Текст книги "Странная страна"

И правда, в какой-то момент Розалина, голая, как червяк, встала на кровати и, хохоча во все горло, стала сыпать утиные перья на свою прелестную взлохмаченную голову.

– Мне очень жаль, – сказал Петрус, подумывая выброситься в окно.

– Нужно договориться о каком-нибудь сигнале, который предупредит нас о природе ваших действий, – предложил страж.

Они договорились, и Петрус вернулся к своим изысканиям, периодически прерываясь на вино и благосклонных молодых девиц.

Он взял за обыкновение говорить, что разъезжает по делам, а когда спрашивали, по каким именно, просто отвечал: по делам моей семьи, а семейные дела – дело семейное, не так ли, и лезть в них чистое хамство. Но новые знакомцы, которых он встречал в подвальчиках у виноделов, не скрывали ни своих имен, ни рода занятий, и Петрус приобщался к разным профессиям и сообществам земли, как и к величию людского рода, который он научился любить, несмотря на его суетность. Однажды, будучи где-то в Восточной Бургундии в гостях у своего друга-винодела, он впервые познакомился с писателем. Он был впечатлен его ростом, усами и бородкой[34]34
  Здесь и далее: речь идет об Анатоле Франсе, с цитатами из его произведений.


[Закрыть], но удивлен тем, что услышал, когда зашел в подвал, где пил и пересмеивался с присутствующими великий человек. Тот отпустил какую-то фривольную шутку, за ней тут же последовала еще одна и так далее, и длилось это довольно долго, пока Петрус разочарованно ждал, когда же он начнет рассказывать разные истории. Потом он забыл о своей неудовлетворенности и тоже начал смеяться от всего сердца вместе с другими. Он услышал несколько незабываемых острот – из всех сексуальных извращений худшим является воздержание, христианство много сделало для любви, объявив ее грехом, – но к концу разговор стал более серьезным, и Петрус оказался единственным, кто задавал вопросы.

– Вы были на войне? – спросил он.

– Я не был на фронте, – ответил писатель, – но я писал о войне и буду писать еще, тем боле что та, что близится, будет еще ужаснее и смертоубийственнее, чем предыдущие.

– Та, что близится?

– Всегда близится какая-нибудь война. Всегда умирает какая-нибудь цивилизация, а пришедшая ей на смену назовет ее варварством.

– Что же нам делать, если все должно кончиться плохо? – спросил Петрус.

– Да пить вино и любить женщин! – сказал писатель. – И верить в красоту и поэзию, единственно возможные религии в этом мире.

– Вы не христианин? – спросил Петрус.

– А вы? – Писатель с усмешкой взглянул на него.

– Нет-нет, – сказал Петрус, – я…

Он замолк, посчитав невозможным сказать, кто он.

Писатель еще больше развеселился.

– Вы читаете? – спросил он.

– Да, – ответил Петрус, – столько же, сколько путешествую.

– Мы слишком много живем книгами и слишком мало природой, – сказал тот.

– Я многое узнаю, путешествуя, но гораздо больше я узнаю из книг, – возразил Петрус.

– А раз я ничему не учился, то многое узнал, – ответил человек. – Я однажды написал так в одной книге, но никто не будет этого читать, едва увянут цветы на моей могиле.

– Значит, надежды нет? – спросил Петрус.

– Только поверив в розы, можно заставить их расцвести, – сказал писатель. – А то, что им предстоит умереть, ничего не меняет. Всегда есть война, которая близится, и война, которая заканчивается, поэтому нужно неустанно мечтать.

Воцарилось молчание, и они выпили по последнему стаканчику.

– Знаете, кто умирает первым? – наконец задумчиво спросил писатель.

Петрус не нашелся что ответить.

– Провидец, – продолжил писатель. – Всегда первыми же выстрелами убивают именно провидца. И, падая в снег, понимая, что умирает, он вспоминает об охотах своего детства, когда дед учил его уважению к косулям.

Снова повисло молчание.

