Текст книги "Собрание сочинений в 3-х томах. Том 1"

 
Палящий зной сменил тепло весны
И шлет земле губительные ласки…
О, посмотри, как лилии бледны
И как фиалок потемнели глазки!
 
 
А красный мак… весь рдеет он, взгляни!
Жасмины мне во всем признались сами…
Ты хочешь знать, о чем всю ночь они
Шепталися с далекими звездами?
 
 
Но я не выдам бедные цветы,
Я замолчу… А то узнаешь ты,
Что их тоской душа моя больная
Давно томится та сумраке ночном,
 
 
Что их недуг мне близок и знаком
И что таким же солнцем сожжена я!
 

1890

 
С томленьем и тоской я вечера ждала
И вот сокрылся диск пурпурного светила,
И вечер наступил, и синей дымкой мгла
И горы, и поля, и лес заворожила.
 
 
Желанный час настал… Но светлые мечты
Не озарили счастьем грудь мою больную;
Одна, при виде тайн вечерней красоты,
Еще мучительней томлюсь я и тоскую.
 
 
Как хорошо вокруг… Зачем же грустно мне?
Должно быть, счастья нет ни в розах, ни в луне,
Ни в трелях соловья, ни в грезах вдохновенья,
 
 
Должно быть, есть другой могучий талисман, —
Не бледная мечта, не призрачный обман,
Но жизни вечный смысл, и цель, и назначенье.
 

1890

 
В святилище богов пробравшийся как тать
Пытливый юноша осмелился поднять
Таинственный покров карающей богини.
Взглянул – и мертвый пал к подножию святыни.
 
 
Счастливым умер он: он видел вечный свет,
Бессмертного чела небесное сиянье,
Он истину познал в блаженном созерцанье
И разум, и душа нашли прямой ответ.
 
 
Не смерть страшна, – о, нет! – мучительней сознанье,
Что бродим мы во тьме, что скрыто пониманье
Глубоких тайн, чем мир и чуден и велик,
 
 
Что не выносим мы богини чудной вида,
Коль жизнь моя нужна – бери ее, Изида,
Но допусти узреть божественный твой лик.
 

1891

 
Давно ли Божий мир был полон обаянья,
Шумел зеленый лес и ландыши цвели?
Как высоко тогда неслись мои мечтанья,
Какое счастие светилось мне вдали!
 
 
Молящая тепла душа была согрета…
Забыться хоть на миг – так сладко было мне!..
И я забылася в блаженном полусне,
Подпасками любви, в усладах знойных лета…
 
 
Дни упоения, куда летите вы?
О, не спешите так, помедлите!.. Увы,
Возврата больше нет!.. Бессильно негодуя
И чувствуя зимы дыханье над собой,
 
 
Слабею я в борьбе с безрадостной судьбой…
И жизни мне не жаль, и умереть хочу я!
 

1891

 
Твои глаза черны, как мрак Эреба, —
Не оттого ль, что ад в груди твоей?
Что над тобой любви закрылось небо,
Померкло солнце, – счастье прежних дней?
 
 
О, не грусти, – тебя я обожаю! —
Моя душа тобой одним полна;
Как Пери льнет к потерянному раю, —
Так о тебе тоскует вновь она.
 
 
Вчера была я холодна с тобою
Лишь для того, чтоб чувству отдых дать;
Сегодня же, ты видишь, я опять
Послушною готова быть рабою…
 
 
Пойми меня, поверь моей любви —
И страсть мою капризной не зови.
 

1892

I

 
Туда, туда, в страну цветущих роз,
Где Зевсу гимн возносит Филомела, —
Стремится рой моих крылатых грез,
Там жить бы я и умереть хотела!
Мне кажется, как будто прежде там
Любила я, томилась и желала…
И, волю дав причудливым мечтам,
Лечу туда, где я жила сначала,
К невозвратимо канувшим годам,
К иным минутам счастья и печали,
Когда меня Тимандрой называли…
Свои мечты я в строфах передам,
Затем что ближе к музыке созвучий
И лепет волн, и кедра шум могучий.
 

