Текст книги "Слова в дни памяти особо чтимых святых. Книга восьмая. Январь, февраль"

Воцарение Александра было поначалу встречено римскими христианами с надеждой и радостью: ходили слухи, что мать нового императора, Юлия Мамея (180–235), христианка, а значит, гонениям на христиан будет положен конец.

Однако этим надеждам не суждено было сбыться. Юлия и Александр действительно почитали Христа – но включая его в качестве одного из божеств обширного языческого пантеона. Для образованных людей той эпохи вообще был очень характерен синкретизм – смешение самых разных религий и культов и почитание большого числа различных божеств. В ларарии (домашней божнице) Александра и его матери наряду с изображением Христа находились изображения Аполлона, праотца Авраама, Орфея и многих других лиц; перед всеми ними ежедневно совершались молитвы и жертвоприношения. Конечно, люди с такими «всеобъемлющими» религиозными убеждениями не могли быть настоящими друзьями христиан, проповедовавших, что все боги язычников – демоны, а Господь небеса сотворил (Пс. 95, 5). И тем не менее христианский историк Евсевий Кесарийский называет Юлию «богобоязненной».

Поскольку император Александр был еще слишком юн, вся власть в империи, по сути, оказалась в руках его матери и государственных лиц, которых она приблизила к себе. Среди них было много людей, ненавидевших христиан. Кроме того, Юлия Мамея, опасаясь, что ее сын может быть свергнут так же, как до него Гелиогабал, стремилась всеми возможными способами упрочить его позиции. Своего рода гарантией стабильности императорской власти в Риме считалось поклонение римским божествам, причем не только со стороны самого императора, но и со стороны всех его подданных – по крайней мере, тех, кто имел римское происхождение. Юлии памятен был пример Гелиогабала, который был свергнут в том числе и потому, что предпочитал сирийского бога римским… Конечно, на этом фоне христиане, отвергавшие поклонение любым божествам, кроме Единого Бога, должны были казаться ей прямой угрозой царствованию Александра и ее собственной власти. Юлия и ее ближайшие помощники приняли решение либо уничтожить христиан, либо заставить их поклониться римским богам. Конечно, при этом никто не запрещал им поклоняться Христу, пусть даже как главному богу своего пантеона, – но только наряду с воздаянием почестей и другим божествам, «как и все приличные люди».

По всей империи был разослан указ, согласно которому все граждане империи должны были в знак лояльности правящему императору принести жертву перед изображениями римских божеств. В случае же неповиновения местные власти должны были подвергнуть таковых пыткам и, если понадобится, казнить.

В этих условиях римским христианам пришлось таиться едва ли не больше, чем прежде. Многие предупреждали и Татиану, чтобы она была осторожнее. Но молодая диаконисса, казалось, совсем не думала о собственной безопасности: ее заботило лишь благо Церкви и ее подопечных – бедных и страждущих, и, хотя она не искала опасности намеренно, в случае если приходилось выбирать между безопасностью и помощью ближнему, Татиана без колебаний выбирала второе.

Конечно, это не могло продолжаться долго. Вероятно, мы никогда не узнаем, как именно это произошло, – донес ли кто-то на молодую диакониссу, или же она сама чем-либо выдала себя, – но Татиану схватили и как христианку насильно привели в храм Аполлона, чтобы заставить принести жертву этому языческому богу.

Переступив порог храма, Татиана мысленно воззвала ко Господу, прося Его посрамить языческие суеверия. В тот же миг весь храм сотрясся, словно от сильнейшего землетрясения, статуя Аполлона рухнула на землю и разбилась на мелкие куски, обвалилась и часть стен храма. Присутствовавшие при этом люди услышали страшный вопль, похожий на злобное рыдание, и увидели пронесшуюся по небу тень: это демон, обитавший ранее в храме и радовавшийся заблуждениям людей, теперь принужден был покинуть место, куда вместе со Своей верной рабой вступил Сам Христос.

В ужасе от того, что произошло, схватившие Татиану язычники, все еще находясь в плену суеверий, решили, что имеют дело с опасной чародейкой. Диакониссу повлекли на суд к самому префекту претория – высшему государственному чиновнику империи и ближайшему помощнику императора Александра и Юлии Мамеи.

