Текст книги "Мишель плачет в супермаркете"

«Мне всегда приходилось донашивать то, что оставалось от Нами, а затем смотреть, как Ынми получает новую одежду к тому времени, когда мои обноски доходили до нее, – продолжала она. – На Восточном побережье все будут думать, что ты бродяга».

«Ну, я не такая, как ты, – ответила я. – У меня есть дела поважнее, чем думать о том, как я выгляжу».

Одним махом мать схватила меня за бедро и, перевернув на живот, ударила ладонью по заднице. Это был далеко не первый раз, когда мать меня била, но по мере того как я росла, физическое наказание казалось все более и более противоестественным. В тот момент я весила больше, чем она, и удар почти не причинил мне вреда, если не считать смущения от того, что я чувствовала себя слишком взрослой для подобной практики.

Услышав шум, отец поднялся по лестнице и заглянул из коридора.

«Ударь ее! – инструктировала его мать. Он стоял неподвижно, тупо наблюдая за происходящим. – Ударь ее!» – снова закричала она.

«Если ты меня ударишь, я вызову полицию!»

Отец схватил меня в охапку и занес руку для удара, но, прежде чем он успел ее опустить, я вырвалась, подбежала к телефону и набрала 911.

Мать смотрела на меня как на червяка, незнакомую букашку, пожирающую все ее усилия. Девочка, которая цеплялась за ее рукав в магазине, исчезла. Девочки, которая, рыдая, просила разрешения спать на полу рядом с ее кроватью, больше не было. Прижав телефон к уху, я воинственно смотрела на родителей, но, услышав голос на другом конце линии, запаниковала и повесила трубку. Мать восприняла этот шаг как возможность заняться мной всерьез. Она схватила меня за предплечья, и впервые мы сцепились, стараясь прижать друг друга к ковру. Я пыталась от нее отбиться, но обнаружила, что существует черта, за которую я не перейду. Я знала, что у меня достаточно физических сил, чтобы справиться с матерью, но не могла получить к ним доступ. Я позволила ей сжать мои запястья и усесться мне на живот.

«Почему ты делаешь это с нами? После всего, что мы тебе дали, как ты можешь так с нами обращаться?» – кричала она, и ее слезы и слюна капали мне на лицо. Она пахла оливковым маслом и цитрусовыми. Ее руки, прижимавшие мои запястья к жесткому ковру, были мягкими и скользкими от крема. Ощущение ее веса на моем теле было болезненным, как синяк. Мой отец навис над нами, не понимая, что делать в подобной ситуации и ища причину, почему такой ребенок, как я, оказался настолько несчастным.

«Я сделала аборт после тебя, потому что ты была таким ужасным ребенком!»

Хватка матери ослабла, она слезла с меня и направилась вон из комнаты. Напоследок она зацокала языком, звук, обычно издаваемый, если нечто вызывает у вас огромное сожаление, например вид приходящего в упадок красивого здания.

Так вот оно что. Почти комичным выглядело то, что она хранила такую впечатляющую тайну всю мою жизнь, чтобы обрушить ее на меня в подобный момент. Я понимала, что на самом деле меня никак нельзя винить в аборте. Она сказала это лишь для того, чтобы сделать мне больно в отместку за те чудовищные страдания, которые я ей причинила. Больше всего на свете я была потрясена тем, что она утаивала от меня нечто столь монументальное.

Я завидовала и боялась способности матери хранить секреты, поскольку меня разъедала каждая тайна, которую я пыталась удержать при себе. Она обладала редким талантом хранить секреты даже от нас. Мать ни в ком не нуждалась. Было просто удивительно, насколько легко она без нас обходится. Все эти годы мать учила меня сберегать 10 процентов себя, как это делает она сама, но я даже и не предполагала, что мать скрывает часть себя и от меня тоже.

Глава 6. Тьма

Я считала, что у меня появился шанс загладить свою вину. За все те муки, что я причинила, будучи гиперактивным ребенком, за весь тот яд, который изрыгала моя страдающая подростковая душа. За то, что я пряталась в универмагах, закатывала истерики на публике, уничтожала любимые вещи. За то, что угнала машину, приехала домой «под грибами», заехала в кювет в нетрезвом виде.

