Текст книги "Мир был на пороге конца"

Глава восьмая
Меня увольняют

Судья фон Кауфманн всегда напоминал собою пожилого херувима. Он был небольшого роста, расположен к полноте, и его розовое лицо всегда светилось довольством.

Но теперь он взволнованно шагал по кабинету и курил. Завидев меня, он поспешил пригласить меня войти в кабинет и запер за мной двери.

– Прошу вас, присядьте, фройляйн Наталия, – сказал он. – Мне необходимо вам сообщить кое-что.

И, став у печки, он сложил руки на животе. Он был очень смущен и в это мгновение напоминал сконфуженного амура.

– Я должен вам сообщить, моя дорогая, – начал он, – что я… что мы… – он тщетно пытался подыскать нужные слова, – что я и моя супруга принуждены внести некоторую перемену…

Лицо мое вытянулось. Этого я ожидала. В двадцать два года будущее вызывает не слишком много забот, но теперь, после того, как я свыклась и с этим городком и с семьей Кауфманн, мне менее всего хотелось какой-либо перемены.

Отвратительные воспоминания о маленьком купеческом городке, о моем прошлой работе, о борьбе за место в вечернем трамвае, который должен был увезти меня из центра в пригород, – все это сразу нахлынуло на меня.

– О, нет, – воскликнула я, – надеюсь у вас нет причин быть недовольным мною!

– Нет, нет, – поспешил он ответить, – мне очень жаль, но мне придется расстаться с вами. Моей жене придется искать себе другую секретаршу.

– Ваша супруга недовольна моей работой?

– Что вы! Она очень довольна! – поспешил он заверить меня. – У нее еще никогда не было такой толковой секретарши.

– Так почему же мне придется расстаться с вами?

Он не отвечал и продолжал разглядывать узор ковра.

– Ваша жена уже знает об этом?

Он не отводил глаз от ковра, но уши его зарделись.

– Я еще не говорил с ней об этом, – заметил он нерешительным тоном, – но ей придется согласиться с тем, что это совершенно необходимо.

Я поняла, что произошло. В то мгновение, когда я вошла в комнату, я поняла по поведению советника, что наш гость выступил против меня. Я всегда считала доктора Кауфманна очень справедливым человеком и была теперь изумлена его поведением. Отнюдь не лицемеря, а просто желая выяснить, как далеко зашли направленные против меня подозрения, я спросила:

– Я полагаю, что человек, который только что побывал у вас, успел возбудить в вас подозрения против меня. Я знаю это. Вы верите, что я имею какое-то отношение к бегству этого заключенного?

– Нет, – ответил судья, и его слова были настолько искренни, что я не могла в них усомниться. – Я верю вам, и это я заявил и тому господину. Я поставлен перед очень тяжелой задачей. Мы очень привязались к вам. С тех пор, как наша дочь поселилась в загранице, а сын больше не живет с нами, мы чувствуем себя очень одинокими. Вы снова внесли в наш дом молодость.

И он поспешил снять пенсне и, желая замаскировать свое смущение, стал яростно протирать стекла.

– Милая фройляйн Наталия, – сказал он, – я старше вас и мог бы быть вашим отцом. Поэтому я беру на себя смелость дать вам совет. Отнюдь не по своей вине вам было суждено соприкоснуться с одним очень неприятным обстоятельством… Нет ничего удивительного в том, что вы испытываете некоторое любопытство, – ведь это свойственно вашему полу. Поверьте мне, что если вы проявите неуемный интерес к происходящему, то для вас могут возникнуть большие неприятности. Тем самым вы лишь усилите возникшие против вас подозрения. Поэтому, дорогая моя, не спрашивайте ни о чем и без промедления возвращайтесь к себе на родину.

Фон Кауфманн любил ораторствовать, и произнесенная им тирада явно улучшила его настроение. Он направился к письменному столу и, взяв конверт, лежавший на нем, протянул мне его.

– Вот ваше жалованье за шесть месяцев, а также и деньги на дорогу. Последний поезд отходит в Берлин в 11 часов 12 минут и прибывает в 6.21 утра. Вы успеете позавтракать и затем переедете с Силезского вокзала на вокзал Фридрихштрассе и поспеете к дневному поезду. Если хотите, я вам порекомендую спокойный приличный отель…

– Но, доктор, – взволнованно перебила я его, – неужели вы хотите, чтобы я уже сегодня вечером уехала?

