Текст книги "Не могу, Господи, жить без Тебя! Книга о молитве"

Упование мое Отец, прибежище мое Сын, покров мой Дух Святый: молитва непостижимому Богу[10]10
  Беседа состоялась в лондонском приходе 2 ноября 2000 года в цикле «Беседы о молитве». Первая публикация: Антоний, митрополит Сурожский. Труды. Книга вторая. М.: Практика, 2007.


[Закрыть]

Я дошел до места, которое мне кажется очень трудным. И я надеюсь, что то, что хочу вам передать, что родилось у меня в душе в течение последнего года и приобрело для меня громадное значение, я смогу выразить хоть очень несовершенно, но так, чтобы вы могли уловить, что я хочу сказать, и сами продумать, пережить и дойти гораздо дальше, чем я могу дойти.

Все началось с того, что после многих-многих лет, что я читал молитвы вечерние, и в конце этих молитв находил очень простые слова: Упование наше, Отец, Прибежище наше, Сын, Покров наш, Дух Святый, Троице Святая, слава Тебе, и повторял их как несомненную истину, меня вдруг поразило, что это не только исповедание веры, то есть убеждение, но что это обращение к Богу, в которое можно вложить много тепла, сколько-то опыта и понимания и из которого можно ожидать все больше и больше глубины нашего понимания о Боге и о самих себе.

Можно сказать как утверждение веры: Упование мое Отец, прибежище мое Сын, покров мой Дух Святый… Но вдруг меня поразило, что я хочу сказать это иначе, обратиться к Лицам Святой Троицы со всем живым чувством, которое за десятилетия постепенно нарастало, и сказать: Упование наше, Отец! Прибежище наше, Сын! Покров наш, Дух Святой! Троице Святая, слава Тебе!

Вам может показаться, что разницы тут никакой особенной нет. Но разница для меня в том, что первая формулировка – утверждение – выражалась у меня в уме, а вторая – обращение – звучала в сердце. И в ваших отношениях с Богом играет роль и ум, и сердце, и воля, и жизнь.

И я хочу остановиться на словах этой молитвы, потому что они для меня раскрыли еще нечто очень значительное – то есть значительное для меня, который этого не понимал, и, может быть, очень незначительное для вас, если вы гораздо глубже переживаете молитву и литургию, чем я могу их пережить.

Я стал задумываться над тем, что нам эти слова говорят о Боге. «Упование наше, Отец». «Упование» может значить «надежда», но также может значить цель, к которой устремлена вся наша душа, вся наша жизнь, то, что мы надеемся встретить, или того, кого мы надеемся встретить. Это говорит о том, что если я могу сказать об Отце «Ты – мое упование», это значит, что вся моя жизнь должна была быть устремлена к Нему, как стрела летит в мишень.

И это у меня связалось с другими словами: в начале Евангелия от Иоанна сказано о Христе И Слово было у Бога… Это русский (а до того славянский) перевод, но на оригинальном греческом языке употреблено иное слово: не «у Бога», а «к Богу» – и это говорит о том, что Сын весь устремлен к Отцу. Он не только пребывает с Отцом, в каком-то смысле во Отце, но вся Его устремленность – к Нему, вся Его любовь – это устремление быть с возлюбленным Отцом.

* * *

И если так думать об устремленности Сына к Отцу, как об этом говорит Евангелие от Иоанна, то можно еще вспомнить другое. Когда ученики просили Христа научить их молиться, Спаситель им сказал: «Когда молитесь, говорите: Отче наш, Иже еси на небесех…» (см. Лк. 11: 2–4) – и дальше Он произнес всю молитву Господню, которую мы читаем постоянно.

И мы всегда думаем о том, что когда говорим «Отче наш», то включаем в это слово «наш» всех людей, которые нас окружают, в первую очередь людей, которых мы глубоко, искренне, чисто любим: Ты наш Отец. А дальше начинается подвиг, принимание в сердце людей, которые нам естественно близки, а порой чужды, а порой даже переживаются враждебно. И тогда эти слова «Отче наш» делаются как бы программой внутреннего подвига, преодоления в себе всего того, что мешает нам считать каждого ближнего, как бы он ни был враждебно настроен к нам, нашим братом.

Но дальше есть нечто, что меня снова и снова поражает. Когда Христос сказал «Молитесь так: Отче наш…» – Он не говорил только о том, что мы должны молиться в сознании, что окружены людьми, которые тоже – дети Божии, братья, сестры наши, потому что у них с нами один и тот же Отец. Меня поразило, что Христос, после Своего Воскресения, сказал женам-мироносицам: «Пойдите скажите братьям Моим, что Я воскрес…» (ср. Мф. 28: 10). «Братьям Моим!»

