Текст книги "Неизвестная Тэффи"

Демоническая женщина

Демоническая женщина отличается от женщины обыкновенной прежде всего манерой одеваться. Она носит черный бархатный подрясник, цепочку на лбу, браслет на ноге, кольцо с дыркой «для цианистого калия, который ей непременно пришлют в следующий вторник», стилет за воротником, четки на локте и портрет Оскара Уайльда на левой подвязке.

Носит она также и обыкновенные предметы дамского туалета, только не на том месте, где им быть полагается. Так, например, пояс демоническая женщина позволит себе надеть только на голову, серьгу на лоб или на шею, кольцо на большой палец, часы на ногу.

За столом демоническая женщина ничего не ест. Она вообще никогда ничего не ест.

– К чему?

Общественное положение демоническая женщина может занимать самое разнообразное, но большею частью она – актриса.

Иногда просто разведенная жена.

Но всегда у нее есть какая-то тайна, какой-то не то надрыв, не то разрыв, о которой нельзя говорить, которого никто не знает и не должен знать.

– К чему?

У нее подняты брови трагическими запятыми и полуопущены глаза.

Кавалеру, провожающему ее с бала и ведущему томную беседу об эстетической эротике с точки зрения эротического эстета, она вдруг говорит, вздрагивая всеми перьями на шляпе:

– Едем в церковь, дорогой мой, едем в церковь, скорее, скорее, скорее. Я хочу молиться и рыдать, пока еще не взошла заря.

Церковь ночью заперта.

Любезный кавалер предлагает рыдать прямо на паперти, но она уже угасла. Она знает, что она проклята, что спасенья нет, и покорно склоняет голову, уткнув нос в меховой шарф.

– К чему?

Демоническая женщина всегда чувствует стремление к литературе.

И часто втайне пишет новеллы и стихотворения в прозе.

Она никому не читает их.

– К чему?

Но вскользь говорит, что известный критик Александр Алексеевич, овладев с опасностью для жизни ее рукописью, прочел и потом рыдал всю ночь и даже, кажется, молился – последнее, впрочем, не наверное. А два писателя пророчат ей огромную будущность, если она наконец согласится опубликовать свои произведения. Но ведь публика никогда не сможет понять их, и она не покажет их толпе.

– К чему?

А ночью, оставшись одна, она отпирает письменный стол, достает тщательно переписанные на машинке листы и долго оттирает резинкой начерченные слова: «Возвр.», «К возвр.».

– Я видел в вашем окне свет часов в пять утра.

– Да, я работала.

– Вы губите себя! Дорогая! Берегите себя для нас!

– К чему?

За столом, уставленным вкусными штуками, она опускает глаза, влекомые неодолимой силой к заливному поросенку.

– Марья Николаевна, – говорит хозяйке ее соседка, простая, не демоническая женщина, с серьгами в ушах и браслетом на руке, а не на каком-либо ином месте, – Марья Николаевна, дайте мне, пожалуйста, вина.

Демоническая закроет глаза рукою и заговорит истерически:

– Вина! Вина! Дайте мне вина, я хочу пить! Я буду пить! Я вчера пила! Я третьего дня пила и завтра… да, и завтра я буду пить! Я хочу, хочу, хочу вина!

Собственно говоря, чего тут трагического, что дама три дня подряд понемножку выпивает? Но демоническая женщина сумеет так поставить дело, что у всех волосы на голове зашевелятся.

– Пьет.

– Какая загадочная!

– И завтра, говорит, пить буду…

Начнет закусывать простая женщина, скажет:

– Марья Николаевна, будьте добры, кусочек селедки. Люблю лук.

Демоническая широко раскроет глаза и, глядя в пространство, завопит:

– Селедка? Да, да, дайте мне селедки, я хочу есть селедку, я хочу, я хочу. Это лук? Да, да, дайте мне луку, дайте мне много всего, всего, селедки, луку, я хочу есть, я хочу пошлости, скорее… больше… больше, смотрите все… я ем селедку!

В сущности, что случилось?

Просто разыгрался аппетит и потянуло на солененькое! А какой эффект!

