Текст книги "Не могу, Господи, жить без Тебя! Книга о молитве"

* * *

Если мы хотим действовать заодно с Богом, мало предоставить Ему действовать свободно, сказав: «Господи, в любом случае Ты сделаешь по-своему, так и поступай, я не буду Тебе мешать». Надо учиться различать волю Божию. Надо войти в судьбы Божии, но помнить и то, что порой судьбы Божии бывают сокровенны. Вспомните хананеянку (Мк. 7: 24–30). Очевидность бросалась в глаза, поражала слух: ей дан отказ, и, однако, сила ее веры и духовная чуткость уловили что-то другое, и она сумела проявить настойчивость как бы вопреки воле Божией, на самом же деле в согласии с реальной волей Спасителя.

Надо уметь глядеть, надо искать незримый след Божий. Господь действует, будто ткет ковер, только, как много раз указывалось, мы видим изнанку, лицевая сторона обращена к Богу. И проблема жизни, проблема того ви́дения, которое приведет нашу молитву не в противоречие с волей Божией, а в гармонию с ней, – уметь вглядываться достаточно долго в эту изнаночную сторону, чтобы прозреть ее лицевую сторону – то, каким образом Бог выстраивает историю, направляет жизнь, углубляет ситуацию, создает связи. И действовать не против Него, не независимо от Него, а вместе с Ним, и дать Ему действовать, позволить Ему действовать с нами и в нас.

Но в таком случае деятельность и созерцание неразрывно связаны. Разве что мы признаем лишь десакрализованную деятельность, действие, в котором Бога нет, действие, ограниченное человеческим кругозором и опирающееся на наши, чисто человеческие, усилия. Но это не христианская деятельность и не христианская молитва.

В сердцевине положения человека де́ла, который стремится, чтобы его деятельность была продолжением дела Божия, чтобы деятельность Церкви и его собственная, как живого члена всецелого Христа, чем является Церковь (Кол. 1: 24), была действием Христа, действием Бога Живого, словом Бога Живого, должно лежать такого рода созерцание, такой образ созерцания, который открывал бы нам подлинную волю Божию. Вне этого всякое наше действие будет случайным поступком.

Но в чем состоит это созерцание? Это постоянное, неизменное состояние христианина, где бы он ни находился, принадлежит ли он к монашескому созерцательному ордену или он простой мирянин, несущий двойную ответственность: он ответственен перед Богом и в силу этого всецело ответственен по отношению к тварному миру, миру людей и предметов. Это созерцание прежде всего – твердый, внимательный взгляд, ясное сознание, которое относится к предметам, к людям, к событиям, к их статичной реальности и к их динамике. Это взгляд, полностью погруженный в то, что видит, это слух, напряженно готовый услышать все, что бы ни прозвучало извне.

Чтобы достичь этого, необходим целый путь подвига, потому что для того, чтобы суметь увидеть и услышать, надо уметь отрываться от себя. Пока мы сосредоточены лишь на себе самих, мы видим в том, что нас окружает, либо только собственное отражение, либо в мутных или неспокойных водах нашего сознания видим отражение того, что вокруг нас. Чтобы услышать, надо уметь молчать; надо долго вглядываться, пока не убедишься в том, что видишь.

Надо одновременно освободиться от себя и предаться Богу и предмету созерцания. Только тогда мы сможем видеть вещи в их объективной реальности. Только тогда мы сможем поставить главный вопрос: какова воля Божия в этой реальности, которая предстала нам?

Нереальный мир, в котором мы все время находимся, создан нашим воображением, по лености ума, по эгоизму, потому что мы считаем себя центром вещей – в то время как мы настолько второстепенны! В этом нереальном мире Бог ничего не может сделать, просто потому что этот мир не существует. Ни в каком мире нереальности Бог не может действовать, но в мире реальном Он хозяин. И самая неприглядная, самая уродливая, самая отвратительная, самая чуждая Царства Божия реальность может превратиться в Царство, при условии, что мы ей вернем ее реальность. Мираж невозможно преобразить. Но грешник может стать святым.

Мне кажется, очень важно стремиться к такого рода созерцанию, которое имеет всеобъемлющее значение, которое не связано ни с какой нашей ролью в жизни. Оно является просто внимательным, вдумчивым поиском через молитву, через молчание, через углубленное ви́дение вещей так, как их видит Бог.

