Текст книги "Физрук: назад в СССР"

Глава 9

Как же трещит башка… Рехнуться можно… Черт меня дернул нажраться вчера… Кстати, а чем вчера все кончилось?.. Не помню… Кажется, я целовался взасос… С кем?.. Баба какая-то в брюликах… А потом мы пели – пора, пора, порадуемся на своем веку – а лабухи нам подыгрывали… Потом мы опять пили и на этот раз – шампанское… Вот оно-то меня и срубило… Надеюсь, я ничего лишнего не сболтнул вчера?.. Да и хрен с ним… Даже если и сболтнул, кто всерьез воспримет пьяный треп… Тем более, там все были бухие в зюзю…

Надо вставать… в школу же… А как, если глаз не открыть?.. И не открывая глаз, я помацал то, на чем лежал… Нащупал что-то вроде тонкого, плоского матраса… Наконец, кое-как разлепил веки… Сквозь завесу мути разглядел белый, покрытый трещинами потолок… С трудом, борясь с головокружением, повернулся набок… Увидел распахнутый шкаф, вторую койку – ничем не застеленную… Сообразил, что валяюсь у себя в комнате, в общаге… Кто же меня привез сюда?.. Наверное, Кеша… Он был самым трезвым в компании…

Вчерашний вечер постепенно стал проступать в памяти… Правда – обрывками… Кажется, Кеша меня все время с кем-то знакомил… Лица, больше напоминающие рыла, принадлежали верхам городской элитки… Завбазами, директора магазинов, ресторанов, пивных, инструктора горкома, их жены и девки… Имен я не запомнил, только рыла… Если не считать Митрофаныча, Панкратыча и Марины… Что-то мне Кеша про нее толковал… Чья-то дочь… Шишки какой-то… И не просто толковал – запугивал!.. Дескать, смотри, с кем связываешься!..

Кто же у нее папаша?.. Прокурор?.. Нет, вроде… Первый секретарь горкома партии?.. Нет, не то… Ну да и хрен с ней и ее папашей… Все равно она для меня старовата… Вернее – для Сашка Данилова. Для меня-то в самый раз было бы.

Ха! Смешно… Вкусы у нас с ним, наверняка, разные… Ему больше подходит такая деваха, как старшая пионервожатая Симочка, а мне – наливная биологичка Люся… Может потому меня – нас – и тянет в разные стороны одновременно?.. Да вот только тело у нас одно на двоих и тот прибор, что отвечает за контакты с женским полом – тоже…

Однако сейчас этот прибор, как и весь прочий организм, не встанет даже при большом желании обладателя… И уж точно до школы не доберется… Накажут за прогул?.. Пусть наказывают… Мне бы сейчас пивка… Что угодно отдам за «Жигулевское», хоть за тридцать одну копейку, хоть за рупь двадцать… Мой мутный взор, блуждая по комнате, добрался до стола и – о, чудо! – узрел батарею… банок… Да ну на фиг! Обыкновенных жестяных пивных банок… Правда, какого именно бренда, с койки разглядеть не получалось – я видел только красные и желтые пятна…

Собравшись с силами, спустил ноги с койки, приподнялся, дотянулся до крайней банки, схватил ее и… не нашел привычного колечка-открывалки, но мне было не до размышлений на тему эволюции пивных банок, я схватил столовый нож и пробил крышку в том месте, где чуть-чуть уголком продавлена жесть. Чпокнуло. Полезла пена. Я тут же припал к отверстию запекшимся ртом и тянул-тянул-тянул горьковатую прохладу, покуда банка не опустела. За ней последовала вторая… После третьей я почувствовал себя более менее сносно…

Возникли другие потребности. Я выполз в коридор. Там оказалось довольно людно и шумно. Хлопали двери. Другие обитатели общаги сновали туда сюда. Кто – с кастрюлей, из-под крышки которой пробивался пар. Кто – с молотком в руках. Со мною здоровались и сочувственно кивали, понимая мое состояние. Выйдя из сортира, где помимо прочего, окатил голову холодной водой из-под крана, я обрел способность хоть как-то анализировать действительность. Почему так людно на этаже?.. Может, рабочий день уже закончился?.. Притормозив паренька в коридоре, который тащил пару табуреток, я спросил:

– Слышь друг, чё-та я не соображу, какой день недели?..