Стоя перед своим судьей, Татиана без страха исповедала Христа и отказалась принести жертву ложным божествам. Тогда, по приказанию префекта, ее подвергли пытке: девушку начали бить по лицу и раздирать ее тело железными крючьями. Но Татиана с удивительной для ее пола и возраста стойкостью терпела ужасные мучения. Что до палачей, то каждый нанесенный мученице удар отзывался в их собственном теле такой болью, что они, не понимая, что с ними происходит, были принуждены остановиться и умолять префекта о прекращении пытки.

Несмотря на страшную боль, Татиана находила в себе силы не только оставаться в сознании, но и молиться за своих мучителей – такова была ее христианская любовь ко всем людям без исключения, до краев переполнявшая ее молодое сердце. Мученица на деле уподобилась своему Небесному Жениху, молившемуся на Кресте за распинавших Его: Отче! Прости им, ибо не знают, что делают (Лк. 23, 34).

И молитва мученицы не могла не быть услышана: Господь, по великому милосердию Своему, отверз духовные очи палачам, и они увидели светлых Ангелов, окружавших Татиану, и услышали Божий глас с небес, утешавший ее. В страхе и раскаянии пали они на колени перед святой, восклицая: «Прости нас, служительница Истинного Бога, прости, ибо не по нашей воле мы причиняли тебе мучения!»

Все палачи – их было восемь человек – уверовали во Христа и немедленно во всеуслышание исповедали себя христианами. Они были тотчас подвергнуты пыткам и казнены. Хотя эти люди не успели принять Крещения водой, Крещение собственной мученической кровью соединило их с Господом.

Татиану же отвели в темницу, надеясь, что страдания, которые она перенесет в течение ночи от воспалившихся ран, все же заставят ее склониться перед волей правителей и воздать почести богам. Но каково же было удивление префекта, когда, приказав на следующий день привести к нему Татиану, он увидел, что мученица полностью здорова, будто ее вчера и не пытали.

Такое чудо совершил Господь над Татианой, чтобы дать судье еще одну возможность покаяться, а мученицу – укрепить перед лицом новых испытаний. К несчастью, сердце префекта было столь ожесточено против христиан, что даже столь явное чудо не вразумило его. Он вновь начал уговаривать Татиану поклониться идолам, а когда она отказалась, приказал подвергнуть ее новой, еще более жестокой пытке.

С Татианы сорвали одежду и начали резать ее тело острыми бритвами. Затем ее распяли на земле крестообразно и начали избивать железными палками. Мученицу били так долго, что даже палачи уставали и сменялись несколько раз. Но Татиана по-прежнему с удивительным мужеством переносила страдания и лишь молилась за своих мучителей. Видя, что и на этот раз от нее не добиться покорности, префект приказал отвести ее назад в темницу. Там мученица провела ночь в молитвах и славословиях Господу, укрепляющему ее.

На следующий день Татиана вновь предстала перед своим судьей абсолютно здоровой. Но префект приписал это действиям ее колдовских чар и приказал отвести диакониссу в храм Дианы, видимо надеясь, что колдовство (которое в сознании римлян было тесно связано с ночью и богиней луны Дианой-Гекатой) окажется бессильным перед лицом самой «божественной» покровительницы колдовства и что Татиана, будучи колдуньей, охотнее согласится принести жертву этой богине, чем некогда богу солнца Аполлону.

Приблизившись к храму, Татиана, как и ранее в храме Аполлона, сотворила молитву Христу. В тот же миг раздался страшный удар грома, и сверкающая молния опалила храм, уничтожив всех бывших в нем идолов.

За это «святотатство» Татиану вновь подвергли пытке: подвесив девушку на дереве, ей отрезали груди и раздирали ее тело железными крючьями, а затем, по-прежнему ничего не добившись, бросили в темницу. И вновь Христос чудесным образом исцелил ее от страшных ран и увечий, а светлые Ангелы, спустившись с небес, восхваляли ее подвиг и ободряли мученицу.

На следующий день мученицу привели в цирк, где в тот день шли гладиаторские бои, и выпустили на нее огромного льва. Но лев, хотя и был очень голоден и зол – перед представлением цирковых зверей обычно несколько дней не кормили, – не набросился на святую, а стал ластиться к ней, как домашняя кошка. Даже дикие звери чувствовали величие и чистоту души мученицы, но одаренные разумом люди не хотели ничего видеть и понимать.

