Текст книги "Неизвестная Тэффи"

Система Тэйлора

1

Под редакцией инженера Л. Левенстерна вышел ряд книг о системе Тэйлора.

Книгами интересуются, читают о них доклады в техническом обществе.

Опыты Тэйлора уже показали, к каким изумительным результатам приводит применение его системы. В Америке большинство заводов и строительных фирм признало и приняло ее.

Труд Тэйлора – изученное и правильно поставленное пользование рабочей силой. Только и всего.

Согласно его системе, каждый рабочий имеет право только на определенное количество определенных движений.

«Встань, протяни правую руку, положи ее на брусок, подвинь налево, нагнись» и т. д.

Через определенное время рабочий обязан известное количество минут отдыхать.

По проверенным данным, производительность каждого введенного в эту систему рабочего увеличивается в шесть раз.

Служащие на фабриках и заводах становятся как бы частями той же машины.

Полученный заказ передается директором завода специально подготовленным конструкторам. Те, изготовив эскизы, передают их в организационное отделение.

Отсюда они выходят снабженные надписями и расчетами: какая часть на каком станке во сколько минут должна быть изготовлена.

Вещь идет в работу. Инструкторы следят, чтобы рабочие не сделали лишнего движения, не забыли отдохнуть.

– Алло! Заказ на завод. Прессовать зарядные стаканчики!

К директору. От директора к конструктору. От конструктора к расчетчикам.

– Через пять недель, во вторник, в три часа пятнадцать минут ваш заказ будет выполнен.

* * *

– Стаканчики? Ну, что ж, это можно будет того-с… сделать. Соорудим вам ваши стаканчики. Когда? Да понаведайтесь так через недельку. До свидания. Эй, попроси сюда господина конструктора.

– Марк Абрамович! Вот, будьте любезны… Заказ тут поступил. Спрессовать зарядные стаканчики. Мм?..

– Мм!..

– Так как же?

– Что ж делать? Нужно – так спрессуем. Уж я возьмусь за это дело сам.

– Вполне на вас рассчитываю.

* * *

– Позови сюда заведующего чертежной… Вот что, Спиридонов, тут заказ вот, эти тут стаканчики, что ли. Ну, вы там разберете, в чем дело. Я на вас рассчитываю.

* * *

– Где мастер? Пелагеич! Пожалуйте-ка сюда. Вот видишь ли, братец, тут чертеж… гм… стаканы эти самые или как их там… Понимаете?

– Понимаем. Как не понять. Дело простое.

– То-то, что простое. У вас все простое. А пойдешь мастерить – такого наковыряешь, что только плюнь да свистни.

– Уж не сумлевайтесь. Потрафим.

* * *

– Эй, Вармысягин, поди-ка сюда. Вот тут эту самую штуковину обмудрить надо.

– А это что же такое будет-то?

– А шут их знает.

– Чертеж-то есть?

– Как будто есть.

– А Спиридонов что говорит?

– А говорит, что надо потрафить.

– Ну, надо – так надо.

– По чертежу только пальцем не больно вози. Очень уж от ваших пальцев все видоизменяется. Да и что толку возить-то?!

* * *

– Васька! Куда Васька запропастился? Когда не надо, так все под ногами вертится, а вот как за работу приниматься, так не докличешься.

– Васька полковникову Лэдьку гулять повел.

– То-то повел… Не все же с собакой гулять, можно и поработать.

– Да полковник сердится. Не велит Ваську занимать. «Я, – говорит, – Ваську для собаки нанимал, а не для конструкции. И возраст, – говорит, – Ваське не вышел. Его, по полицейским правилам, еще и пущать нельзя в то помещение, где станок стоит. За это с нас взыщется».

– Васька, а Васька! Иди-ка посмотри-ка: что тут такое?

– Энто, дяденька, зарядные стаканчики.

– Эка сказал! Без тебя знают, что стаканчики. А ты смотри, как и что. На политехническое собираешься, а пустяка обмозговать не можешь. Эх, ты! Пустомеля ты, братец. Драть тебя некому.

– Сейчас, дяденька, разберем, что к чему.

* * *

– Господин директор!

– К вашим услугам.

– Готовы мои стаканчики?

