Текст книги "Образ новой Индии: Эволюция преобразующих идей"

После обретения независимости наша внутренняя политика долгое время была враждебной к английскому языку как к «пережитку колониализма». Однако на английском говорят не только в Великобритании. Это в значительной мере язык международного бизнеса и ключ, открывающий границы и рынки. Это язык науки и исследований: 90 % статей в научных журналах написаны на английском. В век информации он доминирует в общении – 80 % пользователей Интернета употребляют английский язык. Согласно прогнозам через 10 лет половина населения Земли будет так или иначе владеть английским. Обязательство по изучению английского языка было частью предложений Китая в борьбе за проведение Олимпийских игр. Оно соблюдалось настолько неукоснительно, что даже не сдавшие экзамен по английскому водители такси не получали лицензий. В общественных местах устанавливались телефоны «горячей линии», по которым можно было сообщать о некорректной английской речи. В большинстве стран хорошо сознают роль английского как мирового языка и, помимо Китая, такие государства, как Япония, Южная Корея и Индонезия включают английский язык в число обязательных школьных предметов и организуют лагеря с «погружением в английский» для школьников.

У Индии на мировом рынке есть преимущество в глубине и широте распространения английского языка. Сегодня индийцы смотрят на английский язык как на символ глобализации индийской экономики. Большинство индийцев среднего класса говорят как минимум на двух языках: помимо родного они владеют английским в объеме, необходимом для общения в сфере бизнеса и коммуникации с различными сообществами.

За последние 50 лет английский язык приобрел в индийском обществе не только экономическую значимость. Он употребляется в прессе, в кино, на телевидении и в обычных разговорах. Английский быстро становится языком творчества. Правда, читатели иногда спрашивают индийских англоязычных писателей, почему те не пользуются родным языком. Однако подобная критика в последние годы звучит все реже. Этих писателей когда-то называли диссидентами и индивидуалистами. Сегодня их представитель, Амитав Гхош, имеет в англоязычной литературе намного более высокий статус, чем тот, что обусловлен экзотическим положением пишущего по-английски индийца.

Сегодняшнюю популярность английского языка в Индии, конечно, можно объяснить рядом случайных событий в нашей истории: скупостью Бентинка, английской снисходительностью Маколея, конфликтом между южными и северными штатами после обретения независимости. Однако они лишь способствовали восприятию английского как в высшей степени чужеродного для независимой Индии, не «подлинно индийского» языка{91}91
  Braj B. Kachru, Asian Englishes: Beyond the Canon, University of Washington Press, 2005.


[Закрыть].

Глубокая связь языка с культурой и этнической принадлежностью, по-моему, универсальна. Язык разделяет сообщества естественным образом и на протяжении истории именно он становится атрибутом своеобразия и самоидентификации. В своей борьбе за независимость Ирландия боролась также за возрождение ирландского языка. Народ Израиля воскресил почти исчезнувший иврит. А в США совсем недавно шли дебаты по поводу государственного признания испанского языка. Все это показывает, насколько тесно люди связывают с языком свою индивидуальность и права своего сообщества{92}92
  Robet King, Nehru and the Language of Politics, Oxford University Press, 1998.


[Закрыть].

Английский, пересаженный на индийскую почву англосаксонский язык, выжил после реформ как символ власти и восходящей мобильности. Есть, однако, любопытная деталь: даже проанглийские эксперты и активисты в Индии воспринимают английский как иностранный язык. Английский напоминает об эпохе колониализма, но значит ли это, что он не может стать частью индийской самобытности? Санскрит, между прочим, был тоже чужим для субконтинента: его принесла армия захватчиков{93}93
  Там же.


[Закрыть]. Исходя из этого, Дэвид Кристал и другие лингвисты отмечают, что нация, по имени которой назван язык, сегодня уже не являются его «собственником». В Индии более 300 млн человек пользуются английским. Это больше всего населения США и делает нашу страну самой крупной по числу людей, говорящих по-английски. Англоязычный мир сегодня, конечно, сильно отличается от существовавшего столетие назад – настолько, что английское, американское и австралийское правительства нанимают учителей из Индии, чтобы восполнить нехватку преподавателей английского языка в своих школах.

Сегодня Индия «переложила английский на много голосов»{94}94
  Robert McCrum, William Cran and Robert MacNeil, The Story of English, Penguin Press, 1986.