И вот, когда мы произносим слова «Отче наш», мы говорим что-то такое потрясающее, мы говорим не только о том, что всякий человек, как бы он ни был враждебен ко мне или как бы он ни был мне чужд, – мне брат или сестра, а и что если я хочу сказать «Отче наш», я не могу исключить никого из этой молитвы! А это требует большой вдумчивости, глубокого и строгого испытания себя, потому что кто из нас может, произнося эти слова, включить в них тех, которых он не любит, которые ему чужды или которые к нему враждебны?..

И с другой стороны, когда мы говорим «Отче наш», мы это можем сказать правдиво только постольку, поскольку являемся братьями и сестрами Христа Спасителя. Постольку, поскольку мы с Ним так едины, что Его Отец становится нашим Отцом. Это так дивно – и вместе с тем так страшно… Страшно не в смысле испуга или боязни, а какого-то священного трепета, священного ужаса от того, что я могу назвать Бога Отцом, поскольку верой и жизнью я стал братом или сестрой Христовыми.

* * *

И тогда то, что сказано в Евангелии от Иоанна, что Слово было к Богу, то есть устремлено в глубины Божии, становится относящимся также и к нам. Но только постольку, поскольку мы врастаем в такую близость, братскую, сестринскую близость со Христом, что то, что сказано о Нем, может быть сказано о нас. Отец делается тогда нашим упованием, нашей надеждой и точкой нашего устремления, той глубиной Божества, куда мы устремляемся.

Христа мы знаем из Евангелия, из рассказов святых, из опыта Церкви, даже из личного, пусть неглубокого, небольшого опыта, а Отец остается для нас, до конца времен, непостижимой тайной. О Нем говорили отцы именно так, чтобы мы могли увидеть эту тайну, приобщаясь к ней в созерцании ее, но не воображая, что мы ею обладаем.

О Боге говорят духовные писатели, отцы, как о свете непостижимом. Он есть свет. Он есть свет, который озаряет все, который является светом всего того, что светло. Но вместе с этим святой Григорий Нисский говорит, что этот свет настолько силен, светится с такой силой, что мы не можем его созерцать, что если мы только взглянем в этом направлении, все делается темным, мы слепнем на мгновение. И он говорит о Боге как о непостижимой тьме, – не в том смысле, что в Нем нет света, а в том, что мы не можем Его видеть как свет, потому что ослеплены этим светом. И только во Христе, врастая в единство с Сыном Божиим, мы можем сколько-то улавливать отблеск этого Божественного Отцовского света на лике Самого Христа.

Придет время, когда будет все завершено, когда история мира придет к концу, когда, как сказано в Священном Писании, Бог будет всем во всем, и тогда и мы будем пронизаны Божественным светом, и тогда и мы сможем созерцать этот свет, как ангелы его созерцают.

Об ангелах я хочу сказать одно слово по этому поводу. Святой Григорий Палама говорит, что ангелы – это как бы вторичные светы, что мы не можем видеть Божий свет, не ослепнув, но ангелы пронизаны этим светом в меру, в которой тварность может его нести. Созерцая ангелов, святые видели свет, который является Божественным светом, пронизывающим ангелов Божиих.

И мы призваны к тому, чтобы рано или поздно тоже приобщиться к этому свету. И когда мы приобщимся постольку, поскольку сможем приобщиться – то тоже сможем созерцать свет Божий, хотя полноту этого света никто никогда не познает, потому что Бог – бездонная глубина, Свет непостижимый.

И вот, когда мы говорим: «Упование мое, Отец!» – мы говорим: «О Боже, как мне хочется, подобно Твоему Слову, быть устремленным к Тебе, устремленным всем моим существом, устремленным даже не в глубины Твои, Господи, но в такую близость, чтобы не стремиться ни к чему другому!»

Значит ли это отречение от всего остального? От тварного мира? От людей, которых мы естественной любовью любим и которые нас любят? Нет, потому что этот свет – это Божественная любовь, которая охватывает всех, всю тварь, и ангелов Божиих, и людей, и все существующее…

Мы к этому можем стремиться – желанием, тоской, надеждой, – но самим нам, своими силами этого не достигнуть.

Что же мы можем сделать?

* * *

И вот тут открывается образ Сына Божия: «Прибежище мое, Сын!»

Что значит, что Он – наше прибежище? Это значит, что мы сироты, отпавшие от полноты Богообщения, сироты, которые тоскуют по Отцу, по жизни, по непостижимой красоте божественной. И во Христе мы встречаемся со всем тем, чем является Бог, но в постижимом для нас образе.