Доктору явно было не по себе:

– Поверьте мне, это будет самое лучшее, что вы можете сделать, – пробормотал он.

– Но ведь я и без того собиралась в пятницу поехать в Берлин, а сегодня еще лишь понедельник. Марвили не смогут раньше пятницы принять меня у себя, потому что у них гостят в настоящее время другие. В Россию я также не могу вернуться, потому что сестра моя первого числа приезжает в Берлин, чтобы провести вместе со мною свой отпуск в Шварцвальде. Ведь ничего не изменится оттого что я останусь у вас до четверга.

– Мне очень жаль, фройляйн Наталья, – заметил он, – но это совершенно невозможно.

Тогда мне стало ясно, что этот проклятый хромой потребовал моего немедленного увольнения. Меня не удивляло то, что он не доверял мне, взял меня под подозрение, но то, что советник подчинился полностью его требованиям, было мне неприятно.

Советник юстиции фон Кауфманн происходил из родовитой померанской семьи, всегда бывшей очень лояльной, но в то же время привыкшей очень ревностно отстаивать свои привилегии и права. Фон Кауфманн не шел ни на какие компромиссы и был верен голосу своей совести. Кто же мог быть этот таинственный хромой, располагавший такой силой и властью, что мог выгнать из армии несчастного Гагенбека, у которого были хорошие связи, и сумел подчинить своей воле независимого и честного судью. Если хромой и принадлежал к составу полиции, то он должен был быть там очень важным лицом, быть может, ее главой. Во всяком случае, в его лице я приобрела опасного врага.

– Вы на период отпуска по уговору с моей женой имеете право на билет первого класса до Шварцвальд. Разумеется, вы вправе распоряжаться собой, но если вы разрешите дать вам совет, то я скажу, что вам следует изменить ваши планы и немедленно возвратиться к себе на родину.

– И отказаться от поездки в Шварцвальд? – воскликнула я. – Но почему?

Кауфманн нервно потер руки и огляделся по сторонам:

– Я сказал ровно столько, сколько был вправе сказать, – мрачно ответил он. – И я добавлю лишь одно: если вы вздумаете остаться в Германии, то рискуете навлечь на себя неприятности, а быть может, и нечто худшее.

Он не назвал ни одного имени, но я поняла, что он хотел этим сказать. То было предупреждение, направленное мне этим таинственным хромцом, то было второе полученное мною предупреждение за последние сутки, и внезапно мною овладело чувство страха. Я почувствовала, что вокруг меня плетется какая-то сеть. И в этой сети мужчина с искалеченной ногой казался мне исполинским жадным пауком, продолжавшим терпеливо и непреклонно ткать свою паутину.

Под влиянием этого чувства я решила последовать совету доктора и возвратиться на родину. Приняв конверт, я сказала:

– Благодарю вас, но столько денег я не могу принять. Жалованье за шесть месяцев – это слишком много. Вы слишком добры ко мне.

На лице доктора выразилось явное облегчение. Он просиял и, приблизившись ко мне, положил мне на плечо руку.

– Нет, нет, – сказал он, – Это единственное, что я могу для вас сделать. Мы у вас в долгу, фройляйн. Вы внесли в наш дом сияние молодости и дали нам крупицу счастья… – И он задумчиво потер лоб. – Но что, черт побери, скажет моя жена? – Взяв мои руки, он добавил: – Когда вы возвратитесь на родину, вспоминайте о нас без чувства неприязни. Мы… мы очень любили вас, Наталья, и мне стыдно, что мне приходится подобным образом поступить по отношению к вам. – Он оборвал свои слова и пожал плечами. – Я позвонил по телефону жене, и она уже направилась домой. Мне придется еще съездить в Кронсфельд, – то был соседний город, – но прежде чем я уеду, я хочу переговорить с ней. А вашей сестре вы при встрече все расскажете сами. Так как я вернусь из Визенфельда только завтра, то я попрощаюсь с вами сейчас. – И запнувшись, он нерешительно добавил: – Позвольте мне обнять вас, дорогая фройляйн Наталья…

Я не смогла сдержать себя, глаза мои увлажнились слезами. Маленький приветливый советник был всегда так добр по отношению ко мне. Я наклонилась к нему – ведь я была выше его на полголовы. Он торжественно приложился к моей щеке.

