Текст книги "Странная страна"

 Единственность

Только эльфийский язык или язык народов Востока в земле людей может передать связь природы и сознания, но только человеческое воображение может сотворить из этого рассказ, ведущий за собой все остальные.

Росчерк кисти – это единство, через которое рождается множественность, мост между видами и вселенными, матрица всех повествований, улавливание мелькнувшего мерцания, успение чуда, свобода пустоты и волшебства мира.

Больше того, единое касание кисти есть доказательство того, что реальность всегда порождается видением, перевоплощенным в вымысел. Вымысел, предложенный компанией, собравшейся в Нандзэне, был хрустально ясен: волшебство рождается из пустоты, которая в свою очередь порождает простоту красоты.

А следом за ней – сложность внутреннего горения.

 Отцы

Четвертая Книга – это Книга отцов.

Но слово отцы должно звучать именно так, как звучит оно в великих Книгах. Полномочия женского материка распространяются на все, что учит нас жить. Мы говорим «отцы», как могли бы сказать «матери», «братья», «сестры» или «товарищи». Но люди и эльфы подразумевают под отцовством, безотносительно к полу и культуре, реальность невидимых связей и наследований, очевидность того, что живые несут ответственность за мертвых, а мертвые за живых, и потому Книга отцов является хранилищем сфер, родовых линий и наследований, которых не различить невооруженным глазом.

Истинные узилища, как и истинные завещания, всегда невидимы, они передаются ветром грез и дыханием деревьев.

Эпилог
1938–2018

Отцы тоже пришли в свой черед на помощь последнему альянсу.

Не бывает сына без отца, жизни без предназначения и свободы без наследия. Алехандро молча наблюдал, как красная арка превратилась в черный проход и над призрачно-проницаемой дорогой возникли мертвые деревья. Природа их вибрации была сходна с той, что возникала на кладбище Йепеса, и он узнал мерцание былых дней. Мертвецы всех царств говорят друг с другом, сказал он себе, и ему захотелось поделиться этой мыслью с той, кого он любил. Глянув на Клару, он увидел, что та помрачнела, а взгляд ее стал серьезным и отдаленным.

– Что случилось? – тихо спросил он.

– Что-то идет не так, – негромко ответила она. – Но я не знаю, что именно.

Тагор показал им догорающие поля, где прошла битва двух миров. Огненный прах пожрал оружие и тела; выжившие солдаты Ирландии и иного мира, рыдая, бродили под снегом. Алехандро смотрел на пшеницу Синнёдо, заполоненную черной кровью, на поле, где орки, луки, мечи и мертвецы исчезли в земле, ставшей пламенем, и ему показалось, что он слышит новый гул. Страж протянул ему флакон почти черного чая, который разлился во рту знакомым вкусом, и он пробормотал: херес. Гул, поднимавшийся с полей Синнёдо, все усиливался, и серый чай раскрывал его сущность.

Знаете ли вы, что значит жить в краю жизни и смерти? Это странная страна, но истинная человечность только в тех, кто говорит на ее языке. Они могут обращаться к живым и к мертвым, как если бы те были единым существом, и Алехандро был знаком этот говор. Ребенком, на какую бы дорогу он ни ступал, она неизбежно приводила его к стенам кладбища Йепеса. Там, среди камней и крестов, он чувствовал, что находится среди своих. Сам он не умел говорить с ними, но мирная тишина этого уголка шелестела для него их речами. Впрочем, даже когда значение ускользало, музыка мертвецов проникала в него, добираясь до какой-то точки в груди, где становилась понятна без слов. В такие моменты великой наполненности он замечал краем зрения яркое мерцание и знал, что видит свет иной формы сознания, неизвестной и мощной. Сегодня в Нандзэне оно приняло новый облик, и он понимал, какую силу дает ему серый чай.

Он посмотрел на Марию, которая в ответ медленно кивнула, и Клара, впитав их немой диалог, сыграла псалом, отражающий наследия, посланные небом.

КНИГА ОТЦОВ

Мертвые Синнёдо возродились первыми. Зрелище было фантастическим, и не только потому, что желание Алехандро в сочетании с музыкой Клары и подкрепленное даром Марии воскрешало покойных, но и потому, что вселенная наполнилась особой атмосферой и все ощутили, что парят в реальности великого слияния, где живые и мертвые едины. Мы живем в атмосфере, подумал Петрус, и в мире, ставшем текучим, где прошлое, настоящее и будущее сошлись на бесконечной пяди мгновения, мертвые всех времен восстали и присоединились к солдатам стана последнего альянса. Они увидели, как появляются мужчины, женщины и эльфы давно прошедших эпох, и не такими, какими их застала смерть, но в самый счастливый час их жизни, в одеждах и с манерами, принятыми в те времена; они представали цельными и реальными воплощениями, без следа некоторых странностей, которые приписывает призракам бытующее суеверие.