– Так вторник же!

– А чё никто не работает?

– Почему не работает?.. – удивился тот. – Дневная смена вкалывает, а мы – в восемнадцать ноль-ноль приступаем.

– А сейчас сколько?

– Почти час…

– Спасибо!

– Не за что!.. Счастливо опохмелиться!

Надежды мои, что сегодня выходной, не оправдались… Завтра Шапокляк меня с потрохами сожрет… А военрук решит, что я от него прячусь… Ничего не оставалось, как вернуться в комнату, чтобы накатить еще пивка. Сграбастав банку, я обнаружил записку, которую сначала не заметил. Развернул.

«Саша, доброе утро! Опохмелись пивом. А когда проголодаешься, у тети Груни (вахтерши) в холодильнике судки с горячим и холодные закуски. Лизонька собрала. О работе не беспокойся. Я позвоню Разуваеву и скажу, что тебя пригласили в райком ВЛКСМ на совещание по спортивной работе. Твой Кеша!»

Надо же какой заботливый!.. Я завалился на койку с банкой в руке. На этот раз я разглядел рисунок на жести. Сверху и снизу два пояска из золотых щитков с черными рисунками, а между ними надпись золотыми буквами на двух языках: GOLD RING BEER – ПИВО ЗОЛОТОЕ КОЛЬЦО. LAGER 13 %. Это было советское баночное пиво, названное в честь Золотого кольца древнерусских городов, чьи гербы и составляли опоясывающие банку полоски. Что ж, прикольно… А говорили, что в СССР пиво пили только из стеклянных банок!

Мое самочувствие улучшилось настолько, что захотелось попробовать содержимое заветных судков, собранных для меня заботливой «хозяюшкой» элитного кабака, но сначала надо принять душ. Совершив омовение, я и впрямь ощутил голод. Натянув треники и чистую футболку, и захватив шоколадку, я отправился на поиски вахтерши, которую, оказывается зовут Груней. Спустившись на проходную, я не сразу узнал в сидевшей за столом женщине суровую стражницу общажного порядка.

Куда только подевались ее берет и гимнастерка?! Теперь массивные плечи и арбузные груди тети Груни обтягивала желтая вязанная кофточка с зелеными и красными розочками, а на голове завивались крашенные хною кудряшки. Неужели она сделала химическую завивку? С чего бы это?.. Завидев меня, вахтерша обнажила в счастливой улыбке стальные фиксы. Глаза ее прямо-таки лучились любовью. Очень хотелось верить, что – материнской. Я протянул ей шоколадную плитку, и любовь в глазах вспыхнула, как сверхновая.

– Саша, добрый день! – произнесла она воркующим голосом, столь же мелодичным как и урчание корабельного дизеля. – Спасибо за шоколадку… Как ваше самочувствие?

Этот переход на «вы» испугал меня больше, чем ее перманент.

– Спасибо, ничего, Глафира…

– Аграфена, но можно просто Груня!

– Тетя Груня, – не дал я ей сократить дистанцию. – Мне там кое-что оставили…

– Сейчас принесу! – с готовностью вскочила она. – Вы тут побудьте пока за меня… Если кто войдет – спрашивайте пропуск… Девушек не пускайте… У нас мужское, а не семейное общежитие…

Я пообещал, что не пущу, и она усвистала. Вернулась довольно быстро, неся стопку металлических закрытых емкостей, скрепленных особым зажимом – своего рода советский ланч-бокс из нержавейки. Я уже хотел было взять у тети Груни из рук это сооружение, но тут она меня огорошила:

– Может вам погреть горячее?

Это предложение застигло меня врасплох. Я понимал, что мадам не терпится влезть в мою молодую холостую жизнь. Уж не знаю, на что она рассчитывает, но ссориться с нею мне не резон. Хорошие отношения с этой стражницей могут мне еще пригодиться… Хрен с ней! Пусть проявит заботу.

– Буду рад, – ответил я.

– Тогда возвращайтесь к себе, я вам все принесу.