Затем он громко высморкался.

– В конверте лежит квитанция, – печально заметил он.

Я подписала заготовленную им бумагу и направилась к себе в комнату, собираясь уложить свои вещи. Больше доктора Кауфманна я не видела.

Полчаса спустя пришла моя дорогая писательница и направилась прямо в мою комнатку.

– Дорогое дитя мое, – сказала она. – Я не знаю, что я стану делать без вас. Ах, эти мужчины со своей злосчастной политикой. В такие минуты я чувствую, что Германия не создана для женщин. Мне всегда было нелегко мириться со многим, но вот это – самый тяжелый удар для меня.

Она опустилась на мою кровать и озабоченно обратилась ко мне:

– Они не хотят, чтобы русская девушка жила поблизости от этого замка, – сказала она. – Мы находимся в Германии, и они могут требовать этого от нас. Вы не должны быть в претензии на моего мужа. Сейчас в Берлине царит очень нервное настроение и если дело дойдет до войны между Австрией и этими ужасными сербами, то Германия не останется в сторонк, а Россия в свою очередь не сможет быть равнодушной свидетельницей, хотя, видит Бог, вы ничего хорошего ни от сербов, ни от болгар, ни от поляков не видели… Но… скорее всего тогда, быть может, окажутся вовлеченными в войну и Франция и Англия.

О, Боже, фрау Кауфманн! воскликнула я. Какие кошмарные картины вы рисуете! Сюжет, достойный пера Жюля Верна. Но даже он не смог бы додуматься до нарисованной вами картины всемирной войны, в которой все сражаются против всех.

Надеюсь, что у французов и англичан хватит ума не ввязываться в этот вечный спор австрияков с сербами.

– Кто этот хромой, перевернувший здесь все вверх дном? – спросила я.

– Я не знаю, – ответила она. – Муж не сказал мне этого, а если герр Кауфманн о чем-то умалчивает, то я привыкла не задавать ему никаких вопросов. Но могу лишь назвать вам его имя. Его зовут доктор Гланц, доктор Адольф Гланц.

– Он служит в полиции?

– Не имею понятия. Во всяком случае, он очень влиятельное лицо, в противном случае ему не удалось бы так повлиять на моего мужа.

– Что сталось с бежавшим офицером? – спросила я и рассказала об окровавленном воротничке, который мне показал в саду незнакомец.

Фрауц Кауфманн передернуло.

– Мне кажется, что мой муж осведомлен об этом, но мне он ничего не сказал. Ночью что-то произошло в саду, но я об этом ничего не знаю. Из того, что вас заставляют уехать отсюда, я предполагаю, что этого несчастного снова захватили. Или, быть может, его больше нет в живых? Очень возможно, что помимо него в замке содержатся еще и другие русские шпи… Verzeihung!<sup>[1]1
  Простите!


[Закрыть]</sup>

Я почувствовала, как забилось сильнее мое сердце, и я поспешила нагнуться к раскрытому чемодану, и тем самым скрыть от глаз госпожи Кауфманн мое раскрасневшееся лицо. Пытаясь не выдать своего волнения, я спросила:

– Так значит, вы полагаете, что это был русский шпион?

– Мой муж назвал его политическим заключенным, но я считаю, что это лишь более деликатное наименование…

Я вспомнила о неудачной выдумке Гланца, в которую я ни при каких обстоятельствах не поверила бы.

– В нашей стране происходит много вещей, которые остаются для всех неизвестными, – продолжала госпожа Кауфманн. – Дисциплина в Германии поистине изумительна. Когда дается приказание заглушить какой-нибудь скандал, то все покорно выполняют это требование. За исключением коменданта, мне кажется, ни одна душа в городе не подозревала о том, что в замке содержится иностранец. Наверное, его и заточили в нашем гнродишке специально, что скрать его подальше от людских глаз. Во всяком случае мой муж не знал об этом, потому что в противном случае он давно возражал бы против вашего пребывания здесь. И это – весьма большая и важная тайна, особенно, если судить по тому, какой переполох вчера вызвало исчезновение заключенного. Иностранцам категорически не следует вмешиваться в подобные истории. Вот поэтому мой муж и настаивает на скорейшем вашем возвращении домой.

