Текст книги "Не могу, Господи, жить без Тебя! Книга о молитве"

Даже если мы недостойны[20]20
  Беседа состоялась в лондонском приходе 5 октября 2000 года в цикле «Беседы о молитве». Первая публикация: Антоний, митрополит Сурожский. Труды. Книга вторая. М.: Практика, 2007.


[Закрыть]

По совету святителя Феофана Затворника, мы должны вчитываться в молитвы, которые будем употреблять молитвенно, вечером ли, утром ли, в течение ли дня, вчитываться в них так, чтобы понять, что в них сказано. И это требует внимательного отношения к словам, но также внимательного отношения к тому, что через эти слова хочет нам передать тот или другой святой.

Вы, наверное, знаете, как бывает, когда идет разговор между двумя людьми: один говорит, а другой слушает поверхностно, потому что уже готовит ответ, или вопрос, или отповедь. И поэтому у слушающего настоящего молчания внутри нет, и он не может услышать за словами, которые доходят до его слуха, тех чувств, тех мыслей, которые говорящий хочет ему передать.

И вот, одна из задач наших заключается в том, чтобы научиться так молчать, чтобы слышать.

Вы, наверное, знаете по опыту то, о чем я сейчас упомянул. Чтобы слышать, надо открыться, а для этого – внутренне замолчать, полностью, до самых глубин. Как женщина из рассказа, погибшая на Вестминстерском мосту и увидевшая в сердцевине грязных вод Темзы ту блестящую воду, которую Христос дал самарянке[21]21
  См. с. 206.


[Закрыть] <…> мы можем забыть о своей телесности, о том, что нас отделяет от другого человека, отделиться от того, что нам его делает страшным, или противным, или непонятным, или просто чужим. И если только молитвенно, благоговейно мы будем вглядываться в другого, то начнем видеть в нем не верхний слой оскверненной воды Темзы, а все новые и новые глубины, из которых какие-то еще не очищены, но в самой их глубине находится чистота, которую Господь сотворил, когда посылал живую душу в этот мир.

Вам, может, кажется, что это никакого отношения не имеет к молитве и к чтению молитв; наоборот, мне кажется, что это имеет очень большое отношение, потому что когда мы читаем молитвы, даже когда вчитываемся в них с вниманием, мы на них смотрим как бы через нашу сгущенность, через нашу полуслепоту. И сможем увидеть, услышать в этих молитвах то, что в них заложено, только если освободимся от себя самих, только если сможем сказать себе: не озирайся на себя, не думай параллельно свои мысли с мыслями, которые высказаны святым. Вслушивайся в его слова, вдумывайся в его думу, вживайся в его чувства.

И это передается, конечно, через слова молитвы, которые начертаны в книге или которые мы уже знаем наизусть. Большей частью мы их не слышим, потому что так к ним привыкли, что слова скользят по нашему вниманию, уже не врезаются в наше сознание, не ранят и не исцеляют нас.

И вот тут нам надо научиться тому внутреннему глубокому молчанию, которое необходимо, чтобы воспринять опыт другого человека, святого ли или грешника…

И когда мы читаем молитвы, которые нам подарила Церковь – собрала за тысячелетия и занесла в маленькие молитвенники, чтобы мы оживали благодатью, духовной глубиной и жизнью святых, – мы должны научиться молчать.

* * *

Первое, что я хочу сказать по этому поводу практически: раньше, чем приступить к чтению молитв, будь то наизусть, будь то по молитвеннику, нам надо стать перед Богом, стать молчаливо, вслушаться в безмолвие нашей комнаты, в тишину, которая нас окружает, и сказать: «Господи! Как дивно, что Ты тут и что Ты мне даешь стать перед Тобой, быть в Твоем присутствии, что Ты не закрываешься от меня» – и постоять в изумлении. И это изумление может повторяться изо дня в день, потому что после каждого такого опыта какая-то новая глубина открывается в нашей душе.