– Будь здоров, друг, – сказал писатель после долгой паузы. – И пусть жизнь подарит вам веселье, это самая приятная форма мужества.

Петрус часто размышлял о том разговоре, и ему не составило труда следовать полученным ориентирам – вино и женщины, – однако он хорошо понимал, как можно познавать, не учась. В этом преимущество романа, сказал себе он, по крайней мере, для читателя; а вот написать его – совсем другой коленкор.

В тот день Петрус не только познакомился с писателем, но и получил от своего приятеля-винодела удивительные сведения, по следам которых он и решил отправиться.

– Я недавно был в Испании, – вдруг резко сменил тему винодел (его звали Гастон Бьенёрё).

При этих словах в его взгляде мелькнула легкая растерянность, что удивило Петруса, привыкшего к обычной открытости и красноречию своего знакомца.

– В одном местечке в Эстремадуре, под названием Йепес, – продолжил Гастон. – Там есть замок и удивительный подвал, куда съезжаются все виноделы Европы.

Он замолчал, отпил глоток особого вина для друзей, ни одна бутылка которого никогда не поступит в продажу, и забыл, что сказал. Когда за ужином Петрус вернулся к этой теме, Гастон ничего не смог ответить.

На следующий день в Нандзэне страж разделил с ними видение каменистой безводной долины с редкими деревьями и холмами, изнемогающими под солнцем, а на горизонте – деревушки с нависающим над ней фортом. Часом позже Петрус высадился там. Жара стояла адская, и он заворчал, потому что пришлось надевать плетеную шляпу, которая натирала ему лоб. Надо ли уточнять, что прошло тридцать лет – что равно четырем годам жизни эльфа – после того, как наш герой стал специальным эмиссаром Совета в мире людей? И что не нашлось и следа двоих детей ноября и снега, а наша история словно вмерзла в вечные льды? И все же проявим терпение, ибо все связывается воедино и приходит в движение, и однажды Петрус узнает, чего следует ждать от Йепеса. В деревне ему не встретилась ни одна живая душа; он заглянул в трактир, где, по сравнению с пеклом снаружи, ему показалось прохладно, как в могиле; никто не подошел к нему, и, слегка остудившись и потеряв терпение, он покинул заведение и двинулся по крутой дороге, ведущей к форту.

У ворот крепости он столкнулся с мальчиком, в знак приветствия махнувшим ему рукой.

– Каким добрым ветром тебя принесло сюда? – вежливо поинтересовался тот, однако преградив Петрусу дорогу.

– Я пришел по рекомендации одного моего друга-винодела, – ответил Петрус.

– А сам ты винодел? – спросил мальчик.

– Нет, – признался Петрус, которому в этот момент совсем не хотелось врать.

– Мне очень жаль, но ступай своей дорогой, – сказал юный страж.

Петрус поднял глаза на каменные стены и посмотрел на узкие окна. Высоко-высоко в небе парил орел, и в воздухе витало ощущение отточенной твердости, но еще и благоухание чуда, запах ярости и роз, который заставил его вспомнить о поэзии родных туманов. Миры рождаются, потому что умирают, пробормотал он, прежде чем раскланяться с мальчиком и повернуть обратно. Потом ему в голову пришла еще одна строка, и в конце концов он попросил Нандзэн забрать его.

– Рождение ждет всех, – повторял он, приземляясь на красный мост.

Он доложил о своем посещении стражу и Главе Совета, озадачив и их тоже, и было решено, что назавтра он туда вернется.

Однако именно в этот поворотный момент нашего повествования пришедшая из Рима весть громом прогремела на горизонте поисков, перевернула весь намеченный план действий, отвлекла Петруса от Йепеса и заставила самого Главу Совета принять историческое решение.

