Текст книги "Пятое время года"

8

Сиенит на пути

В конце концов Сиенит потребовалось узнать имя своего нового ментора. Он сказал – Алебастр. Она подумала, что его ему дали в насмешку. Ей достаточно часто приходится окликать его по имени, поскольку он постоянно засыпает в седле во время долгих дней верхом, так что ей приходится смотреть на дорогу и выискивать потенциальную опасность, а также занимать себя чем-нибудь. Он легко просыпается, когда она окликает его, отчего она поначалу думает, что он прикидывается, чтобы не разговаривать с ней. Когда она говорит ему это, он выглядит раздраженным и отвечает:

– Конечно, я на самом деле засыпаю. Если хочешь от меня добиться толку вечером, дай мне поспать.

Это злит ее – ведь не ему же рожать ребенка для империи и Земли. К тому же не похоже, чтобы секс требовал от него великих усилий, будучи коротким и унылым.

Но где-то через неделю их путешествия она все-таки замечает, что он делает во время их дневной езды и даже ночью, когда они лежат, усталые и потные, в общем спальном мешке. Она думает, что ей простительно было этого не замечать, поскольку это постоянный фон, как тихий гул в комнате, полной разговаривающих людей – он успокаивает все землетрясения в округе. Все, не только те, что люди могут ощутить. Все мельчайшие, бесконечно малые растяжения и сокращения земли, некоторые из которых придают мощности большим движениям, а некоторые просто случайны: где бы они с Алебастром ни проходили, земля на время успокаивается. Сейсмическая стабильность в Юменесе – обычное дело, но ее не должно быть на окраинах, где покрытие узловой сети слабое.

Как только Сиенит это понимает, ее… охватывает смятение. Нет смысла нивелировать микросотрясения, и вообще-то такое должно ухудшать ситуацию в случае большого землетрясения. Ей это очень настойчиво внушали, когда она была еще галькой, изучавшей основы геометрии и сейсмологии: земля не любит, когда ее усмиряют. Цель орогена – перенаправление, не прерывание.

Она гадает над этой тайной в течение нескольких дней, пока они едут вдоль Юменеса по Аллийской дороге, под вращающимся обелиском, похожим на турмалин размером с гору, сверкающим каждый раз, как он ловит солнечный свет. Дорога – лучший путь между двумя столицами квартентов. Она проложена как можно прямее по принципу, на который осмеливалась только Древняя Санзе, – она поднята на длинные высокие мосты над широкими каньонами и порой идет сквозь горы там, где слишком высоко взбираться. Это означает, что дорога до побережья займет всего несколько недель, если не особенно гнать – вполовину меньше, если бы они ехали по нижней дороге.

Но, ржавь и вонь земная, высокие дороги такие скучные. Большинство людей считают их ловушками, которые готовы захлопнуться, несмотря на тот факт, что они обычно безопаснее простых дорог. Все имперские дороги строились командами лучших геонеров и орогенов и нарочно располагались в местах, считавшихся постоянно стабильными. Некоторые пережили несколько Зим. В общем, в течение нескольких дней Алебастру и Сиенит встречаются только спешащие торговые караваны, почтальоны и патрули местных квартентов – все они смотрят на Сиенит и Алебастра, заметив черные мундиры Эпицентра, не снисходя до разговора с ними. Вдоль боковых дорог видны немногочисленные общины и почти нет магазинов, чтобы прикупить съестных припасов, хотя вдоль самой дороги через равные промежутки расположены платформы, готовые зоны и навесы для лагеря. Каждый вечер Сиен бьет баклуши возле костра. Ей нечего больше делать, кроме как смотреть на Алебастра. Ну, и заниматься с ним сексом, хотя на это уходят какие-то минуты.

Однако вот это интересно.

– Зачем ты это делаешь? – спрашивает Сиенит через три дня после того, как заметила, что он успокаивает микросотрясения. Он только что сделал это сейчас, пока они ждали ужина – хлеб, подогретый с ломтями ветчины и черносливом, ням-ням. Он зевает, делая это, хотя, конечно, это должно требовать каких-то усилий. Орогения всегда чего-то стоит.

