё. Второй день отправляю машину на вокзал без хлеба.

– Я тебя понял, – ответил Давыдов и, извинившись, вышел из кабинета.

Матушка сидела и пристально смотрела на сестру, находя в ней отцовскую цепкость, которой сама матушка напрочь была лишена, и, в то же время, Верину доброту сердца и мамино отсутствие сребролюбия.

– Ни хлебом единым жив человек, – промолвила матушка, глядя в глаза сестры.

– Согласна, матушка… никогда бы раньше не подумала, что у людей такие тяжелые судьбы, все время мне казалось, что я прожила несчастную жизнь, а теперь смотрю на людей, слушаю их рассказы и понимаю насколько я счастливый человек.

– Я смотрю, Елизавету Фёдоровну повесила?!

– Да. Обратила внимание, что у Веры висел этот образ, и повесила себе такой же.

– А знаешь, каким путем прошла эта мученица?

– Немного читала.

– После гибели мужа Елизавета Фёдоровна основала Марфа-Мариинскую обитель и начала вести благотворительную деятельность. Благотворительной деятельностью занялась и матушка Серафима, сразу после своего рукоположения. А теперь, видишь, настал и твой черед! Так что молись Елизавете Фёдоровне, и она всё устроит. Можешь даже своими словами: «Елизавета Фёдоровна, помоги пожалуйста с хлебом, не для себя прошу, матушка, а для нуждающихся»…

Не успела матушка Дорофея договорить, как в кабинет вернулся Денис Юрьевич с хорошей новостью:

– Будет тебе, Машенька, хлеб, через два часа подвезут.

– Тебе удалось продавить Ивана Федоровича?

– Да. Несговорчив, конечно, стал он в последнее время, всё намекал на подорожание зерна.

– Ну, ты ему и пообещал повысить цену? – поинтересовалась Мария Ивановна

– Нет, Маша, я его к благотворительному шагу призывал.

– И неужели он без доплаты согласился поставлять? – спросила Мария.

– А, что нам, много с тобой нужно? Каких-то пять лотков в день, сущие пустяки… Если снова забунтует, уйдем с тобой на другой комбинат. Но он, Маша, не забунтует больше, это я понял по его интонации, старик передо мной пытался оправдаться. Понимает змей, какое дело ты делаешь, а с корыстным характером справиться не может, ну да все мы грешные, правильно, матушка, я говорю?

Матушка посмотрела на сестру и покивала головой. Мария Ивановна подняла свой взгляд на образ Елизаветы Фёдоровны и перекрестилась.

Денис вспомнил, что в столице у него очень много неотложных дел, извинился перед женщинами, вызвал с улицы охрану и удалился. Матушка глянула на сестру и сделала еще глоток чая, та улыбнулась ей в ответ.

– Вспомнилась мне, Маша, одна очень нелёгкая судьба, это в продолжение твоего разговора о судьбах людей. Это судьба моего ученика Ермохина Витюши. Жил он долгое время с бабушкой, так как родители находились в местах не столь отдаленных. Так вот, очень нравилась ему математика, и особенно – геометрия, на каждом уроке он всё подробно конспектировал, а после долгое время считал и разбирал. Но, видишь ли, в чем дело, Витя состоял на учете в детской комнате милиции: что-то где-то утащили с дружком, и вот, представители органов правопорядка частенько наведывались в наше учебное заведение по его душу.

– Хороший математик получается, – с ухмылкой произнесла Мария Ивановна.

– Ты зря смеешься, Маша, уже после школы он занимался математическим саморазвитием и сумел самостоятельно выполнить одну научную работу, правда, ей не суждено было увидеть свет.

– А в чем трагичность его судьбы?

– Витя в школе ухаживал за Леной из параллельного класса, сама же Лена никогда не обращала внимания на Витю, а после окончания школы поспешно вышла замуж за водителя автобуса и очень счастлива была в этом браке. Витя остепенился, устроился работать на завод оператором формовочного цеха, но тут он неожиданно узнал, что его любимая Лена трагически погибла, при невыясненных обстоятельствах.

– Не хочешь ли ты сказать, что он нашел этих убийц?

– Как позже выяснилось, Лену хотели изнасиловать, но она забежала в парадную, и эти подонки там её зарезали. Когда Витя об этом узнал, нашел одного из них и забил до смерти. На суде присяжные заседатели вынесли обвинительный приговор и Витю посадили. А не так давно я узнала его в одном из наших прихожан, он, конечно, за эти годы изменился, но я его узнала. Маша, мы с ним побеседовали, и он раскаялся, ты представляешь, он так сильно переживал о содеянном, что у него из глаз текли слезы. Витя мне принёс свою научную работу, сказал, что никому она всё равно не нужна, а вчера вечером я узнала, что Витю на днях зарезали тем же ножом, что и Лену. Вот такая, Машенька, судьба.