Роберто Вольпе умер и завещал все имущество своему сыну Пьетро, у которого Глава Совета – по-прежнему под той личиной, которую он использовал в мире людей: Густаво Аччиавати, тамошний дирижер, – попытался купить картину. Пьетро отказал, но они стали друзьями. Еще раньше Леонора Вольпе, юная сестра Пьетро, влюбилась в Маэстро, который часто бывал у ее отца под предлогом коллекционирования рисунков Возрождения. Глава Совета, который тоже полюбил Леонору, не искал возможности изменить судьбу, ибо присутствие этой женщины стало для него важнее, чем что-либо иное на свете. Высокая, темноволосая, медлительная и элегантная, она придала его жизни насыщенность, которой ему всегда не хватало. В ее несколько строгой красоте, чуждой всяким украшениям и ухищрениям, он черпал ощущение земли и корней, которое шло вразрез с постепенным угасанием туманов; но было в ней и что-то от танцовщицы, томная манера двигаться, которая напоминала деревья его родного мира. А потому он постоянно оставался по ту сторону красного моста, хотя так и не раскрыл тайну окончательного перехода в мир людей и ему приходилось скрывать от них свою эльфийскую природу. Путем преобразования, которому он подверг мост, амстердамский художник сумел обрести генетические свойства человеческой расы, но, поскольку серую тетрадь обнаружить не удалось, новый Густаво вынужден был пока что довольствоваться тем, что выдавал себя за человека.

Впервые в истории туманов Глава Совета слагал с себя обязанности и назначал досрочные выборы. Он не объяснил причины. Мир эльфов был потрясен, и хотя к Главе Совета питали восхищение и любовь, его упрекали в том, что он покидает корабль в тот момент, когда туманы истощались все сильнее.

Разумеется, главный садовник вновь выставил свою кандидатуру на выборы, но его послание к народу выглядело еще более жалко, чем предыдущее, а агитация была жесткой и уродливой. Противостоящий ему советник родом из Инари, столицы провинции Снегов, пошел по следам своего лучшего друга, подавшего в отставку, и добился высшего поста, проявив ту же широту взглядов и изысканность. Он был избран не без труда, и сейчас я могу назвать имя, под которым вы его и знаете, – Солон, старый друг не только Густаво, но и стража, что он и подтвердил в Нандзэне в следующую минуту после того, как возглавил Совет. Спорю, что имя стража, с которым вы уже не единожды встречались, тоже вас не удивит – люди называют его Тагором; таким образом, мы расставили по местам главных действующих эльфийских лиц, с которых начали свое повествование, – тех, кто чуть менее сорока лет спустя примет в Нандзэне Алехандро де Йепеса и Хесуса Рокамору, едва те покинут свой кастильо.

А на данный момент Солон, Тагор и Густаво делают все возможное, чтобы помешать неприятельским маневрам. В лице главного садовника, нареченного во вражеском лагере Элием, дьявол точит ножи и собирает своих верных рыцарей. Действительно ли он считал людей ответственными за угасание туманов? Кто может утверждать это с уверенностью? Между ложью, которую твердит себе сердце, и истинами, которые оно не желает признавать, все рано или поздно начинает походить на пазл, частички которого смешиваются, обманывая себя и друг друга. Остается фактом, что Элий в крестовом походе, не имея возможности опереться на законную армию, отныне использует ту, которую и сзывал с самого начала, и втайне собирается развязать тотальную войну. Это еще не та война, которая вскоре грянет в человеческом мире и продлится три года, и не она приводит в ужас эльфов Нандзэна – но хозяин Рёана вдохновится ею в своих терпеливо вынашиваемых замыслах. Еще несколько лет, и, заполучив серую тетрадь, он строит и скрывает свой собственный мост. Отныне он может перемещаться между мирами без услуг предателя и начинает двигать свои пешки по шахматной доске земли. Как и следовало ожидать, первым делом он посылает самого верного своего лейтенанта в Рим: кабанчик из Ханасе становится Рафаэлем Сантанджело, будущим губернатором столицы, а затем председателем итальянского Совета, по-прежнему верно служа хозяину, оставшемуся в Рёане.