– Э-э… А вот сейчас узнаем. Марк Абрамович, пожалуйста… Через недельку? Наведайтесь через недельку.

* * *

– Господин директор!

– А, вы все насчет этих ваших стаканчиков или как их там… Дело, знаете ли, несколько осложнилось…

– Однако что же это? Ведь я третий год хожу!

– Уж и третий!

– Восьмого мая будет ровно три года!

– Так то восьмого, а теперь еще только четвертое. Да вы не горячитесь, зайдите через недельку. Мы сами рады скорее сдать ваш заказ. Но что поделаешь! Вот в прошлом году завод два дня бастовал. Все это отражается на производстве. А через недельку понаведайтесь. Я подгоню.

* * *

– А что вы скажете насчет Тэйлора?

– Это который чего?

– Да вот американец-то. Насчет новой системы усиления производства.

– Ерунда! Обращать человека в машину и отнимать всякую индивидуальность. Нет, уж пусть это они у себя, в Америке, дурят. А у нас, у русских, – у нас натуры творческие, нам размах нужен. Пошлите-ка мне Пелагеича насчет этих самых стаканчиков. Сегодня читал в газетах, что заказчик повесился, – так пусть они приостановят прессовку.

– Да они, кажется, еще не начали… Наверное не знаю. Ваську в солдаты взяли… Так у них там все как-то не ладится.

– А не начали, так тем лучше. Значит, счастливо разделались, а то теперь возни сколько было бы. Вот бы Тэйлор в лужу сел бы!

2

По поводу моего фельетона о Тэйлоре я получила несколько писем от читателей.

Одно из них от читательницы, долго жившей в Америке.

«Система Тэйлора, – пишет она, – завоевывает все большие и большие области в вопросе труда и мало-помалу вводится в домашний быт. Хорошо было бы разработать именно эту сторону и для России, где домашняя жизнь такая безалаберная и прислуга такая недисциплинированная».

Я поблагодарила русскую американку и, не откладывая в долгий ящик, стала разрабатывать.

В своей собственной домашней жизни я еще свою разработку не пробовала. Но это обстоятельство не мешает мне рекомендовать ее другим.

Проследим день тэйлоризированного человека с утра.

Проснуться он должен на левом боку, если столик стоит слева у кровати, и на правом боку, если столик справа.

Для этого он во время последнего сна переворачивается на соответствующий бок.

Проснулся. Одно движение руки – раз! Другое – два! Нажимает кнопку.

Отдых четыре секунды.

Раз, два, три, четыре, пять – бац кто-то в дверь лбом. Не пугайтесь: это прислуга. В одной руке у нее поднос с кофе, в другой – газеты. Ей на приход из кухни дано пять движений и двадцать три шага. Двери открывает лбом.

Раз, два!

Поднос на столе.

На питье кофе вам полагается восемь движений. Потом вы одеваетесь. На подробностях останавливаться не буду, это уж вам инженер распишет.

Потом вы отправляетесь на службу.

Разговор с извозчиком – четыре минуты двадцать секунд, пять жестов.

– В Галерную, сорок копеек.

– Полтинник!

– Сорок.

– Сорок пять.

Отдых две секунды.

– Сорок.

– Пожалте. Этакий конец!.. Седок тоже нынче…

– Болван!

Отдых одна секунда.

Три движения извозчика: раз – взял кнут, два – хлестнул лошадь по хвосту, три – седока по шапке.

Два движения лошади: дернула хвостом, мотнула головой.

Поехали.

В домашней жизни. Тэйлоровский прием гостей.

Входит визитерша. Два жеста рукой – вперед и цапнула хозяйку за руку.

Та также.

Раз, два, три – тряхнули руками. Готово.

Раз, два. Сели.

Разговор обычный, но строго распределенный специальными инженерами.

Так, например, совершенно невозможно допустить, чтобы обе дамы заверещали одновременно.

– Ну, как вы поживаете?

– А погода-то какова?

– Мерси, и я также.

– Наоборот, это я должна вас благодарить. – И т. д.

По Тэйлору, про погоду должна знать гостья, потому что она пришла с улицы.

Так что спрашивает хозяйка:

– Ну, какова сегодня погода?

Гостья отвечает:

– Мерси.

