Текст книги "Физрук: назад в СССР"

– Ты который раз с ними занимаешься? – осведомился Сидоров-старший, когда я подошел к нему.

– Третий, – честно ответил я.

– Оно и видно…

– Так я и в школе только первую неделю, после института.

– Понятно…

– Самбо в учебном расписании вообще нет, – начал оправдываться я перед дяденькой милиционером. – Там только общая физическая подготовка и нормы ГТО…

Про школьную классическую борьбу, про которую вычитал ночью в журнале и которою, теоретически, можно было заменить на самбо, я умолчал.

– Так ведь можно отдельную секцию организовать, – неожиданно предложил старшина. – Если нужно, я поддержу!.. Да и со старшим лейтенантом Красавиной можно обсудить…

– А кто это, старший лейтенант Красавина? – решил уточнить я.

– Лилия Игнатьевна, она у нас руководит инспекцией по делам несовершеннолетних, – объяснил он. – У нее как раз это самая головная боль… Разболтанные, расхлябанные, ничего не желающие делать подростки… А самбо оно, сам знаешь, как ни какой другой вид спорта требует дисциплины… Если это самбо, конечно, а не этот твой цирк…

Последние слова задели меня за живое.

– Цирк, говоришь… – пробормотал я. – А сам-то ты, что умеешь?.. Покажи, если и впрямь – не при исполнении…

– Могу, – откликнулся он. – Только – на тебе!

– Ну это само собой…

И старшина принялся стягивать сапоги. Потом расстегнул китель, вскоре оставшись лишь в галифе и майке. Пацаны заметили этот стриптиз и перестали галдеть. Мы со старшиной вышли на середину. Поклонились друг другу, словно заправские борцы на татами, только кимоно на нас не хватало. Сидоров-старший попытался сделать захват, но я уклонился и провел захват сам. Весь мой экспериментальный восьмой «Г» радостно выдохнул: «Ух ты!», когда я смачно припечатал милиционера к мату.

Глава 16

Надо отдать старшине должное, он и глазом не моргнул. Поднялся, поклонился мне по борцовском ритуалу и пожал руку.

– Спасибо! – сказал он. – Жалко, идти пора, а так бы с удовольствием с тобой провел еще схватку.

– Взаимно, – откликнулся я.

– Насчет секции ты подумай! – напомнил он. – Если надо, напишем твоему начальству бумагу, дескать, инспекция по делам несовершеннолетних поддерживает…

– Хорошо…

– Адрес ты наш знаешь, заходи…

Нет, уж лучше вы к нам, хотелось мне сказать, но я лишь покивал. Сидоров натянул сапоги, китель, взял фуражку и свалил. Я оглядел свои арахаровцев. Они загалдели наперебой:

– Классно вы его подсекли, Сан Сергеич…

– Да он как птичка, фырр и уже валяется…

– Мента уложил в два счета!

Только рыжий молчал. Он стоял в стороне и посматривал на меня исподлобья. Наверное, думал, что папаша уложит меня на лопатки, а вышло наоборот. Прозвенел звонок. Я отпустил учеников и пошел в учительскую, чтобы отнести журнал. Секретарша директора попросила меня зайти к нему. Когда я вошел в кабинет, Пал Палыч, радостно улыбаясь, поспешил мне навстречу. Мы обменялись рукопожатиями, как старые друзья. Разуваев и впрямь смотрел на меня не как начальник на подчиненного, а как один чувак с тусовки на другого.

– Тоня говорит, у тебя прошлогодний альбом «Пинк Флойда» есть? «Стена», – сходу спросил он.

– Да… Я могу зайти в воскресенье, переписать.

– Отлично! Заходи!

– Так вы для этого меня звали, Пал Палыч?

– Нет… – вздохнул директор. – Эвелина Ардалионовна сказала, что к тебе на урок милиционер сегодня приходил… Что-то случилось?..

– А она в эНКаВэДэ, часом не служила? – разозлился я.

– Почему ты так решил?

– Стучит хорошо…

– А-а, поэтому… Нет, не служила, если верить личному делу… И все-таки, зачем он приходил?

– Это Сидоров, отец моего ученика… – начал я. – Услыхал, что я показываю ученикам приемы самбо, вот и заинтересовался. Он инструктор по рукопашке у себя в отделении.