И вот, научись становиться в невидимое присутствие Божие, в неощутимое порой Его присутствие, верой стать перед Ним, верой в том смысле, в котором это слово обозначает уверенность. Вездесущий, Иже везде сый, как говорится в молитве Святому Духу, Он – здесь. Мне не нужно даже это ощущать, мне достаточно это знать. Он здесь, и Он мне, мне, ничтожному, недостойному, грешному, разрешает стоять в Его присутствии…

Порой через некоторое время такого стояния – я говорю о минутах, не о часах – становится вокруг нас и в нас самих так тихо и спокойно: некуда стремиться, нечего добиваться… Быть тут с Ним – такое счастье.

Если Господь сочтет это для нас нужным, полезным, порой бывает, что Он нам даст с какой-то ясностью, светлостью, силой ощутить Его присутствие. Но добиваться этого не надо. Нам нужно научиться так Богу доверять, чтобы не пробиваться к Нему, а знать, что Он больше нас хочет этой встречи, больше нас хочет нашего приобщения Себе, больше, чем мы сами, хочет ввести нас в наши собственные, безмолвные глубины. Как это дивно…

Порой так ясно делается, – хотя я не вижу, не слышу ничего, – что Господь тут. А порой бывает, что этого чувства нет, но по вере я знаю, что Тот, Который меня сотворил, для того чтобы я вошел в глубины божественной жизни, Тот, Который меня сотворил, и не только создал, но и умер за меня, конечно, тут присутствует.

Я помню одну девочку, которая это пережила – сколько ребенок может пережить, – пережила то же: что иногда Господь близок, а иногда она рвется к Нему – но не может до Него дойти. И мать сказала этой девочке замечательную, как мне кажется, вещь: «Ты знаешь, что бывает, когда мы играем в прятки; ты сначала закроешь глаза и тихонько стоишь и ждешь. И в какой-то момент, когда я спрячусь – я аукну, и ты откроешь глаза и попробуешь пойти на звук, который слышала. Ты будешь ходить в одну сторону, в другую, искать. Когда я увижу, что ты растеряна, я снова приаукну – и ты пойдешь в ту сторону, где я нахожусь, – и найдешь меня. А иногда будет так, что тебе вдруг станет страшно, ты решишь, что осталась одна, а я куда-то ушла… И если я только замечу, что тебе стало страшно и одиноко, что слезы появились на твоих глазах, – я выйду из своей прятки, я побегу к тебе, и ты бросишься ко мне в объятия».

Вот так бывает с Богом: когда мы Его ищем, Он приаукнет, а потом дает нам искать – для того, чтобы Самому увериться, как нам нужно Его найти, как нам хочется Его найти, как рвется вся наша душа к Нему. И чтобы мы тоже осознали, как одиноко без Него, как страшно, как при полном солнечном свете делается вокруг нас темно… Вот чему нам надо научиться для того, чтобы начать молиться: научиться становиться перед Богом, зная, что Он тут. И в изумлении трепетно знать, что Он меня, грешного, недостойного, слепого, допускает стать перед Ним и быть с Ним, даже если я Его не ощущаю… Какое диво, какая радость!..

* * *

И вот, когда мы осознаем это, или верой в Его присутствие, или опытно – то, что Он тут, мы можем начать говорить те или другие молитвы. И молитвы, мне кажется, нам надо выбирать: в вечерних, утренних молитвах, в акафистах, в чиноположениях. Есть молитвы, которые ударяют нас в сердце, трогают, умиляют, которые уже стали отчасти опытом, не обязательно молитвенным, может быть, и житейским. И надо с этих молитв начинать, чтобы они растопили наше сердце, просветили ум, дали крепость воле, нашей устремленности к Богу. Иногда это не обязательно даже молитвы, которые положено читать в тот или другой момент, а молитвы, которые сейчас говорят мне что-то очень важное.

