Текст книги "Неизвестная Тэффи"

Идеальный муж

После обеда мы, по предложению Ольги Петровны, перешли в ее маленькую гостиную, где, мирно беседуя, пили кофе.

Часы на камине тонко и звонко пробили девять.

Ольга Петровна нахмурилась.

– Это прямо безобразие, что он так опаздывает, – пробормотала она раздраженно.

– Кто опаздывает? – спросила я.

– Сергей.

Сергей, Сергей Иванович, был ее муж.

– А он обещал вернуться к обеду? – снова спросила я.

– Он ушел с утра и должен был вернуться к завтраку. И где он так застрял – прямо не понимаю. Наверное, какая-нибудь ерунда и бестолочь.

– Неужели с утра пропал? – удивилась я. – И даже не позвонил?

– Я же вам говорю, что с утра, – довольно равнодушно отвечала Ольга Петровна и закурила папироску.

– А вы не думаете, что с ним что-нибудь случилось?

– Ну, что за вздор, – презрительно усмехнулась она. – Ну, что может с дураком случиться?

Такая постановка вопроса меня несколько удивила.

– Как что может случиться? Да то же, что и со всяким другим. Может попасть под автомобиль, может быть случайно убит, ранен, не знаю что. Может быть, внезапно захворал, умер от разрыва сердца. Да мало ли что может с человеком случиться.

– Ах, какой вздор! – отмахнулась Ольга Петровна. – Ну с чего дураку попадать под автомобиль? Разрыв сердца! Фф! Выдумают тоже.

Я как-то растерялась и замолчала. Уверенность моей собеседницы в том, что ее муж дурак, и вторая уверенность в том, что с дураком ничего не может случиться, и все это так честно и искренно высказанное – несколько ошеломили меня.

– Это хорошо, – нашлась я наконец, – что у вас такой спокойный характер. Я ведь знаю, что вы очень любите Сергея Иваныча.

– Н-да, конечно, – неохотно отвечала она. – Привычка играет большую роль в браке. Я ничего не говорю – Сергей очень хороший человек. Но, конечно, не для совместной жизни. Это – как вам сказать – это пустое место. То есть я не спорю – он человек, может быть, даже и не глупый, конечно, в своей сфере, в сфере науки. Охотно допускаю, что он человек вполне порядочный, добрый человек. Но разве это муж? Разве ему есть до чего-нибудь дело? Да вот вам пример, чтобы недалеко ходить: третьего дня я купила по случаю вот этот столик. Правда, прелестный столик? Вы думаете, он что-нибудь сказал по этому поводу? Обрадовался? Похвалил? Да он даже не заметил. На прошлой неделе мы ехали обедать к Зотаревым, и я надела в первый раз новое платье. Показываю ему. Молчит. Наконец спрашиваю: «Нравится тебе мое платье?» Он заморгал. «Ничего себе, – говорит. – Это прошлогоднее?» Видели дурака? «Прошлогоднее!» Когда в прошлом году обержинового[30]30
  Баклажановый (франц.).


[Закрыть] цвета и в глаза не видали. Как хотите, а это возмутительно. Не подумайте только, ради бога, что я какая-нибудь мелочная. Ничего подобного. Я ведь могу привести тысячи примеров.

– Неужели?

– Уверяю вас. Вы знаете, за мной безумно ухаживал один господин – я, конечно, не буду называть его имя. А ему, моему дураку, хоть бы что. Я как-то даже не вытерпела и вскипела. «Неужели, – говорю, – тебе все равно, что Ровонов за мной ухаживает?» «Ну что ж, – говорит, – конечно, это меня отчасти удивляет, ты уже особа не первой свежести». И только. Ни упрека, ни скандала. Можно с таким человеком жить? И это муж! Существо, с которым я обречена делить горе и радость пополам.

– Так какой же, по-вашему, должен быть идеальный муж? – спросила я. – Я, видите ли, сейчас как раз очень интересуюсь человеческими идеалами. Что же значит «идеальный муж»? Каким должен он быть?

– Странный вопрос! – пожала она плечами. – Идеальный муж должен прежде всего интересоваться своей женой и ее жизнью. Он должен делать ей подарки. Следить, чтобы у нее было все, что ей нужно. Такому человеку не надо долбить три года подряд: «купи буфет, купи буфет, купи буфет!» Он сам все видит и все понимает. И все покупает. Идеальный муж всегда в хорошем настроении, дела у него идут отлично, он любит общество, а не сидит, как идиот, над научными книгами. Идеальный муж всюду провожает свою жену, гордится ею. Идеальный муж всегда хорошо выбрит, а не гуляет с трехдневной щетиной, как какой-нибудь покойник. Идеальный муж всегда делает жене сюрпризы. Идеальный муж… ну, наконец – чего вы пристали? Вы и сами отлично знаете, что такое идеальный муж.