Я буду излучать радость и позитив, и это ее вылечит. Я буду носить только то, что ей нравится, безропотно выполнять любую работу по дому. Я научусь для нее готовить все, что она любит есть, и не позволю ей зачахнуть. Я верну ей все свои долги. Я буду всем, в чем она когда-либо нуждалась. Я заставлю ее сожалеть о том, что она не хотела, чтобы я была рядом. Я буду идеальной дочерью.

В течение следующих двух недель отцу удалось договориться о приеме у доктора Андерсона, и родители полетели в Хьюстон. С помощью более качественной аппаратуры там обнаружили, что у моей матери не рак поджелудочной железы, а редкая форма плоскоклеточной карциномы IV стадии, которая, вероятно, возникла в желчном протоке. Врачи сказали, что, если бы родители согласились на операцию, предложенную первым врачом, она бы истекла кровью на операционном столе. Рекомендуемая последовательность действий теперь заключалась в том, чтобы вернуться домой и ударить по раковым клеткам «коктейлем Молотова» из трех мощных препаратов, а затем, если результаты будут положительными, провести облучение. Маме было всего пятьдесят шесть, и, несмотря на рак, она была относительно здорова. Врачи считали, что, если действовать решительно, существует вероятность того, что она сможет победить болезнь.

Вернувшись в Юджин, мама прислала мне фотографию своей новой стрижки пикси. Более десяти лет у нее была одна и та же прическа, простое каре длиной чуть ниже плеч. Иногда она забирала волосы в свободный конский хвост, часто в сочетании с козырьком или шляпой от солнца летом, с шапочкой или маленькой кепкой осенью. Не считая химической завивки, которую она делала, когда была моложе, я никогда не видела, чтобы она выглядела иначе. «Тебе идет!» – ответила в сообщении я, добавив несколько восторженных анимированных смайликов. «Ты выглядишь моложе!!! Один в один Миа Фэрроу!!!»[74]74
  Мария де Лурдес (Миа) Фэрроу – американская актриса, активистка и бывшая модель.


[Закрыть] Я действительно так считала. На фото она улыбается, позирует на фоне белой стены в гостиной возле кухонного стола, где родители хранят ключи от машины и стационарный телефон. На ее груди пластиковый порт, края которого закреплены прозрачной медицинской лентой. Она выглядит почти застенчивой. Ее лицо светится надеждой, а тело устремлено вперед. Глядя на эти фотографии, я тоже поверила в благоприятный исход.

Несмотря на первоначальные возражения матери, я уволилась с трех работ, сдала свою квартиру в субаренду и отпросилась в группе. Я планировала провести лето в Юджине и вернуться в Филадельфию в августе, чтобы отправиться в наш двухнедельный тур. К тому времени у меня будет лучшее представление о том, что ждет меня и мою семью впереди, и стоит ли мне уезжать на неопределенный срок. Летом нас обещал навестить Питер.

Я приземлилась в Юджине во второй половине дня, на следующий день после завершения первого курса химиотерапии матери. Я изо всех сил старалась выглядеть уравновешенной и собранной, проведя время пересадки в аэропорту Сан-Франциско перед зеркалом в женском туалете. Я умылась и вытерлась насухо грубым бумажным полотенцем. Расчесала волосы и снова нанесла макияж, осторожно подведя веки самой тонкой стрелкой «кошачий глаз», на которую только была способна. Достала из ручной клади ролик для снятия ворсинок и прошлась им по джинсам, а затем принялась собирать катышки со свитера. Я, как могла, разгладила ладонями мимические морщины. Я приложила больше усилий, чтобы хорошо выглядеть, чем перед любым свиданием или собеседованием.

Так я готовилась навещать родителей еще со времен колледжа, когда возвращалась домой на зимние и летние каникулы. В декабре на первом курсе я тщательно начищала пару ковбойских сапог, которые мама мне прислала, окуная мягкую ткань в пасту на основе воска и нанося ее на кожу, а затем полируя сапоги до блеска деревянной щеткой.

Несмотря на то что мы с мамой расстались со скандалом, раз в месяц я получала огромные посылки – напоминания о том, что она не переставала обо мне думать. Сладкий медовый воздушный рис, двадцать четыре пачки морской капусты с приправами, рис для микроволновки, креветочные чипсы, коробки печенья-соломки Pepero и многочисленные чашки пшеничной лапши быстрого приготовления Шин рамен, которыми я могла питаться неделями, и не посещать столовую. Она присылала отпариватели для одежды, валики для удаления ворса, BB-кремы[75]75
  BB-крем – это универсальное средство, которое скрывает недостатки кожи и ухаживает за ней.