* * *

Кто-то сказал, что молитва начинается тогда, когда говорит Бог. Вот цель, к которой мы должны устремляться. Такое созерцание – не исключительно христианское явление, оно принадлежит всем. Нет человеческого разума, который не был бы устремлен таким образом к внешней реальности.

Разница между верующим и атеистом – тем, кто верит лишь в окружающее и не видит в вещах никакой глубины вечности, безмерности, их взаимосвязи с Богом, – единственная разница та, что атеист наблюдает явления, а верующий прислушивается к голосу Божию, который дает ключ к пониманию этих явлений. Это немного, но в этом все. Потому что, если мы таким образом приобретаем ум Христов (1 Кор. 2: 16), если мы под тем же неустаревающим руководством, как и апостолы, если нами руководит Святой Дух, Который подсказывает нам, куда идти, что сделать, что сказать или когда промолчать, мы просто-напросто занимаем свое положение христиан, вот и все.

Разумеется, в христианском опыте, воплощенном в жизнь, есть созерцательный аспект в техническом смысле слова, так называемое созерцательное монашество. Тут большая проблема. Созерцательное монашество подвергается большим нападкам, но так ли эти нападки несправедливы, как считают сами созерцательные ордена? Говорится о правдоподобии, убедительности (или неправдоподобии, неубедительности) того, что доносит до нас христианская жизнь, структуры и историческое положение Церкви.

Было время, когда чувство созерцания, чувство священного, чувство Бога Живого, не только присутствующего, но трансцендентного, было очень сильно, и христианское общество могло видеть, как некоторые его члены живут только созерцанием, созерцательной молитвой, молчанием, Божественным присутствием, и все это – часть делания всей Церкви.

Не то теперь. Верующие в целом не всегда солидарны с этим стремлением к радикальному созерцанию, и нам следует посмотреть в лицо этой проблеме и искать ее разрешение, не только воспитывая христиан. Мы должны сами осознать, какую проблему мы для них создаем, проблему тем более трудную, что созерцательные ордена могут существовать лишь потому, что есть деятельные люди. Так или иначе, но посвятившие жизнь созерцанию живут милосердием тех, кто созерцанием не занимается. И когда подавляющее большинство, трудящееся в поте лица, совершенно не воспринимает, что данная группа является выразительницей их общей жизни, а не собственной ограниченной частной жизни, этой группе отказывают в сочувствии и в поддержке.

Мне кажется, это очень важно, потому что наш мир как будто очень легко принимает, например, созерцательную жизнь индийских аскетов, он охотно соглашается с общественно бесполезной жизнью художника, легко признает людей, которые выходят из общества, уходят от общей массы, – но все это при условии, что эти люди готовы платить за свою отделенность. Например, аскеты-индусы убедительны тем, что ведут очень суровую жизнь в тех условиях, которые сами же и создали для себя.

Христианские же созерцательные ордена часто неубедительны, потому что хотят заниматься созерцанием, но также иметь пищу и тепло, крышу над головой и сад и еще множество вещей. И все это должны обеспечить люди, которые лишены удобства созерцательной жизни.

В этом подлинная проблема для совести именно христиан, а не внешнего мира. Подумайте о тех обетах, часто иллюзорных, которые мы приносим. Мы оставляем семью, отца, мать, родных и создаем себе другую семью, гораздо более надежную, поскольку она не вымирает. Отцы, матери, братья, даже дети могут умереть прежде вас. Ваш орден умрет только после вас, разве что вы же его и разрушите. Мы даем обет нестяжания; разумеется, у нас нет личных доходов, но одного нам недостает: мы никогда не сталкиваемся с необеспеченностью, неуверенностью наемного рабочего. Потому что главная его проблема не в недостатке денег, неимении одежды, главное – радикальное отсутствие обеспеченности, в котором можешь оказаться, потому что не знаешь, что с тобой будет завтра.

Я мог бы упомянуть еще многие черты созерцательной жизни, из которых станет ясно, что к такой жизни стремится больше людей, чем мы воображаем. Они понимают созерцание, часто живут им, молятся глубоко, слышат голос Бога Живого, следуют Его заповедям, они живут не только хлебом, но всяким словом Божиим (Мф. 4: 4), и им непонятно, почему целые человеческие группы, как бы «специалисты созерцания», не несут ответственности за свои обеты, – расплачиваются за них другие.