– Что делаю? – спрашивает он, успокаивая подземный афтершок и вороша костер в притворной скуке. Ей хочется ударить его.

– Вот это.

Он поднимает брови.

– А. Ты можешь это чувствовать.

– Конечно, могу! Ты все время это делаешь!

– Ну ты же прежде ничего не говорила.

– Потому что пыталась понять, что ты делаешь.

Он смотрит на нее озадаченно.

– Так спросила бы.

Она его убьет. Наверное, что-то слышно в ее молчании, поскольку он кривится и, в конце концов, поясняет:

– Я даю передышку узловикам. Каждое микросотрясение, которое я подавляю, ослабляет нагрузку на них.

Конечно, Сиен знает об узловиках. Как имперский тракт связывает бывших вассалов старой империи с Юменесом, так узлы соединяют отдаленные квартенты с Эпицентром, чтобы распространить его защиту на как можно большее расстояние. По всему континенту – в любой точке, которую старшие орогены определяют как лучшую для управления ближайшими линиями напряжения или горячими точками, – находится аванпост. В нем есть обученный в Эпицентре ороген, единственной задачей которого является сохранение стабильности в зоне. В экваториальных квартентах зоны защиты узлов перекрываются, так что там нет ни единой судороги. Это и присутствие Эпицентра в самой середине объясняет то, почему Юменес построен так, как он построен. Однако за пределами экваториальных квартентов зоны разнесены, чтобы обеспечить защиту для большего числа людей, и потому в сети есть дыры. Нет смысла – по крайней мере по мнению старших Эпицентра, – ставить узел возле каждой мелкой сельскохозяйственной или горнодобывающей общины в глуши. Люди в таких местах защищаются сами как могут.

Сиен не знакома ни с одним из этих бедных дурачков, которых назначили на такую скучную должность, но она очень, очень рада, что никто даже не предполагал для нее такого. Такое выпадает орогенам, которые никогда не достигнут даже четвертого кольца – тем, у кого много дикой силы и мало контроля. Хотя бы жизни могут спасать, даже если сами обречены провести собственную жизнь в относительной изоляции и безвестности.

– Может, тебе уж микро-то надо оставить узловикам, – предполагает Сиенит. Еда уже достаточно подогрелась, она палочкой вынимает ее из костра. Вопреки желанию, ее рот наполняется слюной. День был долгий. – Может, им нужно что-то, чтобы не подохнуть от скуки.

Сначала ее внимание занимает еда, и она не замечает его молчания, пока не протягивает ему его порцию. Затем она хмурится – опять из-за этого выражения на его лице. Этой ненависти. На сей раз часть этой ненависти направлена на нее.

– Как понимаю, на узле ты никогда не бывала.

Что за ржавь?

– Нет. С чего бы?

– С того, что должна. Все рогги должны.

Сиенит еле заметно морщится от этого слова – рогга. В Эпицентре делают выговор каждому, кто такое говорит, так что она нечасто его слышала – случайно, вполголоса от проходящих мимо или от галек, пытающихся казаться крутыми, когда наставников рядом нет. Это такое некрасивое слово, резкое и гортанное, звучащее как оплеуха. Но Алебастр произносит его, как другие люди произносят ороген.

Он продолжает, все так же холодно:

– И если ты чувствуешь, что я делаю, то и ты можешь это делать.

Это еще больше пугает и злит Сиен.

– Какой ржави ради я должна гасить микровстряски? Тогда я была бы… – Она осекается, поскольку собиралась сказать такой же усталой и бесполезной, как ты, а это чистое хамство. Но тут ей приходит в голову, что, наверное, он такой усталый и бесполезный именно потому, что делает это.

Это достаточно важно, раз он тратит себя на это, так что, возможно, с ее стороны неправильно так распускать язык. В конце концов, орогены должны заботиться друг о друге. Она вздыхает.

– Хорошо. Думаю, я могла бы помочь какому-нибудь дураку, который застрял на задворках мира, и делать ему нечего, кроме как поддерживать стабильность земли.