– Понимаю, – кивнул Пал Палыч. – Завоевываешь авторитет…

– Приходится, – не удержался я от шпильки. – Сами же мне подсунули этот «экспериментальный» класс…

– Да я не в претензии, – откликнулся Разуваев. – Просто хочу рекомендовать придерживаться программы преподавания физкультуры… Попроси у нашего методиста, Ирочки, она выдаст тебе все необходимые материалы.

– А где мне ее найти?

– В библиотеке, она у нас по совместительству еще и библиотекарь.

– Хорошо, попрошу.

– А что касается занятий самбо, – продолжал директор, – я ведь не против, но – вне учебного времени.

– Я согласен заниматься с ребятами дополнительно, – решил я воспользоваться моментом. – Да и старшина Сидоров говорит, что детская комната милиции будет только «за», но… не бесплатно же!

– Согласен, – кивнул Разуваев. – Что-нибудь придумаем. Особенно – если милиция поддержит.

– Договорились, – сказал я. – Если у вас все, Пал Палыч, иду искать Ирочку.

И я отправился в библиотеку. А по пути решил заглянуть в пионерскую, она же – ленинская комната, повидать Симу. Не видел ее с тех пор, как она с Тигрой занималась у меня женской самообороной. Кстати, неплохо бы эту тему продолжить, но не на школьном, а на городском уровне. Эта идея меня посетила только что, и я решил ее на досуге обдумать. В коридоре второго этажа второго же корпуса было тихо. Не удивительно – шли занятия – и я беспрепятственно добрался до двери ленинской комнаты. Вошел без стука. И сразу же увидел русую голову с косичками, склонившуюся над столом. Услышав стук двери, обладательница косичек, оторвалась от своего занятия и уставилась на меня круглыми синими глазками. У меня сердце екнуло. Синеглазой было лет двенадцать не более.

– Пардон, – пробормотал я. – А где же… э-э… Серафима Терентьевна?

– Она на областном слете пионервожатых, – серьезно объяснила мне девчушка. – По обмену опытом…

– Все понял, – откликнулся я и задом выбрался за дверь.

Направился в библиотеку, но как назло, когда я подошел к кабинету химии, задребезжал звонок. Из двери, распахнувшейся с грохотом выстрелившей пушки, вырвалась толпа учащихся. Пришлось прижаться к стенке, чтобы не сшибли. И в таком вот интересном положении меня и застала химичка.

– Александр Сергеевич! – воскликнула она, нацелившись в меня, отвердевшими под блузкой – на этот раз, голубой – сосками. – Что же вы меня избегаете?..

– Почему же, Екатерина Семеновна… – пробубнил я.

– Так зайдите же…

Я вздохнул, но подчинился. Не пристало мне бегать от баб. На этот раз Екатерина Семеновна – уж не сестра ли она директорской супруги? – не стала делать вид, что не может открыть банку. Заперла дверь кабинета изнутри и потащила меня в закуток с химпрепаратами.

В этот раз ломаться я не стал. Даже инициативу проявил. Хватит уже бегать. Все-таки, кроме пива и сна есть у мужиков и другие потребности. Ну, и не только у мужиков…

Вышел я из кабинета химии нескоро. Какая на фиг теперь библиотека! Пора домой. Да и перекусить куда-нибудь зайти не мешало бы. Подкрепить силы. Я покинул пределы двадцать второй школы, которая оказалась на редкость веселым заведением. Обхохочешься! И сразу же возле меня притормозила знакомая «копейка».

– Привет, дружище! – воскликнул Кеша, отворяя дверцу. – Садись, подброшу.

Я залез в салон.

– Привет!

– Ты к себе?

– Да, только хотел заскочить куда-нибудь поесть.

– Ну так отличная идея! – обрадовался Стропилин. – Давай заскочим к Лизоньке! Я угощаю…

– Надеюсь, там сегодня не очередной сабантуй…

– Все может быть, но мы не в банкетном зале посидим, а в обеденном.

– Ну поехали… – согласился я. – Только сегодня моя очередь угощать… Спасибо тебе, заработал…

И я полез во внутренний карман, вытащил деньги, отсчитал Кешкину долю, протянул ему.

– Что это? – удивился он.

– Четыреста рублей, – сказал я.

– Откуда? – продолжил включать дурака приятель.

– Колготки твои сбыл.

– А-а, ну молодчина!.. Оставь себе!