Продолжая стоять у своего сундука, я погрузилась в раздумье, и снова в моих ушах зазвучали слова: «Если со мной что-нибудь случится, то я могу быть уверенным в том, что вы исправите отвратительную глупость, совершенную мною».

– Если со мной что-нибудь случится…

Меня обволакивал туман, и ясно мне было лишь одно – майор Дроботов окончательно выбыл из игры, его снова водворили обратно в каземат или, быть может, он навсегда ушел из жизни, и он доверил восстановление своей чести и своего имени мне… Если бы во мне нашлось достаточно смелости, чтобы ослушаться хромого и выполнить возложенное на меня поручение!.. Если я покину Визенхольм с вечерним поездом, то наутро уже буду в Берлине. Немного мужества, час работы – и моя миссия будет выполнена. Я рассчитала, что от поезда до поезда у меня будет достаточно времени для того, чтобы раздобыть конверт и доставить его мистеру Аарону Израэлю на Таубенштрассе, 97. Имена и адреса, данные мне маленьким майором, глубоко запали мне в душу.

Если бы даже я и не поспела на поезд, отходивший из Берлина днем, то я могла уехать из страны вечером. В конце концов моя задача была не особенно сложной. И все же, как только я вспоминала о хромом, я…

Я понимала, что умнее всего было бы, если бы я не вмешивалась во всю эту историю и если бы провела часок в Берлине в обществе Мари Марвиль. Но мой отец недаром был из кадровых военных, он сражался под Варной, под Бухарой и Хивой и не раз учил меня, что в некоторых случаях следует помышлять не только о своих удобствах.

– Но вы ведь не слушаете меня, – перебила меня госпожа Кауфманн. – Да, дитя мое, похоже, что ваши мысли очень далеко отсюда…

– Да, так оно и есть, – призналась я, – я думала о предстоящей мне поездке.

Глава девятая
Меня целуют

У перрона стоял берлинский поезд. В этот поздний час вокзал был безлюден и тих. До моего слуха доносилось хриплое дыхание паровоза. Заспанный проводник принял мои вещи и проводил меня в мое купе.

Тишина, царившая в спальном вагоне, свидетельствовала о том, что все пассажиры уже успели погрузиться в сон. В Визенхольме в поезд кроме меня сел лишь еще один пассажир, производивший очень скромное впечатление. На нем было пальто горчичного цвета, он походил на коммивояжера. Его купе было смежным с моим.

Меня никто не проводил на вокзал, госпожа Кауфманн хотела это сделать, но я не разрешила. Я боялась, что затянувшееся прощание может поколебать мою решимость. У меня был билет до Санкт-Петербурга, и свой багаж я непосредственно сдала до конечного пункта моего путешествия, оставив при себе лишь ручной саквояж. Билет предусматривал остановку в Берлине,

Проводник удалился, и я уже собиралась лечь спать, как увидела у окна моего купе огромный букет роз. Кто-то постучал о стекло кольцом с печаткой. Опустив стекло я увидела, что на перроне стоит Руди фон Линц. Лишь теперь я поняла, какой одинокой я чувствовала себя в это мгновение.

Юношеское оживленное лицо Руди было бледно, хотя, быть может, это было результатом слабого освещения.

– Наталья, – воскликнул он. – Я так опасался, что опоздаю к поезду. Я лишь сейчас в офицерском казино узнал о вашем отъезде! – В его голосе послышался упрек. – Я не был уверен в том, что вы не будете недовольны моим появлением на вокзале, ведь вы собрались в путь, ни с кем не попрощавшись…

– Мне право очень жаль, – откровенно призналась я, – но в этом я не виновата. Я едва успела собраться…

– Но ради чего такая спешка? – спросил он. – Я полагал, что вы уедете лишь в пятницу.

– Разве вы не слышали, что произошло?

– Нет.

Я бросила на него пытливый взгляд, но Руди действительно, казалось, ничего не знал.

– Откуда вы узнали о моем отъезде?

– Мне сказал об этом один из вестовых, когда я велел ему отнести к вам письмо. По-видимому, он слышал об этом в комендатуре. – Я вспомнила о том, что к Фриде действительно приходил один из вестовых. – Я поспешил на вокзал, предварительно разбудив владельца цветочного магазина. Я сейчас принесу вам цветы в вагон. У нас еще есть немного времени…

И он побежал в вагон, в спешке столкнувшись с каким-то разгуливавшим взад и вперед по перрону человеком. То был мой сосед в пальто горчичного цвета. Пробормотав несколько слов извинения, Руди бросился ко мне.