Хотя бы время поможет убить.

Он расслабляется, сначала немного, и она с изумлением видит на его лице улыбку. Вряд ли он прежде улыбался. Но нет, мускулы на его скулах по-прежнему дерг-дерг-дерг. Его по-прежнему что-то беспокоит.

– Тут есть узловая станция в двух днях пути, после следующего поворота.

Сиенит ждет вывода, но он принимается за еду, чуть похрюкивая от удовольствия, скорее от голода, чем от вкуса еды. Поскольку Сиенит тоже голодна, она с жадностью набрасывается на еду – и тут она хмурится.

– Подожди. Ты намерен поехать на ту станцию? Ты это хочешь сказать?

– Да. Мы поедем. – Алебастр поднимает на нее взгляд, на лице его на краткий миг мелькает командное выражение, и она еще сильнее ненавидит его.

Ее реакция на него совершенно иррациональна. Алебастр выше ее рангом на шесть колец и, возможно, даже еще выше, если бы ранжирование не ограничивалось десятью кольцами. Она знает слухи о его мастерстве. Если бы они хоть раз сцепились, он обратил бы ее торус внутрь ее самой и заморозил в считаные секунды. Ради одного этого ей следовало бы быть с ним вежливой – ради потенциальной его благосклонности, ради собственной цели продвинуться в иерархии Эпицентра ей следовало бы даже попытаться полюбить его.

Но она пыталась быть с ним вежливой и даже льстить – ничего не помогло. Он просто делает вид, что не понимает ее, или оскорбляет, пока она не затыкается. Она проявляла все те мелкие признаки уважения, которых старшие в Эпицентре ждут от младших, но это только раздражает его. Она злится, и, странным образом, это положение вещей, кажется, больше всего ему по вкусу.

Так что, хотя она никогда бы себе такого не позволила с другим старшим, она резко говорит:

– Да, господин.

Остаток вечера проходит в обидчивом, дрожащем молчании.

Они ложатся спать, и она, как всегда, тянется к нему, но на сей раз он поворачивается к ней спиной.

– Займемся этим поутру, если это еще нужно. У тебя еще не наступил срок менструации?

От этого Сиенит чувствует себя самой большой деревенщиной в мире. То, что он ненавидит секс так же, как она, это к гадалке не ходи. Но ужас в том, что он ждет передышки, а она не считала дни. Она начинает считать – примерно, поскольку не помнит точно, когда начались последние месячные, и он прав. Задержка.

Он, засыпая, вздыхает в ответ на ее изумленное молчание.

– Задержка еще ничего не значит. Путешествие – нагрузка для тела. – Он зевает. – Займемся этим утром.

Утром они спариваются. Иного слова она для этого подыскать не может – вульгарности не подходят, поскольку само действие тупо, а эвфемизм для затуманивания интимности не нужен, поскольку ничего интимного в этом нет. Это механично, как упражнение, как растяжки, которые она стала делать в начале дня перед тем, как сесть верхом. На сей раз это более живо, поскольку он успел отдохнуть, ей почти приятно, и он издает настоящие стоны, когда доходит. Но это все. Закончив, он лежит, глядя, как она встает и быстро умывается у костра. Она так к этому привыкла, что вздрагивает, когда он говорит:

– За что ты ненавидишь меня?

Сиенит молчит, раздумывая, не солгать ли. Если бы они были в Эпицентре, она солгала бы. Если бы это был кто-то другой из старших, одержимый пристойностью и тем, чтобы орогены Эпицентра всегда вели себя подобающе, она солгала бы. Однако он дал понять, что предпочитает честный ответ, пусть и грубый. Потому она вздыхает.

– Просто ненавижу, и все.

Он перекатывается на спину, смотрит в небо, и она уже думает, что разговор закончен, когда он спрашивает:

– Я думал, ты ненавидишь меня потому, что… потому, что я из тех, кого ты можешь ненавидеть. Я под рукой, я подхожу. Но на самом деле ты ненавидишь весь мир.