Отдых полторы минуты. Затем гостья спрашивает:

– Как ваше здоровье?

Хозяйка:

– Мерси.

Хозяйка спрашивает:

– Кого видаете?

Гостья отвечает:

– Мерси. Пентебраковых.

Отдых две секунды.

Гостья с одним жестом:

– Мне пора.

Хозяйка с одним жестом:

– Нет.

Гостья с двумя жестами – раз, два – встает.

– Пора!

Хозяйка – раз, два – встает.

– Мерси.

По два движения рукой – раз, два – сцепились, пожались, и все готово.

Гостья ушла, но силы не исчерпаны, и можно жить дальше.

Теперь о домашнем воспитании детей.

Грудной младенец ревет.

Раз, два. Срывается пеленка, правая рука берет новую пеленку, левая одновременно шлепает младенца. Отдых две секунды.

Мальчишка приходит из школы. Раз – цап сумку, два – цап книжку с отметками, три – цап мальчишку за ухо.

Все движения цапательные. Неутомительны, и отдых не более одной секунды. Таким образом, можно за полчаса навоспитывать двадцать семь младенцев и иметь еще несколько свободных минут в запасе.

Вот пока все, что я успела разработать. Как только продвину работу дальше – не замедлю опубликовать.

Тех, кто моим указаниям последует и применит их в домашнем быту, убедительно прошу со всеми претензиями обращаться на сей раз не ко мне, а прямо к Тэйлору.

Адрес – Америка.

1914

Порочный круг

– Яжелаю видеть господина Грекса, – сказала дама и сердито оглянулась вокруг, точно заявляла об этом своем желании всенародно и всем наперекор.

Кругом, между прочим, ровно никого не было. И слушал ее один только банковский сторож, сидевший за столиком в углу приемной.

Сторож, совершенно не обративший внимания на ее вызывающий тон, подвинул ей напечатанный бланк и сказал:

– Пусть мадам напишет здесь свое имя и обозначит цель посещения, иначе говоря – по какому делу она обращается.

Дама сердито поджала губы.

– По какому делу? Я по личному делу. И вообще мое имя здесь ни при чем. Просто проводите меня к нему, и все тут.

– Это совершенно невозможно, мадам, я не могу нарушить заведенного порядка.

Тогда дама изобразила ироническую улыбку.

– Это у вас все банковские служащее так прячутся от посетителей или только этот ваш Грекс? – спросила она, но тем не менее взяла листок и написала по-русски:

«Я пришла к вам, Шушуня, по делу, которое должно вас заинтересовать гораздо больше, чем меня. Ваша Катишь Лигоцина».

Сторож взял записку, поморгал на нее глазами и понес по лестнице.

Дама, оставшись одна, в зеркальце не посмотрелась и нос не попудрила, из чего посторонний наблюдатель мог бы без труда вывести, что свидание, которого она добивается, не принадлежит к категории романических.

Дама стала нервно ходить по приемной, с лицом напряженным и сердитым, и видно было, как она мысленно ведет с кем-то неприятный разговор. Иногда лицо ее принимало выражение обиженного удивления, иногда негодования и все время оставалось сердитым.

Сторож вернулся:

– Пожалуйте.

Господин Грекс принял ее, сидя за огромным письменным столом с двумя телефонами.

– Катишь! Какими судьбами? – довольно лениво обрадовался он.

Катишь села, не меняя сердитого выражения лица.

– Дорогой мой, я буду говорить кратко. Вы знаете, что для себя я у вас никогда ничего не просила. Этого вы отрицать не можете.

Грекс развел руками, показывая этим жестом не то свое недоумение – почему она не просила, не то удивление, почему она об этом говорит. Впрочем, вероятнее всего, сделал этот жест взамен реплики, которую не мог сразу придумать.

– Но вот теперь, – продолжала Катишь, – я должна вам напомнить о вашем долге.

Грекс удивленно поднял брови.

– Да, о вашем долге. О моральном долге. Потому что о материальном долге с человеком долго не разговаривают, а просто подают на него в суд, – сказала Катишь и, видя, что ее собеседник раздул ноздри и собирается обидеться, живо спохватилась и, не переменяя сердитого выражения лица, мрачно пояснила: – Это я пошутила, хе-хе.