И я отправился восвояси, размышляя о том, что куда бы я ни направился, благодаря смазливому личику и спортивной фигуре Шурика Данилова, за мною всегда будет тянуться шлейф из женщин бальзаковского возраста. И что мне теперь, удовлетворять каждую?.. Лучше уж поскорее жениться, на той же Симочке… Вот только обручальное колечко на безымянном пальце скорее препятствует мужикам крутить шашни, нежели бабам на них вестись.

Я и в прежней жизни не был отшельником, и в этой не собирался блюсти целибат, но мужик, который идет у баб по рукам, это та же проститутка. Нет, в этом вопросе надо выбирать разумную тактику. Женитьба меня перестала прельщать с тех самых пор, когда моя благоверная, при разводе, отжала приличную часть семейного бизнеса. Однако, одно дело когда разведенный мужик тащит к себе в койку любую, какая ему глянется, другое, когда тем же занимается молодой учитель, да еще живущий в СССР, в начале восьмидесятых. Насколько я понимаю, в эту эпоху царит своя мораль – ханжеская, но требующая соблюдать внешние приличия.

Следовательно, далеко не всех «невест» надо тягать на свой насест, а только – особо нужных или тех, от кого отказаться не будет сил. А остальным – оставлять надежду на то, что все возможно. В комнате я застелил койку, сунул разбросанные тряпки в шкаф, поставил пустые пивные банки на подоконник. Через несколько минут, после того, как я навел марафет, в дверь весомо постучали. Надо думать – ногой. Как гостеприимный хозяин, я отворил дверь и в мои апартаменты ввалилась тетя Груня, уже с подносом.

На нем громоздились не судки, а тарелочки, с разложенной на них едою, присланной мне заботливой Лизонькой. Вахтерша выставила все это на стол, положила столовые приборы, завернутые в салфеточку. Судя по сноровке, тетя Груня некогда имела отношение к общепиту. Что же ее довело до вахты в общаге? Накрыв на стол, она хотела было скромно удалиться, но я ее удержал:

– Груня, – сказал я, намеренно опустив обидное слово «тетя», – время обеденное, а мне такую гору еды одному не осилить… Я же – спортсмен!

Вахтерша заколебалась. Колебания ее выразились в колыхании немалых телес, которые с голодухи вполне могли показаться аппетитными.

– Ну не знаю… – протянула она. – Я там попросила Иваныча, нашего сантехника, на вахте побыть… Он бурчать будет, если я задержусь…

В слово «задержусь» она вложила всю силу своей неутоленной страсти.

– А Иваныча мы задобрим вот этим… – возразил я, показывая на банку пива.

От слова «мы», произнесенном мною без всякого подтекста, тетя Груня совсем поплыла. Она опустилась на свободный стул. Тот недовольно скрипнул.

– Ой, что это! – всплеснула сарделечными руками женщина.

– Это – пиво, – ответил я. – Выпущенное к Московской олимпиаде для иностранных гостей… Хотите попробовать?

Она кивнула, хотя глаза ее стали грустными, словно упоминание олимпийских игр доставило ей боль.

– А вы… вы тоже участвовали? – вздохнула вахтерша.

– В Играх? – уточнил я. – Приходилось… В составе студенческой сборной.

– А я, кажется, вас видела… по телевизору!

– Вполне возможно, – не стал я отпираться. В самом деле, кто знает этого кэмээса Данилова. Может он и впрямь участвовал? – Да вы ешьте-ешьте, Груня!.. Вот отбивная… Бутербродик с икоркой…

Я открыл две банки, и мы пригубили. Вахтерша налегла на элитную закусь. Я тоже – не побрезговал. За пивком и отменной жрачкой у нас продолжилась задушевная беседа. Груня пожаловалась на свою судьбу-судьбинушку… Долюшку женскую.

Моя догадка о том, что она когда-то имела отношение к общепиту, оказалось верной. И печаль ее по поводу Олимпиады была вполне оправданной. Насколько я понял, через Литейск пролегал один из автомобильных маршрутов, по которому участники и гости Игр двигались в Москву.

Поэтому в городе открыли несколько новых злачных заведений и модернизировали старые. Иностранцев в них должны были обслуживать по первому классу. Для чего завезли лучшие продукты и напитки, и все, что необходимо: посуду, столовые приборы, даже салфетки. Груня как раз заведовала одним из кафе. По ее словам, она превратила это некогда убогое заведение в лучшую точку общепита в городе. Однако оказалось, что иностранцы чаще проезжали мимо, чем заглядывали в кафе «Ласточка», зато от местных отбою не было.