При этих словах Сиен швыряет полотенце в тазик с водой и злобно смотрит на него.

– Мир не несет такой ерунды.

– Мне неинтересно наставлять льстецов. Хочу, чтобы ты была со мной такая, как ты есть. А когда ты такова, ты едва ли говоришь мне хоть одно приличное слово, как бы я ни был вежлив с тобой.

Услышав такое, она чувствует себя немного виноватой.

– Тогда что ты имеешь в виду под этим – ненавижу мир?

– Ты ненавидишь то, как мы живем. То, как мир заставляет нас жить. Или нами владеет Эпицентр, или мы вынуждены прятаться, а когда нас обнаруживают, то ловят как собак. Или мы становимся чудовищами и пытаемся всех убить. Даже в Эпицентре нам всегда приходится думать, каких действий от нас ждут. Мы никогда не можем просто… быть. – Он вздыхает. Закрывает глаза. – Должен быть иной путь, лучший.

– Его нет.

– Должен быть. Санзе не может быть первой империей, пережившей несколько Зим. Мы видим свидетельства другой жизни, других народов, достигших могущества. – Он показывает в сторону от высокой дороги, на раскинувшийся перед ними пейзаж. Они недалеко от Великого Восточного леса – сколько видит глаз, перед ними вздымается и опадает ковер деревьев. За исключением… за исключением каких-то точек на самом горизонте, напоминающих руки скелета, выбирающегося из деревьев. Очередные руины, и раз уж она видит их отсюда, они действительно огромны.

– Мы передаем Предание камня, – говорит, садясь, Алебастр, – но никогда не пытаемся запомнить то, что уже пытались сделать, что еще можно сделать.

– Потому что это не сработало. Те люди погибли. Мы все еще живы. Наш путь верен, их – неверен.

Он бросает на нее взгляд, который она толкует как «мне скучно объяснять тебе, какая ты дура», хотя, возможно, он имеет в виду совсем не это. Он прав – он ей не нравится.

– Я понимаю, что другого образования, кроме как в Эпицентре, ты получить не могла, но головой-то подумать можно? Выживание не равно правильности. Я мог бы убить тебя прямо сейчас, но лучшим я от этого не стану.

Может, и так, но для нее разницы не было бы. И она возмущена его небрежным допущением ее слабости, хотя он абсолютно прав.

– Ладно. – Она встает и начинает одеваться, рывками натягивая одежду. – Тогда расскажи мне, что это за такие другие пути.

Он несколько мгновений не говорит ничего. Наконец она оборачивается посмотреть на него и видит, что он в замешательстве.

– Ну… – Он обдумывает предложение. – Мы можем попытаться позволить орогенам руководить.

Она чуть ли не смеется.

– Минут через десять после этого все Стражи Спокойствия сбегутся, чтобы прикончить нас, а половина континента сбежится посмотреть и поулюлюкать.

– Они убивают нас, поскольку Предание камня то и дело говорит, что мы с рождения – зло, что мы какие-то порождения Земли-Отца, твари, которых едва можно назвать людьми.

– Да, но ты не можешь изменить Предание камня.

– Предание камня постоянно меняется, Сиенит. – Он нечасто называл ее по имени. Это привлекает ее внимание. – Каждая цивилизация добавляет свое, и те части, которые не имеют ценности для людей, живущих в определенное время, забываются. Не без причины Табличка вторая так повреждена: кто-то когда-то давным-давно решил, что она не важна или неверна, и не стал беречь ее. Или даже преднамеренно пытался стесать ее, вот потому так много копий повреждены ровно таким же образом. Археоместы нашли несколько старых таблиц в одном из древних городов на плато Тапита – они тоже записывали свое предание камня, видимо, чтобы передать его будущим поколениям. Но то, что было в табличках, отличалось, резко отличалось от того Предания, которое мы изучаем в яслях. Насколько мы знаем, запрет менять Предание сам по себе недавнее добавление.

