Текст книги "Слова в дни памяти особо чтимых святых. Книга четвертая. Август"

Слово в день памяти священномученика Вениамина, митрополита Петроградского и Гдовского, и иже с ним убиенных священномученика архимандрита Сергия и мучеников Юрия и Иоанна
(31 июля / 13 августа)

За судьбу Церкви Божией я не боюсь. Веры надо больше, больше ее надо иметь нам, пастырям. Надо забыть свою самонадеянность, ум, ученость и дать место благодати Божией.

Священномученик Вениамин

Во имя Отца и Сына и Святого Духа!

Дорогие во Христе братья и сестры!

В юные годы мы часто мечтаем о том, чтобы совершить великие подвиги. Нам даже бывает жаль, что мир вокруг нас спокоен и в нем вроде бы нет места для геройских поступков. Но кто знает, как поведет себя каждый из нас, если жизнь действительно потребует от него настоящего мужества? Вот так и юный Василий, сын священника из далекого северного села, мечтал о подвигах благочестия, которые совершали во славу Божию древние богатыри духа. Уже будучи старцем-митрополитом, незадолго до славной своей кончины, он вспоминал: «В детстве и отрочестве я зачитывался житиями святых, восхищался их героизмом, их святым воодушевлением, жалел, что времена не те и не придется пережить то, что они пережили». Ему довелось – или посчастливилось? – дожить до перемены времен: открылась возможность терпеть ради Христа и от своих, и от чужих. Он оказался до. стоин своей детской мечты, переборол унижения, страдания и страх смерти, засвидетельствовав для нас, своих потомков: трудно, тяжело страдать, но по мере наших страданий избыточествует и утешение от Бога. Трудно переступать этот Рубикон и всецело предаваться воле Божией. Когда это совершается, тогда человек избыточествует утешением, не чувствует самых тяжелых страданий среди внутреннего покоя, он и других влечет на страдания, чтобы они переняли то состояние, в котором находится счастливый страдалец…

Жизненный путь Василия Казанского достаточно типичен для одаренных и благочестивых детей духовенства. В числе лучших окончив Петрозаводскую Духовную семинарию, он получил возможность продолжить образование в Санкт-Петербургской Духовной академии. В стенах Академии созревает решение посвятить себя Богу – всецело. В 1895 году он принимает иноческий постриг с именем Вениамин; пройдя монашеское послушание в Александро-Невской лавре и восприняв священный сан, он получил право учить других: становится преподавателем, а затем и ректором Духовных семинарий, с 1905 года – Санкт-Петербургской. Проходит иерархическую лестницу: с 1902 года – архимандрит, а в 1910 году хиротонисан во епископа Гдовского, четвертого викария Санкт-Петербургской епархии. Проходя епископское служение в столице империи, владыка Вениамин, тем не менее, занимает в тогдашней церковной иерархии очень скромное положение. Местом его архиерейских богослужений на долгие двадцать три года оставался тихий храм на окраине Санкт-Петербурга. Праздничные службы Пасхи и Рождества епископ Вениамин совершает на Путиловском и Обуховском заводах – тех самых, которые впоследствии назовутся оплотами пролетарской революции.

Еще в годы студенчества молодой иеромонах Вениамин часто общался с рабочим народом. Он активно участвовал в деятельности Общества распространения религиозно-нравственного просвещения в духе Православной Церкви. Его не считали блестящим проповедником. Слова его были просты, он никогда не приправлял свою речь солью и перцем острых политических вопросов. Своих слушателей он пытался научить одному: в любое время и при любых обстоятельствах, к какому бы сословию или партии ни принадлежал человек – он должен быть верен заповедям Христа Спасителя, выверяя этим все свои поступки.

Возведенный в епископский сан, он стал архипастырем петроградской бедноты. В его архиерейской приемной с утра до ночи толпилось простонародье, он принимал всех и радостно спешил на каждый зов. Запросто, как приходского священника, владыку Вениамина приглашали крестить ребенка или напутствовать умирающего. И он шел в рабочие кварталы, спускался в подвалы, где обитала городская «голь перекатная», – там Святым Крещением просвещал младенческие души или Святыми Дарами провожал душу, уходящую в вечность. Совершая требы, он никогда не надевал знаков архиерейского достоинства. Паства называла его не «Владыка» или «Ваше Высокопреосвященство», а «наш батюшка Вениамин». Таким же остался он, когда Бог судил ему воспринять сан митрополита Петроградского.