Татиану вновь подвесили на дереве и подвергли пытке крючьями, а затем бросили в огромный костер, но мученица, на удивление всем, осталась невредима. Все это опять было приписано ее колдовству, и, в попытке лишить ее колдовской силы, префект приказал наголо обрить ей голову (по римским поверьям, волосы являлись вместилищем магической и жизненной силы). Затем Татиану заперли в храме Юпитера, надеясь, что верховное божество не даст чарам возвратиться. Но каково же было изумление мучителей, когда, отперев храм через несколько дней, они увидели, что все находившиеся там идолы разбиты вдребезги, а Татиана, как и прежде, здорова и прославляет Бога, хотя на протяжении этих дней не принимала ни пищи, ни воды.

Не понимая, откуда могла святая черпать столь удивительные «колдовские» силы, префект призвал к себе ее отца, который, конечно, должен был знать все о волхвовании дочери. Стоя перед префектом, бывший консул во всеуслышание исповедал себя христианином. Тогда его вместе с дочерью приговорили к смерти через обезглавливание, что и было исполнено. Праведные души Татианы и ее благочестивого отца отлетели в небесные селения, в сияние неизреченной славы. Это произошло в самом начале 226 года.

Дорогие во Христе отцы, братья и сестры! Пусть подвиг святой мученицы Татианы и ее отца не кажется нам чем-то далеким, полулегендарным, а потому не имеющим к нам лично никакого отношения. Мы с вами не только можем, но и должны подражать святой Татиане! Пусть нам сегодня не грозят крючьями, огнем и дикими зверями за веру Христову – разве мало вызовов ставит перед нами повседневная жизнь, когда мы принуждены делать выбор – либо поступить против христианской совести и избежать каких-то неприятностей, неудобств, либо согласиться перенести все это, но остаться верными Христу. И подчас сделать этот выбор нам не легче, чем когда-то – святой Татиане…

Будем же подражать святой мученице в ее любви ко Господу и ближнему, в ее верности Богу, будем, как и она, просить у Господа укрепления во всех жизненных испытаниях, взывая вместе со всей Святой Православной Церковью:

«Светло во страдании твоем возсияла еси, страстотерпице, от кровей твоих преиспещрена, и яко красная голубица к небеси возлетела еси, Татиано. Темже моли присно за чтущыя тя!»

Аминь.

Слово в день памяти святителя Саввы, архиепископа Сербского
(12/25 января)

Пути, вводящаго в жизнь, наставник, и первопрестольник, и учитель был еси: первее бо пришед, святителю Савво, отечество твое просветил еси и, породив тое Духом Святым, яко древа маслинная, в мысленнем рай насадил есй всеосвященная твоя чада…

Тропарь святителю Савве Сербскому

Во имя Отца и Сына и Святого Духа!

Дорогие во Христе отцы, братья и сестры!

Сегодня мы празднуем память святителя Саввы, архиепископа Сербского (1169–1236), – великого пастыря и подвижника, основателя Поместной Православной Церкви Сербии. Житие его – замечательный пример того, что любовь к Богу, истинная вера и жизнь во Христе могут успешно сочетаться с любовью к своему народу и родной стране. Вот что писал о святителе Савве другой подвижник Сербии, святитель Николай (Велимирович) (1881–1956): «Главной внутренней силой святого Саввы, которая этого Божия человека и народного вождя подвигала на великие дела и которую унаследовали его потомки, по сей день является деятельная вера в Живого Христа и пламенная любовь, слитые воедино, как источник с рекой, из него проистекающей. Деятельная вера освещала ум святого Саввы, охватывая все мысли его в единую лучину великих Небесных истин, и пламенная любовь занимала целое сердце Саввы, попаляя своим жаром все страстные чувства. <…> Будучи сначала наилучшим строителем самого себя, Савва стал потом наилучшим строителем своего народа. Самый трудолюбивый создатель своего характера, он потом стал неутомимым создателем характера своего народа».

Будущий подвижник происходил из весьма знатной сербской семьи, уже успевшей прославить себя в качестве достойных сынов и слуг своего Отечества: отцом Растко (так святого Савву звали в миру) был великий князь Сербский Стефан Неманя (1113–1199), основатель династии Неманичей. Этот выдающийся государственный деятель, подвизавшийся на престоле сербском в XII веке, объединил большую часть сербских земель и добился для своей страны политической независимости. Государственные таланты сочетались в нем с христианским благочестием; впоследствии Стефан был прославлен Православной Церковью в лике святых под именем Симеона Мироточивого (имя Симеон он получил в монашестве). Благочестивой была и супруга князя, великая княгиня Анна (1125–1200), также прославленная в лике святых с монашеским именем Анастасия. Стоит ли удивляться, что в подобном семействе дети росли искренними христианами и одновременно горячими патриотами своей родины?