– В чем же, однако, дело? – спросил Грекс.

– В том, что мы должны немедленно помочь бедной Сузи, вашей сестре. Я знаю, что вы с ней в плохих отношениях, но, дорогой мой, бывают такие положения, которые заставляют забывать, которые требуют, которые диктуют и… и… вообще вы не можете отказать ей в помощи. Ей нужно сейчас же четыреста франков, иначе ее, больную и старую – она моложе вас всего на пять лет – да, больную и очень старую, выгонят па улицу. Поняли? Ну, так вот. Четыреста франков. И что значат, при ваших средствах, такие гроши!

Господин Грекс сильно покраснел.

– Позвольте, – сказал он. – Вы меня совсем огорошили. Почему именно четыреста? Я бы скорее понял триста… То есть я вообще не понимаю, в чем дело.

– Дело в том, что она задолжала за квартиру и вещи ее уже описаны. Одним словом – о чем говорить? Для вас эта сумма сущая ерунда, а для нее это спасение.

– Позвольте, Катишь, я, конечно, не отказываюсь, хотя именно в настоящий момент это ужасно некстати. Вы, может быть, не знаете, что я купил небольшую, э-э-э… виллу. Я должен внести к сроку сто восемьдесят тысяч. Так что вы сами понимаете… А вы не пробовали говорить с ее бывшим мужем?

– Нет. Во-первых, он прохвост, во-вторых, вы обязаны помочь Сузи не только потому, что вы ее брат, но и потому, что она когда-то вытащила вас за уши из большой беды. Вы ведь этого не забыли?

Грекс покраснел снова.

– Да ведь я и не отказываюсь, – пробормотал он. – Я, конечно, не могу выплатить всю сумму моментально, но частями… Обещаю вам, что к концу месяца…

– Даете слово? – грозно спросила Катишь и посмотрела ему в глаза.

– Ну, конечно. И, кроме того, переговорю с Жоржем.

– С кем?

– С Жоржем. С ее мужем. Я ему расскажу, в какой она беде.

– Значит, я имею ваше обещание?

– Ну конечно. Вы всегда можете мне напомнить, что я обещал. Кроме того, я почти уверен, что Жорж окажет ей поддержку. Ну что значат, при его средствах, какие-нибудь четыреста франков? Есть о чем толковать.

– Значит, я имею ваше обещание? – снова спросила Катишь. – Ну, до свиданья. Я не сомневаюсь в вашей добропорядочности. Нужно быть действительно толстокожим буйволом, чтобы не отозваться на беду такого близкого человека.

– Как вы сказали? – заинтересовался Грекс. – Толстокожим…

– Толстокожим буйволом, – с готовностью повторила она.

* * *

В ресторане Лярю на своем обычном месте против окна сидел Грекс и беседовал с Жоржем, бывшим мужем погибающей Сузи. Грекс пригласил его завтракать и угощал на славу. Жорж был гурманом, и чтобы настроить его на благодушный лад, Грекс не поскупился на лучшее вино и самое изысканное меню.

«Счет будет не меньше трехсот, – думал он. – Но пусть не говорят, что я ничего не сделал для сестры».

Жорж был уже совсем, что называется на парижском арго, «гага»[28]28
  Ку-ку, поплывший, чокнутый (франц.).


[Закрыть], и разговором его заинтересовать было трудно. Он очень внимательно и сосредоточенно ел, но о чем бы ни принимался говорить его бывший бо-фрер, он не задумываясь перебивал его вопросом:

– Постой! Как ты думаешь, сколько лет этому лакею?

– Не знаю! – недоумевал Грекс. – Лет сорок.

– Сорок восемь! – с торжеством объявлял Жорж. – А метрдотелю?

– Не знаю.

– Ровно пятьдесят.

– Я хотел с тобой поговорить насчет…

– Подожди, – перебивал Жорж. – А вот этому белобрысому сколько дашь лет?

– Да, право, не знаю.

– Нет, ты подумай. Я здесь часто обедаю и всех расспросил.

«Не надо его раздражать, – подумал Грекс. – Переберет всех лакеев, и тогда можно будет перейти к делу».