Я вам дам пример. Молитва, которой я часто начинаю молиться по вечерам, никакого отношения к вечерним молитвам не имеет, это молитва, которая положена после принятия пищи: Благодарим Тя, Христе, Боже наш, яко насытил еси нас земных Твоих благ; не лиши нас и Небесного Твоего Царствия, но яко посреди учеников Твоих пришел еси, Спасе, мир дая им, приди к нам и спаси нас…

Я эту молитву говорю во множественном числе, как бы включая в нее, вернее, вмещая в свою душу всех тех, кто мне дорог, всех знаемых моих, всех тех, кого я помню, всех тех, которые когда-то прошли через мою жизнь, всех тех, кого я не сумел любить, когда можно было и надо было любить, – всех, всех без исключения, всю тварь… И когда я становлюсь так на молитву, я говорю: Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий – я обращаюсь к Тому, Который так возлюбил и меня, и всех тех, кого я хочу помянуть, даже не помня их имена, – что я могу это сделать, превосходя себя, охватывая весь мир. И я Его благодарю.

И тут – не всегда, не каждый раз, потому что иначе те же слова могут превратиться в механическое повторение, – я начинаю думать: за что я Тебя, Господи, сегодня благодарю? Иногда за то, что Он меня создал, что я есть. Иногда с особенной силой за то, каким образом, чудом Он вошел в мою жизнь. Благодарю за то, что у меня были родители, которые меня любили, и которых я любил и люблю, и которые меня научили любить.

Я не буду сейчас говорить обо всем, о чем я могу благодарить Бога, – но вот это я вам дал как пример. И так можно долго, долго стоять, как бы проходя в памяти всю свою жизнь, все содержание своей жизни, и принося это в словах благодарности: «Боже! Ты мне все это дал… Никакими своими силами я не мог бы этого добиться, достичь, а Ты мне это подарил. И это – земное счастие, земная красота, радость земная». Но мы призваны к большему, да: к большему. И дальше идут слова: Не лиши нас и Небесного Твоего Царствия. «Вот это все, за что я Тебя благодарю, Господи, это не только земное, оно пронизано Твоей благодатью, оно освящено Твоим благословением, о, Боже, сделай, чтобы все земное в моей жизни было проникнуто, пронизано благодатью и присутствием Всесвятого Духа, чтобы все, все земное стало хоть зачаточно Царствием Небесным!..»

И оттуда так легко перейти к молитве о тех, кого мы на земле любили, кого мы за их жизнь и за их любовь благодарим, и особенно о тех, которые теперь почили в Царствии Божием. И о тех, о которых мы можем молиться с чистой радостью, и о тех, о которых – или, может быть, которым? – мы должны молиться скорбью…

* * *

Может быть, это вам кажется странным, непонятным: я это вам изъясню одним примером, который некоторые из вас уже знают, но есть такие вещи, которые можно повторять, которые нельзя забывать.

Мне пришлось встретить одного пожилого человека, ему тогда было столько лет, сколько мне теперь. Он у меня исповедовался, а потом сказал: «У меня есть проблема, которую я не сумел разрешить за всю жизнь, и никто не сумел ее для меня разрешить… можно вам сказать?» И он мне рассказал о том, как, когда был еще молодым офицером в Белой армии, в боях, он глубоко полюбил сестру милосердия, которая была в том же отряде, как и он; и она его полюбила. И они решили, когда только они смогут покинуть Крым и оказаться на свободе, вне боев, вне революции, вне страха, вне ненависти, они поженятся и войдут в рай земной. И во время боев и перестрелки эта девушка высунулась не вовремя, в тот момент, когда он стрелял, – и он ее убил. Он мне сказал: «Мне тогда было двадцать лет с небольшим. Прошло больше шестидесяти лет, и я не могу утешиться, не могу прийти в себя. Я обращался ко всем, кто мог мне помочь. Мне советовали исповедоваться, мне советовали причащаться, мне советовали милостыню давать – многое, многое мне советовали делать… А на душе остался этот камень и этот ужас».