Савва был самым младшим из великокняжеских детей. Родители будущего подвижника, имея уже несколько сыновей и дочерей, обратились ко Господу с молитвой, чтобы Он даровал им еще сына, который был бы насадителем благочестия в их отечестве и прославил Его. Молитва благочестивой четы была услышана: у них родился сын, которого в Святом Крещении они назвали Растко, или Ростислав, как бы предвидя возрастание в духовной славе как самого мальчика, так вместе с ним и государства Сербского.

Не правда ли, прекрасный урок для современных родителей? Ведь очень часто деторождение у нас совершается по земным мотивам: чтобы иметь опору в старости, чтобы продолжить род, чтобы реализовать природные позывы к отцовству и материнству… И это еще причины благовидные и допустимые, а ведь бывают, у женщин например, и такие мотивы, как «удержать мужа» или «родить потому, что все рожают».

Но давайте посмотрим: об этом ли думали святые родители Ростислава, воспитавшие впоследствии святого сына? Нет! Прося у Бога ребенка, они заботились о том, чтобы привести в мир еще одного христианина, который жизнью своей мог бы прославить Бога и родную страну. Да и позже, при воспитании Растко, беспокоились они не столько о том, чтобы у сына «все было», чтобы он был сыт и ни в чем не нуждался, сколько о том, чтобы в душе его росла и крепла любовь к Богу и людям. Разве это не достойный пример для подражания?

В родительском доме Растко получил и христианское воспитание, и прекрасное светское образование – насколько это было возможно в тогдашней Сербии, – а также обучился всему тому, что необходимо было знать и уметь знатному юноше того времени: верховой езде, обращению с оружием, приемам боя. Мудрые родители не пытались склонять сына к какой-то определенной жизненной стезе – ни к духовной, ни к государственной, ни к военной, – предоставляя ему самому сделать выбор.

А выбор этот Растко сделал довольно скоро. Забавы мирские не прельщали юношу, равно как и карьера государственного деятеля или полководца. Ум и сердце его были заняты совсем иными предметами. Ему все чаще вспоминались слова псалма: Блажен муж, боящийся Господа (Пс. 111, 1) – и слова Спасителя: Кто любит отца или мать более, нежели Меня, не достоин Меня; и кто не берет креста своего и следует за Мною, тот не достоин Меня (Мф. 10, 37–38). Растко постоянно предавался размышлениям о подвижнической жизни и молился Господу, чтобы Он указал ему наилучший для него путь.

Услышав рассказы о подвижнической жизни на Святой Горе Афон, молодой княжич очень хотел встретить человека, который видел это все своими глазами и мог бы поведать ему об афонской жизни как очевидец. И Бог послал ему такого человека. Это был инок из Русского Пантелеимонова монастыря на Афоне.

Рассказы русского афонита окончательно укрепили Растко в его намерениях: он бесповоротно решил и дал обет Богу оставить мир и подвизаться на Святой Горе. В это время ему было всего семнадцать лет – впрочем, в ту эпоху это был уже возраст полного совершеннолетия.

Благочестивые родители с радостью дали сыну свое благословение вступить на монашеский путь. Впрочем, Растко утаил от них, что собирается отправиться на Афон: ведь Святая Гора находилась во владениях Константинополя, а княжеская чета хотела, чтобы их сын, пусть и в монашеском образе, оставался бы в Сербии и служил Отчизне. Поэтому юному княжичу пришлось отправиться в путь едва ли не тайком.

Благополучно добравшись до Афона, Растко поселился в Русском Пантелеимоновом монастыре. Родители же вскоре хватились сына. Узнав, где он находится, Стефан Неманя немедленно послал на Афон одного из своих старших воевод с великим отрядом. Получив от греческого императора Исаака Ангела (1156–1204) строгое предписание к проту (настоятелю) Афонской Горы и ко всем святогорцам и военный отряд от воеводы Фессалоники, уполномоченный князя Стефана явился на Афон и нашел юношу. Но Растко давно уже решился, несмотря ни на какие препятствия, принять иноческий постриг на Афоне и остаться там. Это было известно игумену обители, который и решился помочь отважному юноше, в благочестии и твердости намерений которого он уже имел случай убедиться. В обход обычных монастырских правил, согласно которым будущий инок должен был проходить многолетний искус, Растко постригли в монахи немедленно – так что, когда отцовские посланцы явились, чтобы забрать его, он был уже полноправным членом братии и великокняжеской власти более не подлежал.