После Февральской революции 1917 года захватившее власть над страной Временное правительство торопилось «демократизировать» все стороны российской жизни. И в Русской Православной Церкви было введено «демократическое» новшество: выборность архиереев. Дело, дотоле неслыханное на Руси: паства сама выбирала себе архипастыря, овцы сами решали, кому лучше быть их пастухом (впрочем, такой казус был как бы крайним противопоставлением прежнему, не менее нелепому положению: когда назначения на архиерейские кафедры осуществлялись императорскими указами). Во многих епархиях «новшество» стало источником соблазна, привело к тяжелым церковным нестроениям. Но в Петрограде при выборах архипастыря пресловутая «демократия» совпала со священным принципом соборности. Православный люд епархии едиными устами и единым сердцем изрек имя своего духовного главы: Преосвященный Вениамин (Казанский).

Этот выбор был совершенной неожиданностью для «демократов» из Временного правительства. На архиерейскую кафедру Петрограда они планировали совсем другую кандидатуру – епископа Андрея (князя Ухтомского; 1873–1937), блестящего аристократа и блестящего оратора, противника монархии и яростного обличителя «распутинщины», считавшегося одним из самых «прогрессивных» российских иерархов. Но народ Петрограда в вопросе об архиерее сделал не политический, а церковный выбор.

К тому времени город уже утратил память о том, что был назван в честь первоверховного апостола Христова: уже не Санкт-Петербургом (Свято-Петроградом), а просто Петроградом именовался он. Над столицей бывшей империи витала тень «первого большевика» Петра I, суля новую «крутую ломку» русской истории. Но архипастырь, митрополит Вениамин, высотой своей души воскрешал память о священном имени города – «светильник всесветлый во граде святого Петра явился…».

Тогдашняя Россия кипела и бурлила. Политические пристрастия разделяли близких людей, разрывали дружеские и родственные узы, вторгались в каждый дом, выплескивались на улицы, грозя затопить всю страну кровавым братоубийственным безумием. Февральская революция и последовавший за ней большевистский переворот – эти политические взрывы должны были, казалось, властно вторгнуться в душу каждого человека. Но новый Петроградский святитель оставался как бы вне этой бури, поднятой тьмою века сего. По множеству свидетельств, в то смутное время трудно было найти человека, столь далекого от политики, как митрополит Вениамин.

Сразу же после избрания на Петроградскую кафедру святитель Вениамин заявил: «Я стою за свободную Церковь. Она должна быть чужда политике, ибо в прошлом она много от нее пострадала. И теперь накладывать новые путы на Церковь было бы большой ошибкой. Самая главная задача сейчас – это устроить и наладить нашу приходскую жизнь».

К власти в России в октябре 1917 года пришли большевики. Митрополит Вениамин воспринял это спокойно и без возмущения, как факт внешний. При новых правителях он продолжал делать церковное дело так, как это оказывалось возможным. Когда в Петрограде закрыли Духовные академию и семинарию, он добивается открытия Богословско-пастырских курсов и организует Богословский институт. При участии святителя Вениамина совершаются епископские хиротонии Платона (Кульбуша), одного из первых новомучеников Русской Церкви, умершего под пытками в Тартуской тюрьме в 1919 году, и Николая (Ярушевича; 1892–1961), виднейшего церковного иерарха уже послевоенного периода. Для петроградских православных митрополит остается тем же «батюшкой Вениамином» – без белого клобука и мантии, в простой священнической одежде являющимся в их дома – крестить, исповедовать, соборовать, утешать.

Когда святителя Вениамина коварно и подло втянули в политический процесс, следователь упрямо, но тщетно пытался уличить его в контрреволюции:

– Как вы относитесь к советской власти?

– Мое отношение к ней – отношение к власти. Все ее распоряжения и все декреты, по мере своего разумения, исполняю и принимаю к руководству.

– Ну да, это так. Но признаете ли вы ее?

– Признаю, как и всякую гражданскую власть.