– Вы слышали? Вы слышали?

– Не надо оставлять ее одну сегодня ночью.

– ?

– А то, что она, наверное, застрелится этим самым цианистым кали, которое ей принесут во вторник…

Бывают неприятные и некрасивые минуты жизни, когда обыкновенная женщина, тупо уперев глаза в этажерку, мнет в руках носовой платок и говорит дрожащими губами:

– Мне, собственно говоря, ненадолго… всего только двадцать пять рублей. Я надеюсь, что на будущей неделе или в январе… я смогу…

Демоническая ляжет грудью на стол, подопрет двумя руками подбородок и посмотрит вам прямо в душу загадочными, полузакрытыми глазами:

– Отчего я смотрю на вас? Я вам скажу. Слушайте меня, смотрите на меня… Я хочу – вы слышите? – я хочу, чтобы вы дали мне сейчас же – вы слышите? – сейчас же двадцать пять рублей. Я этого хочу. Слышите? – хочу. Чтобы именно вы, именно мне, именно мне, именно двадцать пять рублей. Я хочу! Я тввварь!.. Теперь идите… идите… не оборачиваясь, уходите скорей, скорей… Ха-ха-ха!

Истерический смех должен потрясать все ее существо, даже оба существа – ее и его.

– Скорей… скорей, не оборачиваясь… уходите навсегда, на всю жизнь, на всю жизнь… Ха-ха-ха!

И он «потрясется» своим существом и даже не сообразит, что она просто перехватила у него четвертную без отдачи.

– Вы знаете, она сегодня была такая странная… загадочная. Сказала, чтобы я не оборачивался.

– Да. Здесь чувствуется тайна.

– Может быть… она полюбила меня…

– !

– Тайна!..

1914

Демонический мужчина

Якогда-то писала о демонической женщине. Было бы несправедливо обойти молчанием не менее яркий тип – демонического мужчины. Тип этот живет и не вымирает, несмотря на самые, казалось бы, неподходящие для его процветания условия современной жизни.

Тип этот мало известен в литературе (демоническая же женщина изучена и изображена бесконечно), потому что женщин-писательниц немного, а демонический мужчина проявляет демонические стороны своей души исключительно перед женщиной. В мужском обществе он скучен, вял, молчалив и глубоко прозаичен.

С женщинами он дерзок, загадочен, неожидан. Говорит резкости, старается быть неприятным.

– Все у ваших ног? Да, но кроме меня.

Он дает понять женщине, что считает ее пустой, легкомысленной, презренной и даже некрасивой. И когда бедняжка окончательно опускает голову, демонический мужчина неожиданно схватит ее в свои объятия и воскликнет:

– Да ведь я же люблю тебя, глупенькая! Неужели ты до сих пор не поняла этого! И за это я ненавижу и тебя и себя! Себя больше, чем тебя! За это я и мучаю себя и тебя. Тебя больше, чем себя, и себя и тебя, и тебя и нас! Прощай! Прощайте! Я ухожу. Можете гордиться, что сломили гордую душу.

И он уходит «быстро, не оборачиваясь».

А завтра снова окинет ошеломленную женщину презрительным взглядом.

Пусть думает, что это ей приснилось.

Не подумайте только, что демонический мужчина молодой, пламенный брюнет в красном галстуке. В том-то и диковина, что является он иногда в самом неожиданном облике. Демонический мужчина вполне может быть каким-нибудь захудалым учителем чистописания с протертыми локтями и мочальной бороденкой.

Двое самых ярких демонических мужчин, встреченных мною на моем жизненном пути, обладали тоже самой неподходящей для такого содержимого внешностью.

Один из них был почтенным пожилым врачом, известным общественным деятелем, с бородой, растущей из-под самых глаз, кривоносый, кривоногий, мухрастый. Губил женщин, словно орехи щелкал, и главным образом в Сибири, где жил до моего знакомства с ним. Самое потрясающее из его демонических приключений помню до сих пор.