А едва Олимпиада закончилась, в «Ласточку» нагрянула ревизия. Недостача оказалась не слишком большая, поэтому уголовное дело на заведующую не завели, а вот с хлебной должностью ей пришлось расстаться. Формально не было оснований не брать ее на работу в систему общественного питания, но вчерашние коллеги шарахались от нее, как черт от ладана, вот она и докатилась до должности вахтерши в рабочей общаге. На словах я бурно сочувствовал Груне, но по части физического утешения инициативы никак не проявлял, не смотря на выпитое пиво. Напротив, перевел разговор на свои бытовые трудности.

Разомлевшая собеседница, не потерявшая надежды на кусочек большой и чистой любви прямо у меня в комнате, готова была пообещать любое содействие. Тем более, что запросы мои невелики. Всего-то – убрать лишнюю койку. Поставить в комнату холодильник и что-нибудь, чем можно скрасить досуг. Тетя Груня оказалась дамой деловой. Холодильник она обещала достать, но предупредила, что тот останется на балансе общежития номер восемь. А вот насчет досуга посоветовала заглянуть в комиссионку. Благо у нее там хорошая подруга работает. Кроме того, вахтерша научила меня как разговаривать с продавцом.

– В комиссионке товар продается по цене, которую хочет получить тот, кто сдал его на комиссию, – начала объяснять она, – плюс наценка самого магазина. Обычно – это дорого, но если сказать, что ты не от себя пришел, а от какого-нибудь влиятельного в городе человека, тебе продадут товар по цене продавца.

– Ох, спасибо, Груня! – искренне обрадовался я. – Я бы вот прямо сейчас сбегал! Если не возражаете…

– Ну а чего же мне возражать, – вздохнула она, хотя тон ее противоречил словам. – Я даже еще один добрый совет дам…

– Я весь внимание!

– Не бери импортную технику, – сказала она, снова переходя на «ты».

– Это почему?

– Да наши, как до заграницы дорвутся, скупают там все, что найдут в их комиссионках, а буржуи, особенно – немцы, сдают товар уж очень заезженный. А потом его наши гоняют до почти полной непригодности… Купишь, к примеру, магнитофон, а он через полгода накроется… Так что лучше бери что-нибудь наше. Сломается, так хоть запчасти для ремонта достанешь…

– Спасибо, Груня! – искренне повторил я и поцеловал в пухлую щеку.

Выражение ее глаз стало непередаваемым.

– Погоди, Саня, – выдохнула она. – Ты же не знаешь, где у нас комиссионка…

– Нет, – признался я.

– И пока своим ходом, она закроется… – вахтерша решительно поднялась. – Сейчас я тебя транспортом обеспечу.

И выкатилась в коридор. Я натянул башмаки, схватил куртку. Проверил наличие документов и денег, и кинулся за нею, едва не забыв запереть дверь комнаты. А Груня уже молотила пудовым кулаком в соседнюю дверь. Наконец та открылась и показалась мятая, заспанная рожа.

– Петюня, давай быстро собирайся, – велела вахтерша, которая в общаге явно была в большом авторитете. – Вот отвезешь товарища на Дзержинского семнадцать…

– Да ты чё, Аграфена Юльевна! – попыталась возразить рожа. – Мне же в ночь сегодня!

– Успеешь еще доспать! – отрезала Груня. – А вот если я запрещу тебе во дворе свой драндулет ставить, точно высыпаться не будешь…

– Да я разве против, – пробурчал Петюня. – Пусть товарищ во двор спускается.

– Пойдем, – сказала мне вахтерша.

И мы спустились во внутренний двор общежития. Драндулет оказался грузовиком марки «МАЗ». Через минуту появился водила. Он забрался в зеленую кабину и завел движок.

– Удачи тебе, Саня! – пожелала Аграфена Юльевна и ушла, расстроено покачивая объемистыми бедрами.

– Ну садись что-ли! – перекрикнул рык мотора Петюня.

Я вскарабкался в кабину. Он посигналил, и старичок сторож открыл железные ворота. «МАЗ» выкатил на улицу. Покатил, громыхая пустым кузовом.