Очень печалились Стефан и Анна о том, что сын, на которого они возлагали такие надежды как на будущую славу Сербии, выбрал путь подвижничества в чужой земле. Но печаль их, как оказалось, была совершенно напрасна: ведь именно в монастыре святого Пантелеимона новопостриженный инок Савва положил начало своим аскетическим подвигам, которыми впоследствии и прославил свой народ и родную землю. Именно духовный опыт, полученный им на Афоне, помог ему впоследствии совершить великое дело – основать Сербскую Православную Церковь. Кто знает, смог ли бы Савва достичь этого без мудрых наставлений святогорских старцев?

И здесь снова мы с вами, дорогие мои, видим прекрасный урок для себя. Очень часто случается в нашей жизни, что обстоятельства складываются совсем не так, как мы того хотели и планировали; многие наши замыслы рассыпаются в прах, хотя, казалось бы, выглядели так благочестиво и полезно, – и мы начинаем роптать на Бога, вопрошать: «Неужели Господь нас не слышит?» Или: «Чем же мы так прогневили Бога, что Он не хочет нам помочь?»

А ведь в очень и очень многих случаях дело совсем не в том, что кто-то из нас согрешил и наказан, и, конечно, не в том, что Всевидящий и Вездесущий Бог «не слышит» нас! Подобный пример мы встречаем и в Евангелии: встретив человека, слепого от рождения, ученики Христовы начали рассуждать о его беде точно так же, как зачастую рассуждаем и мы. Равви! Кто согрешил, он или родители его, что родился слепым? – спросили они Господа. А Он ответил им совсем не так, как они ожидали: Не согрешил ни он, ни родители его, но это для того, чтобы на нем явились дела Божии (Ин. 9, 1–3). Как мы все помним, после этого Спаситель исцелил слепца, явив тем самым Свою Божественную силу…

Так бывает и с нами: нередко Господь не попускает и даже прямо мешает нашим планам сбыться не потому, что они греховны или что мы недостойны, а потому, что предусмотрел для нас нечто лучшее. Ведь только Он Один действительно знает – а не просто «рассуждает» и «догадывается», – какой именно путь в каждом конкретном случае принесет наилучшие плоды. А потому и нам во всех делах, не прекращая собственных трудов и рассуждений, необходимо в то же время во всем полагаться на Господа, предать и себя, и всю нашу жизнь и стремления в Его Отеческие руки – и надежда наша не будет постыжена.

Через некоторое время подвижничества в Свято-Пантелеимоновом монастыре Савва, по благословению своего духовного отца, перешел на жительство в одну из крупных и важных афонских обителей – Ватопедскую. Подвизаясь там, Савва часто предпринимал путешествия по всему Афону, желая увидеть и другие святые обители, помолиться в них, встретить великих афонских подвижников, побеседовать с ними и получить духовное назидание. Босыми ногами, в простой одежде бывший княжич ходил по всему Афону, взбирался на самые крутые и высокие скалы, ходил по пропастям и стремнинам, отыскивая подвижников, ютившихся, подобно птицам, на едва доступных человеку утесах гор. При таких странствиях по Афону не раз он подвергался большим опасностям, но Господь неизменно помогал Своему верному рабу.

Пользуясь средствами, которые присылали ему на Афон его благочестивые родители, Савва построил на Святой Горе множество новых храмов и всячески украсил их. А через несколько лет к сыну в его монашеских трудах присоединился и отец – тот самый Стефан Неманя, который в прошлом так возражал против ухода сына на Афон!

Великий князь Стефан и княгиня Анна, находясь уже в преклонном возрасте, давно помышляли о том, чтобы отказаться от мирской власти и всего мирского и принять иночество, дабы достойно подготовиться к переходу в вечную жизнь. Письма младшего сына, красноречиво описывавшего афонскую жизнь, помогли им решиться осуществить свое намерение. В 1196 году, будучи уже восьмидесяти двух лет от роду, Стефан Неманя призвал своего старшего сына, также Стефана Первовенчанного (1165–1227), и в присутствии вельмож и властей со всего государства вручил ему власть над Сербией, назначил его великим князем, а сам объявил о своем намерении отречься от мира. Вскоре после этого он постригся в построенном им самим Студеницком монастыре, с именем Симеон, а через некоторое время удалился на Афон, в ту же обитель, где подвизался его сын Савва.