– «Она» была знаменитая на всю Сибирь красавица. Жила с мужем архимиллионером у себя на приисках, верстах в двухстах от нашего города. Все, конечно, от нее без ума, один я не обращаю никакого внимания. Ну, она, конечно, злилась и бесилась:

– Кто этот гордый человек? Клянусь, что он будет у моих ног.

Все волнуются, удивляются, а я только саркастически улыбаюсь.

Довел ее до белого каления. Иногда говорю где-нибудь на земском собрании, знаю, что она в толпе, и нарочно откину голову и выпрямляю фигуру. Говорю я, между прочим, без лишней скромности, великолепно. В то время как раз пришлось неоднократно выступать по поводу пристройки флигеля к городской больнице. И нужно правду сказать, хорошо говорил. Владел словом, как рапирой. Все, конечно, вышло по-моему, увеличили ассигновку, городской голова при всех жал руку, ну, конечно, все это окончательно ее раскалило. А я только саркастически улыбаюсь.

И вот, можете себе представить, как-то поздно вечером я собирался на заседание, вдруг подкатывает великолепная тройка. А на дворе мороз, метель, вьюга. Что такое? Дверь распахивается, и входит «она».

– Не ожидали?

– Почему же… очень рад. Очевидно, хвораете, хе-хе!

– Давайте шампанского и коньяку.

Я совершенно спокойно приказываю прислуге подать требуемое.

Хлопнула залпом четыре бокала.

– Я прямо с приисков.

– Снимите, – говорю, – шубу.

– Снять? Извольте – ха-ха-ха!

Распахивает ротонду и, можете себе представить, оказывается совершенно обнаженной…

– Да что вы, – удивляюсь я. – Как же она в сибирский мороз двести верст голая проехала?

– Да! И заметьте – без кучера. Сама правила бешеной тройкой скакунов. Спустила с плеч ротонду и правила. Совсем безумная! Я слегка усмехнулся и закурил папиросу.

– Ага, говорит, побледнели, прекрасный Иосиф!

Я равнодушно закурил вторую папироску. Прищуриваю глаза.

– У вас, – говорю, – левый бицепс неправильно развит. Вы не пробовали делать упражнения с гирями? Можно взять для начала легкие…

Она как вскочит.

– Н-негодяй! Я вас ненавижу.

Вскочила на свою тройку и ударила по коням.

А я пошел на заседание.

Вхожу, оглядываю публику.

«Она»! Сидит в первом ряду, бледная как смерть и прекрасная как демон.

– Как? – в ужасе спрашиваю я. – Голая?

– Право, не обратил внимания. Может быть, где-нибудь по дороге достала платье. Я закурил папиросу и спокойно посмотрел ей прямо в лицо.

– А скажите, доктор, она вам все-таки нравилась?

– Как вам сказать… Она была дивно хороша, но меня тогда так захлестнула волна общественной деятельности…

– Это насчет флигеля?

– Н-да, и многое другое. Надо было разоблачить одного взяточника, и вообще… А «ей» я сказал: «Вы хотели покорить доктора Свистова, но вы его не покорили – ха-ха!» Закурил папироску и вышел. Она покушалась несколько раз на самоубийство. Муж архимиллионер обезумел, прислал за мной тройку роскошных лошадей – «умоляю на коленях: спасите Олю». А я в ответ: «Посылаю с моим фельдшером пургатив и инструкции». Ха-ха! Закурил и вышел.

– Доктор! Вы демон!

– Гм… гм… А вместе с тем держу себя так просто…

* * *

Вторая демоническая встреча – совсем старый, совсем лысый старичок, отставной профессор чего-то вполне прозаического, вроде патологической анатомии. Тот все скакал на неоседланной лошади.

– Профессор, милый, где же вы достаете в Петербурге таких неоседланных-то?

– Я летом уезжаю и вот там под Харьковом, прямо из табунов. Вскочу и так на одних шенкелях верст шестьдесят.

– А пенсне не валится?

– Пенсне не нужно, я дальнозорок. Неоседланная лошадь мчится так быстро, что то, что еле намечается вдали, через секунду уже со свистом пролетает мимо.

– И дома свистят?