В своем последнем, предсмертном слове перед большевистским судилищем святитель Вениамин свидетельствовал:

«В первый раз я был на суде народном пять лет тому назад, когда в 1917 году происходили выборы митрополита Петроградского. Тогдашнее Временное правительство и высшее петроградское духовенство меня выбирать не хотели. Но приходские собрания и рабочие на заводах назвали мое имя. Я был вопреки своему собственному желанию избран подавляющим большинством голосов в митрополиты Петроградские. Почему это произошло? Конечно, не потому, что я имел какие-либо большие достоинства, а только потому, что меня хорошо знал простой петроградский народ, так как я в течение двадцати трех лет перед этим учил и проповедовал в церкви на окраине Петрограда. И вот пять лет я в сане митрополита работал для народа и на глазах народа и служил ему, нес в народные массы только успокоение и мир, а не ссору и вражду. Я был всегда лоялен по отношению к гражданской власти и никогда не занимался никакой политикой. Я все время работал при советской власти, причем всюду, куда я ни являлся, куда ни приезжал, вначале власть меня встречала подозрительно, но когда узнавала, отношение резко менялось. Представители власти убеждались, что я не враг народа, не враг народной власти…

Вдруг неожиданно я оказался в глазах власти врагом народа и опасным контрреволюционером. Я, конечно, отвергаю все предъявленные мне обвинения и еще раз торжественно заявляю (ведь, быть может, я говорю в последний раз в своей жизни), что политика мне совершенно чужда, я старался по мере сил быть только пастырем душ человеческих…»

Но «карающий меч» большевистской политики обрушился на ни в чем не виновного перед гражданской властью святителя Вениамина, потому что сутью политики большевиков было богоборчество.

В 1922 году лукавым поводом к расправе над Русской Церковью Божией большевистские главари сделали народное бедствие, поразившее огромные области России, – голод. Голодало около двадцати миллионов человек – крестьяне плодороднейших краев, бывших прежде житницей не только Российской державы, но и всей Европы: Поволжья, Украины, Приуралья, Кавказа. Голодная смерть выкашивала целые села, дороги были завалены мертвыми телами, некоторые, обезумевшие от страданий, доходили до трупоедства и людоедства. Православная Церковь с великим состраданием откликнулась на народное горе. Святейший Патриарх Тихон еще летом 1921 года, когда началось бедствие, выступил с воззванием «К народам мира и православному человеку», в котором писал: «…величайшее бедствие поразило Россию. Пажити и нивы целых областей ее, бывших ранее житницей страны и уделявших избытки другим народам, сожжены солнцем. Жилища обезлюдели, и селения превратились в кладбища непогребенных мертвецов…

К тебе, Православная Русь, первое слово мое:

Во имя и ради Христа зовет тебя устами моими Святая Церковь на подвиг братской самоотверженной любви. Спеши на помощь бедствующим с руками, исполненными даров милосердия, с сердцем, полным любви и желания спасти гибнущего брата…

К тебе, человек, к вам, народы вселенной, простираю я голос свой:

Помогите! Помогите стране, помогавшей всегда другим. Помогите стране, кормившей многих и ныне умирающей от голода. Не до слуха вашего только, но и до глубины сердца вашего пусть донесет голос мой болезненный стон обреченных на голодную смерть миллионов людей и возложит его и на вашу совесть, на совесть всего человечества…

К Тебе, Господи, воссылает истерзанная земля наша вопль свой: пощади и прости. К Тебе, Всеблагий, простирает согрешивший народ Твой руки свои и мольбу: прости и помилуй…»

Советская власть также начинает создавать свои «помголы» – комитеты помощи голодающим. От сотрудничества с Церковью эти комитеты отказываются категорически: пожертвования верующих принимаются, но на участие священнослужителей в сборе таких пожертвований наложен запрет. Атеистическому режиму вовсе не хочется, чтобы Церковь своим милосердием привлекала к себе сердца людей. В феврале 1922 года большевистский ВЦИК издает декрет об изъятии церковных ценностей якобы для помощи голодающим. Святейший Патриарх Тихон благословляет жертвовать на нужды бедствующих церковное имущество, за исключением величайших храмовых святынь – евхаристических сосудов. Большевики настаивают на полной конфискации. Волнения верующих, происходящие при поругании святынь, впоследствии позволяют им обвинить Патриарха и духовенство в том, что они препятствовали спасению жизней погибающих от голода.