II

 
Как в смутном сне, я помню знойный день:
Держа в руках цветочные корзины,
Усталая я седа на ступень
У пьдестала мраморной Афины.
Был полон рынок, солнцем залитой,
Кипела жизнь роскошная Эллады,
Пленяли взор изящной простотой
Красавиц стройных легкие наряды.
Как много лиц мелькало предо мной:
Философы, носильщики, рабыни…
Звучал язык, забытый мною ныне,
Но некогда и близкий, и родной,
И падала, журча, струя фонтана
Из губ открытых каменного Пана…
 

III

 
Но вот нежданно я окружена
Ораторов толпой красноречивой;
Кому гвоздика пышная нужна,
Кому – корзина с жгучею крапивой
(Невзрачное растенье, но оно
Одобрено бессмертной Афродитой
И почему-то ей посвящено),
Кому – венок из роз, плющом увитый,
Иль алый мак, простой цветок полей,
Желанный тем, что нам дает забвенье, —
Через него в блаженном сновиденье
Покинутым отраду шлет Морфей;
Его потом я оценила тоже,
Тогда ж – фиалки были мне дороже.
 

IV

 
И на груди лиловенький букет
Я спрятала рукою торопливой,
Сказав: «В лесу фиалок больше нет!»
Ораторов толпе красноречивой.
Ax, есть меж ними юноша один:
Зеленый лавр чело его венчает,
Он говорит – и молкнет шум Афин,
И с трепетом народ ему внимает!
Никто, как он, на левое плечо
Так царственно не может плащ закинуть
Иль взглядом гордым вкруг себя окинуть,
Когда, с врагами споря горячо,
Он вступится за честь родного края
И речь его гремит, не умолкая…
 

V

 
Но не со мной он грозен и суров,
Мне ласк его знакома страсть живая…
Я встретилась с соперником богов,
Душистые фиалки продавая.
И предложила я ему цветы,
Пролепетав приветствие простое, —
Он принял их. – Сбылись мои мечты
В тот светлый миг, в то утро золотое!..
С тех пор всегда лиловенький букет
Скрываю я на дне своей корзины
И жду его у мраморной Афины,
Твердя другим: «Фиалок больше нет!»,
Сама фиалкой сделаться желая,
Чтобы ему отдать себя могла я!..
 

VI

 
Куда спешит, волнуяся, народ?
Что там за гул, за крики исступленья?
Кто там с челом увенчанным идет,
Как славный вождь, окончивший сраженье?…
То он, то он, его я узнаю!
Но кто она, красавица чужая?
Зачем ей руку подал он свою,
Ее с восторгом счастия встречая?
Красив ее обдуманный наряд,
Как бабочка весной – она одета…
Но кто ж она? – «Гетера из Милета», —
Мне из толпы с насмешкой говорят.
Гетера? – да! Но как бледны и жалки
Пред этой розой скромные фиалки!
 

VII

 
Перикл, Перикл! меня не видишь ты?
Не подаришь улыбкою привета?
О, пусть дождем летят к тебе цветы,
К твоим ногам не брошу я букета!
Нет, я горда, и не хочу я быть
Соперницей с продажною гетерой,
Забытая – сумею позабыть
Свою любовь с поруганною верой.
Косматый фавн давно в меня влюблен
И от меня он жаждет поцелуя;
К нему на луг сегодня убегу я,
Хоть, правда, он неловок и смешон,
Как будто – хром, как будто – кос немного,
Зато женой я буду полубога.
 

VIII

 
И вот, из мести к милому врагу,
Цветами фавну рожки обвила я,
Застав его уснувшим на лугу,
И разбудила… Очи протирая,
Проснулся фавн, – к смеющимся устам,
Как флейту, он прижал тростник прибрежный,
И зазвучал по рощам и лугам
Певучий звук, ласкающий и нежный.
На этот зов откликнулся народ
Кудрявых фавнов, хитрый и задорный,
Пришел сатир, покрытый шерстью черной,
Сбежалися нагие нимфы вод,
И закружился в пляске хороводной
Весь этот мир беспечный и свободный…
 

IX

 
И я… я тоже счастлива была!
Забыв измены легкую невзгоду,
Я виноградом кудри убрала
И к резвому примкнула хороводу.
Забыто все: Перикл… любовь… тоска…
И торжество Аспазии презренной…
Казалась жизнь светла и широка
Под эти звуки песни вдохновенной!..
Любовь, как солнце, тем так хороша,
Что красит все для любящего взора,
Весельем грусть в душе сменяет скоро,
Затем что к свету просится душа,
Что ею лишь мы счастливы и рады…
Для жизни жить – таков закон Эллады.
 

1892

 
Веет прохладою ночь благовонная
И над прозрачной водой —
Ты, златокудрая, ты, златотронная,
Яркою блещешь звездой.
 