[Закрыть]. Помимо стандартного индийского английского в стране появились гибриды английского с местными языками, вроде бенгальского английского, хинди английского и тамильского английского, т. е. особые наречия со своим статусом. В одном из университетов штата Керала студентам было разрешено писать экзаменационные работы на смеси английского и местного языка, малайялама, а когда один экзаменатор потребовал, чтобы «после предложения на малайяламе писали предложение по-английски, а слова из двух языков не смешивали», его отстранили за излишнюю жесткость.

Таким образом, английский в Индии прошел полный круг. Язык получил устойчивое положение в результате аутсорсинга – передачи в 1844 г. англичанами индийцам должностей в администрации. После обретения независимости английский стал языком превосходства и снобизма, языком боксваллахов[55]55
  Этим словом называли англизированных индийцев, обычно работавших в принадлежавших англичанам фирмах или состоявших на индийской государственной службе.


[Закрыть], которые в своих клубах в Калькутте курили сигары, потягивали виски и с сильным акцентом цедили слова. Это был пропуск в высшие социальные и корпоративные круги. Язык был связан с ритуалами: кандидат на должность в почтенной частной фирме должен был иметь безупречное произношение, а на «собеседование с ланчем» приходил с женой – наниматели хотели убедиться, что она правильно держит нож и вилку.

Долгие годы после обретения независимости продолжались гонения на английский язык. Своим возвращением в 1990-е гг. он снова обязан аутсорсингу. Возрождение языка в эти годы происходило на волне народной поддержки.

Английский язык трансформировался и стал частью индийского своеобразия. Произошло нечто такое, чего Маколей не предполагал, проводя политику англоязычного образования. Ему, например, не нравились постановки Шекспира в индийских школах. Он говорил: «Я не могу представить себе ничего более гротескного, чем сцена из “Венецианского купца”, в которой Порцию играет черный мальчик». Что и говорить, мы уже – если вспомнить старое прозвище англоязычных индийцев – не «дети Маколея».

Из людоедов – в помощники

«Они слишком заняты своими идеями, – так один выдающийся член парламента отозвался в 1986 г. о советниках Раджива Ганди, – они на все смотрят как менеджеры, а управление Индией требует почти толстовского сострадания»{95}95
  Steven R. Weisman, «The Rajiv Generation,» The New York Times, 1986.


[Закрыть].

Многие разделяют подобный взгляд на технократичных лидеров Индии – их считают представителями круга избранных, оторванными от повседневных мучительных проблем страны. Неру и группу его экспертов – ученых, экономистов и инженеров – называли «нерувианцами». Раджив Ганди и его консультанты, специалисты по ИТ, получили прозвище «компьютерные мальчики».

Для страны, где большинство людей не имеют доступа к хорошим дорогам и питьевой воде, технологии с их экстравагантными плодами действительно казались малосущественными. Когда экономист Кеннет Кенистон высказал одному из ведущих специалистов по Индии социологу Майрону Уэйнеру идею установить компьютеры в индийских деревнях, реакция последнего была такой: «Вы с ума сошли? За деньги, потраченные на компьютер, можно построить школу!»{96}96
  Kenneth Keniston and Deepak Kumar, IT Experience in India, Sage Publications, 2004.


[Закрыть]

Но в последние годы наше отношение к технологии серьезно изменилось. Говоря о людях в индийских банках, на фондовых биржах и сельскохозяйственных «мандисах», т. е. рынках, я слышу в ответ практически одно и то же: «Электроника очень быстро заполонила страну, она застигла нас врасплох».

Я могу подтвердить это на личном примере. В 1980-е гг. Индия ни у кого не ассоциировалась с технологиями. Infosys была крошечной компанией, занимавшейся разработкой программного обеспечения. Потенциальные заказчики поражались и даже пугались, когда узнавали, что мы – индийская компания, продающая программные решения. Никто не видел за нами, долговязыми очкастыми инженерами, перспективы, никто не мог вообразить, что фирмы вроде нашей помогут Индии выйти на передовые позиции в технологической революции.

После 1991 г. ИТ-индустрия стала звездой первой величины в развивающейся рыночной экономике. Она рождала ожидания и надежды. С той поры электронизация охватила всю страну. Проникновение персональных компьютеров и Интернета еще не оценено по достоинству, но уже сегодня мы видим удивительные новшества, которые открывают людям более широкий доступ к ИТ – от компьютерных центров до услуг, получаемых через мобильный телефон. Они рождают беспрецедентные запросы: в Бихаре деревенские жители записываются на компьютерные курсы, а в сельскохозяйственном штате Орисса ведут онлайновую торговлю на товарной бирже.