В Петрограде кампания по изъятию церковных ценностей началась в марте 1922 года. Чиновники петроградского помгола поначалу отнеслись к своим обязанностям добросовестно: им казалось, что поставленная перед ними правительственная задача – это действительно направить церковные ценности для помощи голодающим, причем сделать это, не оскорбляя чувств верующих и не вызывая народных волнений. С такой целью петроградский помгол вступил в переговоры с правлением Союза петроградских православных приходов – организацией, казавшейся достаточно авторитетной среди масс верующих (однако на самом деле таким авторитетом не пользовавшейся).

Союз петроградских православных приходов возник в период «демократизации» Церкви после Февральской революции; активными членами его стали интеллигентные миряне и часть «прогрессивно» настроенного духовенства. Целью Союза ставилась помощь в деятельности духовенства по православному воспитанию народа. Однако далеко не все приходы Петрограда вошли в этот Союз, не вполне доверял ему и митрополит Вениамин. Как обнаружилось впоследствии, такое недоверие имело под собой почву. Некоторые активные члены Союза были заражены интеллигентской гордыней – они желали не столько служить Православной Церкви, сколько «реформировать» ее, не останавливаясь перед еретическими «нововведениями». Как признал председатель Союза петроградских православных приходов, университетский профессор Юрий Новицкий, «ядро так называемой “живой Церкви” вышло из среды Союза».

Чувствуя слабость своих позиций среди верующего народа, представители правления Союза приходов предложили помголу привлечь к переговорам об изъятии церковных ценностей Петроградского архипастыря, митрополита Вениамина. Святитель принял приглашение на эти переговоры с радостью. Да, православный русский народ любил красоту своих храмов, веками собирались драгоценные украшения для святых икон, для всего церковного убранства. Но митрополит Вениамин прекрасно понимал, что спасение человеческих жизней дороже даже таких ценностей. Главным предложением его помголу было, чтобы пожертвования носили добровольный характер. «Мы сами отдадим все!» – заявил святитель. Кроме того, Владыка предложил, чтобы верующие могли контролировать, действительно ли церковные ценности направляются для помощи голодающим. (Православные не были уверены в абсолютной честно– сти большевиков, и будущее подтвердило, что эти сомнения не были безосновательными.) Петроградский помгол еще не был в курсе большевистской «большой политики», поэтому с удовольствием принял предложения митрополита, гарантировавшие спокойствие народа при изъятии ценностей из храмов. Святитель Вениамин, видя такое взаимопонимание, благословил всех присутствовавших и со слезами на глазах сказал, что собственными руками снимет драгоценную ризу с Казанского образа Богородицы и отдаст ее для спасения погибающих братьев.

Восьмого марта 1922 года в газете «Известия» появилась заметка о том, что петроградское духовенство проявило искреннее желание содействовать властям в сборе церковных ценностей для помощи голодающим, «выполняя тем самым свой гражданский долг и постановление ВЦИК от 23 февраля 1922 года». Однако эта идиллия продолжалась недолго.

Петроградский помгол оказался слишком наивным, чтобы понять смысл того, что скрывалось под вывеской изъятия церковных ценностей для нужд голодающих.

Прежде всего сам чудовищный голод являлся лишь отчасти стихийным бедствием, но в большей мере – чудовищным по жестокости «мероприятием» богоборческого режима, спланированным и выполненным путем продразверсток изъятием у земледельцев семенного фонда. При этом голодающие районы были оцеплены заградотрядами, чтобы люди не могли бежать от голодной смерти. Таким образом, главари мировой революции добивались вымирания «контрреволюционной мелкой буржуазии», каковой, по их мнению, являлось все русское крестьянство. (Впрочем, злорадствовала при известиях о народном горе и часть эмиграции, надеявшаяся, что ненавистные им большевики «задохнутся от голода, холода и эпидемий» и бывшие хозяева страны с торжеством вернутся на родину.)

Хлеб, чтобы накормить голодающих, в России был. Но, широковещательно спекулируя на страданиях миллионов голодающих людей, большевики с холодной расчетливостью стремились вызвать жалость мирового сообщества, домогаясь необходимого им международного признания, а также гуманитарной помощи из-за рубежа (которую они намеревались пустить не на спасение умирающих от голода крестьян, а на укрепление собственного режима). Что же касается похода пролетариата на церковные ценности – тут имелось в виду не просто ограбление Православной Церкви, но при этом истребление священнослужителей и наиболее ревностной части верующих.