– Что, парень, и на тебя наша Груня глаз положила? – ухмыляясь, осведомился шоферюга.

– С чего ты взял? – угрюмо спросил я, и в прошлой жизни не любивший обсуждать с посторонними свои личные дела.

– Да она не одного смазливого мужика в общаге не пропускает… Ты смотри, паря, не ошибись!

Глава 10

– Не ошибиться – в чем? – спрашиваю.

– Тебе виднее, я тебе не советчик… – многозначительно хмыкнул водила.

– Тогда крути баранку и не суй нос не в свои дела…

Он поморщился, но промолчал. Так мы и доехали до комиссионного магазина на улице Дзержинского. Я честно сунул Петюне трешник. Не привык к халяве.

– Тебя ждать? – оживился он.

– Не надо! – отмахнулся я. – Езжай, отсыпайся!

И я выбрался из кабины. Посмотрел на часы. Было без пятнадцати четыре. Я подошел к комиссионному магазину и обнаружил, что тот закрыт на обед до 16.00. Странно, особенно если учитывать, что в 18.00 рабочий день заканчивается. Чтобы не тратить времени даром, я решил заглянуть в другие магазины, что занимали первый этаж длинного серого дома. Но они тоже оказались закрыты на обед. Вот блин… Я же хотел купить новый врезной замок для своей комнаты в общаге. Из работающих магазинов оказались только молочный и хлебный, а вот все непродуктовые, как один, обедали до шестнадцати часов.

Промаявшись без толку пятнадцать минут, я ворвался в комиссионку, словно за мною гнались. Продавцы посмотрели на меня без всякого интереса, словно им было все равно, куплю ли я что-нибудь из хлама, заполонившего углы, полки и витрины. Я сразу направился в отдел радиотехники. Не скажу, что полки в нем ломились от импортной аппаратуры, но разные там «Шарпы» и «Грюндики» присутствовали. На них я даже смотреть не стал. Цены от 500 рублей и выше. Выходит, не все в СССР было дешево?

Мне приглянулся в меру плоский кассетный магнитофон «Десна» в стильном кожаном чехле с дырочками. Стоил он всего-то 100 рублей. Его, помнится, применяли корреспонденты для записывания интервью, а для прослушивания музыки – агрегат не самый лучший, но зато его удобно носить в таком кожухе. Переносные бумбоксы еще не народились и мне вдруг захотелось именно такой портативный магнитофон. Но цена кусалась.

И я решил воспользоваться советом Аграфены Юльевны. Подозвал продавца. Высокий брюнет в белом халате, больше похожий на больничного санитара, нежели на работника советской торговли, подошел, оглядел меня с головы до ног и, видимо, сделал не лестный для меня вывод. На номенклатурщика я не похож, на фарцовщика тем более. Тогда я поманил его пальцем, а когда он нехотя наклонился, проговорил вполголоса:

– Я от Корнея Митрофаныча!

Парень выпрямился. Выражение его лица тут же изменилось.

– Как его здоровье? – участливо спросил он.

– После вчерашнего немного приболел, – ответил я и заговорщически подмигнул торгашу.

Тот понимающе покивал в ответ. Видимо, о ночной гульбе в элитном кабаке слухи расползлись по всему городу, но далеко не каждый мог знать состав гостей, поэтому, дабы укрепить свой авторитет среди сотрудников комиссионки, я добавил:

– А Маринка Михайлова, была просто душкой…

Продавец нервно оглянулся и перешел на другую тему.

– Что-нибудь уже присмотрели?

– Да вот эту штуковину, – ответил я, показывая на «Десну».

Парень поджал пухлые губы.

– Это довольно старая модель, – пробормотал он, – правда, лентопротяжный механизм у нее мощный…

– Мне для племянника в подарок, – соврал я. – Будет с ним гонять на велике… Девок кадрить… Не «Панасоник» же ему гробить…

– Вас понял! – кивнул брюнет. – Для вас – пятьдесят рублей…

– Это по-божески, – согласился я. – А кассет с записями не найдется?

– Могу устроить, – сообщил продавец. – «Пинк Флойд», «Бони Эм», «Машина времени», группа «Воскресенье»… По трешке за запись. У вас чистые кассеты имеются?

– Нет. А если с вашими кассетами?