Я ему тогда ответил, не от разума, а от порыва души, я ему сказал: «Вы обращались ко всем тем, кто ничем вам не мог помочь. Вы исповедовались перед священником, который вас прощал от имени Божия, но которому вы никогда зла не сотворили. Вы давали милостыню людям, которые эту милостыню брали и забывали вас. Единственный человек, к которому вы не обратились, – это Маша, которую вы застрелили в Крыму, в расцвете вашей взаимной любви…» – «А что же мне делать?» – «Вот когда вы соберетесь на ночь, сядьте в кресло и поговорите с Машей, скажите ей о том, как все произошло, как ужасно было для вас вдруг увидеть, что ваша пуля убила того человека, которого вы любили больше всего на свете, что вы погасили молодую жизнь, что вы убили свою жизнь и ее жизнь одним ударом, что вы покоя шестьдесят с лишним лет не могли найти. И скажите ей: „Маша, если ты смогла меня простить, помолись Господу, чтобы Он ниспослал в мое сердце, в мою душу мир, который я потерял столько десятилетий тому назад…“»

Он поверил моему слову, и когда я его увидел на следующий день, он сказал: «Я исполнил ваш совет, и на меня сошел такой чудесный мир, который я никогда не переживал даже в самые счастливые времена, мир, который только Бог может дать, и уверенность, что Маша меня простила, и этот мир – это подарок от нее… Теперь я могу жить с радостью о том, что наша любовь неколеблема и что когда и я умру, будет дивная встреча между нами…»

Иногда приходится именно так молиться об усопшем, иногда мы можем молиться с радостью о том, что его смерть была торжеством, торжеством вечной жизни.

* * *

Перед своей смертью мой духовный отец, отец Афанасий, который болел некоторое время, написал мне записку: «Я познал тайну созерцательного молчания, я теперь могу спокойно умереть». И три дня спустя, на моих руках, он скончался. Вот это тайна созерцательного молчания.

Но ее надо искать. И искать так, чтобы все земное стало Царством Божиим, как в начале этой молитвы после принятия пищи говорится.

Но мы можем подумать: как же так, как я могу надеяться на такое чудо приобщенности к Богу, чудо бесконечной Его близости, постоянной Его близости, даже в минуты, когда я не ощущаю ее? И не сознаю этого? И дальше молитва говорит слова, которые могут нас утешить: Но яко посреде учеников Твоих пришел еси, Спасе, мир дая им, приди к нам и спаси нас… Так же как Ты пришел к Своим ученикам, приди и к нам и спаси нас.

Вспомним, что случилось, о чем речь: Христос был взят, Он был судим, Он был осужден на смерть, Его били, над Ним надругались, Его распяли на кресте. У этого креста была Матерь Божия, Которая безмолвно отдавала Своего Сына. Она знала, Кто Он, что Он – Сын Божий, Который Ею был рожден в мир для того, чтобы спасти мир. Сердце Твое пройдет оружие, – сказал праведный Симеон. И Она не противилась ни распятию, ни умиранию, ни смерти Божественного Своего Сына. Она Его отдавала для спасения мира.

Около креста находился также Иоанн, самый молодой из учеников, который был связан со Спасителем и Божией Матерью чистотой любви. В то время он еще не был Иоанном Богословом, он был юношей Иоанном, который так возлюбил Спасителя Христа, что не побоялся быть при Нем во время Его распятия, умирания и смерти, не побоялся последствий этого своего присутствия. Там же стояли женщины, которые шли за Христом и служили Ему еще с галилейских времен. В них тоже, как в Иоанне, восторжествовала любовь и не дала места ни страху, ни измене.

А где же были другие ученики? Один из них, Иуда, повесился за свое предательство. А другие десять спрятались в доме Марка, в ужасе, не понимая того, что случилось: они ожидали победы Христа, а Он всеконечно поражен, Он умер, ничего больше нет, никакой надежды… И что же будет с Его учением? Неужели Он и в Себе ошибся? И в том, что Он говорил о Себе? Неужели все, все, все было маревом, туманом, нереальностью? И что же с ними будет – они же открыто были Его учениками? Их будут искать, преследовать, может быть, так же распинать! В такой ужасной растерянности они были. С ними только одного не было, кроме Иуды и Иоанна, – Фомы, который пришел на следующий день. И вдруг перед ними – Христос, живой, в теле, но в теле новом, как бы обновленном, в теле, которое всецело пронизано Божеством. И первые слова, которые Он им сказал: «Мир вам…» И как они возрадовались: Христос жив, Он одержал победу! Весь страх с них спал, и ликование вошло в жизнь.