– Прекрасная Наталья, – такова была его обычная манера обращения, – если бы вы знали, как я огорчен вашим отъездом! Вот, возьмите цветы! Пусть они вам поведают о моем отчаянии и нашепчут вам о том, в чем у меня никогда не будет мужества признаться вам.

В устах этого красивого двадцатилетнего юноши, такого привлекательного в своем мундире, слова эти прозвучали так искренне, что я была тронута.

Он протянул мне розы, наполнившие своим благоуханием все купе. Я спрятала лицо в цветы.

– Руди, розы великолепны, каждый раз, когда я буду глядеть на них, я буду вспоминать вас. Но надо раздобыть для цветов воду…

Я отыскала умывальник, наполнила вазочку водой и положила в него цветы.

Повернувшись, я увидела, что Руди стоит за моей спиной и протягивает мне руки. Он отшвырнул свою фуражку, и теперь его светлые волосы мерцали как золото. Взяв мои руки, он коснулся их губами и затем мы сели на сиденье.

– Что случилось?

Я пожала плечами.

– В замке поднялась суматоха из-за бежавшего русского…

– Русского?

– Да. Разве вы ничего не знали об этом?

Руди покачал головой.

– Мы слышали о том, что бежал один из заключенных и что этот болван Гагенбек потерял из-за этого должность…

– Он вышел в отставку!

Руди удивленно поглядел на меня.

– Вы знаете даже больше, чем я! Бедняга! Между нами говоря, Натали, батальонный командир созвал сегодня после обеда офицеров и запретил им говорить о случившемся ночью. Но какое все это имеет отношение к вам?

– Мне кажется, что присутствие русской подданной поблизости от замка является нежелательным.

– Для кого это является нежелательным?

– Для некоего господина Гланца, для доктора Адольфа Гланца. Вы его знаете, Руди?

Мой провожатый покачал головой.

– Никогда не слышал о нем! Он из штаба корпуса?

– Нет, штатский.

Руди поморщился:

– Должно быть, какой-нибудь полицейский.

– По-видимому, он пользуется очень большим влиянием. Доктор Кауфманн уплатил мне жалованье за шесть месяцев вперед и посоветовал немедленно возвратиться в Россию, в противном случае для меня могли бы возникнуть неприятности.

Руди бросил на меня странный взгляд и промолчал.

Затем он громко простонал:

– Но что я буду делать без моей прекрасной Натальи? Быть может, вы мне ответите на этот вопрос? – продекламировал он на трагический лад. – Ведь только благодаря вам моя жизнь в этом ужасном болоте была хоть сколько-нибудь сносной. Здесь можно покончить с собой! И подумать только, что мне предстоит просидеть в этой проклятой трясине по меньшей мере еще целый год!

Внезапно он умолк. Между нами легла тень – то был мой сосед, шедший по коридору вагона.

– Вы слишком суровы по отношению к Визенхольму, – сказала я, – мне кажется, что это очень милый городок и проживающие в нем люди – прелестны.

Руди скорчил гримасу.

– Вы это говорите, потому что никогда не были в Берлине.

Все офицеры, проживающие в Визенхольме, вечно говорили о Берлине, – то был конечный пункт их стремлений. Берлин, его рестораны, театры, женщины!..

Большинство офицеров были провинциалы, и блеск столицы ослеплял их. Но Руди фон Линц был в ином положении. Он был родом из хорошей семьи и полтора года прослужил в гвардейском полку. Он никогда не говорил мне о причинах, заставивших его перевестись в Визенхольм, но Соня фон Кломпе как-то сказала мне под секретом, что Руди проиграл в экартэ больше денег, чем он мог бы себе позволить, и в наказание его перевели в линейный полк в Визенхольме.

Наступило минутное молчание.

– По-видимому, вы отправляетесь прямо в Санкт-Петербург? – нерешительно спросил он.

– Должно быть.

Он мрачно кивнул головой.

– Мне не везет. Знаете ли вы, я написал вам сегодня письмо, которому уже не суждено было застать вас?

– Не знаю.

– Я прошу вас оставить мне ваш адрес в России.