Нет в этом мире ничего тайного, что в конце концов не стало бы явным. И в наши дни, словно останки ископаемых монстров, всплывают на свет страшные большевистские документы с пометками «строго секретно», «весьма секретно», «архисекретно».

Девятнадцатого марта 1922 года Ленин пишет секретную инструкцию, которая доводится до сведения большевистских руководителей на местах: «Именно теперь, и только теперь, когда в голодных местах едят людей и на дорогах валяются сотни, если не тысячи трупов, мы можем (и поэтому должны) провести изъятие церковных ценностей с самой беспощадной энергией, не останавливаясь перед подавлением какого угодно сопротивления… Чем большее число представителей реакционной буржуазии и реакционного духовенства нам удастся по этому поводу расстрелять, тем лучше…»

Большевистские лидеры отнюдь не хотели, чтобы Церковь спокойно пожертвовала свое достояние для спасения голодающих, чтобы изъятие церковных ценностей прошло мирно и безболезненно. Напротив, поругание святынь было хорошо рассчитанной провокацией, намеренной пощечиной религиозному чувству русского православного народа. При неизбежных в таких условиях возмущениях верующих большевики были намерены расстреливать их чем больше, тем лучше, прикрываясь демагогически-слезливой ложью: Церковь препятствует спасению умирающих от голода. (Подлость этой демагогии вполне иллюстрирует постановление Совета труда и обороны от 12 ноября 1922 года об «отводе части изъятых ценностей тов. Троцкому на оборону республики». Награбленное большевиками в храмах «полководец» Л. Троцкий попросту присвоил. Впоследствии изгнанный Сталиным из страны, Троцкий вывез с собой целый вагон церковных ценностей, что позволило ему устроить себе роскошную жизнь за рубежом.) Немецкий исследователь Р. Ресслер констатирует: «Столкновения из-за церковных ценностей большевики использовали для решающей схватки в борьбе за установление своей абсолютной власти».

Главной фигурой, вокруг которой богоборцы плели свою убийственную сеть, был, конечно, Предстоятель Русской Православной Церкви – Святейший Патриарх Тихон (1865–1935). Однако физически уничтожить Патриарха большевики не решались: еще силен был страх перед возмущением русского народа Божия. На личность Патриарха выливались ушаты грязной клеветы, он был подвергнут домашнему аресту и лишен возможности участвовать в церковных делах. Среди тех иерархов, кому Святейший Патриарх Тихон считал возможным передоверить управление всей Русской Церковью, в числе первых он называл митрополита Петроградского Вениамина. Так, 29 апреля 1922 года Святейший Патриарх пишет председателю ВЦИК – М. Калинину: «Ввиду крайней затруднительности в церковном управлении, возникшей при привлечении меня к гражданскому суду, считаю полезным для блага Церкви поставить временно, до созыва Собора, во главе церковного управления Ярославского митрополита Агафангела (Преображенского) или Петроградского митрополита Вениамина (Казанского)».

Однако в это время над головой Петроградского святителя уже нависал большевистский «карающий меч». Двадцатого марта 1922 года под председательством Л. Троцкого состоялось заседание Комиссии по учету и сосредоточению ценностей (протокол № 8, пометка: «Архисекретно, хранить конспиративно»). Среди постановлений этого заседания есть пункт следующего содержания: «Послать шифром телеграмму в Петроград уполномоченному по ценностям т. Приворотскому, секретарю губкома, копию т. Зиновьеву». Шифрограмма за подписью самого Л. Троцкого разъясняла петроградским «простакам» действительный смысл «похода пролетариата на церковные ценности». В этом послании отмечалось: «Проведение изъятия ценностей в Петрограде требует особенной тщательности и энергии, так как исход дела в Петрограде будет иметь большое значение для провинции», – и задавался недвусмысленный вопрос: «В частности, какие меры приняты для установления наиболее виновных в сопротивлении лиц и для их предания трибуналу?» (то есть: насколько успешны провокации столкновений воюющих с представителями власти и сколько «реакционного» духовенства удастся расстрелять под этим предлогом?).