Она этого не знала. Это заставило ее нахмуриться. От этого ей также не хочется ему верить или, возможно, так снова проявляется ее неприязнь к нему. Но… Предание камня старо, как разум. Только оно помогло человечеству переживать одно Пятое время года за другим, когда они сбивались вместе, когда мир становился темным и холодным. Лористы рассказывают о том, что случается, когда люди – политические лидеры, или философы, или лезущие всюду благонамеренные – пытались изменить Предание. Все неизбежно приводило к катастрофе.

Потому она не верит.

– Откуда ты узнал о табличках Тапиты?

– Я двадцать лет выполняю поручения вне Эпицентра. У меня есть друзья.

Друзья, разговаривающие с орогеном? Об исторической ереси? Звучит абсурдно. Но все же… ладно.

– Хорошо, но как же ты изменишь Предание способом, который…

Она не обращает внимания на окружающие породы, поскольку спор увлек ее сильнее, чем она готова признать. Он, однако, похоже, продолжает утихомиривать дрожь земли даже по ходу их разговора. К тому же он десятиколечник, так что нормально, что он резко вздыхает и вскакивает на ноги, словно его дергают за ниточки, поворачиваясь к западному горизонту. Сиен хмурится и следует за его взглядом. Лес по ту сторону дороги в заплатках от лесозаготовок и рассечен двумя расходящимися наземными дорогами, тянущимися среди деревьев. Там, вдалеке очередные руины мертвой цивилизации, купол, скорее провалившийся, чем целый, и она видит тут и там три-четыре точки огражденных стенами общин среди деревьев. Но она не понимает, на что он реагирует…

…затем она сэссит это.

Ржавь земная, это серьезно! Восемь, а то и девять баллов. Нет, больше. Горячая точка примерно в двух сотнях миль, под окраиной небольшого городка Мехи… Но это неправильно. Мехи на краю Экваториалей, то есть сильно за пределами узловой сети. Почему же…

Не имеет значения почему, когда Сиен видит, как это землетрясение заставляет дрожать всю землю вокруг виадука, а деревья – шататься. Что-то пошло не так, сеть не действует, и горячая точка под Мехи фонтанирует, пробиваясь к поверхности. Первичные толчки даже отсюда ощущаются настолько сильно, что у нее во рту появляется привкус старого металла, а ногтевое ложе на пальцах начинает зудеть. Даже несэссорики-глухачи могут ощутить эту постоянную рябь по дребезжанию тарелок, старики ахают и хватаются за голову, а младенцы внезапно разражаются плачем. Если ничто не остановит это набухание, глухачи ощутят куда больше, когда у них под ногами взорвется вулкан.

– Что… – начинает было Сиенит, поворачиваясь к Алебастру, но потрясенно застывает, поскольку он стоит на четвереньках и рычит на землю.

Через мгновение она ощущает это – ударную волну дикой орогении, бьющую наружу и вниз сквозь опоры виадука и уходящую в сланец местной почвы. Это не настоящая сила природы, это мощь воли Алебастра и сила, которую она зажигает, но она не может не смотреть сразу на двух уровнях, как сила несется – быстрее, чем Сиен способна бежать, – к этой далекой горящей бурлящей точке.

И прежде чем Сиенит понимает, что происходит, Алебастр хватает ее, так, как никогда не бывало раньше. Она ощущает собственную связь с землей, собственное орогенное сознание, внезапно захваченное и направляемое кем-то другим, и это ей совершенно не нравится. Но когда она пытается вернуть контроль над своей силой, это жжется как при трении, и в реальном мире она вскрикивает и падает на колени, не понимая, что происходит. Алебастр каким-то образом связал их, использовал ее силу для увеличения собственной, и она ни черта с этим поделать не может.