И вот, когда мы произносим эти слова: Яко посреде учеников Твоих пришел еси, Спасе, мир дая им – мы должны помнить, что можем произнести эти слова, даже если недостойны, даже если грешны, даже если отпадаем от Христа, не исполняем Его учения, бежим от опасности, от риска – Он к нам так же может прийти, как пришел к Своим ученикам, и Он нам даст мир, Свой, такой мир, который мир дать не может. И мы можем в безмолвии и ликовании тогда стоять перед Ним.

Вот как передо мной раскрывается эта простенькая молитва после вкушения пищи и почему ей мне хочется начинать все свои молитвы, после того как я постоял перед Христом, – да, перед Христом, Который пришел ко мне, недостойному, грешному, в каком-то смысле предателю, пришел ко мне и позволил мне стоять перед Ним: Я тут, не бойся.

То, что я вам сказал сейчас, для меня так важно, так значительно, и я надеюсь, что оно и для вас станет таким, и вам поможет – как меня научил отец Афанасий – молчать перед Богом… И только когда молчание станет глубоким – только тогда употреблять слова – которые это молчание уже не разобьют.

Часть III. Молитва в круге жизни

Молитва и деятельность[22]22
  Пер. с фр. Е. Майданович по изданию: Mgr Antoine Bloom. Prière et Vie // Lumen Vitae. 1969. Vol. XXIV. № 3. Первая публикация: Антоний, митрополит Сурожский. Труды. М.: Практика, 2002.


[Закрыть]

Для меня радость – свидетельствовать о том, что волнует меня до глубины сердца, о том, что производит ослепительно яркое впечатление, порой мимолетно, порой – навсегда, в контексте нашей жизни. Свидетельствовать о том, что «видели наши очи, что осязали наши руки, что слышали наши уши» (см. 1 Ин 1: 1), свидетельствовать о том, что просветило наш разум, углубило наше сердце, направило нашу волю, достигло самого тела нашего, так что оно стало более восприимчиво к благодати.

Я буду говорить о молитве и о деятельности, но особенно хотел бы остановиться на молитве, или, вернее, на многосложном сочетании молитвы и деятельности, которое непрерывно выражается и плодотворным размышлением, и жизнью, питаемой углубленной мыслью, и максимальной трезвостью в разных ситуациях нашей жизни.

Я хотел бы для начала сказать несколько слов о связи молитвы с жизнью не вообще, а с более конкретной точки зрения. Слишком часто жизнь, которую мы ведем, встает свидетельством против нашей молитвы, и только если мы сумеем привести в гармонию слова нашей молитвы и то, как мы живем, молитва наполнится силой, светом, которых мы от нее ожидаем, станет действенной.

Слишком часто мы обращаемся к Богу в надежде, что Он сделает то, что мы сами должны были сделать в Его имя и ради Него. Слишком часто наши молитвы подобны вежливым речам, отшлифованным от долгого употребления. Мы их приносим Господу изо дня в день, будто достаточно повторять Ему холодным сердцем, ленивым умом, без всякого участия нашей воли огненные слова, которые родились в пустыне, в одиночестве, в предельном человеческом страдании, в самых напряженных ситуациях, какие когда-либо знала история.

Мы повторяем молитвы, которые носят имена великих духовных подвижников, и думаем, что Бог их слушает, что Он принимает во внимание их содержание, тогда как единственное, что важно для Бога, – это сердце того, кто произносит эти слова, воля говорящего, устремленная к исполнению Его воли.

Мы взываем: «Не введи нас во искушение», и тут же бодро, полные жадного любопытства, устремляемся туда, где нас подстерегает искушение. Или мы произносим: «Готово сердце мое, Боже!» (Пс. 56: 8). К чему оно готово? Если бы Господь поставил нам этот вопрос вечером, когда перед сном мы произнесли эти слова, не пришлось бы нам порой ответить: «Дочитать главу детективного романа»? Это единственное, к чему сейчас готово наше сердце. И так часто наши молитвы – мертвая буква, более того, буква мертвящая, потому что всякий раз, когда мы допускаем, чтобы молитва наша была мертва, чтобы она не живила нас, чтобы ее накал не пронизал нас, мы все меньше отзываемся на ее требования, на ее воздействие и становимся все менее способны воплощать в жизнь те молитвенные слова, которые произносим.