– Тогда – по пятерке.

– Годится…

– Сможете зайти завтра?.. Я все запишу.

– После занятий…

– Хорошо. Буду ждать.

– Ну тогда выписывай чек…

Он заполнил товарный чек и выдал мне. Я оплатил его в кассе, а когда вернулся к прилавку, парень укладывал ретромагнитофон в картонную коробку.

– Э-э, так не пойдет! – остановил я его. – А проверить?

– У нас не радиомагазин… – попытался артачиться он.

– Ничего. Розеточка, надеюсь, найдется?

– Безусловно…

– Вот давай и проверим!

– Тогда, прошу за мной.

Он схватил коробку с магнитофоном, вышел из-за прилавка, и направился к двери, с надписью «СЛУЖЕБНЫЙ ВХОД». Я – следом. Мы оказались в небольшой подсобке. Торгаш вынул из коробки «Десну», воткнул вилку штепселя в розетку и показал, как вращаются стерженьки, перематывающие пленку в кассете.

– Да ты не жлобись! – сказал я. – Кассету вставь. Вдруг звукоснимательная головка не фурычит.

Он вздохнул, вынул из ящика стола кассету, вставил в крышку, нажал одну единственную клавишу, отвечающую и за воспроизведение и за перемотку – не считая круглой красной кнопочки. «Мани-мани-мани…» заорал квартет «АББА» свой бессмертный хит.

– Отлично!

Я выдернул штепсель из розетки, забрал покупку и повернулся к двери.

– Вы кассету забыли вернуть! – напомнил продавец.

– Тебя как зовут? – спросил я, снова поворачиваясь к нему лицом.

– Рудольф…

– Вот, что Рудик… – я похлопал торгаша по плечу. – Нехорошо как-то такой подарок вручать без записей… А завтра встретимся, и я тебе ее верну. Идет?

– Идет, – кивнул он.

– Ну, Рудик, спасибо тебе за все! – я по хозяйски протянул ему руку. – Будем дружить!.. Меня Во… Шуриком зовут.

– Очень приятно, – пролепетал он, ошеломленный моей наглостью и напором.

Он проводил меня до двери как весьма важного клиента. Я вывалил на улицу, вытащил из коробки «Десну» и повесил на шею, воткнул клавишу. Тишина. Вот остолоп! Батареек там наверняка нет. Надо и в самом деле отыскать радиомагазин и обзавестись элементами питания. Кажется, в эту эпоху они были здоровенными такими бочонками. Я окликнул какого-то забулдыгу, в плаще, как у лейтенанта Коломбо, он обернулся и я присвистнул от удивления. Это был преподаватель труда Виктор Сергеевич Курбатов.

– Какими судьбами?!

– Да вот… – пожал тот поникшими плечами. – С работы иду… А – ты?

– С совещания в райкоме…

– Понятно… – печально протянул он. – Слушай, Шурик, у тебя трояка не найдется?

– Найдется… А что?.. Выпить не на что?

Трудовик помялся.

– Да… нет… Жене сказал, что в магазин забегу, а у самого – ни гроша.

– Да без проблем. Держи!

Я отслюнил ему трояк.

– Слушай, Витек… А ты не знаешь, где батарейки купить вот для этой бандуры?

– Сейчас уже нигде не купишь, – покачал головой тот. – Пойдем ко мне. У меня есть запасные.

– Пойдем…

– Только в гастроном по пути заглянем, покуда он не закрылся.

И мы пошлепали с ним в гастроном. Я помог ему закупиться и дотащить до дому две туго набитые авоськи – сахар, крупы, картошка и так далее. Мы поднялись на пятый этаж обыкновенной хрущевки. Витек отворил дверь и мы вошли в узкую прихожую, наполовину занятую свисающим с вешалки снопом одежды. Из кухни доносился однообразный механический гул и плыли клубы пара. Трудовик жестом велел мне разуться, а сам потащил авоськи с покупками на кухню.

Сквозь гул я услышал, как Витек препирается с женой. Наконец, он снова показался в прихожей и знаком поманил меня за собой. Мы прошли в комнату. Похоже, это был личный кабинет, она же мастерская товарища Курбатова. По крайне мере, здесь почти все пространство было завалено разными железяками. Хозяин этого бедлама виновато улыбнулся и принялся шарить по ящикам и коробкам, производя больше шума, чем непонятный агрегат, от которого позвякивали гаечные ключи в металлическом ящике, возле которого я стоял.