Раздавшийся звонок помешал мне обидеться на «чего вы пристали», и в комнату вбежала наша общая приятельница Тюлечка Легунас.

Тюлечка была взволнована, расстроена, от кофе отказалась, потом решила выпить, потом решительно отказалась и, налив себе из кофейника, сразу выпила две чашки.

Все это свидетельствовало о неких душевных бурях.

– Успокойся! – сказала хозяйка. – Садись и рассказывай, что твой идолище еще натворил.

– Он совершено невыносим! – надула губы Тюлечка. – Он делается все хуже и хуже. Он сегодня выкинул штуку: купил каких-то омерзительных духов, причем заплатил за них триста франков – три-иста! Иди-от! и взял да этой гадостью обрызгал все мои платья, залил мне все белье в шкафу, в башмаки и то ухитрился накапать. Ужас, смрад! На белом атласном платье зеленые пятна на самом видном месте. Мне чуть дурно не сделалось. Ну и духи! И крепкие, теперь их в три года не выветришь. Вот так удружил. «Это, – говорит, – тебе сюрприз!» Нечего сказать, удружил!

– Как он тебя одну сюда отпустил?

– А я сказала, что к маме иду. Он мамы как огня боится. Он меня до мамы довез, а я подождала в подъезде и убежала к тебе. Никакие нервы не выдержат. И все чего-то радуется. Утром проснется и свистит, как скворец.

– Так это же хорошо, что он всегда в приятном настроении.

– Ах, оставь, пожалуйста. От этого именно можно повеситься. Человек, у которого нет никаких запросов.

– Но ведь он, кажется, отлично ведет дела? – спросила Ольга Петровна.

Гостья томно закрыла глаза:

– Ах, разве в этом счастье!

– Но ведь он так тебя любит! – сказала Ольга Петровна.

Гостья горько усмехнулась.

– Ты думаешь, это очень весело? Во вторник отправляемся обедать к Иволгиным, я говорю: «Какая досада, не успела сделать маникюр». Ну, что мог бы на это заметить приличный муж, муж, который правильно реагирует? Муж, который правильно реагирует, сказал бы: «Вечно ты, мать моя, что-нибудь забываешь», или съязвил бы: «Странно – целые дни болтаешься без дела и никогда ничего не успеваешь». Или, наконец, если муж человек с достоинством, он мог бы ответить: «Какое безобразие! Лицо насандалила, а руки как у кухарки». А что ответил мне этот дурень? Он улыбнулся и прочирикал, как курица: «Не все ли равно? Я пред тобой за это еще больше преклоняюсь». Ну, что вы на это скажете? По-моему, это даже подло.

– Ну чего же вы так сердитесь, – сказала я. – Он, очевидно, хотел вас успокоить и утешить.

– Утешил, нечего сказать. Я так обозлилась, что содрала с себя платье и сказала, что никуда не поеду, что если ему безразлично, что жена хуже последней прачки, то я еще не потеряла чувства человеческого достоинства и не позволю, чтобы он меня унижал в глазах всех, что я сумею положить конец его тирании, от которой задыхаюсь уже шестнадцать лет.

– Разве ты замужем уже шестнадцать лет? – перебила Ольга Петровна.

– Пятнадцать. Год была невестой. Но я этот год тоже причисляю к задыханию.

– Ну, а он что же?

– Ну, что может сделать такая бездарность? Другой хлопнул бы дверью и ушел. А этот ревел, как последний негодяй, и просил прощения. А на другой день, чтобы загладить вину, полетел, пока я еще спала, в магазин и купил мне шубку. И можешь себе представить какую? Кротовую! Кротовую, какую в этом сезоне ни одна кухарка не наденет. Ну и отчитала же я его!

– А разве нельзя переменить?

– Спасибо! Очень, подумаешь, весело тащиться в магазин и всем объяснять, что у тебя муж дурак. Может быть, тебе это нравится, но я лично на это неспособна.

– Но как хочешь, по-моему, это очень трогательно, что он тебя так любит. Ну, на этот раз, может быть, и неудачно купил, но ведь не всегда же так. Иногда, наверное, дарит то, что нужно.

– Да, недавно принес перчатки, очень модные, но у меня так мало к нему доверия, что я так и не решилась ни разу их надеть.

– Н-да, – задумчиво сказала Ольга Петровна. – Очевидно, идеальных мужей не бывает.