На всех полях появилась эта толпа, вернее, армия мертвецов, и выжившие упали на колени от потрясения. Это была армия без оружия, не желающая сражаться, она проходила по снегу битв, оставляя за собой цветы сливового дерева, становилась глашатаем невидимых наследий и вызывала стыд за безумие войны. В недрах этой толпы чувствовалось легкое дыхание, облеченное в форму розы или снежинки, – и словно журчание речной воды, струящейся в умах, слышалось особое послание женщин. Они шептали: мы с вами, и каждому было дано ощутить мощь рода, его текучую силу и благость соприродного материка. Потом фортепиано Клары смолкло.

Двое мужчин появились в храме, и Алехандро сжал в объятиях Луиса Альвареса и Мигеля Ибаньеса, которых великое смешение вернуло ему в последние часы. Я вложил в свои молитвы милосердие поэзии и принял на себя миссию, подумал он. В награду за преданность я вижу жизнь своих мертвецов – и действительно, они вернулись к нему после кончины, а заодно ему стали понятны причины, в свое время связавшие их судьбы. Он видел убийцу Мигеля, наемника того же пошиба, что и убийцы де Йепесов, все они были завербованы предателем, а потом посланы им в небытие, откуда никто не возвращается: он направил их в туманы так же, как направлял в Нандзэн или в Рим, и несчастные исчезли навсегда. Именно так врагу удалось, не оставив следов, убить генерала, который мог развалить Конфедерацию, а в Йепесе уничтожить свидетелей поиска серой тетради.

Снаружи новый мост дрожал от наплыва всех форм жизни. Внизу снова взбухало озеро времен. Его берега были затоплены водами, которые уходили в пустоту, а по другую сторону этой пустоты возвращались на землю людей. Видно было, как они разлились вокруг замка де Йепес и омыли равнину Эстремадуры, создавая картину великой красоты, потому что озеро, наложившись на пейзаж, также меняло его рельеф. Из-за того ли, что черные воды являли глазу простоту форм, из которой рождалась ткань волшебства, или же мир ощущался менее заполненным в его избавленной от всего лишнего жидкой летучести? А может, они рисовали историю без Церкви, притчу, отвечающую пожеланиям каждого сердца?

Битва заканчивалась.

– Нам придется уйти, так и не узнав, кто победит, убийство или поэзия, – сказал Луис.

– То, что началось с одного убийства, заканчивается другим, – сказал Мигель.

– То, что случилось благодаря предательству, порождает предательство, – добавил Луис.

– Что-то идет не так, – снова проговорила Клара.

– Что-то идет не так, – сказал Солон.

Сандро Ченти встал.

Переданная Тагором сцена у замка де Йепес менялась.

Озеро горело.

Яростные языки пламени вздымались над водой, и по мере того как они с ревом распространялись по поверхности, мир заполнялся – да, мир становился более полным и плотным до такой степени, что панорама, перегруженная городами, домами, заводами и толпами, проходящими с полным безразличием к окружающему, вызывала удушье.

Луис и Мигель исчезли. Сандро зашатался.

Он рухнул на пол храма.

Все кинулись к нему, а Мария и Клара, встав на колени, взяли его за руки.

Его сжигала лихорадка.

– Он умирает, – сказала Клара.

Густаво, Солон и Тагор резко выпрямились и окинули взглядом вселенную – бросив в битву все могущество их духа гигантов, они обыскивали вселенную силой чая, не пропуская ни пяди, ни тропы, выглядывая любое семя предательства, любую прореху, через которую утекает сила, любое содрогание грезы.

Всегда именно провидца убивают первыми же выстрелами. И, падая в снег, понимая, что умирает, он вспоминает об охотах своего детства, когда дед учил его уважению к косулям.

Кто сказал мне это? – подумал Петрус.

Потом вспомнил.

– Это писатель, – сказал он.

И тоже встал на колени рядом с художником.

– Дай ему снега, – велел он Марии.

Она посмотрела на него, не понимая.

– Он умирает, – сказал Петрус. – Дай ему успокоение снега.