Это проблема, которую каждый из нас должен разрешить в своей жизни. Все выражения нашей молитвы должны стать жизненными правилами. Если мы сказали Богу, что просим Его помощи против искушений, мы должны всем устремлением души, всеми своими силами избегать всякого случая попасть в искушение. Если мы сказали Богу, что нам надрывает сердце мысль о том, что такой-то человек в голоде, в жажде, в одиночестве, мы должны услышать, как голос Божий нам отвечает: «Кого Мне послать?» – встать перед Ним и сказать: «Вот я, Господи!» (Ис. 6: 8) – и действовать немедленно. Никогда нельзя допустить, позволить, чтобы промедление, посторонняя мысль проникла в наше доброе намерение, вклинилась между указанием Божиим и нашим поступком, потому что мысль, проскользнувшая, словно змея, немедленно предложит: «Погоди!» или: «А так ли уж необходимо это сделать?», «Нет ли у Бога кого-то другого, более пригодного для этого дела?». И пока мы изворачиваемся в уловках, энергия, которую мы получили от молитвы и ответа свыше, угаснет в нас. Это очень существенно.

* * *

Очень важна связь, которую мы должны установить между жизнью и молитвой сами, – акт воли, который совершаем мы. Он не возникнет сам собой, но он может до глубины изменить нашу жизнь.

Читайте молитвы, которые нам предлагаются молитвословом, утренние и вечерние молитвы. Выберите какую-нибудь молитву и сделайте ее программой жизни – и вы увидите, что эта молитва никогда не наскучит, никогда не потускнеет, потому что изо дня в день она будет оттачиваться, сама жизнь будет придавать ей остроту.

Если вы утром попросили Господа защитить вас от такой-то нужды, такого-то искушения, такой-то проблемы и сами будете бороться как должно, изо всех своих человеческих возможностей, в меру своей человеческой слабости, исполнившись, как парус ветром, дуновением силы Божественной, то к вечеру у вас накопится многое, чем поделиться с Богом. Вы сможете благодарить Его за поданную помощь, вам придется каяться в том, как вы этой помощью распорядились, вы сможете радостно воспевать Его за то, что Он даровал вам исполнять вашими слабыми, хрупкими руками Его волю, быть Его зрячим взором, Его внимательным слухом, Его присутствием, Его любовью, Его воплощенным состраданием, живым, творческим.

Всего этого никто не может сделать за каждого из нас, иначе жизнь и молитва разойдутся.

Какое-то время жизнь идет как шла, а молитва продолжает журчать все менее внятно, все меньше тревожит нашу совесть, ее напор слабеет. И поскольку жизнь настойчиво предъявляет свои требования, а молитва исходит от Бога – Бога кроткого, Бога любящего, Который нас зовет и никогда не навязывается насильно, – то молитва умирает. И тогда мы, чтобы утешиться, говорим, что воплотили свою молитву в жизнь и наша деятельность теперь является нашей молитвой.

Мы не так относимся к нашим друзьям, к нашим родным, к тем, кого любим. Разумеется, мы делаем для них все, что должны делать, но разве из этого следует, что мы забываем их сердцем, что никогда не думаем о них? Конечно же нет! И неужели только Бог удостаивается нашего служения, но никогда мы не взглянем в Его сторону, наше сердце не загорается любовью, когда мы слышим Его имя? Неужели только Богу мы служим с безразличием? Вот повод чему-то научиться и сделать какие-то выводы.

* * *

Есть еще один аспект молитвы, связанной с жизнью: это включение молитвы в самую жизнь. Мы в каждую минуту сталкиваемся с ситуациями, которые превосходят наши силы. Если бы только мы подходили к этим ситуациям с молитвой, то из часа в час, изо дня в день у нас было бы более чем достаточно поводов к тому, чтобы наша молитва стала постоянной и не прекращалась.