Кроме неоседланных лошадей, рассказ о которых поражал неотразимо женское воображение, были в его обиходе еще графини. Не русские, а больше все испанские. Графини вели себя в стиле сибирской красавицы доктора Свистова. Пили шампанское, ходили голые, бросали к ногам профессора миллионы и титулы, одна даже умчала его в своей карете с гербами.

– Профессор, милый, ведь вас, наверное, растрясло, когда она вас мчала-то? Какая бессовестная. И чего им вообще от вас нужно?

– Их злит мое равнодушие. Они не могут допустить мысли, чтобы человек, который скачет на неоседланной лошади, лазает по горам, как альпийский штейгер, и боксирует, как негр, мог так равнодушно проходить мимо прелестных женщин. Причем мое эстетическое развитие им тоже известно. Многие видели, как я рыдал перед Сикстинской мадонной. Я для них загадка, которую им не суждено разгадать.

Маленький, лысенький, морщенный. Щурится, жмурится.

– До свиданья, профессор, заходите ко мне.

– Да вы, кажется, во втором этаже? Трудновато это. И как можно на такую высь забираться? Для меня, это, конечно, пустяки, но все-таки…

1927

Событие

«Толкни медный гонг. И ты услышишь звон. Толкни человека. И ты никогда не угадаешь, что за этим последует».

Так говорит изречение китайской мудрости.

Берем это изречение как эпиграф и приступим к рассказу о том, как из одного и того же зерна выросли одновременно два ростка: счастье и несчастье.

* * *

Произошло это событие самым обыкновенным образом, как происходят ежедневно десятки ему подобных.

День был обыкновенный, парижский. Рано утром шел дождик (об этом упоминаем, как о факте, имеющем некоторое отношение к событию). Потом вылезло солнышко, посветило, погрело, но мостовой не просушило (заметьте!).

И вот по этой сырой мостовой, в это обыкновенное утро катило вдоль бульвара среди прочих автомобилей ничем от них не отличающееся, самое обыкновенное такси, с самой обыкновенной (то есть выше дозволенного) скоростью. Докатило до поворота, повернуло, и случилось то, что случается на поворотах довольно часто: задние колеса занесло. Говоря языком техническим – дерапаж[22]22
  Занос (франц.).


[Закрыть].

И получилось так, что как раз в минуту этого дерапажа два пешехода собирались перейти улицу и приостановились, чтобы пропустить это самое такси. Тут-то и произошло событие. Ударив боком, такси сшибло с ног обоих пешеходов. Оба повалились на мостовую.

Шофер затормозил, вылез, выпучил глаза, надул щеки и мрачно зашагал к своим жертвам. И лицом, и походкой он старался показать, что весьма недоволен поведением этих двух разгильдяев.

Разгильдяи, между прочим, поднялись на ноги.

Один из них, худой, длинный, в очень коротеньком пальто-непромокайке, отряхнулся, виновато улыбнулся, подобрал шляпу, втянул голову в плечи и зашагал прочь.

Другой, толстенький, плотненький, щеголевато одетый, выпучил глаза, надул щеки, совершенно как наступавший на него шофер, подбоченился и принял бой.

Быстро собралась толпа.

Парижская толпа очень любопытна, но любопытство у нее странное. Она никогда не интересуется и не старается узнать, что именно случилось. Какой-нибудь господин с портфелем, по-видимому, человек деловой, или баба с корзиной, с лицом озабоченным, очевидно, куда-то спешащая, будут стоять битый час около кучки народа. Им и не видно ничего, хоть и задирают нос и становятся на цыпочки. А спросите у них – что там случилось – смущенно отвечают:

– Не знаю.

И будут продолжать стоять.

Итак – собралась толпа. Пришел ажан[23]23
  Полицейский (франц.).


[Закрыть]. Долго расспрашивал, долго мусолил карандаш и писал в своей книжке. Потом все пошли к преступному такси, и ажан деловито потискал пальцем шину. Толпа росла.

Из соседней улицы подкатил мальчишка на велосипеде. Мальчишка оказался боевой. Ни о чем расспрашивать не стал, а сам всем рассказал, что переехали даму, ужасно, вдоль и поперек. Увезли в больницу, а господин – это муж дамы и желает получить деньги. Рассказал и покатил дальше.