* * *

И наконец, я хотел бы обратить ваше внимание на еще один аспект созерцания. Когда мы говорим о созерцании, мы склонны думать только о монахах или о тех, кто занимается созерцанием, принадлежа к нехристианским религиям. Мы недостаточно осознаем, насколько созерцание присутствует, развито в мире, среди людей, которые, оказавшись перед лицом современности, совершенно естественным образом ставят себе основоположные вопросы, не довольствуясь тем, что просто наблюдают ход событий, чтобы суметь справиться с проблемами.

Посмотрите на современную молодежь, да и на людей постарше, даже тех, кто не является членом Церкви: с каким вниманием, с какой глубиной, с каким острым прозрением мысли порой они ищут. Они ставят себе вопросы о Боге, о человеке, об окружающем материальном мире. Иногда обращаются к нам в надежде получить ответ, не просто штамп, лозунг, а исполненный жизни ответ на проблему, перед которой они стоят. Они умеют смотреть, слушать, умеют выделить самую суть ситуации. Но они не умеют связать их воедино, они не владеют ключом, который позволил бы им расшифровать, прочесть «безумие» домостроительства Спасения, волю Божию, действующую, глубокую, всецелую волю Бога Живого, до конца ответственно участвующую в истории мира.

Мы должны быть в состоянии дать этот ответ, но в такое ли созерцание мы погружены? Бог постоянно являет Себя в Ветхом и Новом Завете, и нас снова и снова могли бы поражать новые аспекты этого откровения. Достаточно ли мы внимательны к этому?

В этом отношении русский опыт поучительный. До революции русские люди в большинстве своем знали Бога величественных соборов и «господствующей» Церкви. Когда они оказались лишены всего, когда в полной нищете у них остался только Бог, многие открыли для себя Бога, так сказать, подонков, Бога, Который принял на Себя – и не на время, а навсегда – полную, безграничную солидарность не только с теми, кто всего лишился, но и с теми, кто, по человеческому суждению, был бы выброшен из Царства Божия.

Этот Бог уязвимый, беззащитный, как будто побежденный и потому презираемый, этот Бог, Который не стыдится нас, потому что Сам стал одним из нас, и Которого мы можем не стыдиться, потому что в акте невероятной солидарности Он уподобился нам…

Действительно ли мы знаем Его? Да, мы говорим о Нем, мы проповедуем Его, и, однако, мы все время пытаемся уклониться от этого Бога и снова ограничить Его рамками по-человечески величественной, организованной веры, религии, которая сочетается с понятиями земного величия, великолепия, красоты. Да, все это имеет свое место. Но какая беда, что по нашей вине этот Бог, столь близкий и понятный, оказывается недоступным для тысяч людей – для них наши соборы и богослужение остаются непроницаемы. Сколько людей могли бы найти своего Бога, если бы мы Его не скрывали! И не только нищие, голодные, униженные в этом мире, но те, к которым, как нам кажется, Бог даже не обращается. Неужели мы не видим эту невероятную солидарность с теми, кто потерял даже Бога, с теми, кто лишился Бога, когда Христос на кресте произнес: «Боже Мой, Боже Мой! зачем Ты Меня оставил?» (Мк. 15: 34).

Есть ли хоть один безбожник, есть ли такие безбожники на земле, кто когда-либо измерил потерю Бога, отсутствие Бога, от которой умираешь, так, как это измерил Сын Человеческий и Сын Божий на кресте? Отдаем ли мы себе отчет, когда произносим слова апостольского символа веры: «Сошедшего во ад», что этот ад – не место мучений христианского фольклора, что ад Ветхого Завета – это место, где Бога нет; и туда Он сошел к Своим братьям в акте солидарности после оставленности на кресте. Как не подумать, что, если взглянуть, с одной стороны, на Христа и, с другой, на окружающий нас мир, мы могли бы принести трепетную весть, лучезарную весть о Боге и о человеке, но также и о всем тварном мире на основании доступного нам уровня науки и технических знаний.