Всегда ли мы помним, что наше человеческое призвание превосходит любые человеческие силы? Ведь мы призваны быть живыми членами Тела Христова, быть в каком-то смысле, все вместе, но и каждый по отдельности, продолжением воплощенного присутствия Христа в наши дни. Мы призваны быть храмами Святого Духа. Наше призвание – быть в Единородном Сыне всецелым Христом, мы призваны стать причастниками Божественной природы (2 Пет. 1: 4). Вот каково наше человеческое призвание в самой своей сущности!

И кроме того, это призвание охватывает все, что покрывает воля и действие Божии. Мы призваны быть присутствием Бога Живого во всем созданном Им мире. Разве мы могли бы сделать хоть что-то в этом отношении, если Сам Бог не действовал бы в нас и через нас? Разумеется, нет. Как могли бы мы стать живыми членами Тела Христова? Как мы могли бы принять Духа Святого, стать храмом, где Он обитает, и не быть опаленными этим Божественным огнем? Каким образом мы могли бы действительно приобщиться Божественной природе? И каким образом мы, грешные люди, могли бы совершать дело милосердия, дело Божественной любви, как мы к тому призваны? Неужели это не основание для постоянной молитвы? Она должна расти, становиться все более требовательной, так, чтобы мы были привиты к живоносной лозе. Разве в нас есть жизнь, разве мы можем принести какой-то плод, разве мы на что-то способны? Так что очевидно: если мы хотим, чтобы наша молитва не разошлась с жизнью, чтобы наша молитва не потеряла постепенно силу под натиском трудной, жестокой жизни, под нападками «князя мира сего» (Ин. 12: 31), мы должны влить нашу молитву во все, что составляет нашу жизнь, мы должны бросить ее, словно горсть дрожжей, в тесто нашей жизни во всем ее объеме.

* * *

Если, проснувшись утром, мы бы предстали перед Богом со словами: «Господи, благослови меня и благослови этот начинающийся день!» – и потом осознали, что вступаем в новый день творения, в день, которого никогда прежде не было, в день, который расцветает как неизведанная, бесконечно глубокая возможность! Если бы с помощью Божией мы осознали, что вступаем в этот день, чтобы совершать в нем служение христиан в силе и в славе, которые подразумеваются этим званием, – как уважительно, как вдумчиво, с какой трепетной радостью, и с какой надеждой, и с какой ласковой любовью мы встречали бы постепенно разворачивающийся перед нами день!

Из часа в час мы принимали бы его как дар Божий, каждое встающее перед нами обстоятельство мы принимали бы как от руки Божией, ни одна встреча не была бы случайна, каждый человек на нашем пути, каждое обращение к нам было бы призывом отозваться не так, как мы порой отзываемся только на человеческом уровне, а отозваться со всей глубиной того «сокровенного сердца человека» (1 Пет. 3: 4), в самых глубинах которого – все Царство Божие и Сам Бог. И на протяжении этого дня нас не оставляло бы благоговейное чувство, что мы идем через него вместе с Господом.

Мы оказывались бы в ситуациях, где требуется мудрость, – и нам пришлось бы просить о ней. Или где требуется сила, – и мы обращались бы к Господу за силой. Или где требуется прощение свыше, потому что мы поступили неверно. Или в ситуациях, которые вызывают в нас порыв благодарности – потому что, несмотря на нашу слепоту, нашу холодность, нам было дано поступить так, как мы ни за что не могли бы поступить только собственными силами.

Примеров можно бы привести множество, ведь ясно, о чем я говорю. И тогда мы поймем, что жизнь никогда не мешает нам молиться, никогда! Потому что жизнь и есть то живое вещество, куда мы бросаем живительную горсть дрожжей – нашу молитву, наше присутствие. Бросаем в той мере, в какой сами пребываем в Боге и Бог в нас. Или хотя бы в той мере, в какой мы стремимся к Нему – и Он снисходит к нам.

* * *

Очень часто мы могли бы так поступать, но нам мешают две вещи. Первое – то, что мы не привыкли к молитвенному усилию. Если не делать постоянно этого усилия, если мы не готовы делать все более продолжительные неослабевающие усилия, то через короткий срок наша духовная энергия, наша умственная энергия, наша способность собрать внимание, как и наша способность отзываться всем сердцем на возникающие перед нами события и людей, станет замирать.