* * *

Пока шла вся эта кутерьма, другая жертва катастрофы, тот самый господин в непромокайке, завернул за угол и быстро прибавил ходу. Он все еще виновато улыбался, но мысли у него, по-видимому, были превеселые. Он покручивал головой, пожимал плечами и раз даже вслух воскликнул:

– Ведь бывает же эдакое! Ну-ну!

И все улыбался, и все прибавлял ходу. Один разок приостановился, нахмурился, похлопал себя по карманам, вытащил очки, осмотрел их внимательно и прямо захлебнулся счастливым смехом.

В таком восторженном настроении завернул он в подъезд маленького отельчика, одним духом взбежал на пятый этаж и забарабанил в дверь.

Дверь приоткрылась. В щелочке показалась подщипанная бровь, серый глаз, все недружелюбное, холодное, с упреком.

– Что за шум? – спросил сердитый голос. – Вы знаете, что я работаю. Вы могли бы, кажется…

Но он завопил в ответ таким торжествующим воплем, что двери сами распахнулись, обнаружив, кроме хозяйки комнаты, особы молодой и приятной, накрытый столик с чашками, сухарями и кофейником, а за столиком господина очень бравого, по несколько сконфуженного. Господин расправил пышные усы старинного русского образца, с подусниками.

– Вы знакомы? – светским тоном спросила хозяйка. – Мосье Бутылин, – указала она на вошедшего. – Мосье Крыжовников.

Вошедший, то есть Бутылин, бросил беглый взгляд на смущенного Крыжовникова.

– Ну, как же – так и знал, что вы здесь. Постойте! Марья Сергеевна! Дорогая и уважаемая Марья Сергеевна! Вы видите перед собой счастливейшего человека в мире!

– Выиграли? – вскрикнула хозяйка.

– Выиграли? – довольно неприветливо спросил Крыжовников.

– Более, чем выиграл! Бо-ле-е! – во весь голос выкрикнул Бутылин. – Со мной произошло такое чудо, какое может случиться только раз в столетие, и то не во всякое. Бывали такие столетия, в течение которых такое чудо по техническим условиям было бы невозможно. Голубушка! Буду краток – на меня налетел автомобиль.

Слушатели переглянулись.

– Ну, знаете, – осмелел Крыжовников, – такие чудеса здесь каждый день приключаются. Посмотрите в газету.

– К черту газету! – заорал Бутылин. – Смотрите на меня. И что вы увидите в газете? Что прочтете? Прочтете, что автомобиль раздавил насмерть такого-то, причинил увечье такому-то. Но где, в какой газете прочтете вы, что человек, на которого налетел автомобиль, встряхнулся и пошел себе домой, как миленький? А? Вот это называется в рубашке родиться!

Он так кричал, что соседи, тоже люди русские, заинтересовались и постучали в дверь.

– Что у вас здесь?

Вошли Курченко, муж с женой. А так как дверей они не закрыли, то влезли в комнату и братья Шурины. Курбековы, с которыми хозяйка комнаты совсем и знакома не была, поднимались по лестнице, увидели, что тут какое-то приключение, и остановились на пороге.

– И здесь не одно чудо, а целая цепь чудес! – кричал Бутылин. – Вот, смотрите!

Он вынул из кармана очки и потряс ими над головой.

– Вот! Новые. Семнадцать франков. Упади я на левый бок – очки бы вдребезги. Семнадцать франков. И это еще не все! Взгляните на мой башмак.

Он вытянул вперед ногу в большом, хлябающем, грязном башмаке с концами, загибающимися кверху, наподобие утиного носа.

– Видите?

Зрители, наседая друг на друга, вытягивали шеи, смотрели с удивлением на выпяченную ногу.

– Видите, какой огромный башмак? Мне его раздобыли от одного крупного благодетеля. Подметки целы. Набивал в носы газеты. Казалось бы – чему радоваться? Изящество, можно сказать, тут и не ночевало. И вот, в этом-то безобразии и оказалось счастье. Видите – примятая полоса поперек? Это шина автомобиля. Если бы башмак был впору, колесо проехалось бы по ноге.