Первоначальная враждебность к ИТ была следствием незнания. Когда компьютеризация охватила экономику, все стали удивляться, почему мы сделали это так поздно.

«Это чудище пульсирует, подергивается и мигает. Оно может привидеться лишь в кошмарном сне!» – так один испуганный журналист описывал компьютер в 1954 г. А звук, издаваемый компьютером, он сравнивал с жужжанием роя насекомых.

Странный факт: компьютеры вызвали к жизни технологию, которая поначалу вызывала беспокойство как на Западе, так и в Индии. Компьютер был мишенью каждого демагога, символом заклятого врага. Луддиты и сторонники теории заговора на Западе, например, опасались, что компьютеры расширят контроль правительства – мейнфреймы позволят государству вести повсеместное наблюдение, а общество станет полностью подвластным пропаганде, как в известном романе Оруэлла. В подростковом возрасте я прочитал немало американских научно-фантастических рассказов, в которых компьютеры представлялись злыми сверхразумными мизантропами, пришедшими, чтобы уничтожить человечество.

В социалистической Индии этот страх был вывернут наизнанку. Здесь компьютеры демонизировались не как инструменты государства, а как орудия «капиталистов», которые должны заменить человеческий труд на фабриках и в офисах. В 1966 г. волну протестов подогрела поддержка руководителем IBM недолговечной валютной реформы. По его словам, девальвация рупии должна была сделать производство компьютеров в Индии выгодным{97}97
  R. Mukherji, «India’s Aborted Liberalization: 1966,» Pacific Affairs, September 2000.


[Закрыть]. Его высказывания вызвали вспышку критики со стороны политиков, а индийские законодатели прямо называли компьютеры «машинами-людоедами», которые «отнимают работу у людей»{98}98
  Там же.


[Закрыть].

Индийский негативизм, между прочим, отличался от политики других стран с плановой экономикой. Например, Советский Союз высоко ценил ИТ и робототехнику, а правительство видело в компьютерах и роботах жизнеспособную альтернативу деморализованному и спившемуся советскому рабочему классу. Советские политики говорили: «Роботы не пьют»{99}99
  Bruce Nussbaum, The World after OihThe Shifting Axis of Power and Wealth, Simon and Schuster, 1983.


[Закрыть].

В Индии в компьютерах видели угрозу рабочему классу. Их импорт был строго ограничен. В 1960-е и 1970-е гг. предприятия почти не знали компьютеризации. Исключение составлял 1401 компьютер, проданный компанией IBM после ремонта. После того как в 1978 г. IBM ушла из Индии, получение компьютера настолько осложнилось, что те, кому удавалось импортировать вычислительную технику, легко делали деньги, организуя бюро «компьютерных услуг» и продавая машинное время{100}100
  Balaji Parthasarathy, «Globalizing Information Technology: The Domestic Policy Context for India’s Software Production and Exports,» Iterations, May 2004.


[Закрыть].

По моим наблюдениям, практически любой заметный сдвиг в индийской ИТ-политике – это результат действий какого-нибудь разумного чиновника. Когда речь заходит о первых шагах в создании технологического сектора в 1980-е гг., я без колебаний называю одного из пионеров.

Доктор Сешагири живет в Бангалоре. Сейчас он на пенсии, но выглядит прекрасно, несмотря на годы работы в правительстве Раджива Ганди в условиях тогдашней изменчивой и беспощадной политики. С точки зрения Сешагири и других заинтересованных в развитии ИТ-индустрии чиновников, преодолеть глубоко укоренившуюся враждебность к компьютерам можно было лишь путем правильных преобразований. «Я с самого начала понимал, что некоторых политиков из ИТ-оппозиции нужно образумить», – говорит он. Сешагири и другие поборники ИТ признают, что им повезло, поскольку Раджив Ганди, был намного моложе других политических лидеров – он стал премьер-министром уже в 40 лет. Раджив учился на пилота Airbus A320 и не боялся технологий. «Он напоминал любопытного ребенка, – рассказывает один работавший с ним чиновник, – его всегда интересовало, как действуют новые технологии».

Отношение Раджива к компьютерам как инструменту управления сформировалось рано благодаря проходившим в Индии в 1982 г. Азиатским играм. Министерство спорта, естественно, затянуло выполнение проекта, и за полгода до начала игр еще ничего не было готово. Паника правительства напоминала состояние студента, впервые открывшего учебник вечером накануне экзамена. Проект был передан Радживу. Он со своей командой, использовав ИТ-технологии, выполнил его за минимально возможное время. «Созданная нами система охватывала все – от управления ценами до мониторинга каждой игры, – говорит Сешагири. – Мы также построили информационную сеть, которая связала Мумбаи и Дели». Для Раджива игры были открытием возможностей ИТ в правительстве, и когда в 1984 г. он пришел к власти, развитие ИТ было одной из его инициатив.