И вот они уже вместе, вдвоем погружаются в землю, спиралью проходя сквозь огромный бурлящий колодец смерти в горячей точке. Он огромен – несколько миль в ширину, больше горы. Алебастр что-то делает, и что-то выстреливает, и Сиенит вскрикивает от внезапной боли, которая почти тут же кончается. Перенаправляется. Он снова делает это, и на сей раз она понимает, что именно: он прикрывает ее от жара, давления и ярости горячей точки. Ему это не в тягость, поскольку он сам стал жаром, давлением и яростью, настроившись на них, как у Сиен получалось только с маленькими термополостями в спокойных во всем остальном слоях, но это все равно что искра по сравнению с пожаром. В ней нет ничего, что могло бы с таким сравниться. Итак, он использует ее силу, но также выпускает силу, которую она не может переработать, посылая ее вовне прежде, чем она успеет одолеть ее восприятие и… и… на самом деле она не понимает, что будет. Эпицентр учит орогена не переступать границ собственных возможностей, но это не объясняет, что будет с тем, кто это сделает.

И прежде чем Сиенит успевает об этом подумать, прежде чем она успевает собрать необходимые силы, чтобы помочь ему, раз невозможно уйти от него, Алебастр делает что-то еще. Резкий удар. Что-то где-то прорвалось. Сразу же давление магмы в направлении поверхности начинает утихать. Он вытягивает их из пламени во все еще содрогающуюся землю, и она знает, что делать, поскольку это всего лишь толчки, а не врожденный гнев Отца-Земли. Внезапно что-то меняется, и теперь его сила в ее распоряжении. Столько силы, Земля побери, он же чудовище! Но затем все становится легко – легко сглаживать рябь, запечатывать щели и уплотнять прорванные слои, чтобы там, где земля ослабла и находилась в напряжении, не образовались новые разломы. Она может сэссить линии разрыхления с такой ясностью, какой не знала прежде. Она разглаживает их, натягивает шкуру земли вокруг с хирургической точностью, какой прежде никогда не достигала. И когда горячая точка утихает, превращаясь еще в одну потаенную угрозу, и опасность проходит, она возвращается и видит, что Алебастр лежит, свернувшись перед ней, и их обоих окружает пятно инея, который уже начал испаряться.

Она на четвереньках, ее трясет. Когда она пытается двигаться, требуются огромные усилия, чтобы не упасть ничком. Локти подламываются. Но она заставляет себя подползти на пару футов к Алебастру, поскольку ей кажется, что он мертв. Она прикасается к его руке, и мышцы под тканью униформы кажутся твердыми, сведенными, застывшими, а не расслабленными. Это хороший признак. Она чуть подтаскивает его и видит, что глаза его открыты, широко распахнуты, но не пусты, как у мертвого, а полны чистого изумления.

– Как и говорила Гессонит[1]1
  Разновидность граната.


[Закрыть], – вдруг шепчет он, и она подскакивает, поскольку думала, что он без сознания.

Чудесно. Она посреди дороги неизвестно куда, полумертвая после того, как ее орогения была использована кем-то другим против ее воли, ей никто не поможет, кроме безмозглого и нелепо могущественного болвана, который все это и натворил. Она пытается взять себя в руки после… после…

Вообще-то она понятия не имеет, что случилось. Это было нелепо. Землетрясения так не происходят. Горячие точки, существующие бесконечно долго, просто так внезапно не прорываются. Их что-то должно спровоцировать – сдвиг плиты где-то, извержение вулкана, десятиколечник в дурном настроении, что-то такое. И поскольку толчок был таким мощным, она должна была бы отсэссить триггер. Должны были быть какие-то предпосылки, кроме вскрика Алебастра.

И что за ржавь сделал Алебастр? У нее в голове это не укладывается. Орогены не могут работать вместе. Это доказано – когда два орогена пытаются оказать одно и то же влияние на проявление сейсмической активности, тот, у кого выше самоконтроль и точность, передавливает. Более слабый может пытаться – и выгорит, или сильный пробьется сквозь его торус и заморозит вместе со всеми окружающими. Именно потому Эпицентром руководят старшие орогены – они не просто более опытные, они могут убить любого, кто выступит против них, хотя и не предполагается, что они должны это делать. И потому у десятиколечников есть выбор: никто не собирается заставлять их что-либо делать. За исключением Стражей, конечно.

Но то, что сделал Алебастр, было безошибочно, хотя и необъяснимо.