Взглянув на дверь, он поднялся и осторожно выглянул в коридор. К моему изумлению, он, прежде чем повернуться ко мне, поспешил захлопнуть дверь.

– Дорогой Руди, мне кажется, это не совсем пристойно.

Он указал головой на соседнее отделение.

– Какая наглость! Ваш сосед все время стоял в коридоре и подслушивал наш разговор.

Впоследствии я вспомнила слова Руди, но тогда они не привлекли моего внимания, потому что я привыкла к тому, что скромные немцы в большинстве своем в дороге оказываются чрезвычайно любопытными людьми.

Руди взглянул на часы.

– В нашем распоряжении есть еще пять минут. Наталья, я хочу доверить вам тайну. Я выезжаю завтра по служебному делу в Берлин.

– О, Руди! – воскликнула я.

– Возможно, что я останусь там на неделю, и я рисовал себе такие радужные возможности. Я хотел вас повести пообедать в «Бристоль», там очень весело и элегантно… Затем мы бы поехали кататься по городу, и я показал бы вам все достопримечательности. Мы бы побывали в «Эспланаде» и вечером в Винтергартен. И, разумеется, мы обошли бы все ночные рестораны, побывали бы в «Палэ де Данс», в «Маскотте», я знаю их всех наперечет…

– Это звучит очень соблазнительно.

Он бросил на меня молящий взгляд.

– Быть может, мы могли бы встретиться? Завтра вечером я буду в Берлине. Прошу вас, задержитесь там на день и проведем вечер вместе.

Я некоторое время хранила молчание и раздумывала. Несомненно, перспектива провести вечер в Берлине в обществе Руди была заманчива. Это было бы последнее отрадное воспоминание, которое я увезла бы с собой на родину.

– Пожалуй, я могла бы остаться, – наконец, решилась я.

С мальчишеской резвостью он всплеснул руками и обнял меня.

– Наталья, вы – ангел!

– Руди, вы сомнете мне платье, – попыталась я умерить его пыл. – Но вы не должны никому рассказывать о том, что я согласилась пробыть целый день в Берлине. Особенно не вздумайте говорить об этом господину Кауфманну… Он ведь… они ведь несколько устаревших воззрений и будут в ужасе от того, что я нахожусь в столице в вашем обществе.

Руди расхохотался.

– Если бы они знали, что мы отправились с вами кутить, то они пришли бы не только в ужас…

Я покачала головой:

– Итак, Руди, вы мне обещаете…

Он схватил мои руки.

– Мы пойдем в «Палэ де Данс». Представление там начинается лишь после полуночи. Вы увидите, как там мило. Что вам стоит задержаться на день в Берлине?

– А неприятные последствия, о которых упоминал доктор Кауфманн?

– Чепуха! Одни сутки не имеют значения, и самое важное – это, чтобы вы покинули Визенхольм…

– Я ничего вам не обещаю, – ответила я, чувствуя, что мне трудно отказать ему. – Через минуту отходит поезд. Вам пора.

– Я не уйду, пока вы мне не скажете, где мы встретимся с вами. Где вы останавливаетесь в Берлине?

– В «Континентале». Вы знаете эту гостиницу?

– Разумеется. Вы позволите заехать за вами в восемь часов вечера?

Я кивнула. Приключение начинало мне нравиться. Было похоже на то, что мое пребывание в Берлине будет основательно заполнено.

– Я отправила свои вещи непосредственно в Санкт-Петербург и мне придется быть в этом платье. Вы не возражаете?

– Конечно, нет. У нас в Берлине на этот счет не так строго.

Он поднялся.

– Дорогая Наталья, вы не имеете представления о том, как вы меня осчастливили. Я буду жить мыслью о нашей встрече. – И, обняв меня, он добавил: – До свидания, итак вы мне обещали, что это действительно будет «до свидания».

– Да, я обещаю вам.

Да, я позволила ему поцеловать меня. После напряжения, пережитого за последние сутки, я испытала потребность в тепле. Разумеется, я не была влюблена в него, и вообще я еще никогда не была влюблена, но он был юн и красив, и я ответила на его поцелуй.

Тут же затем раздался грубый голос дежурного. Поезд трогался в путь.

Крикнув на прощание «до свидания», он схватил фуражку и перчатки и выбежал из купе.

Берлинский поезд медленно, все ускоряя ход, нес меня навстречу неизвестности.