– Я свою долю уже взял. Это твоя!

– Вот и говорю – оставь. Ты меня выручил, понимаешь?

– Понимаю, – ответил я, открывая бардачок и засовывая в него купюры.

– Узнаю Шуру Данилова, комсорга нашей тюменской школы, – с фальшивым воодушевлением произнес завотделом райкома ВЛКСМ по работе с пионерскими и низовыми комсомольским организациями. – Принципиальный, честный, прямой.

– Ладно тебе заливать! – отмахнулся я.

– Слушай… – понизив голос, словно нас мог кто-нибудь подслушивать. – А ты пару ящиков кофе у меня не возьмешь?

– Какого кофе? – не понял я.

– Бразильского.

– Куда мне ящик?.. Пару банок возьму.

– Да хоть десять! – усмехнулся он. – Остальные реализуешь, как колготки.

Я задумался. Конечно, через Груню, наверное, можно толкнуть, что угодно, включая – списанный бомбардировщик, и будут у меня живые деньги, не придется крохоборничать, но… это ведь спекуляция, верная уголовная статья. Я не для того второй шанс получил, чтобы оказаться на зоне, которую мне удалось избежать в первой жизни. Так что нет, Иннокентий Васильевич, крутись сам. Я тебе разок помог и будя. А вообще мне не нравится, когда меня разводят любыми способами.

– Нет, Кеша, – сказал я. – Извини. Я тебе помог по старой дружбе, но спекуляцией заниматься не собираюсь… Ты там меня пивком и воблой угощал, так вот… – Я добавил к тем бумажкам, что уже лежали в бардачке еще сотню.

– Эх, как был ты комсомольцем-добровольцем, так им и остался, – с досадой проговорил он. – Я уж было обрадовался, что ты человеком стал…

– Благодарю за откровенность, – сказал я, открывая дверцу.

– Ты чего? – всполошился Стропилин. – Обиделся, что ли?.. Я же пошутил! Поехали, Лизонька, нас накормит!

– Аппетит пропал…

Я выставил ноги наружу и начал вставать.

– А ведь ты меня не знаешь, Данилов! – прошипел он мне в спину. – Я это сразу понял, как только увидел тебя на набережной, с вчерашней «Правдой» в руках…

Вернув ноги на полик салона, я повернулся к этому барыге и посмотрел ему прямо в наглые глазенки. Ему стало не по себе, но он еще храбрился.

– А ведь ты прав, Кеша, – импровизируя, заговорил я. – Своего закадычного дружка Кешу Стропилина я знал совсем другим… Он был, конечно, тот еще жлоб, за копейку готов был родную бабку удавить, но еще не толкал налево дефицит, предназначенный для простых работников районного комитета комсомола…

– Какую бабку! – нервно выкрикнул он. – Вранье это! Она сама угорела!

Мне с огромным трудом удалось сохранить невозмутимый вид. Надо же! Про бабку я ляпнул просто так, для образности, и угодил в точку! Похоже, было на совести комсомольского активиста Стропилина черное пятнышко. И еще какое! Через минуту «жигуленок» Кеши уже мчался к перекрестку, а я стоял на кромке тротуара, слегка обалдевший от стремительности развивающихся событий.

Однако оказалось, что судьба на сегодня еще не исчерпала своих сюрпризов. Не успел я сделать и сотни шагов, как услышал визг застопоренных тормозами шин и голос, меня окликнувший. Я обернулся. Из «Мерседеса», который я видел на стоянке возле элитного кабака, вылез, весь в белом, Корней Митрофанович Коленкин, «автомобильный бог» города Литейска.

– Какая встреча! – воскликнул он, раскрывая свои «божественные» объятья. – Вот не ожидал… Торопишься?..

Я пожал плечами.

– Да нет, уроки у меня только закончились…

– Так поехали ко мне! – предложил он. – Разговор есть.

Мне было все равно и я согласился. Митрофаныч распахнул пассажирскую дверцу своего раритетного авто и я погрузился в его кожаные, пахнувшие дорогим парфюмом недра. Да, это тебе не «ВАЗ-2101». Движок мягко заурчал и «Мерс» покатил по раздолбанному асфальту, покачиваясь на подвеске, словно яхта на пологих волнах. Мы довольно скоро миновали городскую черту и выехали на относительно гладкое и ровное шоссе. Я понял, что директор станции технического обслуживания живет за городом. Вырвавшись на оперативный простор, он поддал газку и иномарка шестьдесят пятого года выпуска полетела, как ракета в кино.

