Текст книги "Беседы с ангелом по имени Билл"
Автор книги: Микаэл Ханьян
Жанр: Современная русская литература, Современная проза
Возрастные ограничения: +12
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 5 (всего у книги 5 страниц)
Лиз
Глава шестнадцатая, о ней.
Последний разговор с ангелом оказался самым полезным. Стоило мне только постараться взглянуть на триаду с новой стороны, как начали происходить удивительные (хотя, возможно, очень даже естественные) вещи. Я стал меньше суетиться, больше прислушиваться к своему внутреннему голосу, больше внимать его мягким наставлениям.
Но самое главное – я стал по-новому воспринимать Лиз. Я вспомнил то, что услышал от ангела о женском начале, и начал видеть всё это в Лиз. Я начал понимать, что ее неспособность высказать всё словами – не от неграмотности или плохого владения языком, а оттого, что многие ее чувства, настроения и ощущения просто не имеют адекватного отражения в языке. Я стал лучше понимать ограниченность нашего, «мужского» языка, его полную неспособность лаконично выразить легкое, многогранное, неповторимое чувство.
Я перестал допытываться словесных разъяснений и начал больше удовлетворяться тем, что мы просто были вместе. Я начал на деле, а не на словах, признавать превосходство женщины, ее непонятную, но куда более божественную природу.
Это стало приводить к удивительным результатам, причем для нас обоих. Если раньше Лиз комплексовала оттого, что неспособна говорить так же гладко, как я, то теперь – видя, что я перестал придавать этому какое-либо значение, – она расслабилась и больше не обращала на свою речь никакого внимания. Кстати, ее речь от этого только выиграла уже хотя бы потому, что она перестала напрягаться.
Но главные приобретения состояли не в этом. Новое общение – в полном молчании или «на полутонах» – привело к новому содержанию. Я действительно начал ощущать Лиз, и эта новая способность породила во мне бурю эмоций. Я увидел, как трудно женщине в этом мире, понял, до какого отчаяния доводит ее неспособность и нежелание мужчин хотя бы попытаться понять женское начало. Лишенная способности развивать свою интуицию, ограниченная в правах, обремененная возложенными природой и обществом обязанностями, женщина выталкивается на обочину жизни, где, несмотря ни на что, ей удается передавать эстафету жизни, хранить духовные ценности и вытаскивать мужчин из всевозможных ям.
Здравствуй, милая. – Привет, дорогой. Наше общение стало не таким многословным, но куда более содержательным. Из него стал уходить шум и начал появляться звук. Я не могу передать это словами, но во мне зазвучал другой голос, общий для нас обоих. Этот голос был знаком ей от природы; мне же пришлось долго прислушиваться к нему, прежде чем я начал воспринимать – и понимать – его особую мелодию. Я не оговорился: я до сих пор не могу понять, на что это было похоже – речь, журчание ручья или простой, но мелодичный напев. Как бы то ни было, однажды услышав его, я уже не хотел с ним расставаться.
Наши отношения были далеко не идеальными, но каждый раз причиной размолвок была утрата этой способности прислушаться к моему внутреннему голосу.
Я никогда не рассказывал Лиз о своих беседах с ангелом – для нее я просто уходил на дневную прогулку или выскакивал подышать перед сном. Но я с удовольствием делился с ней многим из того, что услышал от Билла. Я рассказал ей о сказках, глубоководных батискафах, маленьких пришельцах и розовых очках. Она улыбалась, хмурилась, смеялась или краснела от смущения. Она была моим вторым ангелом, самим своим существованием подтверждавшим истины, раскрытые Биллом.
Я был счастлив.
Вход и выход
Глава семнадцатая, в которой Билл и Макс разговаривают о смерти.
Прошло больше месяца, прежде чем я снова встретился с Биллом, причем на этот раз инициатива исходила от ангела.
Мы сидели на скамейке и ежились от холода. Точнее, ежился я: Билл, казалось, не замечал колючего ветра и въедливой ноябрьской сырости. Он не только не поднял свой большой воротник, чтобы защититься от ветра, но и периодически снимал свою шляпу и даже начинал ею обмахиваться. Я никогда не видел его без шляпы и был удивлен, обнаружив солидную плешь и маленький хвостик, удерживавший остатки волос.