– Царствие небесное ему…

– А тут еще недели две назад встретила у подъезда своего ученика – Ненашева Влада, изменился, конечно. Они с Игорем сидели на первой парте, и считали, сколько раз за урок я скажу слово «так!». Выхожу из подъезда, я приходила, чтобы полить цветы, вижу, стоит возле подъезда мужчина с бородой, смотрю на его лицо и понимаю, что я его знаю, после – щелчок в голове: так это же Влад Ненашев… Я ему: «Здравствуй, Влад!» А он смотрит на меня и недоумевает, откуда его монахиня знает, а как только представилась, все сразу встало на свои места. Повспоминали с ним школьные годы, как они с Игорем считали мое: «так», посмеялись. Работает сейчас в айти системе, пообещал прийти на воскресную Литургию. Маша, может быть, ты меня познакомишь, наконец, с племянницей?

– Конечно, матушка! Сейчас только узнаем, приехала ли Алёна в центр.

Мария Ивановна позвонила дочери и попросила зайти в свой кабинет. Через пять минут Алёна с испуганным лицом забежала в кабинет:

– Что, мам, Александра Михайловна?

– Нет, Алёночка, с Александрой Михайловной всё хорошо, хочу тебя познакомить с тётей Таней, в постриге матушкой Дорофеей!

Алёна подошла к матушке и, сложив для благословения руки, произнесла:

– Благословите, матушка! Монахиня перекрестила племянницу, и они трижды поцеловались.

– Какая ты, Алёночка, красавица! А я слышала, что ты в литературном учишься и пишешь стихи, может быть, прочтешь что-нибудь матушке Дорофее, – с улыбкой произнесла монахиня.

– Конечно:

 
Однажды осенью холодной,
Потерянный в своей судьбе,
Сидел на мостовой бездомный,
Держал картонку он в руке.
Там было черное на белом,
Два предложения простых:
«Пусть в жизни стал я не уделом,
Но вы заботьтесь о родных».
Сидел голодный и продрогший
Он в черной куртке, без ноги…
Уже почти что занемогший
От обездоленной тоски.
А мимо время проносилось,
Бежали люди – кто куда.
Витрина в темноте светилась,
Как лучезарная звезда.
Общались рядом с переходом
Две бабки, жалуясь на жизнь,
И тыкнув пальцем: «вон уродам»
Все наказания слились.
Другая тотчас встрепенулась:
«Ты посмотри, Марусь, над ним!»
От слов своих та содрогнулась,
Увидев над бездомным нимб.
 

– И как же ты его назвала? Прости, я не расслышала.

– «Бездомный», – ответила Алёна, и, извинившись, покинула кабинет матери.

– Очень занята, спит по четыре часа в сутки, труженица моя, – промолвила Мария Ивановна.

Матушка улыбнулась:

– Счастливая ты женщина, Маша! Мама с Верой гордились бы тобой.

– Матушка, расскажи мне о Верочке, я всю жизнь корю себя за случившееся. Как она к вере пришла? Как поняла, что Господь существует?

– Ты молишься?

Мария Ивановна кивнула головой:

– Ты знаешь, матушка, скоро будет год, как я позвонила домой, и ты сняла трубку.

– Маша, ты хотела узнать побольше о Верочке? А что ты хочешь услышать? Как она хотела убить своего ребенка, или себя?

– Господи, Боже, как же это?

– Через месяц, как Веру осудили, она узнала, что ждет ребёнка.

– Матушка, неужели от этого человека Вера ждала ребёнка?

– Да.

– Господи, что же я натворила, – промолвила Мария Ивановна, и из ее глаз потекли слезы.

– Первый месяц лагерной жизни для Веры стал невероятным испытанием, наша мама не поняла поступка Веры и практически отреклась от нее. Хорошо, что быстро пришла в себя, примерно через год приехала в колонию и просила прощения. К тому моменту Вера уже начала воцерковляться, поэтому она с легкостью простила маму. Но это было позже, а в первый месяц Вера во время работы начала терять сознания, и её положили на обследование. Там она узнала, что ждет ребёночка. Вера быстро приняла решение, избавится от него, так как детей она (по ее словам) от похотливого скота иметь не хотела. Тогда подключились лагерные психологи, педагоги и врачи, они знали, почему Вера хочет сделать аборт, но, чтоб сохранить невинную жизнь, всячески отговаривали и оберегали от безумного поступка.

– Не удалось?

– Почему же не удалось, удалось! В Вере по-прежнему еще жила та акушерка, которая знала счастливый момент появления человека на свет. Ты знаешь, о чем я сейчас подумала?

– О чем?