– А вот скажите, – обратилась я к Тюлечке, – что вы считаете идеалом мужа? Каков, по вашему мнению, должен быть идеальный муж? Меня это сейчас очень интересует.

– Идеальный муж? – удивленно подняла Тюлечка бритую кожу, где когда-то были брови. – Ну, это же ясно. Идеальный муж должен прежде всего не лезть все время к жене, не скакать рядом с ней как перепелка, не вмешиваться во все ее дела, не соваться с совершенно ненужными подарками. Идеальный муж должен заниматься каким-нибудь серьезным делом, наукой, политикой, а не интересоваться жениными портнихами и тряпками. Ну, да к чему вы спрашиваете? Вы и сами это отлично знаете.

– Какая дура! – шепнула мне Ольга Петровна и, повернувшись к гостье, сказала: – У тебя, Тюлечка, идеальный муж, только ты по глупости этого не ценишь.

Она ушла в столовую за папиросами, а Тюлечка, снисходительно улыбнувшись, прошептала, указывая ей вслед глазами:

– Боже, что за кретинка! Но я ее все-таки люблю.

1934

Идеальная жена

Ту, первую, неидеальную жену Лузакова встречали мы когда-то давно, лет двадцать тому назад.

Это была миловидная молодая женщина, по-видимому, очень хорошая и какая-то старательная, но с таким испуганным выражением на лице, точно ее уличили в скверном деле и сейчас же высекут.

Не знаю, было ли это у нее от природы или выработалось от постоянного укоризненного к ней отношения Лузакова – но, во всяком случае, это было так.

Перед мужем она благоговейно трепетала. Он держал себя перед ней «великим человеком со странностями». Великому человеку так ведь и надлежит – быть со странностями.

– Опять поставила пепельницу с правой стороны? Кажется, нетрудно понять, что раз человек держит папиросу правой рукой, то ему гораздо удобнее стряхивать пепел, вытягивая руку влево, а не выламывая ее направо.

Жена краснела, втягивала голову в плечи и бормотала:

– Мне казалось, что ты вчера сам переставил ее направо. Я тогда решила, что может быть, тебе теперь удобнее так.

– А я вообще просил бы ничего на свой лад не решать, – отбривал великий человек и, раздув ноздри, отворачивался в сторону.

Или такой диалог:

– Это что за мерзость? Печенка? Тысячи раз говорил, что печенки не ем.

– Нет, нет! Это не печенка, – в полном отчаянии лепетала она. – Ну как мог ты подумать! Это кусочки телятины, вроде гуляша. Господи!

– Так зачем же заказывать блюдо, раз оно так омерзительно на вид.

Она бледнеет и склоняет голову, как опозоренный офицер, над головой которого палач ломает шпагу.

Но вот он пробует. Он ест. Он подперчивает и подгорчичивает. Он берет еще.

Ее лицо розовеет, на щеках появляются милые ямочки.

– Ну, как я рада! Значит, понравилось?

Холодный презрительный взгляд сразу ставит ее на место.

– Надо же что-нибудь есть, – отчеканивает он. – Человеку, который весь день работает.

И вот она снова виновата, снова втянула голову в плечи и просит глазами прощения. Хотя отлично знает, что «человек» весь день провел на скачках.

Он ест. Она напряженно смотрит на него и глотает вместе с ним. Он – гуляш. Она – воздух.

– Завтра с утра придется ехать за город по этому проклятому делу, – говорит он.

Конечно, не ей, а сидящему с ним за столом приятелю.

– Управлюсь, вероятно, только к вечеру, – продолжает он.

– Как! – испуганно вскрикивает жена. – Значит, мы тебя не увидим целый день?

– Если я уезжаю на целый день, – отвечает он, не глядя на нее, – то ясно, что меня здесь видеть будет нельзя. Ясно – по крайней мере, для человека, умеющего мыслить логически.

Лузаков по профессии адвокат. Но очень любит считать себя крупным журналистом, хотя в печати произведения его появились всего два раза.

Один раз под псевдонимом «Старый факир» разоблачил жульничества жокеев. Другой раз под псевдонимом «Артемида Эфесская» поместил горячую статью о мороженщиках.

«Давно пора обратить внимание на это зло. Детвора портит себе желудки, не говоря уже о том, что эти шакалы дерут по пятачку за полпорции. Сущая грабиловка».

Написал он еще несколько статей на политические темы, но те света не увидели и свет их не увидел.

Поражение свое Лузаков тщательно от всех скрывал, иногда только, как бы проговариваясь, вскользь упоминал:

– Занят безумно. Тут еще одна газета, вернее, даже две, пристают, чтобы дал им хоть маленький очерк или отклик на текущие события, да все как-то некогда.