Тема была под стать погоде: смерть. Но не в личном плане – как на наших первых встречах, когда мне пришлось сочинять свой собственный некролог, – а, так сказать, в философском смысле. На этот раз тема была мне известна: ангел сообщил мне об этом заранее, появившись на пару минут во время одной из моих вечерних прогулок. Поэтому я решил подготовиться и в течение нескольких дней просмотрел все, что нашел в своей библиотеке – от «Книги Мертвых» до «Хроник Харона». Правда, вскоре выяснилось, что всё это было зря.
– Должен тебе сообщить, – начал Билл, – что с продвинутыми подопечными мы вообще об этом не говорим.
– Ну, конечно: мы не продвинутые, куда уж нам.
– Тебя это касается не больше и не меньше большинства других людей, так что комплексовать не нужно. Ангелы ведь работают не только на этой планете.
– Ладно, утешил.
– Моя цель – не утешить, а показать и научить видеть.
– Ладно, ладно. Уже понял.
– А вот сейчас мы увидим, понял или нет. Скажи мне: что такое смерть?
– Ну, это как бы конец.
– Конец чего?
– Вообще-то, жизни.
– Ну, вот, так я и думал. Для вас основной смысл, связанный со смертью – это прекращение. Так что ничего ты пока не видишь, и в этом ты не одинок.
– Я весь внимание.
Ангел натянул шляпу.
– Смерти – нет. Именно поэтому этот вопрос исключается из многих программ, кроме самых начальных.
– А что же тогда есть? Вот был человек – и нет его! Что же с ним произошло?
– Согласен: в прежней форме человека больше нет. Но форма – это ведь еще не все! Человек – это три больших уровня, и радикально трансформируется только один из них, материальный.
– Так что же происходит при том, что называется смертью?
– Происходит целый ряд вещей, истинных и иллюзорных.
– Иллюзорных?
– Конечно. В каком-то смысле смерть – это большая иллюзия, ведь вам только кажется, что человек умирает, то есть перестает существовать. На самом деле он просто уходит из этого мира в другой.
– Уходит?
– Да, или выходит. Это точнее, потому что рождение и смерть – это две двери: через одну вы входите в этот мир, через другую – выходите. Вход и выход.
– Пусть так. Ты сказал, что основные изменения происходят с материальным телом. А как насчет разума и духа?
– Разум получает новый субстрат и продолжает действовать, в принципе, как и раньше: думать, чувствовать, помнить, мечтать, любить, поклоняться. А дух – тот вообще не изменяется, потому что ему никакие субстраты не нужны.
– Но почему же прикосновение к смерти приводит к таким переживаниям? Горючие слезы, крушение надежд и планов – мало кто воспринимает смерть как-то иначе.
– Верно, потому что в основе этих переживаний лежит эгоистическое начало.
– Эгоистическое?
– Конечно. Вам жалко себя. А умершего жалеть не нужно. В большинстве случаев за него можно только порадоваться: ему не больно, не страшно и очень покойно. Кстати, до этой мысли – мысли об эгоистическом начале скорби – ты дошел сам еще в начале нашего знакомства.
Билл посмотрел на меня хитрым взглядом, и я вспомнил свои «домашние задания», связанные с написанием некролога.
– Но это не всё, – продолжал ангел. – Тут, как всегда у людей, не обходится без мошенничества. А вернее, без великого мошенника – страха.
– Почему – мошенника?
– Потому, что он заставляет принимать фантомы за реальность. Потому что парализует волю, навязывая вместо этого свои решения. Потому что коварно использует то самое свойство разума, о котором мы уже говорили: усиливать доминантное состояние. У тебя появляется сомнение – страх превращает его в беспокойство, возникает беспокойство – страх превращает его в панику. Страх специализируется только на негативных амплификациях.
– А попроще?
– На усилении негативных мыслей и эмоций. Потому что иначе он лишится своей пищи, ведь если беспокойство оставить без внимания, оно просто исчезнет: за редкими исключениями, реальных причин для беспокойства просто нет.
– Как же это – нет? Предположим, ты идешь по краю пропасти, ступая по скользкому уступу – как же тут можно не «беспокоиться», мягко говоря?