– По истине, Маша, три родные сестры: Вера, Таня и Маша были поставлены божьим промыслом, чтоб старшая – Вера, встречала человека, пришедшего в этот мир, средняя – Таня, учила его, а младшая – Маша, провожала его в мир иной.

– Действительно…

– Так вот, когда Вера родила, когда раздался первый крик, Вера попросила положить его на нее, и в этот самый момент случилось настоящее чудо: наша сестра ощутила неимоверное тепло и радость, такая радость изливалась на её душу, что просто невозможно было передать словами. Это мне Вера рассказывала сама. Но на этом ее испытания не закончились, через два месяца сын, Вадим, умер от внезапной остановки сердца. Слава Господу нашему Иисусу Христу, что мы с мамой успели его окрестить! Вера даже не смогла его похоронить, это пришлось делать мне.

– Тебе? Боже мой, где он похоронен?

– С нашими родителями, а матушка Серафима, как ты знаешь, на территории монастыря. После смерти Вадима Вера хотела покончить с собой и, раздобыв заточку, уже собиралась вскрыть вены, но тут в ночи она услышала голос сокамерницы, по прозвищу «монашка», которая спокойно задала вопрос: «Ты в ад собралась? Погоди, передай сестре моей, самоубийце, что я за неё, не взирая ни на что, молюсь». Тогда Вера отбросила заточку и дрожащим голосом переспросила: «Почему это в ад?» Та все так же спокойно ответила: «Господь самоубийц не терпит, поэтому самоубийцы пребывают далеко от рая – там, где вечные мученья… а ребёночек твой в раю сейчас, красивенький такой, светленький ангелочек, а тебя страшилы будут мучить вечно». Вера от своей мысли, слава Богу отступилась (матушка Дорофея осенила себя крестным знамением). Вера спросила ее: «Как же дальше жить?» Тогда эта женщина протянула Вере книгу о священнике, оказавшемся в ГУЛАГЕ. Вера прочитала ее несколько раз и поняла, что Господь всегда рядом с нами.

В воздухе повисла тишина, только слышно было, как над головой Марии Ивановны гудит старая ртутная лампа дневного освещения ещё с советского времени. Матушка достала из сумки ту самую книгу. Открыла её на закладке и бегло прочла написанное: «Когда настало время и батюшку расконвоировали, ему разрешили иногда выходить из охранной зоны. Кончая работу, я покидал лагерь и шел к ближайшему лесу, садился на сухой пень и начинал молиться. Голос мой далеко разносился по редколесью, затихая в ветвях берез, склоненных к воде ив, елях и травах. Здесь в лесу молиться было спокойно и легко: грубость лагерной жизни исчезала и наступала возможность молитвенного единения с Богом. И в этот момент, как бы вокруг меня собирались мои дети и друзья, вспоминались умершие, которых я любил, или те, кого я встретил на дорогах ссылок и лагерей, и проводил когда-то в последний путь. Уходить из лагеря разрешали нечасто, день этот был выходным. Я вышел из зоны и пошел далеко в редколесье, раскинувшееся за лагерем. Раньше, когда „особый“ был полон заключенных, и в нем кипела лагерная жизнь: постоянно горели костры, оттаивающие землю для больших, но неглубоких ям, в которых ежедневно хоронили умерших лагерников. Большинство кольев и табличек валялось на земле, номера захороненных заключенных стерлись, и только на некоторых виднелись надписи. Я медленно шел по полю, отдалившись от окружающего, сосредоточившись и молясь об умерших, и передо мною вставали люди, возникали из прошлого воспоминания, мучительные и тяжелые. Люди когда-то знакомые и любимые мною, или те, кого я напутствовал, провожал в последний путь, или люди, встреченные мною здесь, в лагере, сдружившиеся со мной и передавшие мне в исповедях свою жизнь, лежали сейчас здесь, на этом поле смерти. Тысячи, десятки тысяч человек лежали здесь, убитые режимом лагеря. Юноши и старики, тысячи верующих, защитники Родины, проливавшие за неё кровь, самые обыкновенные простые люди, попавшие в лагерь по ложным доносам, лежали сейчас в болотистой земле. И здесь же, на этом поле смерти, лежали люди, предавшие Родину, участники массовых казней, полицаи, многократные убийцы и уголовники. А где-то далеко шумел трактор-бульдозер, сравнивая могильные насыпи, и заравнивая ямы для того, чтобы никто и никогда не вспомнил больше о тех, кто остался лежать здесь. Где-то лежали небрежно брошенные в могилы владыка Петр, архимандрит Иоанн, монах-праведник Михаил, схимник из Оптиной пустыни Феофил, великие праведники и молитвенники: друг людей, врач Левашов, профессор Глухов, слесарь Степин, до самого последнего часа своего совершавшие добро, и много других когда-то знаемых мною людей».