Есть ли у нас богословие материи, какое мы могли бы противопоставить материализму? А ведь мы не вправе не иметь богословия материи, если мы не только говорим, что Сын Божий стал Сыном Человеческим, то есть что Он вошел в сердцевину истории, но и говорим, что «Слово стало плотью» (Ин. 1: 14), что Сам Бог соединился с материальностью этого мира! Мы должны видеть в Воплощении первое указание на это, а в Преображении – видение того, чем может стать материя, когда она пронизана Божественным присутствием. Ведь Евангелие говорит нам, что тело Христа, Его одежды, все, что Его окружало, просияло сиянием вечности (Мф. 17: 2). И в Вознесении Христос, облеченный плотью человеческой, то есть унося с Собой в сердцевину Божества материю этого мира, унес этот тварный мир в глубины Божества.

Это всего лишь беглые указания, но разве этого не достаточно, чтобы создать богословие материи, которое поставило бы эти вопросы, пыталось их разрешить, было в состоянии выдвинуть свои требования к промышленности и технологии, изменить наш подход и устремления в том, что мы творим с этим миром. Ведь мы призваны одновременно обладать этим миром и служить ему. Мы должны обладать им, но с тем, чтобы вести его к полноте жизни в Боге, и в этом смысле созерцание никогда не прекращается.

Проблема в том, что люди, которые требуют от нас ответа, слышат вместо него лишь избитые общие места.

Тут мы могли бы соединить деятельность и созерцание, то есть углубленное ви́дение, просвещенное светом веры, исполненное чувством священного. Мы могли бы соединить деятельность и созерцание во всех областях, не только в частной, личной, но в движении, которое теперь охватило все человечество в целом.

Сегодня в сердцевине проблемы человек. Человек – вот точка встречи верующего с неверующим, потому что, если прав был Маркс, когда говорил, что пролетариату Бог не нужен, потому что его бог – человек, мы тоже говорим, что наш Бог – Человек, Человек Иисус Христос (Рим. 5: 15) со всем, что вытекает из того, что Он воплотился, будучи Богом Самим.

Молитва и рассуждение[23]23
  Беседа, которая проводилась для школьных капелланов 21 марта 1989 года в Лондоне. Пер. с англ. А. Михеева под редакцией Е. Майданович.


[Закрыть]

Молитва – и то, что называют «медитацией», или духовным рассуждением[24]24
  В оригинале употребляется слово meditation – медитация. Важно учитывать, что в русском языке слово «медитация» имеет оттенки значения, больше связанного с восточными духовными практиками, тогда как в английском языке у этого слова более широкое значение: это и осознанное погружение в процесс, и глубокое размышление, и рассуждение, и созерцание.


[Закрыть]: я хотел бы сказать о том и о другом, чтобы показать их отличие друг от друга, но в то же время их связь между собой.

Между молитвой и духовным рассуждением есть то же различие, что и между обдумыванием собственных мыслей и разговором с кем-нибудь. Молиться – значит слушать Бога и отвечать Ему. Духовно рассуждать, созерцать, «медитировать» – значит погружаться насколько возможно глубоко в самого себя, отчасти размышляя, а отчасти позволяя своему духовному опыту как бы перетекать из подсознания в сознание.

Я начал с того, что молитва – это разговор, следовательно, молитва невозможна, если у того, кто желает молиться, нет Бога, к Которому он мог бы обратиться. Казалось бы, это так очевидно, но это вовсе не очевидно очень многим людям, которые приходят ко мне и просят научить их молиться. Я ставлю им вопрос: «Ты веришь в Бога, Который услышит тебя? Ты веришь в Бога, Который ответит? Ты веришь в реального, личного Бога, с Которым у тебя могут быть отношения?» И очень часто слышу в ответ: «Нет, вообще-то нет. Я верю в некую высшую силу, но не в конкретного, реального, личного Бога».

Тогда я предлагаю человеку не молиться, а вместо этого размышлять, читать Священное Писание и обдумывать его, пытаться найти в себе путь к конкретному и реальному Богу. Но никогда не следует пытаться молиться Богу, Которого нет, – это ложь и дело безнадежное.