В каждой истории есть свои предатели. Имеется такой и у нас, и он причинил столько зла, что мы не станем называть его имя, будь то от усталости или сожалений, потому что он принадлежал к избранному кругу помощников в храме, и туманы никогда еще не знали такого вероломства. Он передает сведения хозяину, стирает следы его переходов, исполняет его приказания в обоих мирах, ценой подкупа и убийства добывает ему серую тетрадь. В силу природной неспособности его вида, которую не затронули никакие мутации, Элию для его гнусных планов требовалось соучастие ассасинов-людей[35]35
  Здесь: профессиональные убийцы.


[Закрыть]. Предатель вербует их, а потом помогает исчезнуть так, как это уже было в Йепесе, когда убийцы испарились, не оставив следов.

Мир туманов переживает первый в своей истории внутренний раскол, и с каждым днем Элий своими речами, исполненными ярости и страха, набирает все новых и новых сторонников, а это, на мой взгляд, доказывает, что в эльфах что-то надломилось, поскольку раньше им были несвойственны страхи, сомнения и мысли об упадке.

Петрус продолжает читать и путешествовать. Несмотря на все усилия, стражу не удается отправить его внутрь форта Йепесов, а только к воротам, где его всякий раз заворачивают обратно. Маргарита умирает от старости, Жан-Рене от болезни. Петрус заводит друзей по всей Европе, пребывающей в волнении из-за слухов о войне, которые звучат все громче, несмотря на клятву, что последняя война станет действительно последней. Молчание и тень накрывают континент и распространяются как наводнение.

Сейчас у нас 1918 год по человеческому календарю, еще четырнадцать лет до начала величайшего военного конфликта в истории эльфов и людей, и в эти четырнадцать лет разгорятся интриги и создадутся армии.

Но придет ночь ноября и снега.

Миры рождаются потому что умирают

Рождение ждет всех

Книга битв

 Розы

Говорят, что все родилось из пустоты в день, когда кисть провела в ней линию, отделившую землю от неба. Потом, без сомнения, появилась роза, потом море, горы и деревья.

Мир возникает из линии, проведенной тушью, а чтобы расцвели розы, в них надо поверить.

Сколько усилий ради столь смертного создания, сколько красоты, обреченной вознестись, чтобы потом погибнуть. Но битва за рождение красоты, которой предназначено умереть на закате, – это все, что нам когда-либо дано в жизни.

 Снег

Говорят, что все родилось из пустоты в день, когда кисть провела в ней линию, отделившую землю от неба. Потом, без сомнения, пошел легкий снег, который смягчил жестокий холод зари мира.

Мария была хозяйкой снегов, оттепелью для тел и сердец, невесомыми хлопьями и утешительным рассветом. Снег шел в первой сцене, снег покроет последнюю, и она спрашивала себя, утишит ли этот бальзам ее печали – бывают снега начала и снега конца, они сверкают, как фонари вдоль дороги из черного камня, в нас они как свет, пронзающий ночь, они падают на равнину, где растворяются миры, и уносят с собой вздохи и кресты.

Из одиночества и духа
1918–1938

Ночь ноября и снега – где-то в Центральной Италии молодая женщина производит на свет девочку, а в Кацуре у супруги Солона, Главы Совета, рождается их первое дитя, эльфийка.

Обе новорожденные несут в себе чудо.

Молодую женщину зовут Тереза, и этой ночью она умрет. Ребенок не должен был появиться на свет: его отец эльф, а браки между двумя расами бесплодны. Именно в Риме, у Густаво Аччиавати, Тагор и встретил Терезу, молодую виртуозную пианистку, в компании артистов и друзей, которая часто собиралась на вилле Маэстро, среди них Сандро Ченти и Пьетро Вольпе. Солон, Тагор и Густаво были друзьями детства, прежде чем стали соратниками и союзниками во власти, но их связывало не только это, потому что двое из них, наиболее могущественные представители власти в туманах, полюбили человеческих женщин. И кто мог предположить, что от одного из этих союзов родится ребенок?