Да ржавь все это побери! Сиенит садится прежде, чем успевает упасть. Мир мерзко вращается. Она облокачивается на поднятые колени и кладет на руки голову. Сегодня они никуда не уехали и не поедут. У Сиен нет сил ехать верхом, а Алебастр вряд ли способен выбраться из спальника. Он даже не одет, он просто свернулся клубком с голой задницей и трясется, совершенно бесполезный.

Так что на долю Сиен остается в конце концов встать, порыться в мешках и достать пару чеканистых мела – маленьких дынь с жесткой коркой, заползающих под землю во время Зимы, или так рассказывают геоместы – и закатить их в остатки их костра, который они, к ее радости, не успели разбросать. У них не осталось ни растопки, ни топлива, но углей хватит, чтобы испечь дыньку, так что через пару часов они поедят. Она вытаскивает из кучи мешок с кормом для лошадей, наливает воды в ведро из промасленной холстины, чтобы они могли попить, смотрит на кучу их навоза и думает, что надо бы смести ее с виадука, чтобы не воняло.

Затем она снова ползет к спальнику, который, по счастью, сухой после недавнего инея. Она падает позади Алебастра и погружается в дрему. Она не спит. Самое малое содрогание земли при затухании горячей точки дергает ее сэссапины, не давая ей полностью расслабиться. Но все же от того, что она просто лежит, силы ее немного восстанавливаются, разум успокаивается, пока остывающий воздух не заставляет ее прийти в себя. Закат.

Она моргает. Обнаруживает, что почему-то обнимает Алебастра сзади. Он по-прежнему лежит, свернувшись комочком, но на сей раз его глаза закрыты, а тело расслаблено. Когда она садится, он чуть вздрагивает и тоже поднимается.

– Мы должны поехать на узловую станцию, – выдавливает он хриплым голосом, что ее не удивляет.

– Нет, – отвечает она, слишком усталая, чтобы злиться, в конце концов совсем оставив попытки казаться вежливой. – Я не поеду верхом по боковой дороге по темноте, пока у меня сил нет. У нас не осталось сушеного торфа, и все остальное на исходе. Нам надо заехать в какую-нибудь общину и закупиться. А если ты хочешь заставить меня ехать в какой-то узел в заднице мира, то тебе придется отдать меня под суд за неповиновение.

Она прежде никогда не противилась приказу, потому немного не понимает последствий, но она слишком устала, чтобы думать об этом.

Он стонет и прижимает ладони тыльной стороной ко лбу, словно от головной боли, чтобы загнать ее поглубже. Затем он ругается на языке, который она слышала от него раньше. Она по-прежнему не понимает его, но теперь все больше уверена, что это язык каких-то креолов Побережья, что странно, поскольку он говорил, что был зачат и воспитан в Эпицентре. Но все же кто-то должен был воспитывать его первые несколько лет, прежде чем он стал достаточно взрослым, чтобы попасть в гальки. Она слышала, что многие расы Восточного побережья темнокожи, как он, так что, возможно, она услышит такой язык, когда они доберутся до Аллии.

– Не поедешь со мной – один поеду, – резко отвечает он, перейдя наконец на разговорный санзийский. Он встает, ищет ощупью одежду и одевается, будто серьезно намерен ехать. Сиенит смотрит на него вытаращив глаза, поскольку его трясет так, что он едва может стоять. Если он в таком состоянии сядет в седло, он свалится.

– Эй, – говорит она, а он продолжает свои лихорадочные сборы, будто не слышит ее. – Эй! – Он дергается и зло смотрит на нее, и она запоздало понимает, что он действительно ее не слышит. Он слушал все время нечто совершенно другое – землю, свое внутреннее безумие, кто знает. – Ты убьешься.

– Мне плевать.

– Это же… – Она встает, подходит к нему, хватает его за руку как раз тогда, когда он тянется к седлу. – Это глупо, ты не…

– Не говори мне, чего я не должен делать. – Его рука как стальной трос, когда он наклоняется, чтобы прорычать это ей в лицо. Сиен чуть не пятится… но в упор она видит его налитые кровью белки, безумный блеск, расширенные зрачки. С ним что-то не так. – Ты не Страж. Ты не смеешь приказывать мне.