Был у Лузаковых и ребенок. Толстощекий восьмилетний мальчик с хохлом на затылке.

Изредка он появлялся в столовой.

– Тише, тише! – испуганно останавливала его мать, чуть он собирался открыть рот. – Тише! Папочка говорит.

– Все тише да тише, – ворчал толстощекий мальчик. – То папочка говорит, то папочка отдыхает, то папочка статьи пишет, тогда уж и совсем не дыши.

Гости с любопытством подхватывают:

– Ага! Вы, значит, все-таки пишете? Как же вам не стыдно от друзей скрывать. Где же вы печатаетесь?

Лузаков поворачивается к жене и бешено выкатывает глаза:

– Сколько раз говорил, чтобы не пускать его, когда у нас кто-нибудь есть. – И потом для заметения следов перед гостями: – Совсем не место ребенку слушать разговоры взрослых.

Но гости уже поняли, что совсем не место взрослым слушать разговор ребенка. Трепещущая Лузакова уводит преступника.

– Удивительный народ женщины, – вздыхает хозяин. – Кажется, несложная их жизнь. Веди хозяйство, смотри за детьми и не лезь не в свое дело. Так вот она все-таки ухитрится подсунуть вам кушанье, которого вы не любите, распустить детей так, что из них выходят исключительно беглые каторжники, и все время будет лезть с расспросами: «куда идешь, когда вернешься, что делаешь, что думаешь, чего хочешь». Хотя прекрасно знает, что ни один муж этих расспросов не выносит.

Он сокрушенно покачал головой и, повернувшись к своему приятелю, доктору Ермелю, сказал назидательно:

– Да, милый доктор. Люблю вас и потому предостерегаю: никогда не женитесь. Боже вас упаси. Идеальных жен на свете нет, а с неидеальной все равно жить нельзя.

* * *

Прошло двадцать лет. Ужас как много! Двадцать!

У Лузакова новая жена.

Новая жена до смешного похожа на прежнюю.

– Ничего нет удивительного, – объясняет Лузаков. – Линочка двоюродная сестра моей первой жены. Хотя я лично никакого сходства между ними не нахожу. Линочка грациозна, женственна. В Линочке есть очарование, которого абсолютно не было у Вари. Наконец, Линочка умна.

Собеседники удивленно подымали брови.

У Линочки, действительно, выражение лица совершенно не то, какое было у ее предшественницы. У той было испуганно-виноватое. У этой откровенно глупое. И, пожалуй, слегка обиженное. Поэтому, вероятно, Лузаков так часто ни с того ни с сего бормотал ей:

– Ну, чего же ты, детка? Я же ничего.

Сам Лузаков изменился изрядно.

Пропала прежняя самоуверенность. Он стал озабочен и даже как бы суетлив. И это особенно было заметно, когда с ним была его новая жена. Он все говорил с оглядкой на нее:

– Да, мы ездили два года тому назад на Корсику. Помнишь, Линочка?

Вопрос, конечно, глупый. Не могла же она забыть, если это было всего два года тому назад.

Она в ответ пожимала плечами:

– Ну, очевидно же.

Он сконфузился, но через минуту повторил тот же прием.

– Да. Вот Линочка обожает море. Скажи, Линочка, правда ведь, что ты обожаешь море.

Она пожимала плечами.

– Ну, ты же знаешь!

– Ох, – вздыхал он. – Придется завтра тащиться на деловой обед. Я уже предупредил Линочку. Ты помнишь, Линочка?

– Ну, конечно.

– Ужасно не хочется!

– Раз нужно, так чего же толковать.

– Это, знаешь, по делу Розанова, насчет завода. Помнишь, я тебе рассказывал?

– Какого завода? Ты так бестолково говоришь, что все равно ничего нельзя понять.

– Не люблю уходить из дому, – объяснял Лузаков друзьям. – Больше всего ценю домашний уют, – говорил он, с любовью обводя глазами грязные стены, стол с разнокалиберными чашками и неряху Линочку с блузкой, вылезающей из-под пояса, и юбкой с расстегнутыми кнопками, между которыми вылезало пузырем нечто грязно-сиреневое.

– Что ты там ищешь? – недовольным голосом спрашивает Линочка, видя, что он встал и шарит на столике, заваленном старыми газетами.

– Я, дружок, прости, дружок, как будто видел здесь где-то пепельницу.

– Ставил бы куда-нибудь на место, так не надо было бы искать. А то тычешься носом. Ужасно это каждый раз раздражает.

– Прости, Линочка. Ну, я не буду искать. Я просто возьму блюдечко. Ничего, я потом сам вымою.