– А вот угадай, – начал Жорж, – этот высокий, который катит ростбиф – женат?

– Женат, – вздохнул Грекс.

– Браво! Браво! – обрадовался Жорж.

Тут Грекс, не давая ему опомниться, решил воспользоваться его хорошим настроением и живо, без запятой, выпалил:

– Сузи умирает с голоду, пошли ей непременно четыреста франков, обещай сейчас же.

– Обещаю, – равнодушно бросил Жорж и, снова оживившись, спросил: – А теперь угадай, сколько у него детей? Я-то знаю. Я обо всем расспросил.

– Двенадцать! – с отчаянием крикнул Грекс. – Так не забудь, ты дал слово, ты обещал. Я тебе напомню. Надо быть окончательным толстокожим буйволом, чтобы не помочь бывшей жене, бывшей в беде.

Жорж нахмурил брови, что-то подумал, что-то сообразил и кивнул головой.

– Это можно будет скомбинировать, – решил он. – Скажи мне ее адрес, я запишу. А ты откуда об этом узнал?

– От Катишь.

– Ага! От старой дуры. Отлично.

– Так помни, ты обещал.

– Да, да. У меня уже есть план. Будь спокоен. А как ты думаешь, сколько дочек у метрдотеля? Вот угадай. Я-то знаю. А?

* * *

Жорж встретил гостя чрезвычайно радушно. Пожал его руки обеими руками, усадил в кресло и велел подать виски с содой.

– Дорогой мой Андрей Иваныч, – говорил он. – Прежде всего, дайте мне слово, что приедете ко мне на все лето с Софьей Петровной и со всеми детьми. Вот именно для этого разговора я и просил вас приехать. Я сам не мог явиться к вам, у меня правая нога буквально вся в подагре. Обещаете? У меня в деревне чудесно. Повар, автомобиль. И вот еще, чтобы не забыть. Вы ведь, хе-хе, большой друг Катишь? Я ни на что не намекаю, хе-хе. Нет, серьезно, вы на нее имеете большое влияние. Так вот – ее лучший друг, несчастная Сузи, которую я глубоко уважаю, несмотря на то, что мы когда-то разошлись по моей вине… Эта Сузи умирает с голоду. Я считаю, что Катишь обязана ей помочь. Повлияйте на нее, дорогой мой. Вы понимаете, мне самому неудобно предложить ей деньги. Это может ее оскорбить, задеть, как говорится, различные струны. Тогда как со стороны Катишь это было бы вполне приемлемо и даже, я бы сказал, логично. Я лично считаю, что это ее долг. Ведь только какой-нибудь неукрощенный буйвол с толстой кожаной мордой может не дать женщине четыреста франков. Это факт. Так вот, дорогой мой, я знаю, что вам персонально это было бы трудно, а то я бы прямо посоветовал вам послать несчастной приятельнице нашей Катишь эти гроши. Но вы можете повлиять на Катишь. Не правда ли? Вы обещаете? И, главное, заставьте ее пообещать. А вот и виски и сода. Как вы думаете – сколько лет моему лакею?

* * *

Андрей Иваныч долго ликовал в семейном кругу по поводу приглашения Жоржа гостить у него все лето. У Жоржа, это все знали, было чудное имение на Ривьере.

– Он сам сказал. Повар, автомобиль.

– Странно, – такой скупой человек. Может быть, ему нужна от тебя какая-нибудь услуга?

– Да, действительно, кое-что… деловое.

Вечером, заперев дверь на ключ, Андрей Иваныч писал:

«Дорогая Катишь!

О тебе говорят очень плохо, и моему сердцу тяжело это слышать. Тебя называют буйволицей с толстым лицом. И все оттого, что ты не желаешь дать каких-то мизерных грошей твоей умирающей приятельнице. Я не могу этому верить. Тут явное недоразумение. Если у тебя этих денег нет – чему поверить трудно – напиши ее брату, банкиру Грексу, заставь его пообещать, скажи ему, что нельзя быть буйволом, что это негуманно.

Целую твои лапочки и умоляю надавить на Грекса, если не сможешь ничего выдавить из себя. Умоляю всем нашим светлым прошлым – дави.

Твой Андрэ».

1936

О Новом годе

Люди боится всего нового.