Мельком взглянув на спидометр, я увидел, что стрелка покачивается возле сотни километров в час. Не сбавляя скорости, «автомобильный бог» промчался мимо поста ГАИ и я заметил, как вытянулся в струнку постовой. М-да, похоже, что Коленкин в городе значительная фигура, не то, что этот мелкий спекулянт Стропилин, который, скорее всего, попытался меня припугнуть, да не на того нарвался. Пускай теперь сам трясется. Чтобы там у него ни было с бабкой, но он явно боялся этой темы.

Лихо вписавшись в поворот, с указателем «Крапивин Дол – 3 км», иномарка покатила уже совсем по отличной бетонке и вскоре подъехала к железным воротам, врезанным в добротный забор, над которым виднелись красные двускатные крыши и пожелтевшие кроны деревьев. Митрофаныч посигналил, ворота разошлись в стороны и «Мерс» покатил по улицам элитного загородного поселка. Молчавший всю дорогу владелец ретро-автомобиля, вдруг заговорил:

– Вот в этом доме живет первый секретарь горкома, – сказал он, показывая на двухэтажные хоромы под черепичной крышей. – А в этом – заведующий базой промторга. – Дворец завбазы мало уступал жилищу первого секретаря. – В этой хибаре классик нашей литейской литературы Миня Третьяковский. – Дом классика и впрямь казался хибарой рядом с другими. – А вот здесь я, грешный…

Грешный «бог» жил, пожалуй, получше первого секретаря и завбазы, но похуже, чем я когда-то. Вернее – еще буду жить. Пока что я хожу в среднюю школу в Кушке… Директор СТО опять посигналил и ворота, ведущие во двор его дома, тоже начали отворяться. Митрофаныч не стал сам загонять внутрь свой авто, а полез из салона. Я – тоже. Подошел мужичок лет сорока, поздоровался с Коленкиным и сел за руль, видимо, для того, чтобы поставить «Мерс» в гараж.

Хозяин же повел меня через калитку, от которой к крыльцу вела мощеная плиткой дорожка и мы поднялись в дом. Его внутренние интерьеры должны были, наверное, повергнуть в шок простого школьного учителя, но мне приходилось видеть и покруче, поэтому я не глазел, не охал и не ахал, а прошел в гостиную и уселся в кресло. Митрофаныч с кем-то громко разговаривал, не то спорил, не то распоряжался. Цокая когтями по паркету, ко мне подошел сенбернар, уткнулся носом в колено, словно приглашая почесать его за ухом, что я не без удовольствия и сделал.

– Уже познакомились, – сказал Коленкин, появляясь в гостиной. – Его зовут Бруно. Хороший пес, но слишком добрый.

Бруно рухнул на брюхо, вывалил из черной пасти розовый язык и шумно задышал. Послышался скрип. В комнату вошла барышня, лет двадцати пяти, в коротком сером платьице, в переднике и кружевной наколке, катя перед собой столик на колесиках, накрытый салфеткой. Под нею обнаружилась бутылка кальвадоса, пара рюмок, прозрачная вазочка с ломтиками лимона и тарелка с канапе. Горничная откупорила бутылку, наполнила рюмки и вопросительно взглянула на хозяина дома.

– Спасибо, Даша, – сказал он. – Дальше мы сами.

Барышня присела в книксене и удалилась, цокая каблучками.

– Видал? – спросил «автомобильный бог», показывая глазами ей вслед. – Думаешь, я ее… того?.. Ни-ни… С прислугой и секретаршами – никогда. Мой принцип!

Я промолчал.

– Давай по маленькой! – сказал он, поднимая рюмку.

Мы чокнулись. Выпили.

– Закусывай… – предложил хозяин. – Это так, аперитивчик… Потом пожрем нормально. Мы же оба с работы…

Он тут же снова наполнил рюмки. Я понял, что закусывать придется, ибо накидаться на голодный желудок в мои планы не входило.

– Ты и вправду карате знаешь? – спросил он после второй.

– Немного, – признался я. – В основном – самбо и рукопашный бой из офицерского курса.

– Солидно, – оценил хозяин дома. – Значит, сможешь с пацанами заниматься?..