В Петрограде «разъяснения сверху» поняли вполне. Митрополиту Вениамину заявили, что ни о каких переговорах с церковниками не может быть и речи: церковные ценности будут изъяты в формальном порядке как «государственное имущество». Церковь с радостью готова была принести свой дар милосердия, свою жертву голодающим братьям – богоборческий режим предпочел не просто принять, а вырвать у нее из рук этот дар с глумлением и надругательствами. Митрополит Вениамин был потрясен таким поворотом в настроении властей. Он пишет протестующее письмо в помгол, послание это остается без ответа. Однако святитель Вениамин находит в себе достаточно мудрости, чтобы понять, какими кровавыми и страшными для Церкви последствиями чревато задуманное большевиками святотатственное насилие. Чтобы предотвратить этот ужас, оберечь свою паству от непродуманных гибельных поступков, митрополит Вениамин обращается к верующим епархии с вдохновенным воззванием:

«…Великое волнение, происшедшее по поводу распоряжения гражданской власти об изъятии церковных ценностей для голодающих, охватило умы всех… Святая Церковь, верная заветам Христа, следуя примеру великих святителей, во время народных бедствий шла на помощь погибающим, жертвуя для спасения их от смерти и свои священные ценности. Так поступала и наша Русская Православная Церковь, то допуская изъятие государственной властью тех или других церковных ценностей на народные государственные нужды, то сама через своих представителей износя их для этого. Не осталась Церковь глуха и к переживаемому ныне страшному народному бедствию. Храмы наши и церковные люди оглашались неоднократно призывами жертвовать на голодающих деньгами, продуктами и церковными ценностями: украшениями с икон, лампадами, подсвечниками и т. д.

Но добровольные пожертвования Церкви и церковных людей признаются недостаточными. Все церковные ценности изымаются распоряжением гражданской власти на голодающих. Я своей архипастырской властью разрешаю общинам верующих жертвовать на нужды голодающих и другие церковные ценности, но не касаясь святынь храма, к числу которых относятся святые престолы и что на них (священные сосуды, дарохранительницы, кресты, Евангелия, вместилища святых мощей и особо чтимые иконы).

К пожертвованиям призываю приступить немедленно и сдать таковые не позже 9/22 апреля в места, указанные представителями гражданской власти. Жертвуемым предметам должна быть составлена точная опись на месте при участии гражданских властей.

Но если гражданская власть, ввиду огромных размеров народного бедствия, сочтет необходимым приступить к изъятию и прочих церковных ценностей, в том числе и святынь, я и тогда убедительно призываю пастырей и паству отнестись по-христиански к происходящему в наших храмах изъятию… Со стороны верующих совершенно недопустимо проявление насилия в той или другой форме. Ни в храме, ни около него неуместны резкие выражения, раздраженные, злобные выкрики против отдельных лиц или национальностей и т. п., так как все это оскорбляет святость храма и порочит церковных людей, от которых, по апостолу, должны быть удалены всякое раздражение, и ярость, и гнев, и крик, и злоречие со всякою злобою (Еф. 4, 30).

При изъятии церковных ценностей, как и во всяком церковном деле, не может иметь место проявление каких-либо политических тенденций. Церковь по существу своему вне политики и должна быть чужда ей. Царство Мое не от мира сего (Ин. 18, 36), – заявил Спаситель Пилату. Этим курсом, вне политики, я вел корабль Петроградской Церкви и веду и идти им настойчиво приглашаю всех пастырей. Всякого рода политические волнения, могущие возникнуть около храмов по поводу изъятия ценностей, как было, например около храма на Сенной, никакого отношения к Церкви не имеют, тем более к духовенству. Проводим изымаемые из наших храмов церковные ценности с молитвенным пожеланием, чтобы они достигли своей цели и помогли голодающим. Для этого используем, насколько возможно, предоставляемое верующим право по наблюдению за поступлением изымаемых церковных ценностей по назначению и сопровождению предметов довольствия голодающим.

Всегда любовно-внимательные к слову вашего архипастыря, и на этот раз послушайте его, дорогие мои. Сохраните доброе христианское настроение в переживаемом нами тяжелом испытании. Не давайте никакого повода к тому, чтобы капля какая-нибудь чьей бы то ни было человеческой крови была пролита около храма, где приносится Бескровная Жертва.