* * *

Поезд прибывал в Берлин рано утром. Я накинула на себя кимоно и, разложив на столике несессер и установив ручное зеркальце, стала растирать лицо кремом.

Мысли мои были о Эулалии Пикколомини. Что это была за женщина? Майор сказал мне, что она оперная певица. Дроботов предполагал, что если я отправлюсь к ней пораньше под предлогом продажи какой-нибудь принадлежности туалета, то мне удастся проникнуть к ней в гостиную и, оставшись там наедине, овладеть синим конвертом.

План был просто чудовищным. С какой радости оперная дива будет что-то покупать у незнакомки? Разве ей мало модных магазинчиков? Что, если я потерплю неудачу? Что, если камеристка – ее зовут, кажется, Эльжбетой – захочет взглянуть на продаваемый предмет и отправится показать его певице, не впустив меня в квартиру?

Во всяком случае мне следует захватить с собой какой-нибудь предмет, который действительно можно было бы предложить певице. Но что? Это должно было быть что-нибудь роскошное, что могло бы заслуживать внимания оперной певицы. Единственное, что мне пришло в эту минуту в голову, была кашмирская шаль, привезенная мне отцом из Бухары.

Обрабатывая свое лицо, я почувствовала, как меня охватывает волнение.

Приключение начинало захватывать меня. Я никогда не могла противостоять соблазну романтики – это у меня было в крови. Мужчины мой семьи верно и исправно служили на благо империи, и хотя в генералы не выбивались, но и не оставались без дела. У нас дома висит несколько реликвий – витрина с орденами и несколько сабель. Несмотря на то, что последний Призоров навсегда покинул ряды армии, жажда приключений продолжает жить в моей крови. Отец любил говорить, что мой характер является своего рода попыткой природы исправить пробел, созданный тем, что у него родились дочери, а не сыновья.

Если бы я была мальчиком, то стала бы военным. В детстве я увлекалась венной музыкой, боем барабанов, мелодичным пением трубы, привыкла лежа в постели слушать вечернюю зарю. И когда старый Петрович, вестовой отца, не рассказывал мне военных историй, я направлялась в библиотеку и читала о захватывающих приключениях.

И вот теперь впервые в жизни мне представилась возможность окунуться в этот мир! Внезапно я стала сотрудницей российской разведки… И во мне зародилось чувство гордости при мысли, что судьба сделала меня сотрудницей и товарищем храброго майора. Мне чудилось, что тем самым я продолжаю служение тому делу, которому служили все мои предки. Мне хотелось быть достойной нашей семейной традиции, и все-таки при мысли о «колченогом» сердце мое сжималось от страха. Вытерев лицо, я отложила зеркало в сторону. Чемодан на ночь я оставила незапертым, и лишь зеркало, следуя своей привычке, я положила на самое дно. Затем, удостоверившись, что дверь заперта, я прилегла и выключила свет.

Проснулась я, когда было совсем светло. Меня разбудил стук в дверь. Проводник повернул ключ и, приотворив дверь, весело заметил:

– Ну и крепкий же у вас сон, барышня! Я думал, что мне уже не удастся разбудить вас. Через полчаса мы прибываем в Берлин. Я сейчас принесу вам кофе.

Я выглянула в окно. Поезд несся по унылой, песчаной местности – сосны, болота, песок. Стояло неприветливое серое утро, горизонт был завуалирован тучами. Я выпила кофе, вскочила и стала одеваться.

Открыв чемодан, чтобы собрать свои туалетные принадлежности, я обратила внимание на то, что зеркало лежало на самом верху чемодана. Сделав это открытие, я поспешила удостовериться, находится ли на столике кошелек, в котором хранилась вся моя наличность. Однако кошелек лежал на том же самом месте, на котором я его оставила накануне, и деньги были нетронуты. Присмотревшись к вещам в чемодане, я увидела, что все они были перерыты и сложены в большом беспорядке. Проводник, располагавший ключом от двери, отпер ее снаружи. Следовательно, и всякий другой, обзаведясь точно таким же ключом, мог также проникнуть ко мне. Я очень устала и спала крепким сном. Но кто мог побывать в моем купе? И зачем?

Недоброе предчувствие охватило меня. Внезапно я вспомнила о моем соседе в пальто горчичного цвета – ведь Руди застал его за тем, как он подслушивал нашу беседу…