Большинство из тех, кто обращается к молитве в первый раз или в минуту какого-то прозрения, скажут: «Что-то не так. Я молюсь – а Бог не отвечает. Я словно кричу в пустое небо». Думаю, на это можно ответить, что все ровно наоборот. Наша молитва – это ответ Богу, а не ответ Бога нам. Бог обращается к нам в Писании, в каждой встрече, во всех обстоятельствах нашей жизни. Он говорит с нами в нашей душе через ее порывы, через то, что апостол Павел называет «воздыханиями неизреченными» Духа в нас (Рим. 8: 26), и наш молитвенный ответ – словом, а иногда действием – это ответ на то, что Он уже сделал. Он проявляет инициативу, а мы отвечаем. И если бы мы чаще подходили к молитве вот таким образом, мы бы, наверное, почувствовали, что молиться стало гораздо легче.

Если бы мы брали отрывок из Писания – не целую главу, а просто несколько стихов, выбранных или наугад, или из положенного на сегодня чтения, – читали бы эти слова, отвечали на них раньше всего всем своим существом, а затем, если нужно, погружались в их смысл, потому что часто нам нужно осмыслить значение тех слов, тех фраз в Писании, которые не всегда для нас очевидны, прозрачны, и затем давали бы себе побыть минуту в тишине – мы бы, возможно, могли услышать, что сказал Бог.

Мы часто делаем одну ошибку: читаем отрывок из Писания и узнаем его – о да, я читал это так часто, мне даже не нужно снова этот отрывок просматривать, я могу его просто пропустить, я про него все знаю. Это ошибка, потому что это значит, что в нашем отношении к этим словам нет ничего личного. Если бы мы поняли, что в ту минуту, когда я открыл Писание и посмотрел на отрывок, Бог обратился ко мне лично и спрашивает: что ты на это ответишь? Спрашивает так, как родственник, друг, ребенок может сказать нам что-то, что мы, конечно, слышали сотни раз – но не от этого человека, не сегодня, не в виде обращения лично к нам.

А затем спросим себя: что в этих словах обращено лично ко мне и сегодня? Наши ответы могут очень различаться, если только мы не чересчур набожны. Если мы чересчур набожны, мы сфальшивим в ответ. Но что если мы просто будем честны (это редкость, особенно у священников, потому что мы набожны по роду занятий), если мы скажем: вот слова, с которыми Господь обращается ко мне, каков будет мой ответ?

* * *

По привычке мы, конечно, скажем «благоговение». Это неправда. Иногда это просто неправда, иногда ответа вообще нет, иногда мы отзываемся всем сердцем, а иногда отвечаем: нет, я не могу этого принять.

Все эти ситуации – ситуации молитвы. Если мы можем отозваться на отрывок всем сердцем, если можем сказать то, что сказали друг другу шедшие в Эммаус: «Не горело ли в нас сердце наше, когда Он говорил нам на дороге?» (Лк. 24: 32) – значит, мы услышали, значит, Бог говорил с нами и Его слова достигли нас.

Следующий шаг – ответить. Первым ответом должна быть благодарность и радость: благодарность за то, что Бог говорил со мной, и радость, что сегодня, в этот самый момент я смог ответить, а не остаться бесчувственным, как камень.

А следующим за этим шагом будет сказать: Господи, Ты обратился ко мне – что я теперь должен сделать? Я видел Твой образ, и Ты сказал в Евангелии «Я дал вам пример, чтобы и вы делали то же» (Ин. 13: 15) – как мне последовать этому примеру? Ты дал заповеди – как я могу последовать этим заповедям именно в моей жизни, не вообще, а в моей жизни?

Бывают моменты, когда отрывок из Писания совершенно нас не трогает. Мы знаем, что это очень волнующие слова, что в другие моменты они нас или кого-то другого растрогали, но сегодня по какой-то неизвестной причине мы не можем ответить.

Можно ведь и это превратить в молитву, обратиться к Богу и сказать: Господи, Ты, мой Бог, говоришь со мной, Ты изрек слова жизни, а во мне нет жизни, нет ответа на то, что Ты сказал. Какой стыд! Господи, прости меня, исцели меня, сделай что-нибудь со мной, чтобы я мог ответить. И если от стыда, от боли мы обращаемся к Богу – это и есть наша молитва.