 
Что же, Киприда, скажи, светлоокая,
Долго ль по воле твоей
Будет терзать эта мука жестокая
Страстные души людей?
 
 
Там, на Олимпе, в чертогах сияющих,
В дивном жилище богов,
Слышишь ли ты эти вздохи страдающих,
Эти молитвы без слов?
 
 
Слышишь, как трепетно неугомонное
Бьется в усталой груди?
Ты, златокудрая, ты, златотронная,
Сердце мое пощади!
 

1889

 
Мы на холме священном расцвели,
Под тенью мирт; меж наших кущ, в пыли,
Рукою времени безжалостной разбиты,
Лежат развалины: здесь прежде чудный храм
Воздвигнут был в честь юной Афродиты, —
Приют любви и смертным и богам,
Где голуби Кипридины, воркуя,
Не заглушали звуков поцелуя,
И не смущал бряцанием цепей
Влюбленных пар суровый Гименей…
И мы росли, мы пышно увядали,
Мы алым цветом взоры восхищали,
И цвет наш – означал любовь…
 
 
Но раз к порогу мраморной святыни
Пришла красавица, печальна и бледна;
С осанкой царственной и поступью богини,
Приблизясь к храму, молвила она:
«Сюда, к жилищу граций и харит,
Пришла и я, истерзана тоскою…
Здесь все блистает радостью одною,
Все о любви, о счастье говорит…
Вокруг меня повсюду розы, розы!..
Завидую вам, милые цветы:
Вы счастливы… Богиня красоты,
Тебе несу моления и слезы…
Пойми меня… я гибну… пощади!..
Перстами дивными коснись моей груди…
Ужель навек мои умчатся грезы,
 
 
Как сладостный, как мимолетный сон?
И не поймет, и не узнает он,
Как я… Сильней благоухайте, розы,
И заглушите сердца стон!..»
Так говоря, она смотрела вниз,
Где на ристалище, луною освещенный,
Меж сверстников, прекрасный как Парис,
Стоял Тезея сын. Борьбою увлеченный,
Метая диск искусною рукой,
Не видел он в игре своей беспечной,
Как чей-то взор с безумною тоской
В него впивался, с нежностью такой
И мукой страсти бесконечной!
 
 
«Я помню день, – шептала вновь она, —
Когда, надежд на счастие полна,
Впервые я под мужний кров вступила,
Столь дорогой и ненавистный мне,
Где думала в спокойной тишине
Прожить всю жизнь… и где ее разбила…
Мой брачный пир уж подходил к концу,
Венок из белых роз так шел к его лицу!..
Не знаю, почему – спросить я не посмела,
Кто он; но все мне нравилося в нем…
И взор его, пылающий огнем,
И кудри темные, упавшие на плечи,
И стройный стан, и мужественный вид,
И легкий пух его ланит,
Спаленных солнцем… голос!.. речи!..
О, нет! – то был не человек, а бог!
Никто из смертных, из людей не мог
 
 
Вместить в себя такие совершенства…
И вмиг ключом во мне забила кровь!..
Вся трепетала я от муки и блаженства!..
Я все смотрела, глаз не опуская,
На милый лик… – «Вот, Федра дорогая,
Сказал Тезей, мой сын, мой Ипполит;
Люби его!..» И я его люблю!..
Киприда светлая! один лишь миг, молю,
Дай счастья мне!.. О, только миг один!..
Сюда, ко мне!.. мой друг, мой бог!.. мой сын!..»
Но вздохи страсти эхо разнося,
Одно ей вторило… И изнывала вся,
И плакала она от тягостной печали,
От безнадежной, пламенной тоски…
А мы сильней, сильней благоухали
И… пожелтели наши лепестки!
С тех пор прошло уж много долгих лет.
Разрушен храм бессмертной Афродиты,
И жертвенник погас, и гимны позабыты,
А мы живем… Нас нежит солнца свет,
К нам соловьиные несутся трели…
Но грустно нам звучит любви привет,
Мы от тоски, от горя пожелтели!
Наш ненавистный, наш презренный цвет
Не радует уж больше взор влюбленных, —
То скорби цвет, страданий затаенных,
Преступной страсти, ревности сокрытой,
Любви отвергнутой и мести ядовитой!
 

1889

 
Темноокая, дивная, сладостно-стройная,
Вдохновений и песен бессмертных полна, —
              На утесе стояла она…
              Золотилася зыбь беспокойная,
              На волну набегала волна.
 