Думают: как-то оно поладит с нами, да как-то мы поладим с ним.

Старое хоть, может быть, и плохо, да зато привычно.

Надеваешь старую перчатку, знаешь о ней все вдоль и поперек: нижней пуговицы нет, на конце мизинца торчит какая-то нитка, между указательным и средним пальцами дырка. Вот и все. Сюрпризов никаких ожидать от нее не нужно.

А новая перчатка – кто ее знает. Еще сожмете кулак, а она по всем швам и лопнет. Если бы еще знать наверное – можно было бы приготовиться. А так жутко!

Вся жизнь наша состоит из маленьких гадостей, более или менее обостренных неожиданностью своего появления.

Каждый год несет с собой 365, а високосный 366 неприятностей. Причем каждая чем-нибудь отличается от другой. Ко всему этому надо приготовиться, и так как избежать этого нельзя, то и нужно, как говорят французы: «faire bonne mine au mauvais jeu»[29]29
  Делать хорошую мину при плохой игре (франц.).


[Закрыть].

И вот, встречая Новый год, каждый, кто во что горазд, делает «хорошую мину».

Поздравляют друг друга.

– С Новым годом!

– Мерси!

Нужно отвечать «мерси». И отвечают. И хоть бы кто-нибудь решился спросить:

– Па-азвольте! С чем, собственно говоря, вы меня поздравляете? Что я еще один год прожил, что ли? Можно подумать, что мы все бежим наперегонки к какой-то цели. Тогда бы это имело смысл.

– Поздравляю вас, еще один год отскакали! Теперь уж недолго осталось! Помяните мое слово!

Но я, честное слово, никогда еще не встречала такого чудака, которому мечталось бы поскорее состариться.

– Эх, одряхлеть бы мне поскорее! До смерти хочется! Вывалятся зубы, волосы, вся эта дребедень. Ревматизмы пойдут, кашель, голова затрясется, поясницу заломит. Это ли не жизнь? Поскорей бы дождаться. С Новым годом? Мерси! Ужасно приятно, что еще на год ближе к этому очаровательному времени!

Такого чудака я не встречала.

Или, может быть, еще короток мой жизненный путь? Но если даже и так, если такие чудаки существуют, то, во всяком случае, это явление очень редкое, и нельзя во имя его издеваться над почтенными нормальными людьми, приглашая их радоваться с вами явно прискорбному событию.

Но все эти «bonnes mines» не помогают все-таки скрыть истинного отношения человека к Новому году. Сколько ни улыбайся, всем слышно, как у него от страха щелкают зубы.

Страх делает человека суеверным. Каждый старается встретить Новый год в том виде, в котором хотелось бы провести его весь целиком.

Лиха беда начало. А уж раз дело наладилось – пойдет как по маслу. Как началось в понедельник, так и пойдет на всю неделю.

Истинная причина, почему сапожники всегда пьяны по понедельникам, наверное, кроется в этом свойстве первого дня недели. Сапожник надеется всю неделю провести в этом блаженном состоянии.

Ну, Бог с ними, с сапожниками.

Это уж у них такой кастовый предрассудок.

Но почему все человечество разделяет этот предрассудок именно накануне Нового года?

Или мы и всегда такого мнения, но ловко и тонко умеем скрывать, а тут, так как дело слишком серьезное, снимаем маску и говорим с искренностью завзятого сапожника:

– Напьемся! Что может быть лучше этого? И как еще иначе, интереснее и ярче можем мы ознаменовать встречу нашу с новой гранью вечности?

Если бы Новый год был существом разумным – как бы он удивился, увидя в первый раз человека! Может быть, даже запросился бы назад.

«Какая странная штука эти люди, – подумал бы он. – Пьют и галдят! И каждый по очереди встает, поднимает свой стакан и говорит ерунду. И никому не стыдно. И почему некоторые из них возвращаются домой на четвереньках? Разве уж это так красиво? Мне кажется, что они сбились с толку!»

Бедный Новый год, наверное бы, струсил, призадумался бы – уживется ли в такой пьяной компании, от которой всяких сюрпризов ожидать можно.

Право, мне кажется, что мы боимся его, а он нас.

И кто кого доймет – неизвестно.

1910