А бывают моменты – и именно про такие моменты я сказал, что иногда нам требуется быть до конца честными, – когда мы скажем: нет, Господи, эту заповедь я не приму. Мы не говорим так бесчувственно и хладнокровно, но мы поступаем так постоянно. Кто из нас, если его ударят по одной щеке, действительно подставит вторую? Кто из нас может искренне сказать, что прощает своих врагов? Кто из нас способен ответить на заповеди блаженства?

Помню, как я проводил в нашем приходе беседу о заповедях блаженства и одна из пожилых прихожанок, которая действительно прошла в своей жизни через ад – революцию, войну, эмиграцию, – сказала мне: «Знаете, отец Антоний, тут сказано „Блаженны вы, когда будут поносить вас“ и так далее – с меня этого хватит. Если вы это называете блаженством, я вам его оставляю, такого блаженства я себе не желаю». Она была честна, и я уверен, что ее честность была Богу более приятна, чем наше сконфуженное «О, да» в ответ на то, что мы не готовы принять и воплотить в своей жизни.

Но если наша ситуация такова, почему не обратиться к Богу и не сказать: «Господи, это бремя для меня слишком тяжко. Мне недостает смелости, хотя, может быть, есть силы; или у меня нет сил, даже если есть желание; помоги мне!» Если бы мы так отвечали на слова Евангелия, мы бы могли молиться собственной молитвой, это было бы честным личным ответом в рамках личных отношений с Богом.

* * *

Можно развить эту мысль. Я говорил уже, что обстоятельства нашей жизни, люди, которых мы встречаем, каждый раз являются для нас поводом к молитве. Я имею в виду не длинные речи, обращенные к Богу, а крик, призыв.

Есть история для детей про мудреца, которому велено было найти ответ на три вопроса, иначе его прилюдно высекут. Как всегда бывает в таких историях, он ищет в книгах, ищет в мудрости прошлого, обращается к другим мудрецам, но ничего не находит. И вот в конце он уже возвращается в город, где его должны высечь, и встречает в поле девочку, которая пасет гусей. «Почему ты такой несчастный?» – спрашивает девочка. Мудрец объясняет. «И что же это за вопросы?» – «О, не стоит и рассказывать тебе, ты их даже не поймешь». – «Но все же, что за вопросы?» – «Первый вопрос: какой момент самый важный в жизни? Второй: кто самый важный человек в мире? А третий: что самое главное, что ты можешь сделать?» И девочка говорит: «Но это же очень просто! Самый важный момент в жизни – это сейчас; прошлое прошло, а будущее еще не наступило, сейчас – это все, что у тебя есть. Самый важный человек в жизни – это человек, с которым ты сейчас находишься, потому что никого другого не существует. А самое главное, что можно сделать в жизни, – это поступить правильно прямо сейчас по отношению к человеку, который находится рядом».

Если бы мы так смотрели на каждого встречного и на каждую ситуацию, в которой оказываемся, нас бы не беспокоила все время мысль «О, нет, опять кто-то звонит в дверь или по телефону; о, опять этот вопрос, который я слышал столько раз; о, то; о, сё».

Нет, мы бы говорили себе постоянно: «Вот кто-то, кого Бог послал или с вестью для меня, или чтобы я донес до него весть. Я должен слушать, потому что это может быть посланник Божий, а может быть, это я – посланник. Что мне сделать сейчас? (Потому что „сейчас“ наполнено срочностью, а „позже“ всегда наполнено временем.) Боже, научи меня слушать, Боже, скажи мне, что ответить, что сделать» – и потом мы бы действовали, то есть произносили что-то, что рождается не от нашей мудрости, не от нашего знания, но что изливается из нашего сердца. А после обращались к Богу и говорили: «Господи, если я сказал что-то правильное, пусть это принесет плод, но если я сказал не то, что нужно, изгладь это из сердца и ума того, кому я это сказал, и прости мне мою слепоту, мою глупость».

Если бы каждый раз, когда мы встречаем кого-то или оказываемся в каких-то обстоятельствах, мы реагировали на них так, вся жизнь могла бы стать молитвой, то есть прямым, личным обращением к Богу – в надежде, в вере, в покаянии, в благодарности, в радости, в сокрушении сердца, в открытости, во внимании, в послушании – и это было бы молитвой, настоящей молитвой.