– Он не может умереть, – сказала она.

Сандро открыл глаза.

– Малышка, вот уже десять лет, как ты рядом всякий раз, когда я воскресаю и умираю, – прошептал он. – Сколько еще это может длиться?

С усилием он добавил:

– Я жил лишь ради этого покоя.

В Храме Туманов пошел снег, налетело дуновение, и в мыслях мелькнул образ косули на опушке заснеженного леса, потом водопада спелых слив в летнем саду.

Воздух снова стал неподвижным.

– Он мертв, – молвил отец Франциск.

Медленно падал снег.

По новому мосту, как ящерицы, побежали золотистые трещины.

– Какими же мы были слепцами, – сказал Тагор, – враг с самого начала обыграл нас.

– История пишется не желанием, а оружием отчаяния, – сказал Петрус. – Серый чай смертелен.

Кем надо быть – ясновидящим или слепцом, чтобы расстроить козни судьбы? Из всех именно Петрус предчувствовал, что самое для нас важное мы понимаем в последнюю очередь, – утомленные, мы видим прежде всего несущественное, в сети которого и попадают наши надежды, а мы, не замечая, проходим мимо сада наших душ. Серый чай смертелен. Согласившись, чтобы он управлял их видениями, Кацура и Нандзэн обрекли себя на гибель. Активировал ли Элий его токсичность в самом конце, или же так было задумано с самого начала? Слишком поздно искать ответы на загадки. Враг предпочел самоуничтожение победе альянса. Все, кто пил серый чай, умрут сегодня, враги и союзники, смешавшиеся в финальной трагедии.

Почему некоторые рождаются для того, чтобы нести бремя других существ? Таково наше царствие и наш доступ, наше служение, которое воплощает в жизнь силы смерти, их владения и наследство. Эта вечность и ответственность отныне возложены на вас, потому что сегодня вы выпили тысячелетний чай.

– Кто это сказал? – подумал Петрус.

Потом он понял.

Выпившие тысячелетний чай выживут, поборов яд, потому что с того момента их мертвецы всегда рядом с ними. Благодаря тому, чем одарил перевозчик из Южных Ступеней трех эльфов, едва выбравшихся из своего Сумеречного Бора, Петрус, Паулус и Маркус продолжат жить.

Те, кто не пил его, умрут.

– Мы потерпели крах, – сказал Солон.

– Нет никаких пророчеств, – сказал Петрус, – только надежды и мечты.

– Те, кто выпил тысячелетний чай, будут жить, – сказал Тагор. – И возможно, наши дочери, которые принадлежат сразу обоим мирам.

На полях обоих миров воскресшие исчезли, а бойцов каждого лагеря пожирал невидимый огонь. Слышались крики страдания, и Тагор на мгновение задержал видение, пока ужас этого зрелища не уступил место озеру в Эстремадуре. Пожар стих, и бурая грязь, мерзость, заполонившая черные воды, выползала на берега озера. Она распространялась по миру – по земле и по воздуху, под слоем почвы и в слоях неба, отравляя поля и облака на столько лет вперед, что их было не сосчитать. Деревья плакали, и они услышали, как от прозрачной ткани дороги поднимается мучительный погребальный стон. Наконец воскресшая листва начала медленно таять, пока окончательно не исчезла с глаз.

– Люди узнали о нашем присутствии, – сказал Солон.

– Каким будет исход войны? – спросил Алехандро.

– На земле опять начнутся бои, – сказала Мария.

– Чай прожил свое, – сказал Солон, – и у нас больше нет возможности влиять на ход истории.

– Возникнут новые лагеря, – сказал Тагор.

– Храм будет стоять, – сказал отец Франциск.

– Отрезанный от своих туманов, своих мертвецов и своего моста, – ответил страж.

Когда смерть приближается, только озеро может от нее отвлечь. У каждого в глубине сердца есть такое озеро, которое несет в себе радости и страдания детства. Оставаясь в недрах души, оно обращается в камень, пока очарование встречи не вернет ему текучесть жидкости.

К Хесусу пришли картины высохшего озера, где столько мучился его отец и уходящие в века династии нищих рыбаков; вернулся вкус предательства и искупительное облегчение ноши; вернулись войны, которые он вел как сын и как солдат, их безрассудность и крест; он посмотрел на Марию и увидел камни, превращенные туманами в жидкость. Под конец все стало пустотой и чудом, подумал он, значит нужно умереть, чтобы понять обнаженность без страдания? И всем сердцем, отныне освобожденным от угрызений, он порадовался тому, что уходит к духам отцов, к великому Эжену Марсело, который любил свою жену, как возжигают восковую свечу, и ко всем, кто еще до него узнал успокоение встречи.