В Кацуре появляется другое дитя; у новорожденной внешность не эльфийки, а человеческого младенца: она не превращается ни в жеребенка, ни в зайчонка, ни в какое-либо иное животное – высшая эльфийка, похожая на человеческую малышку, которая смотрит на мир огромными черными глазами.

Тагор покидает Италию, чтобы присоединиться к остальным в зале собраний, где заседает малый совет, на котором присутствуют только те советники, в которых Солон уверен. К этому готовились с момента, когда стало известно о чудесной беременности Терезы, но никто не ожидал, что веления судьбы окажутся столь прозрачны. Теперь два ребенка ноября и снега появились на свет, и пророчество будет жить.

 
туманы возродят двое
дети ноября и снега лишенные корней
сойдутся в последнем единении
 

– Без корней, – тихо говорит Густаво, бывший Глава Совета, только что прибывший из Рима.

Солон кивает. У Петруса, спешно извлеченного из прелестного местечка на берегу Луары (и из кабачка с таким игристым, что оно и мертвого воскресит), сжимается сердце (и трещит голова).

– Мы должны их спрятать, – говорит он.

– Я отправлю твою дочь в Абруцци, – предлагает Густаво Тагору. – Там есть один церковный приход с фруктовым садом, о котором мне часто рассказывал Сандро, а в этом приходе священником его брат, вот он о ней и позаботится.

– Я доверяю Сандро, – говорит Тагор, – Тереза любит его как брата.

Он плачет.

– Любила как брата, – поправляется он.

Все молчат, разделяя его горе.

– Я отнесу твою дочь в Йепес, – говорит Петрус Солону. – Может, на это и указывает нам судьба.

Ноябрьской ночью снег идет на всех дорогах судьбы.

Снег падает на ступени стоящей на отроге гор Гран-Сассо церкви Санто-Стефано ди Сессанио, куда и кладут укутанную в теплые пеленки дочь Терезы и Тагора и где ждут, пока священник ее найдет. Через несколько мгновений священник берет на руки маленький запеленутый сверток и исчезает за углом нефа.

Снег идет над кастильо де Йепес, куда Тагору наконец-то удалось отправить Петруса, но, увы, всего минутой позже убийства обитателей замка. Эльф уже готов вернуться в храм, но вдруг ему кажется, что малышка дрожит. На старом сундуке лежит стопка тонкого батистового белья, и он осторожно укутывает ее. Потом он просит мост перенести его на ферму «У оврага». Вскоре он видит, как кузина Анжела, отправляясь кормить кроликов, находит на крыльце крошечную высшую эльфийку, похожую на всех человеческих младенцев. Петрус смотрит, как бабуля берет на руки закутанную новорожденную и исчезает внутри дома, потом он утирает слезы, смешанные с хлопьями снега, некоторое время бредет по заснеженной деревне и отправляется обратно в мир себе подобных.

Ночь снега закончилась, прекрасная заря восходит на небосвод, и крестьяне с фермы «У оврага» обнаруживают надпись, вышитую на белом батисте бедняжки: mantendré siempre. Кроха из Испании! – изумляются все после того, как Жанно-сын, который на войне был курьером и забирался в самые дальние уголки у нижних границ Европы, заверяет, что язык испанский, – и ее нарекают Марией в честь Пресвятой Девы и слов, начертанных на прекрасном кастильском белье. Как раз в этот момент в Абруцци старая служанка священника откидывает со лба младенца пряди светлее сухих травинок по весне и любуется ясностью ее глаз цвета ледников, которые пристально смотрят на нее, будто хотят съесть. Tu ti chiamerai Clara[36]36
  Тебя будут называть Клара (ит.).


[Закрыть], говорит она.

Вот таким образом и случилось, что Мария и Клара, два необыкновенных ребенка, росли под защитой простых душ, которые их удочерили, и под опекой деревьев и гор своих долин[37]37
  Здесь начинается история, рассказанная в романе «Жизнь эльфов», которая распространяется на период 1918–1931 годов. (Примеч. автора.)


