Текст книги "Осень цвета кофе"

Глава 5

Наполеонов считал, что случай или убийца, сам того не желая, сделал им подарок, не прихватив с собой паспорта жертвы.

Правда, было непонятно, зачем в таком случае он забрал с собой его телефон. Если отбросить версию об ограблении, а её следователь сразу отложил в сторону, то возможны варианты. Либо убийца, обезумев от страха, просто не понимал, что он делал, либо на телефоне имелись конфиденциальные сведения или переписка, не предназначавшаяся для посторонних глаз. И второй вариант казался следователю более верным.

Наполеонов решил, что надо непременно озадачить специалистов поисками телефона. Даже если взявший телефон Костюкова не пользуется им и его нет в Сети, но должна же современная техника проследить хоть какой-то след. И если с телефоном пока было непонятно что, зато паспорт убитого не только сообщил о месте прописки Костюкова, или, как теперь лукаво говорят, о месте регистрации, но и о том, что он женат на некой Анне Леонидовне Костюковой.

Для разговора с вдовой Вадима Аркадьевича Костюкова Анной Леонидовной следователь выбрал молодого оперативника Дмитрия Славина.

И сделал он это далеко не случайно. На высокого блондина с ореховыми глазами женщины смотрели благосклонно не только из-за его внешней привлекательности, но и умения, когда нужно, держать себя галантно. К тому же Дмитрий был умён и образован. При случае мог поговорить не только на темы криминалистики и психологии преступного мира, но и о литературе, театре, живописи, что было оперативнику особенно близко, благо отец его владел художественной галереей, а сам он окончил художественное училище. Живопись Славин оставил по той причине, что, взвесив все «за» и «против», решил, что лучше быть хорошим полицейским, чем средней руки художником. Посредственных художников и без него хватает, а вот хороших полицейских, с точки зрения Славина, да и чего кривить душой, по мнению большинства народонаселения, явно не хватает. Так почему бы не стать одним из них. И он стал полицейским, хотя родители, как Дмитрий и предполагал изначально, выбор сына не одобрили, но и давить на него не стали.

Так что Наполеонов не без основания надеялся, что Дмитрию удастся не только утешить убитую горем вдову, но и выудить из Костюковой сведения, которые могут пригодиться в ходе следствия. Да и сам Дмитрий тщательно приготовился к встрече с Анной Леонидовной, вооружившись мужеством, чтобы сообщить женщине о гибели её мужа, и обаянием, чтобы хоть как-то облегчить её боль и расположить к откровению со следствием.

В итоге и чаяния следователя, и все усилия Славина оказались напрасными, так как вдовы дома не оказалось.

После первого звонка он подумал, что она его, может быть, просто не услышала, но когда и на пятый звонок в дверь никто не откликнулся, Славин решил побеспокоить соседей.

Две из четырёх квартир на площадке, не считая квартиру Костюковых, так же оказались глухи к его звонкам. Зато дверь четвёртой квартиры открылась почти сразу. И никаких тебе «кто там» и «чего вам надо».

На пороге стояла худенькая востроносенькая старушка с седыми кудряшками и живыми, светящимися любопытством глазами, одетая в ситцевый халат, расписанный множеством разноцветных колец.

Посмотрев на них, Славин почувствовал мельтешение в глазах. Он уже хотел было сделать гражданке внушение по поводу того, что прежде, чем открыть дверь, надо спрашивать, кто стоит за ней. И если даже допустить, что она тщательно рассмотрела его в глазок, хотя, учитывая скорость, с которой она ему открыла дверь, времени у неё на разглядывание не было. Но если даже и было бы. Что она могла увидеть в глазок? Стоит перед её дверью высокий здоровый парень, а что у него на уме, – неизвестно.

Славин уже и слова предупреждения подобрал, но что-то в старушке было такое, что удержало его от прочтения ей нотаций.

Так как старушка молчала, оперативник шагнул поближе к ней, раскрыл своё удостоверение и громко представился:

– Старший лейтенант Дмитрий Славин.

– А чего вы так кричите, старший лейтенант? – неожиданно звонким голосом спросила старушка. – Я отлично слышу!

– Простите, – растерялся от неожиданного отпора Дмитрий.

– И удостоверение своё мне под нос совать не надо, – меж тем продолжила старушка, – вижу я тоже прекрасно.

– Извините. – Славин сделал шаг назад и церемонно спросил: – С кем имею честь разговаривать?

– Вы имеете честь беседовать с Прасковьей Ивановной Тяжеловесовой.

Старший лейтенант едва не фыркнул – фамилия никак не соответствовала габаритам маленькой старушки. Но он удержал на лице серьёзную мину и вежливо произнёс:

– Очень приятно.

Она снисходительно кивнула и пояснила:

– Я бывший управдом. Теперь на пенсии.

«Тогда всё понятно, – подумал Славин, – управдомы привыкли к тому, что не они кого-то боятся, а их».

Но, осмотрев старушку с ног до головы, он решил, что теперь-то она точно на заслуженном отдыхе и все безалаберные жильцы, если они имеются в этом доме, могут спокойно жить, напевая себе под нос: «Нам не страшен управдом!»