– Ну, положим, мы по краю пропасти вообще не ходим – мы через нее перелетаем, – ответил Билл и засмеялся своим беззвучным смехом.
– Да и мы бы не прочь перелететь, да вот как-то пока не получается.
– Дружище, я открою тебе большой секрет: прямохождение – это вынужденное и относительно короткое прекращение нормального состояния, которое есть – состояние полета. С крыльями или без – это уже неважно. А важно то, что, восстановив способность летать, ты навсегда избавляешься от страха.
– Ну, так это еще когда будет – даже если верить в то продолжение, на которое ты намекаешь.
– Когда это будет, никто не знает.
– Да, знать наверняка это невозможно, но можно исходить из суммы принятых на сегодняшний день решений и на их основании с большей или меньшей точностью строить предположение. Но ты ушел от ответа. Если твоей жизни грозит опасность – разве страх не естественен?
– Естественен, но только для твоего животного начала. Это оно, животное, пытается во что бы то ни стало сохраниться. И хотя оно действует при этом через свой наиболее развитый орган – мозг – это ничего не меняет.
Билл вскочил и, заложив руки за спину, принялся расхаживать перед скамейкой, как профессор перед лекционной аудиторией.
– Прискорбно то, что страх формирует целый пласт в эмоциональной жизни человека, определяя порой всё его поведение и отражаясь в каждом поступке. И этот страх называется страхом смерти. Едва ребенок начинает что-то соображать, как ему пытаются втолковать, что у жизни есть начало и конец и что этот конец малопривлекателен. Более того: на каждом этапе ему предлагают всё новые варианты страха, запугивая проклятиями, всеобщим презрением, телесными страданиями и вечными муками – не только до смерти, но и после нее.
– Это ты про Ад?
– В том числе.
– Но как же понять: где запугивания, а где предупреждения о реальных опасностях, к какому бы плану жизни они ни относились?
– Я предлагаю тебе универсальную лакмусовую бумажку: если система построений или аргументация вызывает страх, она «от лукавого». Если она пробуждает любовь, она от Него.
– Так просто?
– Так просто.
Сказать, что я был потрясен – не сказать ничего. В сознании стали проноситься заповеди, установки, предупреждения и увещевания. Я наводил на них свой новый фонарик, и они либо начинали сверкать новым светом, либо тут же растворялись. Первородный грех и чистилище благополучно провалились в свои тартарары. Золотое правило и новозаветные притчи засияли волшебным светом.
Голос Билла вывел меня из этой кратковременной неги:
– Так что теперь ты видишь: если бы не страх смерти, если бы не панический ужас, который навеивает само упоминание этой химеры, все связанные со смертью переживания были бы окрашены в иной цвет. Поскольку ты уже не тот воинствующий материалист, каким был в начале нашего знакомства, ты должен понять: вера в смерть – это отсутствие веры в Бога. Сказать «Бог есть» – то же самое, что сказать «смерти нет». Конечно, нужно уточнить: нет той смерти, синонимом которой является прекращение. Когда-нибудь вы замените это слово другим: превращение.
– Значит, то, что мы называем смертью – это превращение жизни?
– Не совсем. Жизнь уходит в вечность и, как таковая, ни во что не превращается. Превращается тот, в ком есть эта самая жизнь. Представь себе, что гусеница, превратившись в бабочку, претерпела очередную метаморфозу. А далее представь себе, что таких метаморфоз – не одна и не две, а множество. Разве не стал бы ты с большей легкостью относиться к одному из этих превращений, именуемых вами смертью?
– Ты говоришь о философских категориях, слишком далеких от меня и потому недоступных моему воображению. Я же говорю о человеческих переживаниях. У меня, например, был лучший друг – и не стало его. Скажи мне, разве горечь расставания не естественна?