Христос есть Слово, Слово в том смысле, что Он Собой выражает всю сущность, всю тайну, всю красоту, всю непостижимость Божию. Но выражает так, что мы можем – поскольку это возможно каждому из нас, в меру нашей духовной прозрачности, – это познать. Он нам Прибежище, мы к Нему прибегаем, потому что только Он может перед нами открыть Отца – потому что Он является Сыном, – Сыном, Который ничем не различен от Отца, Который Бог, как Отец, но Который в домостроительстве Божием является Его выражением. И мы можем это воспринять.

Сын Божий. Он нам говорит об Отце. В Нем, в Воплощенном Образе мы видим то, что живет в таинственно ином образе в ангелах, – полноту Божиего присутствия. Но не затемненное, а принесенное нам так, чтобы мы не ослепли от этого сияния и не сгорели от этого огня. В каком-то смысле Христос, как и Церковь, является купиной неопалимой. Он – свет, Он – огонь, Он – горение, и к Нему мы можем подойти.

Но где-то мы должны остановиться, потому что даже почва, на которой Он стоит, свята, и мы можем приблизиться к Нему, только сняв обувь, то есть со всем смирением, с отдачей себя, с полным поклонением Богу.

Слово – вы сами знаете – это выражение истины, выражение правды, выражение реальности: постольку, поскольку мы можем их воспринять. Это выражение не скрывает истины, но каждый из нас может эту истину познать и воспринять – постольку, поскольку он способен на это, поскольку он Богоприемный, поскольку сердце у него очищено, поскольку ум не осквернен, поскольку даже плоть принесена Богу в дар – несовершенный, но так, чтобы она принадлежала Ему, как мы это делаем, когда причащаемся Святых Таин, как это делается, когда крестится младенец или взрослый человек, когда очищается скверна и даже плоть наша делается Божией, Божиим достоянием, Божиим храмом.

И вот, Христос является истиной. Он провозглашает нам, не только Собой – каждым Своим словом истину о Боге. Но выразить словом непостижимое – нельзя, и воспринять такое слово не всякий из нас может. И поэтому в Евангелии сказано то, что смущает некоторых: что хула на Христа может проститься, а хула на Духа Святого – нет. Что же это значит?

Хула на Христа – это значит, что я слышу Твое слово, и я не могу его понять; я слышу Твое слово, но не дорос и не могу его принять. Я даже Тебя, Господи, или Тебя, Иисус Назарянин, не могу принять за своего учителя, я еще не дорос до этого…

Слово – это объективное явление Божие вне нас. Мы можем Его созерцать, можем Его слышать, но мы должны расти долго и вглубь для того, чтобы эти слова стали понятными и чтобы через слова мы познали Слово, то есть Того, Который Собой выражает непостижимого Отца.

* * *

А о Духе сказано иное. Отцы Церкви об этом говорят, и в Новом Завете есть намеки, что Святой Дух – Он как огонь, Он как пламя. Если мы прикоснулись к огню, мы этот огонь воспринимаем внутренним опытом.

Мы все знаем, что если приблизиться к источнику огня, то нам делается тепло – это тепло огня нас пронизывает, проникает до самых глубин. Если мы стоим на улице и видим, как в камине чужого дома горит огонь, мы можем сказать: да, это красиво, но тепло этого огня до меня не доходит, меня не греет, оно для тех, кто внутри комнаты, не для меня… Но если я нахожусь перед источником огня, если я весь пронизан этим теплом и при этом говорю: «Нет, я в это тепло не верю, его не существует, это неправда…» – то никто не может нам помочь, потому что мы отрицаем не Духа Святого как такового, а наш собственный опыт, то, что мы достоверно, за пределом всякого сомнения об этом знаем.

* * *

Вот что говорит мне эта короткая молитовка! «Упование мое, Отец!..» Я весь, Господи, хотя бы в светлые минуты моей жизни, весь к Тебе устремлен, ничего другого, кроме Тебя, я не хочу, не ищу!

Это не значит, что я отрицаю других людей, что я отворачиваюсь от них, потому что я знаю, что Твоя любовь объемлет нас всех, и что Христос сказал «Отче наш», говоря о том, что Ты – Его Отец и наш Отец, и эти слова охватывают всех, всех тайной Божественной Любви.

Христос же является для нас откровением. Он перед нами открывает Бога. Если мы Его переживаем, я не говорю – видим, если мы переживаем Его, то перед нами раскрывается какое-то познание об Отце через Его познание Отца. Это дивно, радостнотворно, трепетно. И поэтому мы можем сказать, как сказано в Евангелии, что Христос есть дверь овцам, дверь, через которую мы все можем войти и оказаться на тех пажитях, где светит Божественный Отчий Свет.