Все смотрели, ахали. Робкий женский голос спросил:

– А автомобиль что? Цел?

Туг протиснулся вперед маленький, абсолютно никому не знакомый субъект, закрутился, засуетился и воскликнул с пафосом:

– Да чего же мы ждем-то, господа? Надо же вспрыснуть счастливое событие. Скорее в бистрошку. Чего время терять?

* * *

Андрей Антоныч Укусов (так назвал свое имя второй пострадавший, когда его опрашивал ажан. Французские газеты напечатали «Уксуси». Русские перепечатали, но в скобках проставили догадку «Уксусов» и препроводили ее вопросительным знаком), Андрей Антоныч Укусов бегал по комнате и фыркал, как сердитый кот.

Жена Андрея Антоныча сидела у телефона и меланхолически говорила:

– У телефона Укусова. Дорогая, наш бридж отменяется. Страшное несчастье. Аксидан[24]24
  Несчастный случай (франц.).


[Закрыть] с Андрюшей. Попал под автомобиль. Ужас. Нет. Но все пальто… И вообще, мы так потрясены. У меня давно было предчувствие чего-то ужасного. Разные вещие сны. Очень будем рады повидаться, когда немножко придем в себя.

Уныло вешала трубку и звонила снова и меланхолически стонала об отложенном бридже, ужасной катастрофе и вещих снах.

А Укусов метался по комнате, хватался за голову и восклицал:

– Нет, вы только подумайте: идет человек по улице, и вдруг ни с того ни с сего – здравствуйте! Ведь после этого вообще ни за что нельзя поручиться!

Он останавливался перед несуществующим собеседником, разводил руками, фыркал и требовал какого-то решающего ответа. Но так как несуществующий мог только молчать, то негодующий продолжал шагать, фыркать и возмущаться.

А страшная весть о постигшем его несчастьи бежала по городу. Бежала и, приняв форму телефонного звонка, вызвала ту самую мадам Курченко, которая в общей группе отельных жителей приветствовала счастливца Бутылина.

– Мадам Курченко? Вы, кажется, знаете Укусовых? Представьте, какой ужас – он попал под автомобиль, семья в отчаянии, бридж отменен. Нет, он жив, но все-таки это ужасно и бридж отменен.

– Какой ужас! Какой ужас! – ахала Курченко. – Что же, по-вашему, надо навестить эту вдову, или как там называется жена пострадавшего. Какой ужас!

Торопясь поделиться трагической новостью, мадам Курченко побежала в бистро, где собралась уже порядочная компания из ликующих и поздравителей.

– Слышали, господа, какой ужас? – закричала мадам Курченко. – Один господин попал сегодня под автомобиль! Русский!

– Да что вы? – удивился один из ликующих. – Видишь, Бутылин, как тебе повезло! Урра-а!

Бутылин сидел за столиком, и рядом с ним сидела Марья Сергеевна, и даже положила ему руку на плечо, и смотрела на него с гордостью. Несколько в стороне стоял тип с подусниками, мосье Крыжовников. Этому мосье Крыжовникову очень не нравились поза и взоры Марьи Сергеевны. Настолько не нравилось ему все это, что он вдруг выступил вперед и громко спросил, иронически опустив углы рта:

– А скажите, господин Бутылин, в чем, собственно, ваше везенье, которое так вас радует? По-моему, вы были бы гораздо счастливее, если бы вообще совсем не попали под автомобиль. Ха!

И тут Бутылин нашелся. Добродушно усмехнувшись, он сказал спокойно, но веско, как говорят исторические слова:

– Дорогой мой! Сколько миллионов человек никогда под автомобилем не были. А что же, по-вашему, они считают себя счастливцами?

– Браво, браво! – рявкнул чей-то бас. – Ловко срезал!

А маленький, абсолютно никому не знакомый субъект, который звал всех в бистрошку, выскочил вперед, хлопнул Крыжовникова по плечу и проговорил назидательно:

– Стыдно завидовать. Чего уж там! Залезай в кусты!

1935