С другой стороны, в этом научении постоянной молитве, питаемой жизнью, надо действовать с трезвостью, которую нам заповедуют отцы: надо продвигаться шаг за шагом, помнить, что наряду с подвигом усилия существует дисциплина отдыха, есть мудрое отношение к телу, к сознанию и к воле и что нельзя без перерыва и изо всех сил стремиться к одной цели.

Возможно, вы помните эпизод из жизни святого Иоанна Богослова. Рассказывается, что один охотник услышал, что возлюбленный ученик Христов живет в горах близ Эфеса, и отправился в путь, чтобы посетить его. Он дошел до поляны и увидел старого человека, который на четвереньках играл среди зеленой травы с цесаркой. Охотник подошел и спросил, слышал ли старик об Иоанне и где его найти. Старик ответил: «Это я». Охотник рассмеялся ему в лицо: «Ты-то Иоанн! Не может того быть! Он, написавший такие дивные послания, станет забавляться с птичкой!» И старец сказал ему в ответ: «Я вижу, что ты охотник. Когда ты идешь по лесу, разве ты все время держишь натянутый лук и стрелу наготове на случай, что внезапно увидишь зверя?» Охотник снова рассмеялся и сказал: «Я же знал, что ты ненормальный. Кто же так ходит по лесу? Если лук держать все время натянутым, тетива лопнет в тот момент, когда она мне понадобится!» – «Так и я, – ответил Иоанн. – Если бы я непрерывно напрягал все силы души и тела, то в момент, когда Бог приблизится, я надорвался бы от усилия, которое больше не могу выдержать».

Надо уметь трезво, мудро давать себе отдых, необходимый для того, чтобы действовать со всем напором, всей силой – не только собственной, но и той, что нам дается благодатью свыше. Потому что благодать посылается нам – в хрупкий сосуд нашего тела, в хрупкость нашего разума, нашего сердца, нашей воли.

* * *

Тут встают разнообразные трудности, в частности, маловерие. Кто бы мы ни были, чем бы ни занимались, в нас часто возникает момент сомнения, недостаток глубокой веры.

Мы говорим часто: «Заступническая молитва, просительная молитва – более низкий род молитвы. Молитва монаха, молитва христианина, который достиг какой-то зрелости, – молитва благодарения и хвалы». Разумеется, конечная цель и итог таковы. После долгой жизни в духовном и телесном подвиге, когда мы настолько отрешились от всего, что готовы все принимать от руки Божией как драгоценный дар, остается только благодарить Его и петь Ему хвалу. Но достигли ли мы этого уровня?

Разве не легче благодарить Господа или воспевать Его, особенно в моменты, когда наше сердце загорается от прикосновения благодати? Разве не легче благодарить Его или петь, получив просимое, чем с верой молиться об исполнении какого-то прошения? Очень часто люди, вполне способные воспевать и благодарить Господа, не способны совершить акт всецелой веры недвоящимся сердцем, неколеблющимся умом, волей, всецело устремленной к Нему, потому что закрадывается сомнение: «А вдруг Он не отзовется?» Не проще ли сказать: «Да будет воля Твоя!» И тогда все в порядке, потому что воля Божия будет исполнена в любом случае, и я останусь в пределах этой Божественной воли.

И, однако, так часто, так постоянно от нас требуется другое именно по отношению к деятельной жизни, в том смысле, как это слово понимается на Западе, – жизни, обращенной к ситуациям, которые вне нас. Болезнь поразила дорогого нам человека, голод поразил целую страну. Мы хотели бы обратиться к Богу за помощью, и очень часто трусливо просим этой помощи так, чтобы в случае любого исхода наша молитва могла быть отнесена к данной ситуации. Мы находим как выразиться, находим выход: в конечном итоге воля Божия совершится и мы будем удовлетворены. Но проявили ли мы веру? Здесь проблема для всех тех, кто погружен в деятельность и верит в эффективность молитвы и эффективность «бездействия».