* * *

Они вышли из дому вместе – Лузаков и добрый старый приятель, доктор Ермель.

– Да, дорогой мой, – говорит Лузаков, ласково пожимая локоть доктора. – Умный вы человек, а вместе с тем и ба-а-льшой дурак. Ну, как так до сих пор не собраться жениться. Конечно, идеальные жены попадаются редко, но возьмите, например, мою Линочку. Умна, изящна, тактична. И как она хорошо ведет дом, и какая она заботливая, какая внимательная, как интересуется всем, что меня касается. Это именно жена, тот идеал жены, который мы себе представляем и который, увы, так редко встречается. Ну, что вы на это скажете, вы, умный человек?

– Гм… Н-да-м.

Это было все, что ему ответил умный человек.

1934

У реки ночью

Стихотворение в прозе

Усталые мечтатели, влюбленные, истомленные дневной жарой и ночной бессонницей петербуржцы поздним вечером выходят на набережную Невы и дышат ее белым мутным сумраком.

На круглых каменных скамейках, прижавшись друг к другу, сидят парочки.

Они говорят тихо, но в затихшем воздухе слова их все-таки слышны, и одинокие, печальные прохожие невольно замедляют шаги, чтобы с горечью и завистью уловить лучик чужого солнца.

Глупые! Проходите скорее мимо! Закрывайте глаза и уши! Разве может чужое солнце согреть вас! Оно только острее даст вам почувствовать ваше одиночество в белом мутном сумраке.

И как эгоистична любовь! Эти прижавшиеся парочки не смолкнут и не отодвинутся друг от друга, заслышав приближающиеся шаги. Они счастливы, а до других им дела нет.

Вот медленной, усталой походкой идет высокий, стройный молодой человек. Голова его высоко поднята, и подняты большие вдохновенные глаза. Лицо его бледно, и напряженная мысль сдвинула страдальчески его темные брови.

Мысль эта так захватила его, что он даже не замедлил шага, проходя мимо нежных парочек. Но говор их все-таки заставил его повернуть голову.

– Рупь двадцать за глаза хватит, так ты ей и скажи, – говорил томный силуэт женщины.

– Рупь двадцать? – отвечал томный силуэт юноши. – Рупь двадцать тоже деньги немалые. Приложи восемь гривен – вот тебе уж и два рубля.

Молодой человек с вдохновенными глазами ускорил шаг.

Вот еще парочка. Идут медленно, как во сне. Ее рука в его руке. И тихо колеблются их тонкие фигуры.

– А ты бы дал ему хорошего раза по морде, – медленно растягивая слова, говорит женщина.

– Дай по морде! Тоже, как он сдачи даст, не очень-то обрадуешься. Тоже по мордàм давать, это – дело тонкое…

Они прошли, слились с белым сумраком.

И еще пара. Эти стоят, опираясь на гранит. Молчат. Не двигаются. Только чувствуют ночь, тишину и счастье.

Но вот «он» слегка качнулся, подвинулся к «ней» еще ближе…

Что-то он скажет ей? Ах, что-то он скажет? Только бы не сказал: «Дорогая, я люблю тебя». Лучше, если бы что-нибудь бессвязное, робкое и несмелое, прозрачное, как вот этот белый сумрак.

А вдруг он ничего не скажет? А только вздохнет от любви и счастья?

Это тоже хорошо. Но лучше, если скажет. Они так долго молчали, что теперь он должен отдать ей синтез своего настроения.

О да! Догадка оказалась верной: он заговорил. Он сказал:

– Тут семь гривен, да там семь гривен – не накладно ли выйдет?

И слова все стихло. Только там, на середине реки, что-то плеснуло, словно всхлипнуло. Может быть, рыба? Может быть, душа утопленника, вынырнувшая подышать поэзией живых и счастливых, услышала разговор, согласилась, что «семь гривен накладно», и снова упала на дно?

Вдохновенный молодой человек поморщился и ускорил шаг.

Ему мешали думать его красивую, глубокую думу.

Вот он опустился на каменную скамью, долго смотрел в бледное небо бледными, тоскующими глазами, потом вынул из кармана записную книжку.

– Да ведь это поэт! – восторженно вздохнула прибрежная волна.

И, радостно ударившись о гранит, рассыпалась от восторга.

– Ведь это поэт! – подхватила вторая волна.

– Это поэт!

– Поэт! – понеслось в мутную, зыбкую даль реки.

И все притихло.

А вдохновенный молодой человек, печально опустив голову, почертил что-то в своей книжечке, вздохнул и сказал решительно:

– Ничего не поделаешь! Придется-таки перехватить рублей тридцать у Павла Петровича!

1912