Видимо, на его лице промелькнуло что-то такое, что выдало его мысли, так как на губах старушки промелькнула ехидная усмешка, что-то типа «рано обрадовался».

Вслух она сказала:

– Теперь я являюсь старшей по дому.

– Как же мне повезло, что я позвонил именно в вашу квартиру, – догадавшись, что пойман на горячем, пустил в ход своё обаяние Славин.

– Это ещё почему? – спросила женщина, продолжая мысленно подтрунивать над молодым сотрудником полиции.

– Потому что меня по долгу службы, – Славин придал своему голосу солидность, – интересуют ваши соседи по лестничной площадке.

– И кто же именно? – быстро спросила женщина.

– Костюковы. В частности, Анна Леонидовна.

– А почему не Вадим Аркадьевич? – поинтересовалась женщина, не сводя изучающего взгляда с лица Славина.

Особенно её интриговали и притягивали глаза оперативника – не зелёные и не коричневые, они напоминали своим цветом лесные орехи, растущие в лесу за Волгой, и возвращали женщину во времена её далёкого детства. Она сама не заметила, как её собственные глаза затуманились…

Но сухо прозвучавший голос оперативника вернул её в реальность:

– Потому что Вадим Аркадьевич, к моему большому сожалению, убит. – Теперь лицо Славина выражала неподдельную скорбь.

– О господи, – всплеснула руками старушка, – чего же вы тогда стоите в коридоре?!

– В квартиру вы меня, Прасковья Ивановна, пока не приглашали, – вздохнул Славин.

– Так заходите скорее! – поманила оперативника правой рукой Тяжеловесова.

И он, повинуясь жесту её маленькой сухой ручки, шагнул в полусумрачную прихожую.

Свет хозяйка зажигать не стала, просто сказала:

– Разувайтесь и проходите на кухню. Я сейчас чайник поставлю.

– Прасковья Ивановна, а можно я бахилы надену? – осторожно спросил Славин.

Тяжеловесова окинула придирчивым взглядом замшевые туфли оперативника. Если бы она знала, сколько они стоят, то непременно наполнилась бы нехорошими подозрениями и откровенничать с ним не стала бы, хотя он и мог объяснить ей, что деньги получил от отца, за помощь, оказанную ему при выпуске новых каталогов для галереи.

Но Тяжеловесова была управдомом старой закалки и не только не ездила в булочную на такси, но и в моделях итальянской обуви не разбиралась. Поэтому она перевела взгляд на бахилы, которые он держал в руке, и кивнула в знак своего дозволения, как кивала в одном из старых советских фильмов своему подданному, допуская его к монаршей руке, одна из английских королев.

«Кажется, Елизавета Первая», – пронеслось в голове у оперативника.

Натянув бахилы, Славин прошёл вслед за хозяйкой и оказался, к своему удивлению, не на маленькой кухоньке с геранями на подоконнике и пёстрыми занавесками на окнах, а в большой светлой комнате, походившей скорее на гостиную и заставленной приличной мебелью и отличной современной техникой.

– Чай? Кофе? – спросила Тяжеловесова светским тоном.

– Если можно, то чашечку кофе без сахара, – попросил Славин.

И вдруг он так ярко увидел перед собой распластавшегося на полу кухни Костюкова и валявшуюся на полу разбитую чашку с лужицей кофе рядом, что мысленно содрогнулся и, переменив своё решение, поспешно проговорил:

– Лучше чашку чая!

– Что же вы так непостоянны, прямо как ветреная жеманница, – со снисходительной улыбкой укорила его хозяйка дома.

– Простите, ради бога, – проговорил Славин.

– Видно, что-то вспомнили неприятное, связанное с кофепитием, – прозорливо предположила она.

– Совершенно верно, – не стал скрывать от неё оперативник, – ваш сосед Костюков умер, когда поднёс ко рту чашку с кофе.

– Какой ужас! – воскликнула старушка. – Люблю кофе, но на этот раз, пожалуй, за компанию с вами выпью чаю.

Он машинально кивнул.

– Вам покрепче? – спросила она.

– Да, если можно.

– У меня мармелад есть, вернее, лимонные дольки и печенье «Топлёное молоко». – Она открыла дверцы навесного шкафчика и достала оттуда две ажурные вазочки из тонкого хрусталя, насколько Славин мог судить, чешского.

У его деда тоже были подобные вазочки и корзиночки. Дед рассказывал, что в советское время всю эту утварь привозили военнослужащие, проходившие службу в советском контингенте групп войск, дислоцирующихся на территории Чехословакии. А затем сдавали её в комиссионные магазины, чтобы как-то пополнить свои денежные накопления. Остальные советские граждане, лишённые возможности выехать за границу, с удовольствием покупали всю эту посуду и безделушки, произведённые в так называемых братских странах социалистического лагеря.

– Не стоит беспокоиться, – проговорил Славин, но печенюшку всё-таки взял.