[Закрыть], упаковки носков. Новая юбка, которую она нашла на распродаже в T. J. Maxx[76]76
  T. J. Maxx – один из самых популярных ритейлеров модной одежды в США.


[Закрыть], прибыла с запиской «это хороший бренд». Ковбойские сапоги обнаружились в одной из таких посылок после того как родители отдохнули в Мексике. Надев их, я обнаружила, что они уже разношены. Мать носила их неделю дома, разглаживая жесткие края в двух парах носков по часу каждый день, формуя плоскую подошву ступнями своих ног, умягчая грубую кожу, чтобы избавить меня от любого дискомфорта.

Я стояла перед зеркалом в полный рост в своей комнате в общежитии и сканировала свою одежду на предмет зацепок и торчащих ниток. Я старалась увидеть себя внимательными маминым взглядом, чтобы заметить то, что ей не понравится. Я хотела произвести на нее впечатление, продемонстрировать, что я выросла и отлично справляюсь без нее. Я стремилась вернуться взрослой.

Мать готовилась к нашей встрече по-своему, замариновав ребрышки за два дня до моего приезда. Она набила холодильник моими любимыми закусками и за несколько недель до моего приезда купила мое любимое кимчи из редьки, оставив его на кухонном столе на день, чтобы к тому времени, когда я вернусь домой, оно дополнительно перебродило и приобрело терпкий вкус.

Нежные короткие ребрышки, пропитанные кунжутным маслом, сладким сиропом и содовой и карамелизированные на сковороде, наполнили кухню богатым дымным ароматом. Мать промыла свежий краснолистный салат и поставила его передо мной на кофейный столик со стеклянной столешницей, а затем принесла банчаны. Сваренные вкрутую в соевом соусе и разрезанные пополам яйца, хрустящие ростки фасоли, приправленные зеленым луком и кунжутным маслом, твенджан тиге[77]77
  Твенджан тиге – нечто среднее между супом и рагу на основе соевой пасты со свежими овощами, мясом или морепродуктами.


[Закрыть] с дополнительным бульоном и идеально кислая редька чонгак кимчи.

Джулия, золотистый ретривер, жившая у нас с тех пор, как мне исполнилось двенадцать, упала на спину, задрав лапы вверх и выставив напоказ свой гигантский живот в позе, которую мать всегда называла «Грудью вверх!». А в это время мать жарила гальби[78]78
  Гальби – блюдо корейской кухни, приготовленное из ребрышек говядины, свинины, с использованием маринада из соевого соуса, чеснока и сахара.


[Закрыть], блюдо, всегда ассоциирующееся у меня со вкусом дома.

«Джулия толстеет, – сказала я, проводя рукой по выступающему животу собаки. – Ты слишком много ее кормишь».

«Я даю ей только корм для собак… и немного риса! Она корейская собака, она обожает рис!»

В блаженстве я раскрыла ладонь, постелила на нее лист салата и украсила его по своему вкусу: кусочек говядины, ложка теплого риса, капелька соуса самджан[79]79
  Соус самджан – смесь красной перцовой и соевой пасты. Традиционно подается к мясу. – Прим. науч. ред.


[Закрыть] и тонкий ломтик сырого чеснока. Затем сложила его в идеальный мешочек и сунула в рот. Я закрыла глаза и смаковала чудесную домашнюю еду, которой долгие месяцы так жаждали мои вкусовые рецепторы и желудок. Даже рис был настоящим чудом – мама умела варить его так, что каждое зернышко сохраняло свою форму и фактуру. Ее рис ничем не походил на липкий рис из микроволновки, каким мне приходилось довольствоваться в общежитии. Мама внимательно наблюдала за выражением моего лица.

«Вкусно? Мащиссо?» Она открыла пакет с водорослями и положила его рядом с моей тарелкой риса.

«Динття мащиссо, очень вкусно», – сказала я с полунабитым ртом, тая от полного восхищения.