– Да вот, думаю секцию организовать в школе…

Он отмахнулся.

– Секция в школе – это все фуфло! – пробурчал хозяин дома. – Будешь при нашем городском спортобществе числиться… Я с Панкратычем уже провентилировал этот вопрос… Он всеми руками «за». Ставку тебе, тренерскую организует, ну а общественность… – Он подмигнул… – тоже кой-чего подкинет… Главное – пацанов наших натаскай…

– Почему же только пацанов, – решил проявить я инициативу. – Девчонок тоже можно…

– Это ты брось! – скривился «автомобильный бог». – Девки – эта балет, коньки, гимнастика…

– Так я имею в виду – взрослых, – не собирался сдаваться я.

– Взрослых? – удивился Коленкин. – Зачем?

– Для самозащиты…

Он снова наполнил рюмки, махнул и пробурчал:

– Это чтобы они нас не просто бросали, а через плечо?..

– Ночью, на улице подойдет какой-нибудь урод с ножичком, – вкрадчиво произнес я, – хорошо, если часики снимет, а если – трусы?..

– А ведь верно! – оценил мою мысль Митрофаныч. – Я-то разведен и что там с бывшей моей снимут, мне до лампочки, а вот другие оценят… Это ты хорошо придумал, действуй… Будешь за две секции бабки рубить…

Мы опять выпили. Снова появилась Даша, ощупала меня алчущим взглядом, сказала:

– Корней Митрофанович, все готово… Вам сюда подать?

– Не, пошли на кухню! – ответил тот. – Не люблю низко сидеть, когда жру…

И мы направились на кухню, которая по размеру была больше общажной. Там стоял большой стол, окруженный высокими стульями. Когда мы с хозяином взгромоздились на них, горничная подала нам нафаршированного рисом гуся, несколько салатиков, пирог за капустой, ну и разную мелочь в виде красной и черной икры, белужины в желе, сырной и мясной нарезок. Хозяин дома велел Даше подать пива, а когда девушка вытащила из холодильника полдюжины бутылок «Будвайзера», распорядился, чтобы она тоже к нам присоединилась.

Мы пировали втроем. Причем «автомобильный бог» больше о делах не заикался, отпускал соленые шуточки в адрес горничной, с которой по его словам ни-ни. Даша с удовольствием краснела и строила мне глазки. Митрофаныч подмигивал. Явившийся на шум Бруно, получил гусиные косточки и с хрустом грыз их, лежа у батареи. Залакировав кальвадос пивом, я питал ко всем присутствующим самые теплые чувства, особенно к сенбернару, но идиллию нарушил дверной звонок.

– Кого это черти несут на ночь глядя? – проворчал хозяин, а пес вяло гавкнул.

Друзья! Поставьте лайк книге, если нравится! Спасибо!)))

Глава 17

Даша побежала открывать. Вскоре до кухни донесся веселый мужской голос:

– Гуляете и без меня?!

Коленкин хмыкнул:

– Классик приперся!.. Вот же чутье!

И в кухне появился тощий, вертлявый мужичок. Редкие, черные с проседью волосы его были зачесаны назад, на носу криво сидели очки с толстыми стеклами, из-за чего глаза пришедшего казались большими и выпуклыми, как у рыбы-телескопа. Он обвел жадным взором стол и облизнулся.

– Знакомьтесь! – буркнул Митрофаныч. – Это – Саша, инструктор по карате, а это бумагомарака Миня!

– Третьяковский! – отрекомендовался гость, протягивая узкую ладонь, тоже похожую на рыбий плавник. – Миний Евграфович.

– Данилов! – откликнулся я, пожимая ее – холодную и скользкую, словно и впрямь плавник. – Александр Сергеевич.

Даша уже разложила перед писателем столовые приборы, поставила тарелку, на которую тут же перекочевал гусиный бок с изрядной порцией риса. Миний Евграфович похватал с других блюд колбасные и сырные нарезки, навалил в тарелку икры, вперемешку с салатами и принялся жрать. Иначе и не скажешь. Он греб в себя все без разбору. Оставалось лишь удивляться – как в него помещается столько? Не забывал и о пиве, запас которого на столе горничной пришлось срочно пополнить.