К Алехандро пришел образ спокойного тенистого озера Луиса, где молятся люди, которые хотят жить и любить. Я молил всю жизнь о спасении для моих мертвецов, а они спасают меня в час смерти. Он увидел чашу, в которой отразилась простая смиренная жизнь, вспомнил о присутствии эльфов в туманах, посмотрел на ту, которая возвысила его до любви, и услышал последнее послание тех, кто ушел до него. Пустота и чудо, пробормотал он. Идея всегда берет верх над оружием, и, что бы ни думал об этом Луис, поэзия – над убийством.

Любой настоящий рассказ есть история того, кто отказался от скорби в себе, чтобы принять головокружение другого, а добровольное отречение от себя позволяет наконец открыться для чуда существования. Хесус Рокамора и Алехандро де Йепес сбросили свое бремя. Они посмотрели на женщин, которых любили.

В этот час, когда рушились мечты и обе молодые женщины не знали, будут они жить или умрут, они и сами преобразились. Произошедший в них из-за войны взаимообмен – переход к Кларе радости и лукавства – обратился вспять, и благодаря высшему слиянию сердец, возвращающему дары, Мария вновь стала тем ребенком, каким была когда-то, живым и веселым, словно текучая вода. Ребенком, от которого исходит очарование озорства. Но она смотрела на Клару, заглядывая в ее нелюдимую душу, которую из-за этого возврата вновь обрела маленькая итальянка. Эта душа, когда-то не знавшая ни смеха, ни слез, возвращалась к прежней серьезности, но, не имея возможности избыть следы той веселости, которая была ей на время доверена, она стряхнула с себя мрачность и одиночество вернувшегося детства. Так Мария Фор и Клара Ченти, обретя точку равновесия в своей сестринской дружбе, вместе ступили на материк женщин и, обласканные сочувствием своих прародительниц, приготовились жить или умереть в окружении близких. Все ощутили возникновение этого нерушимого союза, отмеченного высшим единением душ, все ощутили, как крест траура и дара Марии исчезает, словно сон при пробуждении, а серьезность Клары покрывается серебристой патиной, испещренной царапинками счастья.

Паулус, Маркус, Хостус и Квартус обернули Сандро в светлую ткань, и группа вышла из храма.

– Мертвые никогда нас не покинут, – сказал Петрус, шагая рядом с Алехандро. – Второе святилище было сердцем этого мира, и не грех бы мне понять это раньше.

– А что бы изменилось? – спросил Алехандро.

– Вы бы тоже выпили тысячелетний чай, – ответил тот.

– Если вы выпили тысячелетний чай, значит вы были этого достойны, – сказал Алехандро.

– Судьба не знает достоинства, – заметил Петрус, – но я должен взять на себя продолжение истории, как все те, кто остается, чтобы видеть, как рушится их мир и умирают друзья.

– Из нас всех аристократ – вы, – сказал Алехандро.

Они дошли до берега озера. Бурая грязь, которая по другую сторону моста пятнала воды, здесь возмущала поверхность мелкими завихрениями, похожими на враждебные письмена. Черный мост начал трескаться странным образом: щели разрастались, уходя внутрь себя и создавая небытие там, где раньше жили туманы. Потом показалось, что это небытие породило новую субстанцию, густую и сверхплотную, где виднелись огромные города и здания в тумане – в тумане желтом и клейком, который облеплял предметы и живущих, пока небо раскрывалось, выпуская вредоносные лучи.

– Небытие – это не пустота, – сказал Солон. – Пустота появляется из грезы, а из небытия возникает переполненность, которая душит нас и убивает.

– Как мы могли проиграть эту войну? – спросил Тагор.

– Первое убийство никогда не бывает первым, – ответил отец Франциск.

– Мир не готов к вымыслу вымыслов, – сказал Петрус.

– И все же это была прекрасная греза, – сказал отец Франциск. – Рассказ вне часовни, история без Церкви.

– Кто хочет придумывать свою судьбу, если другие могут выбрать ее за вас? – спросил Петрус.