Мать села позади меня на диван и убирала пряди моих волос с лица за плечи – я же не могла оторваться от восхитительной еды. Прикосновения ее прохладных и липких от крема рук были такими знакомыми, однако на этот раз я не только не отшатывалась от них, но, наоборот, ими наслаждалась. Как будто за то время, что я провела вдали от дома, внутри меня образовалось новое ядро, неспособное сопротивляться гравитационному полю материнской любви. Я поймала себя на том, что мне снова не терпится доставлять ей удовольствие, смаковать ее смех, пока я развлекаю ее историями о столкновении со взрослой жизнью, раскрывая подробности собственной несостоятельности. Как в результате неправильной стирки любимый шерстяной джемпер уменьшился на два размера, как я отправилась пообедать в шикарный ресторан и случайно потратила двенадцать долларов на газированную воду, наивно полагая, что она включена в стоимость бизнес-ланча. Бесплатный сыр бывает только в мышеловке, мама, ты была права.

Спускаясь по эскалатору в аэропорту Юджина, я была почти уверена в том, что мать, как и раньше, будет ждать меня одна в терминале сразу за зоной безопасности и помашет рукой, как только я появлюсь в поле зрения. Она всегда меня забирала, аккуратно одетая во все черное, в просторной жилетке из искусственного меха и огромных солнцезащитных очках в черепаховой оправе, выглядя белой вороной среди других жителей Юджина в их мешковатых зеленых толстовках с надписью «Oregon Ducks»[80]80
  Oregon Ducks – название футбольной команды Орегонского университета.


[Закрыть].

Вместо этого на улице меня встретил отец, припарковавший машину у выхода из зоны выдачи багажа.

«Привет, малышка», – сказал он. Он обнял меня и закинул мой чемодан в багажник.

«Как она?»

«Она в порядке. Вчера ходила на химиотерапию. Говорит, что ощущает небольшую слабость».

В машине мы молчали, и я опустила окно, чтобы глубоко вдохнуть орегонский воздух. Было тепло, пахло скошенной травой и началом лета. Мы проехали длинный участок пустынных полей, затем большие магазины на окраине города, мимо дома лучшего друга, с которым я больше не общалась, теперь перекрашенного, с огороженной лужайкой.

Как обычно, отец вел машину агрессивно, виляя в потоке машин, что не соответствовало естественному медленному темпу маленького студенческого городка. Было странно находиться с папой вдвоем без мамы. Мы с ним никогда не проводили много времени наедине.

Отец был счастлив в своей роли кормильца. Одно лишь его присутствие в нашей жизни было достаточным свидетельством того, что он исправил недостатки собственного воспитания и преодолел свои пристрастия, а это кое-что да значило.

В детстве я была очарована рассказами о его прошлом, его мужественности и выдержке. Он потчевал меня историями о своей боевой юности, не упуская ни малейших подробностей. Как он однажды ослепил человека, как ему угрожали ножом, как он двадцать три дня кряду гнал на скоростном велосипеде, ночуя под дощатыми настилами. Он разъезжал на «Харлее» и носил серьгу, а его кряжистая фигура всегда внушала мне чувство безопасности. И он любил выпить. После работы отец встречался с приятелями в Highlands, местном баре напротив своего офиса. Он мог опрокинуть рюмку текилы и полдюжины бутылок пива, как будто это было пустяком, и на следующее утро выглядеть трезвым как стеклышко, без единого следа вчерашнего загула.

В отличие от матери он пытался воспитывать меня без оглядки на половую принадлежность, обучая драться на кулаках и разводить костер. В десять лет он даже купил мне мой собственный 80-кубовый мотоцикл Yamaha, чтобы я могла следовать за ним по грязной трассе, проложенной на заднем дворе.

Но большую часть моего детства он пропадал на работе или в баре, а когда появлялся дома, то в основном занимался тем, что рычал в трубку телефона в поисках пропавшего поддона с клубникой или в попытке выяснить, почему грузовик с салатом «Ромен» отстает от графика на три дня. Со временем наши разговоры стали во многом напоминать пересказ содержания фильма человеку, пришедшему в зрительный зал на последние тридцать минут показа.

Отец часто винил свою работу в том, что между нами растет стена отчуждения. Мне было десять, когда он возглавил бизнес своего брата и его рабочая нагрузка практически удвоилась. Но правда заключалась в том, что его новая должность совпала с покупкой первого в нашей семье настольного компьютера. Именно тогда я впервые и столкнулась с тем, что у моего отца интрижки с женщинами, предлагающими платные услуги в интернете. Этот секрет я скрывала от матери всю свою жизнь.