Хозяин дома посматривал на него со смесью сожаления и гордости, словно это был его родной непутевый сын. Немного захмелевшая Даша тихонько фыркала в кулачок и подкладывала местному классику еще и еще. Вычистив и почти вылизав тарелку, Третьяковский протестующе замахал «плавниками», показывая, что с него достаточно. Однако от пива отказываться был не намерен. Я тоже наелся под завязку и стал подумывать о том, как мне теперь добираться до города? Наверное, я сказал об этом вслух, потому что Коленкин вдруг буркнул:

– Забей!.. Утром я тебя подброшу!

Спорить я не стал. В этой довольно странной компании мне было и впрямь уютно. Когда все наелись, хозяин потащил нас в гостиную, где у него стоял большой и, судя по дизайну, импортный телевизор. Оказалось, что не только телевизор. В тумбочке под ним обнаружился аппарат, о котором большинство советских граждан в эту эпоху не могло не только мечтать, но даже и не слышало. Из запертого на ключ шкафа Митрофаныч вытащил видеокассету и подмигнув нам, вставил ее в видик.

По экрану телевизора побежали полосы, потом изображение наладилось и из динамиков полилась музыка, знакомая мне еще по временам курсантской юности. Ля-ля-ля-ля… Эммануэль… Горничная стыдливо хихикнула, видимо, не в первый раз смотрела, но не убежала, а только поудобнее устроилась в кресле, выложив нога на ногу… Писатель попытался втиснуться рядом с ней, но был решительно изгнан. При этом Даша многозначительно посмотрела в мою сторону, но я остался на месте.

Не то что бы я был против, но как к моим поползновениям отнесется хозяин? Коленкин тем временем разливал по рюмкам недопитый нами кальвадос. Теперь рюмок было четыре. Кроме того, он кинул на столик пачку «Мальборо» и зажигалку. И все, кроме меня, закурили. Я уже подметил, что «лучшие люди города» много пьют и дымят, как паровозы. До эры всеобщего преклонения перед ЗОЖ оставалось еще лет сорок, а в эту эпоху считались престижными не курение и выпивка сами по себе, а – что именно ты куришь и пьешь!

Эммануэль на экране переходила от одного эротического приключения к другому. Мужики по эту сторону экрана возбуждались не менее сильно, чем по ту. И я – не исключение, но хозяин дома явно не собирался делиться своей горничной, с которой ни-ни, с другими присутствующими. И как ни сигналила мне Даша, я решил, что не стану ссориться с «автомобильным богом». Я с виду хоть и юнец, а внутренне – прожженный ловелас, который всегда точно знает когда клюнуть на наживку, а когда проплыть мимо.

А вот Третьяковский, похоже, не понимал, что к чему? Ему амурчик в голову ударил по-полной. В доме назревал скандал. Коленкин мужик резкий, врежет Мине и останется от того мокрое место. Жалко классика. Я решил его отвлечь. Он же писатель, значит должен все знать. Подошел к нему, вытащил из кресла и поволок вглубь дома. Писатель попробовал сопротивляться, а я хоть и поддатый был, но силушку богатырскую, от Шурика унаследованную, не растерял. Выволок его на кухню – единственное, кроме гостиной, место в доме, которое я знал, усадил на табурет, сорвал голой рукой пробку с «Будвайзера» и поставил перед окосевшим классиком.

– Ты п-патриот своего города? – спросил я.

– А как же! – гордо вскинулся он.

– И все про него знаешь?

– С семнадцатого века… – отхлебнув избутылки, сообщил он. – Когда казак Сермяжка, соратник Стеньки Разина, между прочим… налетел на своем струге на камень и ко дну пошел, вместе с фузеями, пушками и прочей амуницией…

– И утоп?

– Не, не утоп… – покачал залысинами Третьяковский. – И сам спасся, и люди его… а вот пушки утопил.

– Где утопил-то?..

– Да в нашей Проныре!..

– А дальше?

– Ну не мог Сермяжка к Степану Тимофеевичу без пушек явиться… Вынул бы тот востру сабельку и… вжик! – классик махнул рукой и сшиб на пол бутылку, хорошо – пустую. – А при нем немец был, Шлехтер, рудознатец… геолог по-нынешнему… Тот руду нашел и стали казаки плавить ее и отливать пушки… Отсюда и пошел наш город, Литейск…

– Здорово… а Проныра, это значит, река…

– Не просто – река, приток Волги!

– И ты про это книжки пишешь?