[Закрыть]. В Бургундии с появлением малышки погода стала лучше, а поля плодороднее, и люди подозревали, что в девочке есть что-то чудотворное, но в глубине своих христианских душ запрещали себе об этом думать. Хотя вокруг нее разливался зыбкий ореол и все видели, что она умеет говорить с деревьями и с лесными животными. Она росла жизнерадостным и любящим ребенком, счастьем бабулек с фермы и сердечной радостью Андре и Розы, ее приемных родителей. Их родные дети умерли в младенчестве, и теперь уже немолодая пара не знала, какого святого благодарить за этот поздний подарок – такую красивую и веселую дочку. В Санто-Стефано Клара проводила большую часть времени на кухне, рядом со старой служанкой, которая рассказывала ей истории гор Сассо. Священник относился к ней как к дочери, но человек он был малосодержательный, и она испытывала к нему лишь вежливое безразличие, что по сравнению с радостью, которую дарили ей горы, не имело особого значения. День-деньской она носилась по склонам и изучала только те карты, которые были важны для ее сердца, – карты камней на ее дорогах и звезд в великом небе. Они росли, одна с волосами темнее ночи, черными глазами и кожей медового цвета, другая ослепительной блондинкой с лазоревым взглядом и румянцем боярышника – и до их десяти лет не происходило ничего примечательного, кроме того, что они расцветали на глазах, так что те, кто их любил, могли спать спокойно и благодарить за них Господа.

Потом им исполнилось десять, и судьба впервые ускорила ход, прежде чем вернуться в свое обманчиво мирное русло. Как раз в ее день рождения, в один снежный вечер, когда она не вернулась на ферму, в Бургундии жители деревни, увидев рядом с ней фантастическое животное, получили подтверждение, что в малышке и впрямь есть что-то волшебное. Мужчины нашли Марию на холме, посреди поляны, в компании с созданием, которое сначала походило на большого белого коня, потом превратилось в вепря и затем в человека, а дальше по кругу меняло ипостаси, отчего у всех перехватило дыхание. В конце концов животное исчезло прямо у них на глазах, и они вернулись на ферму вместе с малышкой, крепко сжимая ее в объятиях. Мы-то знаем, что речь шла о Тагоре, который принес Марии видение о ее появлении в деревне, потому что он полагал – и с ним были согласны Солон с Петрусом, – что сила детей должна подпитываться знанием их собственной истории по мере того, как девочки будут расти. Малышка из испанских земель узнала, что ее удочерили, и почувствовала, как ее особые способности набирают силу – умение говорить с животными в полях и в стойле, различать ту пульсацию и рисунки, которые выписывают в воздухе местные деревья, слышать пение мира как единую симфонию энергий, какую никогда бы не смог воспринять ни один человек, и умножать таланты тех, кто разделяет ее жизнь. В день ее одиннадцатилетия появилось наконец другое фантастическое животное в виде серого, как ртуть, коня в сочетании с зайцем и мужчиной с серыми глазами, в котором мы узнаем Солона, впервые представшего средь бела дня перед дочерью.

В тот день предательство стало очевидным. Главу Совета выследили, и враг обрушил на него все, чем мог устрашить: торнадо и дымные стрелы. Еще одно подтверждение того, что стало понятно после перехода его верного приспешника в мир людей и возвышения до хозяина Рима: Элий владел серой тетрадью, были выстроены другой храм и другой мост, он мог перемещаться между двумя мирами, и в том и в другом влияя по своему усмотрению на климат. Единственный светлый проблеск во мраке предательства заключался в том, что Элий никогда не верил в пророчество, обнаруженное Петрусом в библиотеке, и во время заседаний Совета всегда презрительно игнорировал бессмысленные измышления какого-то эльфа из захудалого дома; а потому он совершенно не интересовался Марией, и малышка могла еще год провести в деревне под приглядом Нандзэна и вскоре Клары.