 
Ветерок легкокрылый, порой налетающий,
Край одежды широкой ее колыхал…
              Разбивался у ног ее вал…
              И луч Феба, вдали догорающий,
              Ее взглядом прощальным ласкал.
 
 
Небеса так приветно над нею раскинулись,
В глубине голубой безмятежно-светло…
              Что ж ее опечалить могло?
              Отчего брови пасмурно сдвинулись
              И прекрасное мрачно чело?
 
 
Истерзала ей душу измена коварная,
Ей, любимице муз и веселых харит…
              Семиструнная лира молчит…
              И Лесбоса звезда лучезарная
              В даль туманную грустно глядит.
 
 
Все глядит она молча, с надеждой сердечною,
С упованьем в измученной страстью груди —
              Не видать ли знакомой ладьи…
              Но лишь волны чредой бесконечною
              Безучастно бегут впереди.
 

3 дек. 1889

 
В одежде воздушной, подобная чистой лилее,
Ребенок-красавица ниткой опуталась длинной;
На нитке привязанный, горного снега белее,
Блистающий голубь вился над головкой невинной.
Эрот увидал… Загорелись лукавые глазки:
«Дай птичку погладить!» – звучит голосок его нежныйі.
Незлобное сердце склонилось на просьбы и ласки, —
И в ручки Эрота попал голубок белоснежный.
В миг пальчиком ловким оборвана нить золотая, —
Хорошенький пленник исчез, упорхнул, как виденье…
«Поймай, если можешь!» Эрот прокричал, улетая,
И смех его чудный, как музыка, стих в отдаленье.
 

I

 
Умерил зной прохладный ветерок;
От дальних гор легли на землю тени;
Я доплести спешила свой венок
Из ландышей, фиалок и сирени.
Как вдруг, смотрю, стоить передо мной
Шалун Эрот с колчаном за спиной
И, будто тешась новою забавой,
Глядит в упор с улыбкою лукавой.
 

II

 
И странен был, и чуден взор его,
Загадочная в нем таилась сила…
И я, сама не знаю отчего,
Вся вспыхнула… и очи опустила…
А бог любви небрежный бросил взгляд
На скромный мой пастушеский наряд,
Украшенный гирляндою душистой,
И покачал головкой золотистой.
 

III

 
«Все полевые дикие цветы!»
«Я не люблю мечтательных фиалок
И ландыша холодной красоты».
«Брось твой венок! – бесцветен он и жалок;
Тебе взамен цветов любви я дам…»
Тут ворох роз упал к моим ногам
И все цвета: пурпурный, белый, алый,
Смешалися с красою небывалой…
 

IV

 
Их нежный вид меня очаровал,
Пленили сердце пламенный краски…
«Они твои!»… мне мальчик прошептал,
И ласково его блеснули глазки.
«Клянусь тебе бессмертием богов, —
«В уборе пышном царственных цветов
Ты прелестью и грацией своею,
Красавица, затмишь мою Психею!»
 

V

 
«Когда ж угаснет молодости жар.
И отцветут поблекшие ланиты,
Поверь, тебе не принесет свой дар
Прекрасный сын богини Афродиты.
Минувшее не возвратится вновь…
Уж не придет крылатая любовь,
И позднего раскаяния слезы
Не оживят увянувшия розы».
 

VI

 
В пятнадцать лет кто опытом богат?..
К цветам любви склонилась я невольно,
Влюбленная в их блеск и аромат,
Схватила их – и укололась больно!
Эрот исчез… Спасибо за урок!
И, вся в слезах, я бросила в песок,
Что за минуту было мне так мило…
Ах!.. про шипы-то я и позабыла!..
 

1890

 
Безоблачным сводом раскинулось небо Эллады,
Лазурного моря прозрачны спокойные волны,
Средь рощ апельсинных белеют дворцов колоннады,
Создания смертных слились с совершенством природы.
 
 
О, тут ли не жизнь, в этой чудной стране вдохновенья,
Где все лишь послушно любви обольстительной власти?
Но здесь, как и всюду, таятся и скорбь, и мученья,
Где волны морские – там бури, где люди – там страсти.
 
 
На холм близ Коринфа, где высится храм Афродиты,
Печальная путница входит походкой усталой.
Разбросаны кудри, сандалии пылью покрыты,
И к поясу лира привязана лентою алой.
 