– Нашел! – Он вытащил желтые, с темно-синей полосой батарейки с надписью «ЭЛЕМЕНТ 343». – Давай твою бандуру…

Я снял все еще болтающуюся на шее «Десну». Он выдернул ее серый корпус из желто-рыжего чехла, ловко вскрыл батарейный отсек, вставил в него триста сорок третьи элементы, нажал на клавишу. Шведские сладкоголосые соловьи грянули песню про всепобеждающую власть денег. Несколько минут мы с Витьком слушали их буржуазные откровения, потом он отключил магнитофон и вернул его мне.

– Жаль, жена дома, стирает… – вздохнул трудовик. – А так бы усидели полбанки…

– А ты заходи ко мне в общагу, – предложил я.

– Зайду! Спасибо!

Покинув обиталище коллеги, я тормознул частника на «Москвиче» и он за рубль подбросил меня к общежитию. На входе я показал грустной тети Груне свое приобретение и поблагодарил ее за добрые советы. Возможно, она ждала от меня благодарности, выраженной в иной форме, но я решил, что не готов к этому и отправился в свой курятник. И только вставив ключ в замочную скважину, понял, что совершенно забыл про замок. А напрасно. В комнате царил идеальный порядок. Кто-то не только перемыл посуду, но и протер мебель и вымыл пол.

Аграфена Юльевна – больше некому. Возвращаться на вахту и скандалить я не стал. Во-первых, мне было лень. А во-вторых, я пять минут назад ее благодарил. Получается когнитивный диссонанс какой-то. И вообще, я стал замечать за собой некоторое смягчение натуры. Владимир Юрьевич даже горничным в гостиницах не разрешал заглядывать к нему в номер. А Сашок-лопушок, комсомолец-ударник, небось полагал такое поведение жлобством и мещанством. Кстати, надо бы почитать газетки на сон грядущий, дабы проникнуться духом эпохи. Чем я и занялся.

* * *

Утром я отправился на работу. Как ни странно, чтение официальной советской прессы мне помогло. Понятно, что в этом обществе действовала своего рода двойная мораль. С трибун говорили одно, а дома, на кухне, другое. Однако, чтобы ты там себе ни думал, находясь на службе или работе, ты должен вести себя так, как это не только считается общепринятым, но и вменяется государством в обязанность. Поэтому, ради выживания, в стенах педучреждения мне следует засовывать подальше Вову – прожженного делягу и полубандита – и выпячивать на первый план Шуру Данилова – до оскомины правильного комсомольца.

С этими благими намерениями я вступил в стены учительской. Едва я миновал ее порог, все разговоры оборвались и все головы повернулись в мою сторону. Признаться, мне стало не по себе от этого молчаливого рассматривания. Что-нибудь случилось с Симочкой? Да нет, вот она стоит, честные-пречестные глазенки округлила… Я нанес военруку более тяжкие телесные повреждения, нежели показалось сначала? Тоже нет. Вон у окна сидит, буравит меня ледяным взором, от которого я, видимо, должен превратиться в снеговика…

– Доброе утро, коллеги! – сказал я, чтобы разрядить обстановку.

Помогло. Опять все загалдели, обсуждая свои учительские дела.

– Александр Сергеевич! – окликнула меня Раечка, директорская секретарша. – Загляните к Пал Палычу, пожалуйста!

Вот оно! Сейчас мне выволочку учинят. Я открыл дверь и увидел эту сладкую парочку – директора и заведующую учебной частью.

– Здравствуйте, Александр Сергеевич! – сказал Разуваев. – Проходите, садитесь!

– Здрасьте…

Опустившись на стул, я принялся ждать вынесения приговора. Может на этот раз все-таки выставят взашей?.. Так я с радостью! Пойду к Панкратычу в спортобщество «Литейщик», он, хоть и спьяну, золотые горы сулил, если я стану тренером городской команды, в основном – по самбо, но немного – и по карате.

– Как прошло совещание в райкоме комсомола? – осведомился Пал Палыч.