Неожиданно пришло время прощаться, а это всегда случается слишком рано, и нет никакого способа к этому подготовиться, потому что трудно хорошо жить, но еще труднее хорошо умереть. Сейчас осень, ноябрь, самый прекрасный месяц, когда все угасает в красоте, умирая грациозно и с достоинством, – и этот мучительный разрыв, требующий, чтобы все погибло, оставив за собой жар эфемерного мерцания, и есть то, что мы называем любовью. Так в часы, когда все рушилось, раскрылась последняя Книга, ценнейшая из всех, единственная важная для жизни живых и мертвых. Я не могу с точностью описать вам, что происходило в сердцах тех, кому предстояло умереть, но знайте, что на лице маленькой француженки, которое было и лицом маленькой итальянки, испещренным тоненькими прожилками, от них не осталось и следа, что и прокомментировал Петрус, пробормотав слова, которые расслышал только отец Франциск: в последний час любви.

Эльф достал из своего узла пыльную бутылку.

– Это она меня выбрала, – сказал он.

На смазанной от влажности этикетке можно было разобрать:

1918 – Петрус – Марочное вино

Следует ли говорить, что в тот момент, когда все выпили из чудесным образом сохранившихся в узле глупца хрустальных стаканов это последнее вино последнего дня, на поверхности зараженных вод появились странные фигуры?

Дикие Травы на озере.

КОНЕЦ ЧЕТЫРЕХ КНИГ

НАСТОЯЩЕГО ВРЕМЕНИ

 Пейзажи

В этом рассказе было два главных пейзажа: винный подвал де Йепесов, с одной стороны; скудные и поэтичные земли Бургундии, Абруцци, Обрака, Ирландии и Эстремадуры – с другой.

Если винный подвал притягивал паломников-виноделов и способствовал появлению призраков, то ровно потому, что виноградники и мертвецы вместе участвуют в великом повествовании мира, – а разве тому может быть лучшая метафора, чем путешественники, приносящие эликсир притч в лабораторию романа?

И наконец, если все действующие лица этой истории выросли в краях одиночества и духа, то потому, что все рождается из земли и неба, а всеобщий распад начинается с забвения этой соприродной поэзии, что когда-то и было дано понять Алехандро де Йепесу и Луису Альваресу.

Буду хранить всегда – таков был девиз туманов и замка де Йепесов. А что еще делать в этой жизни, кроме как хранить магию рассказа призраков и роз?

 Роман

Если роман не сновидение, то он ложь, напишет один писатель[47]47
  Имеется в виду Жюльен Грак (1910–2007), французский писатель, считал себя наследником сюрреалистов. Цитата из записных книжек («Lettrines»).


[Закрыть], которого Петрус, возможно, однажды встретит.

Сознания, существующие в реальном мире, не отличаются от тех, которые существуют в романе, а следовательно, тот или та, кто держит перо, тем самым держит на его чернильном кончике и совокупность всего, что было и будет. Если первый эльф, перешедший через мост туманов, направился в Йепес, значит он хотел оказаться у самого предела реальности, в самом сердце странной области, где стираются границы между землями и духом. И если первый эльф, выбравший человеческую жизнь, тоже оказался на поэтичной земле Эстремадуры, значит так решило мое перо, и мое сновидение, и та совокупность вселенных, которой отдают свой голос мне подобные.

И в довершение я ввела в эту вселенную призраков и вино, потому что каждый человек – наследник истории, которую он в свой черед должен превратить в собственную, а этому, как известно, совершенно не помешает благородство хорошей бутылочки из особых запасов.

 Апокалипсис по Петрусу

Именно глупец в слепоте своей видит далеко вперед; он сердцем чувствует пространства и времена, разумом – пласты и наносы реальности; благодаря ему все и собрались здесь, потому что он слуга рассказов, а еще потому, что я так решила.

Петрус хорошо знал, что такое надежда и неумолимость падения, величие сопротивления и бесконечность войны, сила грез и постоянство сражений; короче, он знал, что жизнь – это то, что бывает в промежутке между бедствиями. Нет лучших друзей, чем отчаявшиеся, более храбрых солдат, чем мечтатели, более доблестных рыцарей чуда, чем неверующие и пьяницы в преддверии апокалипсиса.

Тому свидетельство слова, которые Петрус сказал в конце, когда все стояли перед черными водами, а люди и эльфы, которым не довелось попробовать тысячелетнего чая, умирали на руках тех, кто их любил.

Мы проиграли сражение, но время не останавливается на этом поражении – а я обречен продолжить роман о странной стране войны и грезы, которую мы зовем жизнью людей и эльфов.