– Ты с ума сошел? – Впервые с момента их встречи она… беспокоится. Он так легко использовал свою орогению, и она понятия не имеет, как он это сделал. Он настолько худ, что она, вероятно, легко могла бы отлупить его, но он заморозил бы ее после первого удара.

Он не дурак. Она должна заставить его понять.

– Я пойду с тобой, – твердо говорит она, и он смотрит на нее с такой благодарностью, что она ощущает себя мерзко после недавних нелестных мыслей о нем. – Как только чуть рассветет, чтобы мы могли спуститься на нижнюю дорогу, не сломав лошадям ноги, а себе шею. Хорошо?

Его лицо перекашивает болью.

– Слишком долго…

– Мы и так проспали весь день. А когда ты говорил об этом раньше, ты сказал, что туда ехать два дня. Если мы потеряем лошадей, насколько это затянется?

Это останавливает его. Он моргает, стонет, шатается, отпускает седло. Все залито алым светом заката. Вдалеке за его спиной виднеется скалистое формирование, высокий цилиндр, который с первого взгляда Сиенит не может определить как искусственное или природное. Может, его поднял другой ороген, или это очередные древние руины, закамуфлированные лучше остальных. На фоне его Алебастр стоит, подняв глаза к небу, словно желает завыть. Его кулаки сжимаются и разжимаются, сжимаются и разжимаются.

– Узел, – говорит он в конце концов.

– Да? – Она тянет слова, пытаясь не дать ему услышать, что она потакает безумцу.

Он медлит, потом глубоко вздыхает.

– Ты знаешь, что толчки и извержения никогда не возникают ниоткуда, как в этот раз. Триггером этого, смещением, что нарушило равновесие горячей точки, был узел.

– Откуда ты… – Конечно, он знает, он же десятиколечник. Затем она осознает смысл. – Подожди, ты хочешь сказать, что все это запустил узловик?

– Именно это я и говорю. – Он оборачивается к ней, снова сжимая кулаки. – Теперь ты понимаешь, почему я хочу попасть туда?

Она тупо кивает. Она понимает. Потому что ороген, который запросто запускает супервулкан, не может сделать этого, не создав торус размером с небольшой город. Она невольно смотрит за лес, в направлении узла. Отсюда она ничего не может увидеть, но где-то там ороген из Эпицентра уничтожил все живое в радиусе нескольких миль.

А затем возникает, наверное, самый важный вопрос: почему?

– Ладно, – внезапно выпаливает Алебастр. – Мы должны выехать утром и двигаться быстро как можем. Если поедем не напрягаясь, то это два дня, но если будем подгонять лошадей… – Он ускоряет речь, когда она открывает рот, и заглушает ее возражения как одержимый. – Если поторопим их, если выедем до рассвета, то успеем туда к ночи.

Возможно, большего от него она не добьется.

– Значит, на рассвете.

Она скребет голову. В волосы набилась дорожная пыль, она уже три дня не мылась. Завтра они должны будут проехать Высоту Адеа, небольшую общину, где она настояла бы остановиться в гостинице… но он прав. Они должны добраться до того узла.

– Но нам придется остановиться у очередного ручья или дорожного дома. У нас мало воды для лошадей.

Он стонет, сетуя на нужды смертной плоти. Но отвечает:

– Ладно.

Затем он садится на корточки у костра, берет остывшую дыню и разбивает ее, ест руками и методично жует. Вряд ли он ощущает ее вкус. Это просто топливо. Она ест другую дыньку, и остаток ночи проходит в тишине, если не в покое.

Утром – вернее, на исходе ночи – они садятся в седла и осторожно направляются к боковому спуску, который выведет их с виадука к наземной дороге. Когда они спускаются на уровень земли, встает солнце, Алебастр берет инициативу и пускает лошадь галопом, периодически позволяя ей перейти на шаг, чтобы отдохнуть. Сиен впечатлена – она думала, что он загонит их в порыве охватившей его спешки. По крайней мере, он не глуп. И не жесток.