Но Он не только дверь, потому что до двери надо дойти. Нам сказано о Христе, что Он и путь, и истина, и жизнь. Он – Путь, потому что указал Своей жизнью и Своим учением, как нам надо преобразоваться внутренне, жить внешне, соотноситься друг со другом в тайне Церкви и в тайне сотворенного мира. Он нам указал дорогу. И эта дорога: «Будьте как Я… Научитесь от Меня…» (Мф. 11: 29).

И все Евангелие, весь образ Христов, все наше Богообщение в молитве, как бы она ни была слаба, нам говорит именно об этом. Он – Путь. Если следовать по Его пути, мы рано или поздно дойдем до этой двери… И Он – Истина, потому что этот путь может быть только путем истинным, путем, где нет неправды, лжи и обмана.

Истина – удивительное слово. Отец Павел Флоренский в примечании к одной из своих бесед говорит, что истина – это естина, это то, что есть, но есть в самом абсолютном смысле слова, не относительно, не в сравнении с другими истинами, а – единственная, которая является полнотой и реальностью.

Но есть еще другое. В течение столетий люди, поскольку они начинают познавать и понимать истину, стараются ее защитить от других людей, понимающих ее иначе; от этого начинаются разделения между людьми. Этих разделений не боится апостол Павел, он говорит: между вами неминуемо будут разделения, для того чтобы явлены были самые мудрые, наиболее искусные… В течение всей истории будут разделения, потому что понять Бога, понять Христа, выразить опыт о Святом Духе никто не может в таком совершенстве, чтобы все другие восприняли, и поэтому неминуемо бывают и будут разделения. Но если мы станем прислушиваться друг к другу, стараться понять, из какого же опыта происходят те или иные мысли и слова, то мы все, вопрошающие и утверждающие, вырастем в новое и более глубокое понимание.

Столетиями мы стараемся защитить истину, будто она хрупкая, бессильная, неспособная сама себя защитить. А вместе с этим само словообразование в древних и некоторых современных языках нам говорит совсем о другом. Латинское слово veritas происходит от корня, который значит «защищать». То же самое говорит немецкое слово Wahrheit и английское verity.

Истина – это та сила, которая может защитить, а не то бессилие, которое надо защищать. Истина не нуждается в нашей защите. Нашей защитой мы часто ее затемняем. К истине надо при-общиться, приобщиться безмолвием, молитвой, созерцанием, приобщиться тем, что мы слушаем, что Дух Святой говорит, раскрывая перед нами смысл слов Христовых.

И вот, Он – Путь, Он – Истина, и Он – Жизнь. Потому что если мы идем этим путем, который есть Христос, если мы идем этим путем, которой есть Истина, то мы врастаем в такую меру и глубину жизни, которая является Божественной жизнью в нас. Это мы видим в святых, это мы видим даже в грешниках, в которых вдруг просияет такая глубина, такая красота, такая святость.

И вот, Отец – упование наше, Сын – наше прибежище, Дух Святой – наш покров, Троица Святая – слава Ей. <…>

Будем начинать день, словно Лазарь, вызванный из гроба: о молитвенном правиле[11]11
  Это проповедь, которая была произнесена в воскресенье, 16 мая 1999 года, в лондонском соборе. Пер. с англ. Е. Майданович. Первая публикация: Евангельское слово рождает ответ. Проповеди последних лет (1992–2003). М.: Гранат, 2022.


[Закрыть]

Многие люди не могут начинать день с чтения длинных молитв – ради того, чтобы исполнить, как они считают, свой долг перед Богом. Именно об этом я хочу сказать несколько слов.

Во-первых, забудьте о долге, обязанности перед Богом. Мы все любимы Богом, и Он ожидает от нас, что мы отзовемся сердцем, ожидает ответной любви, а не чувства, что у нас перед Ним те или другие обязанности, потому что Он наш Бог и Господь. Он ожидает, что мы будем счастливы – у нас есть Бог, Который любит нас! И не просто любит: Он доказал, что подлинно нас любит, потому что нет большей любви, чем любовь Того, Кто Свою жизнь положил за тех, кто Ему дорог. Это и совершил Бог во Христе. Он отдал Свою жизнь за каждого из нас, за всех нас, не за всех вообще, а за каждого из нас в отдельности.