Матушка перекрестилась, закрыла книгу и убрала ее обратно в сумку.

– Сильно написано, – промолвила сквозь слезы Мария Ивановна.

– Я тебе её сейчас прочла, чтобы ты поняла, через какие испытания проходят порой люди, и остаются людьми. Эта книга спасла Вере жизнь, она, прочитав её, осознала, что, несмотря ни на что – Бог есть любовь. Она записалась в тюремную библиотеку и начала читать о непростых судьбах людей, и когда она вышла на свободу, не смогла с судимостью устроиться ни в один роддом. Но Вера не отчаялась, а напротив, она уже знала, что Господь её испытывает перед каким-то большим делом, которое Он решил ей доверить, и тогда Вера, никому ничего не говоря, уехала трудницей в один из вновь открывшихся монастырей. А через несколько лет приняла постриг с именем Серафима и стала молиться за тех, кто остался без жилья и за тех, кто отбывал наказание в лагерях и тюрьмах. Потом ей предложили миссионерскую работу с людьми, оказавшимися в трудной жизненной ситуации, и она, не раздумывая, согласилась. На этом служении матушка пробыла не один год.

– И все это случилось, по сути, благодаря той лагерной «монашке», – вздохнув, промолвила Мария Ивановна.

– Да, это верно, спасибо ей большое за матушку Серафиму! И зла мы на неё совсем не держим, спаси её Господи! – ответила матушка.

– Зла? А за что?

Матушка глубоко вздохнула и добавила:

– Освободилась она на полгода раньше Веры, идти ей было некуда, и Верочка дала ей свой домашний адрес, сказала: «Езжай к моим и скажи, что ты – от меня, они помогут тебе устроиться в жизни. Та приехала и прожила у нас с мамой несколько дней, после чего пропало мамино ожерелье, которое ей отец подарил. И женщину эту мы больше не видели. Ну, да и ничего, она нам вернула куда больше! Она вернула нам Веру.

– Да, и кому оно сейчас нужно, это ожерелье…

– А вот тебе, Машенька, еще одна короткая история! Было это чуть больше десяти лет назад. Появился у матушки Серафимы в приюте некий Сиротин Булат, он был из Казани, одним словом, Булат был татарин и, стало быть, мусульманин. С раннего детства у него были проблемы с законом: подворовывал, после сильно начал выпивать и часто ругаться с родителями, а в один из летних дней взял, и ушел из дома. Родители искать его вначале не стали, а когда опомнились, было уже поздно, Булат жил на улицах Петербурга, не имея при этом ни денег, ни документов, поэтому их поиски положительных результатов не дали.

Булат был готов на любой труд, только все деньги уходили на алкоголь. Говорил он, что и работу выбирал на улице или на стройке, чтобы алкоголь не мешал, а как будто помогал. Долгое время Булат считал, что работать без отдыха – это и есть реабилитация, в которой он к тому моменту уже сильно нуждался. Но потом понял, что если не начнет лечиться, умрет. Булат обратился в Городскую наркологическую больницу. Там прошёл первичную реабилитацию, потом приехал в приют к матушке Серафиме, где и был окружен такой любовью, что первое время никак не мог понять, что это не сон. Через несколько месяцев проживания в приюте, он начал ездить на Витебский вокзал вместе со службой милосердия, а через год принял крещение с именем Виктор.

– А сейчас, матушка, ты не знаешь, что с ним сейчас?

– Как же не знаю, конечно же, знаю! Он сейчас – иерей Виктор! Трое детишек у него, и матушка – ангелочек! Я иногда у них бываю.

– А родители? Они знают, что сын изменил свою жизнь?

– Они переехали к батюшке в Ленинградскую область на втором годочке батюшкиного служения, сейчас скончались оба, батюшка их сам и отпел. Вот так вот, Машенька, Господь меняет людей… а ты мне говоришь, что общественное и личное рука об руку идут.

– Нет, матушка, сегодня я тебе такого не говорю… Сегодня я понимаю наверняка, что есть воля Божья, и какая свобода выбора подарена человеку Богом.

– Господь наш пребывает в трех лицах: Бог Отец, Бог Сын, Бог Дух Святый… Так вот, Бог Отец – это мысль, Бог Сын – это слово, а Бог Дух Святый – это действие… Ничего не происходит ни на земле, ни на небе без Святого Духа.

– Матушка, ты знаешь, я тут подумала…

– О чем, Машенька?

– Благослови, принять постриг!

– Зачем? Твой путь итак богоугоден.

– Но я хочу…

– Видишь, ты даже не знаешь, чего определенно хочешь. Живи пока, как живешь и не отчаивайся.