 
Уже доносились к ней смеха и пения звуки,
Уж веял зефир, ароматами роз напоенный…
К стене заповедной в мольбой возвела она руки,
И тихо «люблю» прошептал ее голос влюбленный.
 
 
Вмиг дверь отворилась от силы волшебного слова,
И взорам пытливым представился сад Афродиты,
Где в каждом цветке все услады блаженства земного,
Любви торжествующей, были незримо разлиты.
 
 
Прекрасные дети: Нарцисс, Ганимед и другие
Оставили игры и путницу все обступили
– Могу ли я видеть Киприду, мои дорогие?
Спросила их дева, хитон отряхая от пыли.
 
 
– Богини нет дома, – Нарцисс отвечал без смущенья, —
– На свадьбу в Милет пригласили ее и Гимена,
Но с нами Эрот, – перед ним ты повергни моленья,
Да кстати, о милая, выпусти крошку из плена!
 
 
Тут мальчик раздвинул жасмина пахучие ветки…
Прелестный ребенок, сложив мотыльковые крылья,
В оковах лежал в глубине позолоченной клетки
С унылым сознаньем неволи, тоски и бессилья.
 
 
– Клянуся Кипридой, терплю понапрасну я, дева!
За детскую шалость томлюся теперь в заключенье! —
Вскричал он, и глазки его заблистали от гнева, —
А пухлые ручки решетку трясли в нетерпенье.
 
 
Красавица камень схватила: под сильным ударом
Замки обломились и тесная клетка открыта..
– Однако, признайся, Эрот, ведь, наверное, даром
Любимого сына не стала б карать Афродита?
 
 
– Ну, веришь ли, даже не стоит рассказывать, право:
Однажды на праздник в Афины отправились боги;
А я сговорился (не правда ль, пустая забава)
С друзьями моими разграбить Олимпа чертоги.
 
 
Со мной во главе, все за дело взялись, не робея;
Тот тащит сандалии, посох и шляпу Гермеса,
Кто – тирс Диониса, кто – шлем и доспехи Арея,
Кто – лук Артемиды, кто – жезл и перуны Зевеса.
 
 
Затем мы поспешно спустилися в сад Афродиты
И в розовых кущах добычу запрятали тайно.
Никто б не узнал, где пропавшие вещи сокрыты,
Когда бы Гимен не проведал об этом случайно…
 
 
Докучный мальчишка! Я это ему не забуду,
Не дам похваляться Гефеста горбатого сыну!
Иль мало ему, что от тяжких цепей его всюду
Лишь ссоры одни, – о влюбленных же нет и помину.
 
 
 – Нет, мальчик, – ответила дева, – ты ропщешь
                                                                       напрасно,
Меня не связуют желанные узы Гимена,
А я… я страдаю!.. Фаона любила я страстно,
И камнем тяжелым мне грудь его давит измена! —
 
 
 – Мы горю поможем, – Эрот улыбнулся, – тобою
Спасенный от клетки, тебя наградить я сумею.
Подай-ка мне лиру, я так ее нежно настрою,
Что милого сердце вернешь ты, наверное, ею!
 
 
И точно, когда, возвратившись к себе в Митилены
В божественных строфах «десятая муза» воспела
Могущество вечное сына «рожденной из пены»,
Изменник вернулся и сердце ей отдал всецело.
 
 
Бессмертного имени слава объемлет полмира;
Блажен, кто избегнул волны поглощающей Леты,
Чья, чести достойная, лавром увенчана лира, —
Награда, которой поныне гордятся поэты.
 

1891

Том II

Amori et dolori sacrum[52]52
  Любви и страданию посвящается (лат.).


[Закрыть]

 
В кудрях каштановых моих
Есть много прядей золотистых, —
Видений девственных и чистых
В моих мечтаньях огневых.
 
 
Слилось во мне сиянье дня
Со мраком ночи беспросветной, —
Мне мил и солнца луч приветный,
И шорох тайн манит меня.
 
 
И суждено мне до конца
Стремиться вверх, скользя над бездной,
В тумане свет провидя звездный
Из звезд сплетенного венца.
 

 
Пальмы листьями перистыми
Чуть колеблют в вышине;
Этот вечер снами чистыми
Опьяняет душу мне.
 
 
За горами темно-синими
Гаснет радужный закат;
Ветер, веющий пустынями,
Льет миндальный аромат.
 