– Ты прав: расставанье – это переживание, достойное уважения и понимания. Особенно такие расставания, которые воспринимаются как преждевременные и потому противоестественные. Умирающий ребенок – это трагедия для родителей, и никто не вправе сказать им, что их переживания неестественны. Таким людям нужна не философия, а сочувствие. Так что, отвечая на твой вопрос, горечь расставания – вполне человеческое переживание. И – не только человеческое…
Билл задумался и заметно погрустнел. Я никогда не расспрашивал его о друзьях, прежних подопечных, интуитивно чувствуя, что это было бы неделикатно. Ангел всегда рассказывал мне сам о том, что считал нужным, и я привык уважать его личную жизнь. Но сейчас мне остро захотелось узнать, отчего он замолчал – не ради любопытства, а чтобы выразить свое сочувствие. Как всегда, я забыл, что мои мысли «слышны».
– Спасибо, дружище, но прошлого не изменишь. Знаешь, смерть – это действительно ничто, химера, а вот ошибки молодости подлинны и преследуют всю жизнь. Я ведь тоже был молодым и зеленым. Я… Мы расстались, потому что я хотел «расти», мне всего было мало, хотелось всё новых заданий, всё нового опыта. А ей нужно было просто быть со мной. Женщины – выше и благороднее не только среди людей, но и среди ангелов… А вообще, мы ведь очень похожи на вас. Во всяком случае, мы целиком понимаем вас, а вы способны очень хорошо понимать нас.
Это тему я помнил, и тут никаких возражений с моей стороны быть не могло. Я вдруг ощутил присутствие Лиз настолько остро, что обернулся: мне показалось, что она присела на скамейку.
– Ты прав, ей тоже не уютно. Тебе пора.
Полеты наяву
Глава восемнадцатая, последняя.
Мы летели над нашим парком. Это было так необычно и вместе с тем – так естественно.
– Помнишь, ты завидовал ангелам, потому что мы способны летать над пропастью?
– Помню, – ответил я, рассматривая деревья. Сверху наша аллея казалась детским рисунком. Хотя было достаточно высоко – на глаз не меньше трехсот метров – я видел мельчайшие детали. Заметив нашу скамейку в конце аллеи, я вдруг увидел на ней черное пятнышко, и тут же понял, что это шляпа Билла.
– Ты забыл свою шляпу, – крикнул я ему.
– Это я специально.
– Правда?
– Знаешь, у нас тоже свои приметы. Если хочешь еще раз вернуться вниз, оставь там что-нибудь.
– Типа наших монеток в фонтане?
– Во-во.
Я сделал плавный вираж, Билл завис левее, дожидаясь, пока я испробую очередную технику полёта.
– Какой замечательный сон! – крикнул я ему, взмывая вверх.
– Это не сон, – ответил мне снизу ангел.
Мне стало интересно, и я быстро опустился к нему.
– А что же?
Вместо ответа ангел резко взял влево; я чуть не потерял его из вида. Догнав его при помощи нескольких сильных взмахов рук, я стал дожидаться ответа.
– Погоди, уже скоро, – пробормотал Билл, сосредоточенно вглядываясь в предрассветные силуэты города.
Вскоре я увидел внизу большое светлое здание; несмотря на ранний час, во многих окнах горел свет. К зданию быстро приближался мигающий фиолетовый огонек. Вскоре такой же огонек отделился от противоположной стороны и стал быстро удаляться на север.
– Билл, не томи.
Ангел расправил руки и завис над белым зданием. Мне пришлось сделать то же самое.
– Это больница. Вон там, на втором этаже, у самого угла, ты видишь слабо освещенное окно. Это твоя палата.
– А что я там делаю?
Ангел немного помолчал.
– Да, собственно, ничего. Ты лежишь в коме.
Я до сих пор помню это ощущение полной отстраненности, как если бы мне стали показывать кино про свою жизнь, а я сидел на первом ряду, готовый в любой момент подняться с кресла и продолжить настоящую жизнь. Сообщение ангела не взволновало меня, не обескуражило и ничуть не испугало.
– Сейчас ты ничего не помнишь, поэтому позволь познакомить с кратким содержанием предыдущей серии.
Ангел наклонил голову к плечу и медленно полетел. Я держался по его левую руку.
– Речь пойдет о позавчерашнем дне. Ты слишком спешил к своей возлюбленной и на мгновение забыл об осторожности. Ты не видел сбившую тебя машину, поэтому ничего не можешь об этом помнить. Ты потерял много крови, и к тому времени, когда тебя, наконец, привезли в реанимацию, уже находился в коме.