В то время Infosys уже была частью развивавшейся с начала 1980-х гг. ИТ-индустрии. До изменения информационно-технологической политики в 1984 г. мы в глазах правительства даже не были предпринимателями – разработка программных продуктов не считалась бизнесом. В результате мы не имели права на получение банковских кредитов, и наш начальный капитал был пачкой мятых квитанций, символизировавших наши общие сбережения. Мы боролись за получение компьютера. Первый компьютер, который мы установили в Бангалоре, был импортирован согласно инструкции, разрешавшей экспортерам компьютерных программ ввозить компьютеры только под реальные заказы клиентов.

В 1982 г. Infosys запросила разрешение импортировать жесткий диск емкостью 150 мегабайт. (Полагаю, вам смешно, но в 1982 г. 150 мегабайт было очень много). Однако на получение разрешения потребовался не один месяц, за это время производитель жестких дисков увеличил их емкость до 300 мегабайт и снизил цену на 15 %. Это означало, что импортную лицензию надо менять, т. е. снова ждать от шести до восьми месяцев. К счастью, новую лицензию мы успели получить до того, как производитель снова усовершенствовал диск.

Политика 1984 г. стала шагом вперед – были сняты некоторые ограничения на экспорт ИТ и доступ к капиталу, ослаблены налоговые путы. Но даже при таких послаблениях оставалось еще много препятствий. Как однажды заметил Монтек Сингх Алувалья, государственный контроль по-прежнему был всепроникающим. Тем не менее перемены начались: в секторе телекоммуникаций благодаря одному из «компьютерных мальчиков» Раджива, Сэму Питроде, наметились положительные сдвиги. Телекоммуникации в Индии к тому времени в результате государственной монополии стали неповоротливыми и устарели. Чтобы получить телефонную линию, надо было ждать несколько лет. «Первый телефон я увидел, когда приехал в США», – говорит Сэм.

У Сэма яркая внешность, а волосы начали седеть еще в 1984 г. Он начал карьеру со строительства городских и деревенских телефонных узлов по всей стране в отчаянной попытке довести телефон до масс. Тогда мало кто связывал телекоммуникации с компьютерами, но параллельная трансформация в обеих отраслях подготовила условия для появления полной жизни коммуникационной экономики.

Премьер-министр был для этих попыток оплотом в море оппозиции. Сэма обвиняли в том, что он – агент ЦРУ, а в 1984 г. ИТ-политика наткнулась на волну враждебности. Банковские служащие сжигали картонные модели компьютеров, а созданный Бхаратия джаната парти профсоюз Бхаратия маздур сангх объявил День труда в 1984 г. «днем борьбы с компьютерами». Идея Раджива использовать компьютеризацию как «средство борьбы с бедностью» вызвала широкое неприятие. По общему мнению, он и его команда витали в облаках и не имели представления о проблемах Индии. «В отношении технологии Раджив опередил многих в правительстве, – заметил один чиновник, – в бытность премьер-министром он встречался с руководством железнодорожного транспорта. Сотрудники ведомства представили ему графики на множестве листков. «Почему вы не пользуетесь электронными таблицами?» – спросил Раджив. Но руководители железных дорог, понятия не имевшие об электронных таблицах, принесли ему настоящую простыню[56]56
  Игра английских слов spreadsheet (электронная таблица) и sheet (простыня). – Прим. пер.


[Закрыть], исписанную сверху донизу».

Враждебное отношение выбило почву из-под ключевых ИТ-инициатив. Когда в 1986 г. Министерство иностранных дел попыталось компьютеризировать паспортный департамент, чиновники департамента дружно отвергли проект. В государственных учреждениях новые компьютеры часто пылились в углу, про них забывали. Сопротивление информационным технологиям придало попыткам компьютеризации оттенок тайных операций, а правительство, воплощая ИТ-инициативы, старалось придумывать для них «нейтральные» названия во избежание головной боли. В политике компьютеризации индийских банков, например, компьютеры фигурировали как «машины для ведения бухгалтерских книг» и «усовершенствованные машины для ведения бухгалтерских книг». «Компьютерные мальчики» вынуждены были постоянно перепрыгивать через бюрократические барьеры. Внедрение ИТ в департаментах требовало большой изобретательности. «Мы встречались с руководителями, идущими на повышение, – вспоминает Сешагири, – и говорили, что если они примут ИТ, их будут считать прогрессивными. Это помогло нам компьютеризировать 25 департаментов». Иногда бюрократы соглашались из-за того, что им хотелось получить кондиционер, который поставлялся вместе с компьютерами.