Великая княгиня Анна последовала примеру супруга и также приняла постриг, поселившись в одном из женских монастырей Сербии.

Несколько лет успешно подвизались отец и сын на Афоне. Но было у них одно огорчение: в то время как на Святой Горе были монастыри и скиты представителей разных православных народов, у сербов своей обители здесь не было. Конечно, сербам никто не препятствовал подвизаться в греческих, русских, грузинских и других монастырях – но разве не полезнее было бы для сербских иноков, особенно новоначальных, лишь недавно прибывших на Святую Гору и еще плохо знавших греческий язык, жить в монастыре среди соплеменников, которые могли бы на родном языке наставлять их в иноческой жизни?

Долго присматривали Савва и Симеон место, где можно было бы основать такой монастырь, и, наконец, нашли: это был давно заброшенный монастырь Хиландар на северо-востоке Святой Горы. Чтобы возродить монастырь – а вернее сказать, основать на его месте новый, – требовалось разрешение византийского императора; но инок Симеон, в прошлом великий князь Сербский, получил это разрешение с легкостью. Император не только пожаловал ему в наследственное владение монастырь со всеми его землями, но и послал богатые дары на благоустроение новой обители.

Под общим именем Хиландара был объединен ряд отдельных монастырских поселений и владений на Афоне, что, вместе с богатыми денежными вкладами императора, сербской великокняжеской семьи и сербских вельможных родов, обеспечило безбедную жизнь двумстам инокам из сербского народа. Так благополучно осуществились заветные желания Симеона и Саввы относительно создания на Афоне монастыря для сербов. Обеспеченный материально и прославленный подвигами святых, Хиландар надолго сделался средоточием христианского просвещения не только для сербов, но и для других славян.

Монашескую жизнь в Хиландаре святой Савва устроил по правилам общежительных монастырей и сам написал новый устав, который оставил в руководство последующим поколениям подвижников. Устав этот предваряет удивительное, полное духовной мудрости и искреннего горения к Богу обращение Саввы к монахам – как нынешним, так и будущим. «Детки мои, – пишет великий пастырь своим духовным чадам, – внимайте и хранитесь от зла, чтобы никто не остался вне дворца! Если же, братия, кто ленив, как и я, то, обличая свою достойную порицания немощь, и жалкую леность, и тяжесть сна, однако, пусть воспрянет, возлюбленные, и представит себе дары, которые Господь обещал даровать любящим Его и трудящимся ради Него».

Как видите, даже живя вдали от родной земли, святой Савва сумел даровать ей светоч духовный, который и по сей день светит и сербам, и всем православным христианам всего мира! А разве смог бы он достичь подобного, если бы, как хотели того изначально его родители, подвизался только в родной Сербии? Однако Савва, живя на далеком Афоне, не переставал заботиться о своем народе. Конечно, кровь и культура суть вещи земные, глубоко второстепенные по отношению к главному – спасению, единению с Богом, пути в Царство Небесное. В глазах Бога и Церкви нет народов «хороших» и «плохих», «первосортных» и «второсортных», «особых» и «обычных»: есть только один народ, народ Божий, народ христианский – все, кто искренне верует во Христа и следует за Ним. И если ради того, чтобы следовать за Христом, приходится оставить Отечество земное, навлечь на себя гнев и даже отречение родного народа – это не только можно, но даже необходимо сделать, потому что, по слову Господа, кто любит отца или мать более, нежели Меня, недостоин Меня (Мф. 10, 37).

Но ведь покинуть родную страну по тем или иным причинам и перестать любить ее совсем разные вещи!

А если от нас отрекается родной народ – что ж, разве не заповедано нам любить ненавидящих нас, благословлять проклинающих нас и молиться за обижающих нас (Лк. 6, 27–28)? А уж если наш народ, наша страна вовсе не гонят нас, то тем более как можем мы отказаться от любви к ним? Ведь Господь заповедал нам любовь ко всем ближним без исключения – а народ и страну, породившие и вырастившие нас, как мы можем не любить?

В том, что истинным христианином, любящим Бога, был святитель Савва, вряд ли кто усомнится. А ведь в его жизни любовь к Богу деятельно совмещалась с любовью к родной стране и народу и самоотверженной заботе о них!