– И какой прогноз?
– Неутешительный.
Я опять отметил, что данный вердикт совершенно не повлиял на мое настроение. Если подумать, я вообще не мог бы описать своего настроения – скорее всего, его просто не было.
– То есть, дела плохи? Или наоборот – хороши?
– Это смотря для кого. Для нее это трагедия.
– Кого ты имеешь в виду?
Ангел наклонил голову и устремился вниз. Мы подлетели ко второму этажу и примостились на карнизе угловой палаты. Опущенные жалюзи были неплотными, и сквозь щели я увидел две фигуры. Одна неподвижно лежала на кровати, другая сидела в больничном кресле, подобрав под себя ноги и обхватив их руками.
В этот момент с внутренней стороны окна возникла еще одна фигура и резким движением вздернула жалюзи, так что от неожиданности мы чуть не свалились с карниза. После этого в палате включили яркий свет, и мы рассмотрели всё в подробностях.
На кровати, обмотанный бинтами и проводами, лежал я. А рядом, обхватив колени и медленно раскачиваясь, сидела Лиз. Подходившей к окну фигурой оказалась медсестра. Она подошла к Лиз и тронула ее за плечо. Лиз подняла заплаканные глаза, качнула головой и подошла к окну.
Мы смотрели друг на друга, и было ясно, что она меня не видит. Мне хотелось закричать, но я не мог. Я вообще почему-то не мог пошевелиться.
Неизвестно, сколько бы это продолжалось, если бы неподвижная фигура на кровати не дернула головой. Лиз бросилась к кровати и схватила другого меня за руку. Ее плечи снова затряслись.
– Ладно, хватит. – Ангел обнял меня за плечо и увлек за собой с карниза.
Мы медленно полетели обратно.
– Давай-ка посетим нашу аллею. Было бы логично завершить наш проект там же, где мы его начали неполных семь месяцев тому назад.
Я не возражал. А если бы и решил возразить – что изменилось бы? И вообще, что может возразить фантом? Иначе я себя и не воспринимал. Я по-прежнему считал, что настоящий Макс лежит на больничной койке.
– Вот тут ты, в очередной раз, ошибаешься. Настоящий ты – здесь, со мной, а там лежит покалеченное и вполне безжизненное тело.
– Да, опять ошибочка вышла, товарищ начальник. Не справился я со своим ликбезом.
– Ликбез безлик, – скаламбурил ангел и засмеялся своим беззвучным смехом. – Но это не страшно. Главное – это то, что у тебя появилось настоящее лицо. Лик. Личность.
– А раньше, до встречи с тобой, всего этого не было?
– Было, всё у тебя было, просто ты этого не знал, и мог не узнать еще много лет, если бы я не ускорил этот процесс.
Мы подлетели к парку и плавно опустились на нашу скамейку. Билл подобрал тттляну, но почему-то спрятал ее за пазуху.
– А нужно ли было ускорять? Ну, и шло бы всё так, как шло…
– Ты думаешь, мы там спим и видим, как бы тут во что-нибудь вмешаться? Можешь поверить: вторжение в человеческую жизнь – дело исключительное, запрещенное всеми существующими хартиями и высочайшими решениями. Так что если ангела посылают на землю – значит, на то были весьма неординарные причины.
– Так я ведь каждый день задаюсь этим вопросом: что во мне такого? Почему был выбран именно я?
Ангел с безразличным видом отвернулся в сторону:
– Ну, об этом мы с тобой уже говорили. Правда, уже после нашего знакомства появилась еще одна причина, еще более веская. Кстати, почему ты так уверен, что дело в тебе?
– А в ком же? Погоди…
Мысли начали путаться.
– Если не я, то, получается, это связано с Лиз?..
– Уже тепло.
– С ее будущей жизнью?
– Еще теплее.
– До сих пор не всё?
Ангел молчал, задумчиво глядя поверх кустов.
– Когда-то я тебе говорил, что будущее только намечается, но никогда не вырисовывается заранее. В вашем случае и ты, и она попросили помощи. И неважно, что эта просьба была неосознанной. Присмотревшись к вам, мы поняли, что и твои, и ее проблемы могут решиться, если вы познакомитесь. После этого мы просто помогли вам встретиться.