 
Грозный там, в стране загубленной,
Он притих на склоне дня…
Мой желанный, мой возлюбленный,
Где ты? Слышишь ли меня?
 
 
Помня клятвы незабытые —
Быть твоею иль ничьей,
Я спешу к тебе, залитая
Блеском розовых лучей.
 
 
Тороплюсь сорвать запястия,
Ожерелья отстегнуть…
Неизведанного счастия
Жаждет трепетная грудь, —
 
 
Сбросить бремя жизни тягостной,
Прах тернистого пути.
О, мой светлый, о мой радостный,
Утомленную впусти!
 
 
Я войду в чертог сияющий,
Где, на ложе мирт и роз,
Ты покоишься, внимающий
Лепетанью райских грез.
 
 
Выну масти благовонные,
Умащу твою главу,
Поцелую очи сонные,
Грезы райские прерву.
 
 
Я войду в твой храм таинственный,
Ласки брачные готовь.
Мой прекрасный, мой единственный,
Утоли мою любовь!
 

 
Пустыня… песок раскаленный и зной…
Шатер полосатый разбит надо мной…
Сижу я у входа, качая дитя,
Пою я, и ветер мне вторит, свистя…
 
 
И вижу я – кто-то несется ко мне
На черном, как уголь, арабском коне,
Рисуясь на склоне небес голубом,
В чалме драгоценной с алмазным пером.
 
 
«Привет тебе, путник! В шатер мой войди,
Останься, коль долог твой путь впереди;
Я фиников лучших для гостя нарву,
И миррой твою умащу я главу.
 
 
Я мех твой наполню струею вина…
Властитель уехал, – войди, – я одна…
Привет тебе, гость мой, посланный судьбой,
Да внидут и мир и отрада с тобой!»
 
 
«Устал я, – он молвил, – и путь мой далек,
В край солнца и роз я спешу на восток…
Но некогда медлить… я еду… прощай!..
Один поцелуй лишь на счастье мне дай».
 
 
Прозрачную ткань отвела я с чела
И с тихим смущеньем к нему подошла…
И вот наклонился к мне он с коня
И обнял так крепко, так жарко меня.
 
 
И кудри его благовонной волной
Закрыли мгновенно весь мир предо мной!..
Лишь очи, как звезды, сверкали во тьме
И страстные думы рождали в уме…
 
 
И слышалось будто сквозь облако грез:
«Умчимся, умчимся в край солнца и роз».
Но острым кинжалом мне в сердце проник
Ребенка нежданно раздавшийся крик.
 
 
И руки мои опустились без сил,
И с ропотом он от меня отступил…
Как чары полудня, мелькнув предо мной,
Исчезли и всадник, и конь вороной…
 
 
И замерли звуки манящих речей,
Что сладко в душе трепетали моей, —
Их ветер пустыни унес без следа
Далеко… далеко… навек… навсегда…
 

 
Я «мертвая роза», нимфея холодная,
Живу, колыхаясь на зыбких волнах,
Смотрюсь я, как женщина, в зеркало водное,
Как нимфа, скрываюсь в речных камышах.
 
 
Разбросив, как волосы, листья зеленые,
Блещу я во мраке жемчужной звездой;
На мне серебрятся лучи отдаленные,
Влюбленного месяца свет молодой.
 
 
Но песнь соловьиная, песня победная,
Меня не обвеет небесной тоской.
Я «мертвая роза», бесстрастная, бледная,
И мил мне, и дорог мой гордый покой.
 
 
Над венчиком белым, цикады отважные,
Напрасно в ревнивый вступаете бой, —
Для вас лепестки не раскроются влажные,
Останется мертвым цветок роковой.
 
 
Летите к фиалкам. где влага росистая
Сверкает призывно алмазами слез.
Я «мертвая роза», я лилия чистая,
Я нежусь в сиянье серебряных грез.
 

 
Земная жизнь моя – звенящий,
Невнятный шорох камыша,
Им убаюкан лебедь спящий,
Моя тревожная душа.
 
 
Вдали мелькают торопливо
В исканьях жадных корабли,
Спокойно в заросли залива,
Где дышит грусть, как гнет земли.
 
 
Но звук, из трепета рожденный,
Скользнет в шуршанье камыша,
И дрогнет лебедь пробужденный,
Моя бессмертная душа,
 
 
И понесется в мир свободы,
Где вторят волнам вздохи бурь,
Где в переменчивые воды
Глядится вечная лазурь.