Даже в своем нежном возрасте я поспешила оправдать неверность отца. Он был человеком страстей, и я предположила, что родители, должно быть, пришли в этом вопросе к определенному взаимопониманию. Но по мере того как я становилась старше, эта тайна начала смердеть. Одни и те же истории утомляли своим однообразием, а его бурное прошлое представлялось не столько подвигами героя, сколько оправданием личных недостатков. Постоянное пьянство больше не вызывало симпатии, а вождение в нетрезвом виде после работы воспринималось как безответственность. То, что доставляло радость ребенку, больше не могло удовлетворить потребности взрослой дочери. Между нами не было той тесной органичной связи, которую я ощущала в отношениях с матерью. И теперь, когда она была больна, я просто не представляла, как мы будем дальше жить вместе.

Мы направились вверх по Уилламетт-стрит, минуя крутой холм, огибающий расположенное в низине кладбище. Покрытие дороги изменилось сразу за знаком, обозначающим конец населенного пункта, и перед глазами развернулась последовательность виденных тысячу раз картин. Все те же повороты с выскакивающими наперерез оленями; прямые участки, где мой отец пытается обогнать «Вольво» и «Субару», медленно плетущиеся в сторону парка Спенсер-Бьютт. Затем извилистая полоса с дорожным ограждением и долина, где покрытые пожелтевшей травой холмы раздвигаются, открывая широкий вид на закат. Затем дорога уходит вверх, и на передний план выходят сосны, скрывая за собой дома. Далее одиночная возвышенность и питомник Дакворта, где павлины свободно бродят мимо деревьев и кустов в горшках, а за ним ферма рождественских елок на Фокс-Холлоу-роуд. Наконец, наш путь пролегает вниз по гравийной дорожке, вьющейся между папоротников и мхов, укрытой кронами деревьев, тесно переплетенных друг с другом, пока буйная растительность не расступается перед нашим домом.

Папа припарковал машину, и я поспешила внутрь, аккуратно поставив туфли в прихожей. Войдя через кухню, я окликнула мать, и она встала с дивана.

«Здравствуй, моя доченька!» – приветствовала меня мать.

Я подошла ближе и осторожно ее обняла. И ощутила между нами твердый пластиковый порт. Я провела рукой по ее волосам.

«Отличная прическа, – сказала я. – Тебе идет».

Она снова села, а я соскользнула с кожаного дивана и устроилась на ковре между мамой и кофейным столиком. Джулия тяжело дышала рядом, ее язык бился об обломанный клык, который мой отец случайно повредил несколько лет назад, сбрасывая с подъездной площадки мячи для гольфа. Я обняла мамины икры и положила голову ей на колени. Я ожидала, что наше воссоединение будет бурным, но она казалась спокойной и невозмутимой.

«Как ты себя чувствуешь?»

«Я чувствую себя хорошо, – сказала она. – Легкая слабость, но это не страшно».

«Чтобы сохранить здоровье, нужно много есть. Я хочу научиться готовить все корейские блюда, которые тебе нравятся».

«О да, ты становишься таким хорошим поваром, судя по фотографиям, которые мне присылаешь. Как насчет того, чтобы завтра утром сделать мне немного свежевыжатого томатного сока? Я покупаю два или три органических помидора и смешиваю их в блендере с медом и льдом. Очень вкусно! Я сделаю для тебя, чтобы ты попробовала».

«Томатный сок. Понятно».

«Через две недели приедет моя подруга Ке. И тогда, возможно, она научит тебя готовить корейские блюда».

Ке подружилась с моей матерью, когда родители жили в Японии. Она была на несколько лет старше моей матери и взяла ее под свое крыло, пока мой отец занимался продажей подержанных автомобилей в Мисаве. Она показала ей, где делать покупки, где выпивать, как водить машину и как подрабатывать на черном рынке, перепродавая товары из PX, дискаунтера на военной базе. Сливки для кофе, средство для мытья посуды, бутылки иностранной выпивки, банки с консервированной ветчиной – мама покупала эти раритеты без налогов в PX за доллар и перепродавала за пять.

Они потеряли связь друг с другом после того как мои родители перебрались в Германию, но восстановили общение пару лет назад. Ке теперь жила в Джорджии со своим мужем Вуди. Я никогда с ней не встречалась, и была рада у нее поучиться, чтобы доказать матери, насколько могу быть полезной. Я представляла вкусную еду, которую мы приготовим вместе, так что я наконец верну свои долги, отплачу за любовь и заботу, которые много лет воспринимала, как должное. Блюда, способные ее утешить и напомнить о Корее. Еду, приготовленную именно так, как она любит, поднимающую настроение, питающую тело и придающую сил, так необходимых ей для выздоровления.