Клара, гениальная сирота. В лето, предшествующее ее одиннадцатилетию, в Абруцци появилось фортепиано, завещанное отцу Ченти старой тетушкой из Аквилы, которое Сандро доставил к священнику. Инструмент поставили в церкви и на начало июля вызвали настройщика. Первые прикосновения к расстроенным клавишам подействовали на Клару как удар острого лезвия и волна чувственного беспамятства; час спустя она уже умела играть, и Сандро давал ей партитуры, которые она блистательно исполняла, ни разу не ошибившись, а от ее игры по церкви гулял ветер гор.

Вот уже девять лет Сандро жил в Аквиле у своей тети. От его бурной молодости в Риме остались только болезненные воспоминания, которые до сих пор будили его по ночам, и он просыпался с бьющимся сердцем, распятым на кресте сожалений. Всю жизнь он страдал от трагической любви и неудовлетворенности своими произведениями. Когда-то он был большим художником, но сжег свои полотна и навсегда оставил живопись. Он до безумия любил одну женщину, а дружбу считал таинством, но та женщина умерла, а от своих римских друзей он отрекся. Однако после случая в церкви он отправил в Рим письмо, и в середине июля в приходе объявился высокий, чуть сутулый мужчина. Его звали Пьетро Вольпе, он был сыном Роберто Вольпе и так же, как отец, торговал произведениями искусства. А еще он был другом Маэстро, который женился на его сестре Леоноре, и жизнь его была отравлена ненавистью, которую он питал к своему покойному отцу. Он проделал долгий путь из Рима по просьбе Сандро, чьей карьере он в прошлом немало способствовал и которого любил как брата. Клару попросили сыграть для него на посланном судьбой фортепиано, и назавтра Пьетро отбыл в Рим вместе с виртуозной пианисткой.

Рим, ненавидимый город. Клара, безутешная в разлуке с горами, училась музыке под руководством Маэстро, который принял ее в ученицы, как если бы вовсе ее не знал. Каждый день он твердил ей, что надо вслушиваться в главную тему любой пьесы, в ее рассказ, и с каждым днем она все меньше понимала, чего он от нее ждет. На вилле Аччиавати она встречала Сандро, Пьетро и Леонору, первую женщину, которую полюбила. В оставшееся время с ней рядом постоянно находился странный компаньон по имени Петрус, который, казалось, был далек от всего происходящего и неизменно пытался протрезветь от выпитого накануне, удобно расположившись в глубоком кресле.

Она училась без устали.

Маэстро задавал вопросы, заставлявшие ее рассказывать о лесистых склонах или тополях на равнине, которые виделись ей, когда она играла, потому что эти пейзажи отпечатались в сердце и памяти композитора, – и наконец однажды музыка открыла ей путь к Марии в далекую Бургундию, и очень быстро она научилась видеть девушку простым усилием мысли, без труда отслеживая любые ее действия. Чудесным образом ее взгляд охватывал всех, с кем рядом Мария жила на ферме, и она прониклась нежностью к дочери Маргариты Евгении, а еще к Андре, сыну Жана-Рене, приемному отцу Марии, и, наконец, к деревенскому священнику, который так же отличался от ее собственного, как дуб от лещины.

Теперь стало ясно, что оба ребенка представляют собой чудо не только в силу обстоятельств их появления на свет, но также по их собственным дарованиям. Хотя эльфы на земле людей принимают свои животные ипостаси, рядом с Марией они появляются во всем великолепии триединства своей природы. Что до Клары, она воспринимает на расстоянии далекие пространства и живых существ, а еще способна провидеть и предвосхищать, как и ее отец, но вне храма Нандзэна. Следует признать очевидное: девочки создают на земле людей анклавы, в которых действуют физические законы туманов.

 
Проходит год в обманчиво мирной череде дел.
 

 
Остается два года до начала войны.
 