Перестаньте волноваться. Успокойтесь. Предайте себя в волю Божию. Спокойно, мирно, прощая всем всё, встретьте Светлое Христово Воскресение. Тогда скорбь ваша в радость претворится, и никто никогда не отымет этой радости у вас (Ин. 16, 20–22).

Вениамин, митрополит Петроградский

Петроград, 1922 г. Апреля 10».

Слово архипастырское возымело действие. Большинство приходов Петрограда не поддалось на большевистскую провокацию: даже в главных храмах города – Исаакиевском и Казанском соборах – осуществляемое кощунниками «изъятие» прошло спокойно. С болью сердца и слезами смотрел народ на расхищение святынь, но не восставал против святотатцев – по завету Евангельскому: снявшему с тебя верхнюю одежду не препятствуй снять и рубашку (Лк. 6, 29).

Однако в ряде храмов волнения все-таки были. Нашлись «ревнители», для которых и слово архипастыря было не указ. На сфабрикованном большевиками петроградском «процессе 86-ти» один из обвиняемых, настоятель Казанского собора протоиерей Николай Чуков (впоследствии видный церковный деятель, митрополит Григорий; 1870–1955), объяснял тогдашнюю ситуацию: «В тяжелом положении находилось духовенство. С одной стороны, оно было обязано исполнить распоряжение власти об изъятии, с другой – ему приходилось столкнуться с косной массой верующих, не могущих примириться с этой необходимостью. По адресу духовенства неоднократно раздавались упреки, что оно продалось. Характерно, что самого митрополита обвиняли в соглашательстве. Мы, духовенство, находились между молотом (декретом) и наковальней (массой верующих). И несмотря на эти затруднения, Казанским собором сдано в общем 125 пудов ценностей…»

(Это не помешало большевистскому судилищу приговорить настоятеля Казанского собора к расстрелу; правда, потом его «помиловали», заменив казнь тюремным и лагерным заключением.)

В некоторых петроградских приходах народ волновался, раздавались проклятия кощунникам, но кровопролитных столкновений, на которые провоцировали большевики, не было. Характерно, что рабочие «оплота революции» – Путиловского завода – не позволили Комиссии по изъятию ограбить свой храм. Но в целом, в масштабах огромной Петроградской епархии, изъятие церковных ценностей прошло блестяще, то есть почти мирно. Самым серьезным конфликтом было избиение верующими у Знаменского храма начальника местного отделения милиции. Как заявил потом на «процессе 86-ти» юрисконсульт Александро-Невской Лавры Иоанн Ковшаров, для братской могилы в шестнадцать человек (столько «расстрельных» приговоров требовали большевистские палачи) материала у обвинения было мало.

Конечно, никаких законных оснований для ареста и суда над митрополитом Вениамином, сделавшим все от него зависящее, чтобы предотвратить кровопролитие, у большевиков не было. Но к соблазну расправы над крупным церковным иерархом добавилось еще и то, что святитель Вениамин действенно воспротивился осуществлению одного из коварнейших антицерковных планов большевистских «мудрецов». Наряду с прямым натиском на Церковь секретными «религиозно-ликвидационными отделами» при ЦК РКП (б) и ВЧК под руководством Л. Троцкого, Е. Тучкова и Е. Ярославского был разработан план раскола Русской Православный Церкви: «бить церковников руками церковников». Для осуществления этого замысла нашлись исполнители: среди двенадцати апостолов Христовых был Иуда Искариот – подобных ему большевики отыскали и в русском духовенстве, среди «революционно настроенных» священников и церковных карьеристов. Главарями срежиссированного в ЧК «обновленческого», или «живоцерковного», раскола стали петроградские протоиереи Александр Введенский и Владимир Красницкий (оба – члены правления вышеупомянутого Союза петроградских православных приходов). Введенский являлся основным «идеологом» раскола. Красницкий, очевидно, был типичным «перевертышем», не верившим ни во что и способным на все ради своих выгод: в прошлом он был «крайне правым», писал яростные антибольшевистские статьи, делал доклады об «употреблении евреями крови христианских младенцев», но и это простила ЧК нужному для разрушения Церкви агенту. К раскольникам присоединились и два архиерея: запрещенный в служении за незаконные богослужебные «новшества» епископ Антонин (Грановский) и недовольный назначением на далекую Верненскую кафедру епископ Леонид (Скобеев).