Поначалу наша индустрия нередко попадала под перекрестный огонь бюрократов. ИТ-политика делала решительный шаг вперед, а затем отступала на несколько лет. Лишь в 1990 г., когда главой Министерства электроники стал Виттал, информационные технологии получили новый импульс. Были ослаблены ограничения на деятельность компаний, входивших в состав индийских технопарков.

Чиновники вроде Виттала вели отчаянную борьбу с предубеждениями правительства против технологий и новой, либеральной индустриальной политики. Замечание Сешагири многое говорит о гибкости сторонников ИТ. «Мы поняли, – и здесь Сешагири принимает позу ковбоя с Дикого Запада, – что для успеха в делах с правительством надо иногда нарушать все правила».

В результате реформ 1991 г. кое-что все же изменилось: индийская софтверная индустрия стала звездой первой величины. Наш рост за десятилетие был лучшим свидетельством успеха реформ. Нас ошеломил расцвет отрасли, которую до сих пор игнорировали или поносили. Он символизировал начало серьезных перемен во взглядах страны на компьютеризацию.

Индийские ИТ-фирмы – Infosys, Wipro, Tata Consultancy Services (TCS) – вытолкнули индийскую промышленность и экономику на глобальный уровень. В то десятилетие мы росли быстрее, чем любая другая отрасль, поднявшись со $150 млн в 1991 г. до $5,7 млрд в 2000 г. Нас вдохновляли быстрый рост, освоение новых технологий и развитие конкурентов и партнеров по цепочке создания стоимости. Всего за несколько лет мы создали ИТ– и операционную инфраструктуру, на которые у американских компаний ушли десятилетия, и к концу 1990-х гг. начали конкурировать за операционную эффективность и масштаб не только друг с другом, но и с западными фирмами.

Первые прогнозы для индийского ИТ-сектора были радужными: ожидалось, что его внутренний рост приведет к подъему эффективности всей экономики и определит общую тенденцию повышения производительности. Однако в начале 1990-х гг. наш бурный рост происходил в изоляции. Ограничения на труд и капитал сохранялись. Они снижали инвестиции промышленности в технологию. Скорость распространения этой технологии в результате оставалась чрезвычайно низкой: подавляющее большинство индийских компаний тратили на ИТ меньше 1 % своего оборота.

На фоне медленного роста внутреннего рынка мы сосредоточились на экспорте программного обеспечения. Путь, по которому мы шли, был следствием слабого распространения ИТ за пределами нашего сектора. Правительственная политика выделения участков для технопарков на окраинах городов приводила к концентрации ИТ-компаний. Мы были маленькими островками современной инфраструктуры в городской среде с плохой связью, плохими дорогами и курами на улицах.

Поэтому поначалу прорыв нашей отрасли сказывался, в основном, на культуре индийского бизнеса и предпринимательства. Занимаясь преимущественно экспортом, индийские ИТ-фирмы перенимали глобальную практику управления и стандарты. Но главное, наш успех вселил в индийцев мечту о повышении доходов и классовой мобильности, мечту, которая занимала воображение рабочего класса в США и Европе на протяжении всего XX в. В Infosys мы каждый месяц принимали сотни молодых, полных сил выпускников учебных заведений. Уже через пять лет работы они могли рассчитывать на такие условия жизни, о которых их родители и не мечтали.

Такие ИТ-фирмы, как наша также сильно повлияли на отношение к предпринимательству. Когда мы росли, индийская промышленность была монополизирована примерно десятком выдающихся семей. В семейном бизнесе на среднем и высшем уровнях управления верховодили родные, двоюродные и троюродные братья. В отличие от этого фирмы, подобные Infosys, создавались людьми, не носившими известных фамилий и не имевшими за плечами стажа в бизнесе. Мой отец работал управляющим на текстильной фабрике, а отец Нараяны Мерфи был школьным учителем. Видя наш успех, за нами через несколько лет потянулись новые предприниматели. На конференциях и отраслевых мероприятиях мы встречали молодых, амбициозных, образованных людей, которые основывали собственные фирмы и утверждали, что следуют нашему примеру. В них чувствовалась энергия и непоколебимая уверенность.