– Конечно… «Сермяжная правда»… роман о восстании Разина… «Проныра – река трудовая»… пьеса о речниках… «Тайна утонувших сокровищ»… приключенческая повесть для подростков…

– Вот эту бы я почитал…

– А пошли ко мне! – предложил Миня. – Я тебе подарю икз… икземплярчик…

– А пошли! – согласился я – мне и впрямь захотелось проветриться.

Он сполз со стула и едва не рухнул. Похоже, ноги его уже не держали. Я подхватил литейского классика и потащил его в прихожую. Когда мы проходили мимо гостиной, дверь в нее была заперта, но не могла заглушить пыхтения и сладострастных стонов – возможно эти звуки доносились с экрана, но, скорее всего – не только. Третьяковский рванулся было уточнить, но я его перехватил. Сунул ногами в штиблеты, накинул на плечи плащ, обулся и оделся сам и мы вывалились на улицу.

Причем – вывалились в буквальном смысле, кубарем скатившись с крыльца. Спасибо рефлексам Санька – снова не подвели, не дав покалечится ни мне, ни писателю. Поставив его на ноги и кое-как отряхнув, я повел его к калитке. Мы выбрались на улицу и побрели к писательскому дому, главным образом благодаря моей памяти и способности ориентироваться даже в малознакомой местности. Тем более, что поселок Крапивин Дол был не слишком велик, а хоромы литейского классика – самым неказистым зданием в нем.

Участок Третьяковского тоже не поражал размерами. Кроме дома, на нем располагался то ли сарай, то ли гараж. Оказавшись в собственной «усадьбе», Миня воспрянул духом. Отыскал в кармане плаща ключи, отпер двери и пригласил меня внутрь. На узкой веранде было темно, и хозяин долго шарил рукой по стене в поисках выключателя. Наконец, раздался щелчок и… осталось по-прежнему темно. Тогда писатель нащупал дверь, ведущую в дом, и там ему повезло больше. В прихожей засияла тусклая лампочка в сорок свечей.

– Проходи, гость дорогой! – возвестил классик и рухнул на пол ничком.

Испугавшись за его хрупкую жизнь, я подскочил к нему. Поднял. И услышал могучий, контрастирующий с тщедушным сложением, храп. Толкнув первую попавшуюся дверь, я обнаружил за ней спальню и свалил хозяина дома на кровать, сняв с него только обувь и галстук. На этом можно было бы и откланяться, но мне не хотелось сейчас возвращаться в дом Коленкина. Успею еще. В конце концов, в доме писателя я никогда не был, и мне стало любопытно. Я принялся обходить комнаты. Тем более, что и в этом одноэтажном особняке их не могло быть много.

Кроме спальни, где продолжал храпеть Третьяковский, я нашел большой зал, почти сплошь заставленный книжными шкафами. Заглянул в узкую комнатенку, с письменным столом, на котором стояла, накрытая запыленным чехлом пишущая машинка, рабочим креслом и креслом для посетителя – видимо, это был кабинет. Обнаружил еще одну спальню, но заходить туда, само собой не стал. Нашел кухню, зажег в ней свет. Огляделся. Увидел электрический чайник, наполнил водой из крана и включил.

Мне захотелось чаю. Я без стеснения пошарил по кухонным шкафам, нашел пачку цейлонского. На подоконнике стоял заварочный чайник. Приподняв крышку, я увидел старую заварку, подернутую бело-зеленой корочкой плесни. Рядом с кухней был туалет. Вытряхнув в унитаз содержимое заварника, я тщательно вымыл его над мойкой, заваленной грязной посудой, потом сполоснул кипятком. Через минуту чай был уже заварен и стоял на газовой плите, на самой малой конфорке, над которой еле теплился синий огонек.

Налив себе свежезаваренный чай в большую чашку, я понял, что не хочу сидеть на кухне, где было скучно и грязно. И направился в библиотеку. По крайней мере – так я окрестил про себя зал с книжными шкафами. Помимо них, здесь был широкий, обитый черной кожей диван и журнальный столик, на котором красовалась пепельница, заваленная окурками. Поставив чашку с еще слишком горячим чаем на столик, от нечего делать я принялся разглядывать книги.