Савва постоянно следил за событиями в Сербии, переписывался с братом – великим князем Стефаном. А дела на Родине шли плохо: средний брат, князь Вукан, не захотел покориться старшему и восстал против него. В Сербии началась гражданская война, усугублявшаяся еще и тем, что Вукан, желая заручиться в борьбе за власть поддержкой влиятельного папского престола, принял римо-католичество… «По отшествии вашем земля наша стала осквернена беззакониями нашими, улита кровию, пленена иноплеменными; враги наши одолели нас; и по взаимной ненависти мы сделались позором для соседей наших. Может быть, вашими молитвами святыми, пришествием к нам Всемилостивый Бог умилосердится над нами, соберет воедино рассеянных и посрамит противников», – писал Стефан монашествующему брату на Афон.

И вот ради блага родной земли, ради духовного благополучия родного народа – ведь в опасности находилась не только целостность страны, но и ее Православие! – Савва решился на весьма нелегкий для него, святогорца, шаг: покинуть возлюбленный Афон и вернуться в Сербию, чтобы восстановить в ней мир.

Прибыв в Сербию, обходя неустанно ее обители, города и села, святогорец Савва поучал своих соплеменников вере и благочестию. И его авторитет, соединенный с даром слова и личным благим примером, сделал свое дело: в Сербии воцарился мир. Вражда между братьями утихла, Вукан покорился брату и вернулся к Православию.

Теперь, казалось бы, Савва мог вернуться на Афон, чего давно уже жаждала его подвижническая душа. Он не раз обращался к Стефану с просьбой отпустить его на Святую Гору; но Стефан горячо убеждал брата остаться при нем и еще послужить на пользу Церкви и Православной веры. Он предложил святому Савве принять игуменство в Студенецком монастыре. После некоторого колебания Савва, поняв, что Сербия действительно нуждается сейчас в нем, согласился править дорогим для обоих братьев и всех сербов монастырем, предаваясь неусыпной деятельности по насаждению всюду веры и благочестия.

Много дела было святому Савве в его Отечестве, которое он горячо любил. Но сильна была и его любовь к Святой Горе, по которой он тосковал и непрестанно стремился туда возвратиться. Много раз говорил он о своем желании брату Стефану, который с горечью выслушивал эти заявления и всячески старался удержать Савву при себе. Савва оставался, но потом опять обращался с просьбами опустить его и, наконец, решился окончательно. С грустью проводил его до греческих пределов Стефан, не теряя, однако, надежды, что эта разлука будет опять только временной. Сокрушались, провожая Савву, и все его соотечественники.

Как грустны были проводы Саввы из Сербии, так радостна была его встреча на Афоне не только иноками Хиландарского монастыря, но и всеми святогорцами.

С новым усердием Савва опять стал подвизаться, предаваясь уединению, молчанию и богомыслию. Но в то же время он продолжал и дела благотворительности, без чего никогда и нигде он не мог жить: снова он призирал убогих, подавал милостыню нищим, благотворил храмам и помогал подвижникам.

Так прошло несколько лет. В Сербии все сожалели об удалении Саввы и желали его возвращения. Что же касается самого Саввы, то мысли и заботы его по-прежнему не ограничивались только Хиландарским монастырем: они устремлены были и на нужды отечества, на его независимость государственную и самостоятельность церковную.

Мудрый Савва нашел, что теперь представилось благоприятное время для приобретения для Сербии церковной самостоятельности.

Покончив с делами по Хиландарскому монастырю, святой Савва обратился к Константинопольскому Патриарху, в то время вместе с византийским императором пребывавшему в малоазийском городе Никее, так как Константинополь был в 1204–1261 годах захвачен крестоносцами-латинянами. Просьба его была весьма важной, она касалась Сербской Церкви. Он красноречиво и подробно изложил состояние веры в своем Отечестве; указал на заботы и успехи в деле сохранения и поддержания чистоты Православия в те трудные времена, когда у южных славян распространялась нечестивая богомильская ересь – возрожденное манихейство – и когда как на греков, так и на другие православные народы Балкан наступили с Запада латиняне-паписты. Но, чтобы эти заботы и успехи в деле веры были прочны, необходимо было, как доказывал Савва, иметь Сербии не одного епископа, поставляемого Константинопольским Патриархом, как было доселе, а автокефального (самостоятельного) архиепископа, который сам учреждал бы епархии и поставлял на них епископов.