Есть в житиях святых рассказ о священнике, который пришел в такой ужас от недостоинства христиан своего времени, да и себя самого, что обратился к Богу со словами: «Господи, сколько же Ты будешь нас терпеть? Приди и накажи нас по справедливости!» И ему явился Христос и сказал: «Никогда так не молись! Если был бы хоть один грешник на земле, Я был бы готов снова стать человеком и умереть на кресте за него, одного-единственного!»

Вот каков Бог, к Которому мы обращаемся в молитве.

Порой молитва доходит до нас, ударяет в сердце: «Помилуй меня, Господи!», порой мы можем произнести эти слова всем своим существом. Но иногда мы просто повторяем псалом, в котором Бог ничуть не нуждается.

Когда царь Давид возопил этими словами, когда они излились из него, как кровь из раны, они могли достигнуть Бога с силой, они не были скучным монотонным бормотанием, каким иногда бывают в наших устах.

Так что для нас важно другое. Не надо обращаться к Богу, Который будто ожидает от нас хвалы, или выражать чувства, которые у нас должны бы быть, но которых на самом деле мы не испытываем. Нужно принести Богу правдивую искренность.

Подумайте, что бывает утром. Вы проснулись, вступаете в новый день. Что означает: проснуться в новый день? Каждое утро, когда мы пробудились от ночного сна, мы подобны Лазарю, который был вызван из гроба. Ночной сон – это образ для нас смертного упокоения, отдыха от долгой жизни или на короткое время; мы призваны в новую жизнь и вступаем в новый день, которого никогда прежде не было. Это не вернувшийся прежний день, это новый день. Он простирается перед нами, словно равнина, покрытая снегом, чистая, незапятнанная, без единого человеческого следа. И Бог говорит: «Иди, вступи в эту совершенную чистоту нового дня, иди по ней, не запятнав ее. Твои следы отпечатаются, но если они прямые, они проложат путь, которым смогут проследовать другие люди, они будут путем, в конце которого буду Я».

Так нам следует вступать в новый день – сказав: «Господи, благослови меня быть новой тварью в этом дне, которого никогда прежде не было».

Что я встречу в течение этого дня? Я встречу разные обстоятельства, я встречу людей, – обстоятельства всегда воплощаются людьми. Мы можем ставить себе вопросы: кто эти люди? Кто из них имеет значение? Что действительно важно и значительно?..

<…> Если бы мы мыслили именно так всякий раз, когда встречаем человека, когда вступаем в новизну жизни, как богата и плодотворна была бы наша жизнь! Насколько творческой и полной она могла бы быть, если бы мы вступали в новый день так, как я указал, если бы мы думали, что человек, с которым я сейчас нахожусь, – единственный и, значит, самый важный, а текущий момент – единственный, когда я могу сделать, хорошо или плохо, то, что важно…

А когда мы доходим до конца дня, мы встаем лицом к лицу с Богом, и Он нам говорит: «Я все время был с тобой. В редкие моменты ты помнил обо Мне и ты был Моим голосом, Моими руками, Моими глазами, Моими ушами. Но как часто ты забывал об этом и отрицался от своего места». Тогда мы можем обратиться к Богу и сказать: «Да, это так. Я растратил этот день. Он прошел мимо меня бесполезно, бессмысленно. Как мне быть?» И Господь отзовется: «Ты действительно это сознаешь? Если так, то сокрушаешься ли сердцем? Если сокрушаешься, готов ли ты никогда, сколько хватит у тебя сил, не быть таким, каким ты был сегодня?» И мы должны ответить: «Да, Господи. Я поступил плохо. Я был неверен своему призванию. Я предал себя самого и других. Я продумаю это, не только читая чужие молитвы, но продумывая весь этот день, потому что этот день принадлежит Господу. Я обращусь за помощью к молитвам святых, в которых они выразили свое смятение и сознание неверности собственному призванию, и научусь от них, как сокрушается сердцем святой». Мы так редко сокрушаемся, потому что только святой обладает такой чуткостью, чувствительностью к добру и злу; мы можем научиться от них.

Будем начинать день, словно Лазарь, вызванный из гроба. Мы призваны в день, которого никогда не было, мы будем встречать людей, одного за другим, и каждый будет единственным в момент встречи, как и каждый момент будет единственным, и каждое наше действие будет верным – или неверным. Мы можем начать день вместе с Господом, жить с Ним весь день, а когда достигнем конца дня, встретить Его с сокрушенным сердцем и, вместе, радостно. «Господи, я недостоин Тебя, но Ты все равно любишь меня. Ты любишь меня нежно, не сентиментально, а ценой Твоей собственной жизни. Я могу доверять Твоей любви, потому что такова ее мера».

Будем учиться так начинать день и так оканчивать его. Я немногое понимаю, но то немногое, что я понял, я стараюсь передать вам.