Пришел январь, холоднее льда и мрачнее зари без света. Стояла такая необычайная стужа, что люди думали, будто Господь наказывает их разом за целый век грехов, но эльфы знали, что у их врага есть собственный мост и он мучает человеческий мир жестокими морозами. Именно в это проклятое время случилось событие, ознаменовавшее начало бедствия, и вид оно поначалу имело вполне безобидный: приезд на ферму «У оврага» брата отца, которого принимают со всем почтением, подобающим достойному человеку и, между прочим, прекрасному охотнику. Как и следовало ожидать, почтение в бургундских краях выражается в череде легких блюд по семейному рецепту, так что на ужин подали фаршированную цесарку в сопровождении печеночного паштета и говяжьего бульона с овощами под острым соусом, а в качестве подкрепления обжаренные глазированные артишоки, чей сок остается во рту, как ни запивай местным вином. На закуску был задуман пирог с кремом и айвовым мармеладом Евгении – в действительности до него дело так и не дошло, потому что сил осталось, только чтобы отклеиться от стула и доплестись до кровати. Но ближе к двум ночи на втором этаже поднялся переполох: Марсель, объевшись печеночным паштетом, был готов перейти в мир иной от острого воспаления собственной печени.

Как прекрасны женщины, крестным знамением отгоняющие зло, в них красота, отражающая суть природы их пола, – Евгения унаследовала от матери любовь к цветам, рецепт айвового мармелада и дар целительницы. А у Марии была способность умножать таланты окружающих, и обе они, великолепные и грозные, как служительницы великого дела, образовали союз, к которому тайно присоединилась Клара, следившая за ними из римской виллы. Объединенные способности двух маленьких волшебниц, поддерживающие дар Евгении, – и Марсель против всех ожиданий был спасен. Но хотя силы нашего мира могут переходить от одного к другому, ни одна из них не возникает заново, и Мария слишком поздно поняла, что Евгения должна умереть, чтобы ее крестник жил. Будете ли вы удивлены, узнав, что и сама тетушка получила послание об этом договоре между жизнью и смертью в виде ириса со светло-голубыми полосатыми лепестками, ярко-фиолетовой сердцевиной и оранжевыми тычинками? Алый мост связей дает силу истинным образам и знает, как донести весть о великих моментах. Это от него Петрус сто тридцать лет назад получил поэму чая и предвосхищающий образ Евгении и ее ириса, ибо мост знает, что было и будет во все времена и во всех пластах той странной вещи, которую мы зовем реальностью.

Увы, Мария была убеждена, что убила свою бабулю, да и не могла столь юная душа понять, что она ей подарила. Еще до получения известия о своей скорой смерти у Евгении было видение: сын, которого она потеряла на войне, в Иванов день сидел прямо перед ней за праздничным столом с букетами ирисов, какие ставят на солнцестояние. Он был таким же, каким она его знала, хотя уже пал на поле битвы, где полегли наши молодые ребята, и она сказала ему: иди, мой сын, и запомни на всю вечность, как мы тебя любим. И тогда тридцатилетняя боль претворилась во взрыв любви столь сильной, что Евгения возблагодарила Господа за эту последнюю милость, оказанную его верной овечке. А потом она умерла такой счастливой, какой еще никогда не была.

Но Мария этого не знала, а первая битва уже готовилась. Чудесное выздоровление Марселя обратило на ферму взгляд Элия, и он напустил на нижнюю долину подвластную ему ярость неистовой бури, стену циклонов и потопов, за которыми двигались человеческие наемники. Это была первая битва войны, которая в открытую начнется только через два года, она развернулась в метели на февральских полях, и офицерами в ней были деревенские мужики, превратившиеся в стратегов, а генералами – две девочки двенадцати лет, одна из которых оставалась в Риме и лишь мысленно общалась с другой. И вот что особенно примечательно: хотя Мария больше не желала никаких чудес, оплаченных жизнью давно любимых, три чуда все же произошли, если следовать человеческим представлениям о чудесах.

Первое из них заключалось в телепатическом общении девочек: Клара умела так сочинить и исполнить музыку, что открывался связующий канал, который отныне внутренне соединял их с Марией и днем и ночью.