* * *

Когда мы молимся по книге, дело обстоит несколько иначе, но и в этом случае молитва – это для нас вызов. Когда мы читаем молитву святого Иоанна Златоуста, святого Василия Великого, любого из святых Востока или Запада, мы не можем полностью отождествить себя с ними, потому что для этого нужно быть столь же великими, как они. И если у нас, как в православных молитвословах, утреннее и вечернее правило включает молитвы, надписанные именами нескольких святых, конечно же, мы не можем отождествить себя с каждым из них. Мы не можем вобрать в себя всю их святость, всю их мудрость, всю их проницательность, все их познание Бога и своей души. Мы должны попытаться читать и спрашивать себя: на что я могу ответить в этой молитве? Что я могу сказать от своего имени и что я могу сказать, приняв через веру опыт кого-то более великого, чем я? Как я могу вырасти в их опыт, перерасти себя и узнать о Боге, о самом себе, о жизни, о путях Божиих то, чего еще не знаю?

Это приводит меня к тому, что я хочу сказать об осознании, духовном рассуждении. Оно заключается не в том, чтобы взять текст, проанализировать его интеллектуально и проработать в нем все, что можно интеллектуально проработать. На такое действие способен любой образованный человек, и оно может ни к чему не привести, потому что сделать интеллектуальные выводы возможно и без того, чтобы войти в опыт, лежащий в основе прочитанного. Я предлагаю – неважно, идет ли речь о Священном Писании, о молитвах святых или о том, что они писали, – чтобы мы это читали небольшими отрывками, непредвзято, без ложной набожности, но с желанием понять, что говорит другой. Этим «другим» может быть Бог, Христос, может быть святой, может быть литургия, может быть какой-то текст… Кто бы это ни был – что он говорит?

Это очень важный вопрос, потому что часто мы не слышим, что говорят другие, мы вкладываем в их слова то, что хотим услышать, или то, что, как нам кажется, они говорят. Например, так часто мы не слышим, что человек говорит, потому что мысленно комментируем сказанное или готовим свой ответ. Мы не стоим перед ним открыто, словно воск, готовый принять след печати, готовые услышать, увидеть, почувствовать все, что доходит до нас через этого человека.

Поэтому первое, чему мы должны научиться, – это молчать и внимательно вчитываться в слова, вникать в их смысл, пытаться понять, что нам говорится, понять это точно, определенно.

Следующим шагом мы должны сказать себе: «Вот что я услышал, вот все, что я способен услышать. Возможно, за этими словами стоит больше, но прямо сейчас я способен услышать только это. Как я понимаю услышанное? Не просто понимаю умом, но что есть в моем собственном опыте, что подтверждает или отрицает то, что я услышал?»

Знаете, это будто бы выуживаешь рыбу или пытаешься собрать вокруг своего маленького опыта все, что слышал от людей великих.

В университете я узнал, что если бросить в насыщенный раствор разных веществ кристаллик одного из них, все частицы этого вещества соберутся вокруг него и вырастет большой кристалл. Вот об этом я и говорю: найдите в своем опыте все, что можете собрать вокруг услышанного, вокруг слова, фразы, образа, мысли, которые дошли до вас. Найдите в своем опыте все, что совпадает с этим, и все, что этому не соответствует, и затем уже выносите суждение – о Боге или о себе, это уж зависит от мудрости каждого.

Мы обычно склонны обвинять Бога, а позже понимаем, что винить нужно самих себя. Но так или иначе, оцените услышанное или прочитанное, и если вы поступите так с текстом Евангелия, с молитвами, с последованием литургии, писаниями святых, вы увидите, что постепенно весь ваш жизненный опыт будет собираться вокруг фраз и образов, данных нам Богом, и расширяться, поскольку он соединится с тем, что сказал Бог, или с тем, что знал и передал нам тот или иной святой.

В особенности это касается нашего отношения к тому, о чем я говорил раньше, – к молитве. Прежде чем ответить на прочитанный отрывок из Писания, мы действительно можем размышлять над ним, пытаться понять, что Христос говорит нам в этом отрывке. Но потом мы должны сделать следующий шаг: встретиться с Ним лично, обратиться к Нему, говорить с Ним, быть с Ним, причаститься Ему.