Некоторое время мы вместе смотрели телевизор, молча вычесывая из шерсти Джулии репьи и ища клещей, чтобы их сжечь, пока она тяжело дышала на боку, била нас лапами по запястьям, требуя внимания каждый раз, когда наши глаза смещались от нее к экрану. Мама рано легла спать, и я понесла свою сумку наверх.

Моя спальня располагалась над спальней родителей, широкий прямоугольник сужался до маленьких ниш с выступами крыши по обеим сторонам. В одной из ниш располагался мой письменный стол, а шкаф для проигрывателя с колонками и сиденье с синей подушкой у окна – в другой. Ниши были выкрашены в ярко-мандариновый цвет, а средняя часть – в мятный, так что верхняя часть дома громко возвещала: здесь живет девочка-подросток.

«Прекрати это безобразие!» – ругалась с лестницы мать, пока я прибивала к потолку психоделические гобелены и прикалывала к стене гигантские постеры Дженис Джоплин из «Звездных войн». Я нашла старый шкаф для проигрывателя с его уродливыми деревянными динамиками в секонд-хенде. «Мы можем его покрасить!» – воскликнула я, взволнованная идеей разделить творческий проект с матерью. Но как только мы вернулись с ними в дом, я была предоставлена самой себе. Я расстелила в гараже газеты и покрасила шкаф из баллончика в черный цвет. И не дав ему как следует высохнуть, сразу же нанесла поверх крупные белые горошины, которые, конечно, стекали и деформировались, создавая впечатление тающей коровы. Это напомнило мне о многих подобных бездумных подростковых промахах, особенно тот момент, когда я поставила старый альбом Леонарда Коэна и вспомнила, что этот проигрыватель воспроизводит только монофонические записи.

Я открыла окно, сетку с которого сняла и спрятала в кладовке много лет назад, и выбралась на крышу. Я оперлась спиной о грубый толь, установила ноги над водосточным желобом и обрела устойчивое положение на скате крыши. В небе сияли мириады звезд, более яркие, чем даже те, что я помнила из детства, неомраченные огнями города. Снизу доносилось пение сверчков и лягушек. С другого конца крыши, когда мои родители спали, я обычно спускалась по колоннам портика и встречалась с парнем, которого завербовала быть моим водителем этой ночью. До своих освободителей я добиралась по гравийной дорожке, идя на шум работающих на холостом ходу двигателей. Наконец я была свободна.

Улизнув из дома, чаще всего мы болтались без дела. В большинстве случаев подбиравшие меня дети даже не были близкими друзьями, просто скучающие одноклассники или мальчики постарше с правами, которым больше нечем было заняться. Время от времени в лесу устраивался рейв[81]81
  Рейв – организованная танцевальная вечеринка с привлечением диджеев.


[Закрыть], и мы наряжались в замысловатые костюмы, и танцевали вместе с незнакомыми хиппи. Иногда я воровала ликер, оставшийся с праздничных вечеринок родителей, и, как осторожный химик, незаметно откачивала из разных бутылок жидкость, чтобы смешать ее с содовой и выпить в парке. Но большую часть времени мы просто катались по округе, слушая компакт-диски. А порой отваживались на путешествие длиной в час до водохранилища Декстер или Ферн-Ридж, чтобы просто посидеть на причале и посмотреть на черную воду, темную, как нефть в ночи, открытое всем ветрам пространство, которое мы использовали в качестве резонатора того, насколько мы сбиты с толку в отношении самих себя и того, что именно мы чувствуем. В другие ночи мы подъезжали к парку Скиннер-Бьютт, чтобы получше рассмотреть унылый город, который держал нас в заложниках, выпить кофе и съесть картофельные оладьи в круглосуточном ресторане IHOP или пробраться на чужой участок, где однажды обнаружили веревочные качели. Как-то раз мы даже отправились в аэропорт, чтобы просто посмотреть на людей в терминале, улетающих в города, куда нам страшно хотелось попасть, пара подростков в ночи, связанных глубоким, необъяснимым одиночеством и мессенджером AOL.

Я не могла не заметить, насколько теперь изменились обстоятельства. Я снова была здесь, на этот раз вернувшись по собственной воле и больше не планируя безумный побег в темноту, но отчаянно надеясь, что тьма не вернется.