Я хотел было резануть правду-матку, чтобы уж точно выгнали, но тут в разговор вступила старуха Шапокляк.

– Я хочу, Александр Сергеевич… – напряженно-хрупким голосом начала она. – Нет, я просто обязана просить у вас прощения за те безобразные сцены, которые стали результатом моей предубежденности. Для человека моего педагогического стажа и жизненного опыта совершенно непростительно не суметь разглядеть в молодом коллеге человека, может быть излишне прямодушного, но искреннего и добросердечного.

Это было посильнее «Фауста» Гёте. Змея прячет ядовитые зубы и признает ошибки? Не верю! Скорее всего, она тоже услыхала о моем участии в пьянке сильных мира сего и прикусила свой раздвоенный язык. Однако, надо думать, не надолго. Ровно до тех пор, покуда не разобралась в ситуации. Нужно не дать ей разобраться. Вернее – не дать ей сделать вредные для меня выводы. Змеиный язык должен оставаться прикушенным как можно дольше, желательно – навсегда.

– Полагаю, Эвелина Ардалионовна, что и с моей стороны имела место некоторая неосмотрительность, – дипломатично отреагировал я. – Обязуюсь вести себя более подобающе.

– Вот и замечательно! – резюмировал директор. – Вы, товарищ Царева, впредь будьте снисходительнее к молодым кадрам. А вы, товарищ Данилов, побыстрее адаптируйтесь к коллективу и принимайтесь, наконец, за свой экспериментальный класс. Там вам невпроворот работы.

– Как раз вчера, на совещании в райкоме, принято решение провести спартакиаду среди школьников нашего города, – как бы, между прочим, вставил я. – Думаю, что моя задача, в числе прочего, заключается и в том, чтобы подготовить для участия в ней команду нашей школы.

Насчет спартакиады я не совсем соврал. Словечко это действительно мелькало в пьяном трепе завсегдатаев элитного кабака. Имеет ли она отношение к школьникам, за это я ручаться не могу, но можно поговорить с Кешей и, если что, навести его на эту мысль. Директору идея понравилась во всяком случае. Он торжествующе посмотрел на завучиху, которая состроила ханжескую улыбку.

– Вот видите, Эвелина Ардалионовна! – воскликнул Пал Палыч. – А молодой педагог, невзирая на свой не слишком удачный дебют, оказывается патриотом школы и города!

– В этом мы его всецело поддерживаем, – проквакала Шапокляк.

– И не только на словах, товарищ Царева! – подхватил Разуваев. – Надо пересмотреть свое отношение к учащимся восьмого «гэ» класса… Если уж товарищ Данилов берется сделать их ядром команды, которая будет с честью представлять нашу школу на городской спартакиаде, то наша святая обязанность поддержать не только классного руководителя, но и его ребят… Думаю, можно скостить двойки по поведению тем из них, кто проявит себя в спорте.

– Я могу считать вышесказанное решением руководства школы о моральном поощрении наших юных спортсменов? – поймал я его за язык.

– Что скажете, Эвелина Ардалионовна? – спросил Пал Палыч у посеревшей завучихи.

– Ну-у… Если Александр Сергеевич проявит себя, как классный руководитель, то почему бы нет? – прошипела та.

– Вот и договорились, – с чувством глубокого удовлетворения произнес директор. – Однако – звонок!.. У вас, товарищ Царева, урок в пятом «А»…

– Я помню, – буркнула Шапокляк и нехотя покинула кабинет.

– А у вас – «окно», товарищ Данилов, – продолжал Разуваев, когда завуч удалилась. – Советую поговорить о спартакиаде с нашим комсоргом, – добавил он. – Серафима Терентьевна близко к сердцу принимает все, что касается чести школы.

– Я так и сделаю, Пал Палыч! – пообещал я, поднимаясь.

Поговорить с Симочкой и впрямь не мешало. Надо же выяснить, что у них произошло с военруком? Может у них там любовная игра намечалась, а я въехал в чужие амурные дела, как глупый рыцарь на полудохлом коне. И я направил своего воображаемого Росинанта в Пионерскую комнату. На этот раз дверь не была закрыта, а старшую пионервожатую я все же застал. Увидев меня, она стыдливо заалела щечками, что лишь подзадорило неугомонного гуманиста Данилова.