Вскоре я обнаружил целую полку, где стояли томики с одинаковыми коричневыми, с золотом, корешками с тисненной надписью «М.Н. ТРЕТЬЯКОВСКИЙ». Открыв томик, я прочитал на титульном листе, помимо имени автора, «СОБРАНИЕ СОЧИНЕНИЙ. ТОМ II». Надо же, а Миня действительно классик. Со школьной скамьи в голове моей застряло убеждение, что собрания сочинений бывают только у давно умерших писателей, но ведь автор дрых в соседней комнате и храп его доносился даже сюда!

Я взял том с собой на диван, дабы полистать, прихлебывая чаек. Оказалось, что это вторая книга романа «СЕРМЯЖНАЯ ПРАВДА». Открыв наугад, я прочитал: «Золотой лентой протянулась через лесные угодья река, с обидным прозванием Проныра. Три, тяжело груженых казачьих струга казались неподвижными, вплавленными в вызолоченные закатом струи, но лишь потому, что двигались они вместе с величавым, неспешным течением на стрежне реки…»Золотой лентой протянулась через лесные угодья река, с обидным прозванием Проныра. Три, тяжело груженых казачьих струга казались неподвижными, вплавленными в вызолоченные закатом струи, но лишь потому, что двигались они вместе с величавым, неспешным течением на стрежне реки… Я взял том с собой на диван, дабы полистать, прихлебывая чаек. Оказалось, что это вторая книга романа «СЕРМЯЖНАЯ ПРАВДА». Открыв наугад, я прочитал: «Золотой лентой протянулась через лесные угодья река, с обидным прозванием Проныра. Три, тяжело груженых казачьих струга казались неподвижными, вплавленными в вызолоченные закатом струи, но лишь потому, что двигались они вместе с величавым, неспешным течением на стрежне реки…»

Разбудил меня вовсе не хозяин дома. Хлопая глазами, я силился понять, где нахожусь, и кто этот мужик, что трясет меня за плечо?

– Вставайте! – сказал он. – Корней Митрофаныч ждет.

Наконец до меня дошло, что это тот самый мужик, который вчера загонял «Мерседес» во двор. Я поднялся, увидел на полу раскрытую книгу, а на столике чашку давно остывшего чая. Я его выхлебал в два глотка. Заскочил в сортир, потом сполоснул лицо и вернулся к нетерпеливо топчущемуся в прихожке шоферу. Проходя мимо спальни, я заглянул в нее, желая убедиться, что живой классик и в самом деле живой. Автор романа «Сермяжная правда» и чего-то там еще продолжал безмятежно дрыхнуть.

На улице, возле машины стоял Коленкин и пускал в сырой осенний воздух колечки сигаретного дыма. Увидев меня, он помахал ладонью, выбросил окурок и открыл дверцу. Я залез в салон и он – тоже, причем на этот раз на пассажирское сиденье. За руль сел разбудивший меня мужик. Видимо, хозяин раритетного авто не хотел садиться с бодуна за руль. Что ж – разумно. Я бы тоже не захотел ехать в машине, за рулем которой сидит чувак, смешавший накануне пиво с кальвадосом.

– Спасибо, что увел вчера этого писаку, – сказал он, доставая из сумки-холодильника две банки пива. – Полез бы он к Дашке, я бы его урыл…

Я с удовольствием раскупорил баночку. Сделал пару глотков, чтобы оросить сухую пустыню во рту и только тогда откликнулся:

– Нельзя его бить, он же гордость советской литературы…

– Только потому и терпим, – кивнул «автомобильный бог». – Он же с самим Леонидом Ильичем ручкался.

– Серьезно? – искренне удивился я.

– Разве такими вещами шутят?.. В семьдесят восьмом Третьяковский стал лауреатом Ленинской премии. Сам генсек вручал в Кремле.

– Что-то он мало похож на лауреата, – пробормотал я, смакуя пиво. – Неухоженный какой-то…

– Жену он похоронил пять лет назад, – вдруг подал голос водила. – Горевал много, попивать начал…

Мы помолчали. «Мерс» выкатил на шоссе. В отличие от своего хозяина, водитель соблюдал скоростной режим и вообще вел аккуратно. Я бы сам с удовольствием покрутил баранку, хотя среди документов А.В. Данилова водительских прав не обнаружил. Выходит, придется второй раз в жизни учиться вождению и сдавать на права. Во-первых, советские правила дорожного движения, наверняка, отличаются от российских, а во-вторых, не факт, что мои собственные водительские рефлексы перекочевали в это тело.