– Но ты не раз намекал, что у нас мало времени. Не объяснишь?
Ангел вздохнул.
– Да, теперь уже можно. Когда я получил это задание, состояние Лиз вызывало большую тревогу. Ребята прогнозировали крайне неблагоприятный исход в пределах нескольких месяцев.
– Опять напустил тумана.
Ангел отвернул голову и едва слышно произнес:
– Она хотела уйти.
– От кого?
Билл резко повернулся и закричал:
– Почему всегда «от кого»? А если «от чего»? Она хотела уйти из жизни!
Не знаю, что оглушило меня больше: этот крик или смысл сказанного. Лиз могло не стать. Мы могли не встретиться.
– Как видишь, нам почти всё удалось: вы встретились, мысли о суициде испарились.
– И теперь она снова в опасности?
– Да, и не только она.
Я потерял терпение:
– Да перестань ты говорить загадками! Кто еще?
– Ваш ребенок. Лиз беременна.
В следующий момент я уже набирал высоту, одновременно пытаясь понять, в каком направлении находится больница.
– Макс, погоди! – ангел догонял меня, быстро сокращая расстояние. Поравнявшись со мной, он произнес категорическим тоном:
– Тебе туда нельзя.
– Но я должен ее увидеть!
– Пойми, наконец, что ты в коме! Ты ни на что не способен. Она не сможет ни увидеть тебя в данном состоянии, ни услышать твой голос.
– Так что же мне делать?
Видимо, в моем голосе было столько неподдельного отчаяния, что Билл, вздохнув, ответил:
– Ладно, возвращаемся в парк. Там всё и обсудим.
Мы спланировали на нашу скамейку и по-птичьи уселись на спинке. Билл нахохлился и на несколько минут ушел в себя. Наконец, он выпрямился и заговорил:
– Если ты действительно этого хочешь, ты можешь вернуться.
– Что значит «действительно»? Конечно, я этого хочу!
– Давай, валяй.
Я попытался представить себя снова в своем теле, но почему-то ничего не произошло.
– Вот видите, молодой человек: всё не так просто. Хотение и желание – это не одно и то же.
– А что я должен сделать?
– Этого я как раз и не знаю. – Билл посмотрел на меня отрешенным взглядом. – Здесь я бессилен.
– Но ведь ты должен что-то про это знать? Про то, как можно вернуться?
– Те, кому это удалось, ничего об этом не рассказывают, а советы неудачников никого не интересуют.
Я представил себе Лиз, и мне вдруг невыносимо остро захотелось ее увидеть – хотя бы на мгновение. Я вспомнил ее маленькую теплую ладонь и внезапно почувствовал ее прикосновение. В то же мгновение я провалился в темноту, и откуда-то издалека до меня донесся голос ангела: «По-моему, получается. Держись!»
…Глаза Лиз, красные от бессонной ночи и слез, смотрели на меня и часто моргали.
– Боже мой, он очнулся!
Она пулей вылетела из палаты, но тут же вернулась и схватила меня за руку, отчего я невольно застонал.
– Ох, прости меня, прости. Тебе, наверное, так больно!
Мне и впрямь было больно: я всё-таки сильно покалечился; всё тело саднило, горело и дергало. Но это не имело никакого значения.
– Мы снова вместе, – шептала Лиз, – а остальное неважно. Я никуда отсюда не уйду, пока ты не поправишься. Молчи, ничего не говори.
Я и не пытался. В конце концов, слова были не нужны.
…Ровно через два месяца мы вместе покинули больницу; а, когда отгремели майские грозы, я отвез туда Лиз, чтобы двумя днями позже вернуться домой вместе с ней и нашим первенцем.
Вскоре мы уже гуляли по нашей аллее, толкая перед собой коляску. Каждый раз, проходя мимо нашей скамейки, я оборачивался, втайне надеясь увидеть знакомую фигуру. Но скамейка всегда оставалась пустой.
Правда, порой в уличной толпе мне мерещится знакомая широкополая шляпа. И всякий раз мне кажется, что ее обладатель смеется неповторимым, беззвучным смехом.
Фонтене-ле-Конт, 2009–2013
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.