Они сидели за столом друг против друга и, кажется, никуда не торопились. Посторонний, взглянув на них со стороны, мог бы запросто решить, что это внук пришёл проведать бабушку, вот они теперь и попивают чаёк, наслаждаясь обществом друг друга и не спеша нарушить затянувшуюся паузу. Ведь двум близким людям и помолчать наедине друг с другом – одно сплошное удовольствие. Но это если только посмотреть со стороны. На самом же деле оперативник просто давал старой женщины время прийти в себя и осмыслить случившееся. Хотя, возможно, Тяжеловесова и не нуждалась в такой передышке.

– Прасковья Ивановна, – наконец спросил Славин, – а как давно вы видели своего соседа в последний раз?

– Да уж дней пять или даже больше, – напрягая память, ответила женщина, – не видела я Вадима Аркадьевича.

– А жену его?

– Так Анна же Леонидовна уехала в санаторий три недели назад! – недоумённо уставилась на оперативника женщина.

– Так я же не знал, – напомнил ей он.

– Ах да, – спохватилась старушка и охотно пояснила: – У неё больное сердце.

– Жаль, – сочувственно проговорил Славин.

– Даже и не знаю, как она, бедняжка, переживёт смерть мужа, – вздохнула Прасковья Ивановна.

– Они дружно жили? – спросил Славин.

– Душа в душу, – заверила соседка.

– У них есть дети?

– Сын. Хотя на самом деле он сын сестры Анны Леонидовны.

– Вот как?

– Да. Правда, они это не афишировали, – заговорщически подмигнула оперативнику Прасковья Ивановна.

– Тогда откуда вам это известно? – невольно вырвалось у Славина.

Тяжеловесова вместо ответа снисходительно улыбнулась.

– И где сейчас мальчик?

– В Турции, с родителями Анны Леонидовны.

– То есть со своими дедушкой и бабушкой? – уточник оперативник.

– Совершенно верно, – кивнула соседка.

– А у Костюкова есть близкие родственники? Родители? Сёстры, братья?

– Отец у него в прошлом году умер, а матушки уж лет десять как нет. Но есть сестра.

– Вы, случайно, не знаете её адрес? – с надеждой спросил оперативник.

– Знаю, но не случайно, – улыбнулась Прасковья Ивановна.

– Буду бесконечно благодарен вам, если вы мне его сообщите, – при этом Славин так нежно улыбнулся старушке, словно она была юной девушкой, от которой он был без ума.

Тяжеловесова кокетливо погрозила оперативнику пальцем и покраснела от удовольствия.

– Разве могу я отказать родной милиции, – вздохнула она притворно.

– Полиции, – машинально поправил её старший лейтенант, не переставая улыбаться.

Прасковья Ивановна легко, точно птичка, вспорхнула со стула и исчезла в другой комнате. Вскоре она вернулась назад с листком бумаги, который и протянула оперативнику:

– Вот!

– Вы ангел! – вполне искренне воскликнул оперативник, принимая из рук женщины бумагу. – Если бы вы знали, как я вам благодарен!

– Вы уже говорили об этом, – с лёгкой усмешкой напомнила она.

– Прасковья Ивановна! Может быть, знаете и где работал Костюков?

– Конечно, знаю!

– И где же?

– Вадим Аркадьевич работал в своей собственной фирме! Название ещё у неё такое заковыристое. – Она пощёлкала пальцами, потом зацокала языком, словно пробуя заблудившееся в памяти название фирмы на вкус. И вдруг радостно воскликнула: – Вспомнила! «Обставим всех»!

– А что же это за фирма такая? – удивлённо спросил Славин.

– Они закупают оптом мебель, а потом снабжают ею мебельные магазины.

– Они? – переспросил Славин.

– Да. У Костюкова есть партнёр, то есть они вдвоём этой фирмой владеют, – пояснила женщина.

– А имя партнёра вы знаете?

– Чего не знаю, того не знаю, – с нескрываемым сожалением призналась Прасковья Ивановна.

Если оперативник и был слегка разочарован, то виду не показал, наоборот, проговорил уважительно:

– Вам бы, Прасковья Ивановна, в разведке работать.

– Шутить, молодой человек, изволите? – приподняла она одну бровь.

– Ну что вы!

– Хотя вы правы, – согласилась она. – Управдом – это тот же разведчик, только масштабом поменьше, – скромно заявила женщина.

Выпив для приличия ещё одну чашку чая с апельсиновой долькой, Славин стал прощаться.

Закрыв дверь за оперативником, Тяжеловесова включила свет в прихожей, посмотрела на себя в зеркало, поправила седые кудряшки и проговорила, вздохнув с сожалением:

– И где мои юные года? – А потом, подмигнув своему зеркальному отражению, констатировала: – Старые управдомы – тоже женщины.

А Славин сразу отзвонился Наполеонову, сообщив о том, что жены убитого нет дома по причине её отъезда из города.

– А где она?

– Соседка сказала, что в санатории.

– Давно?

– Недели три.

– И когда вернётся?

– Это я надеюсь узнать у сестры убитого, – ответил Славин.

– У Костюкова имеется сестра?

– Да.

– А чего же ты молчишь?

– Просто я ещё не успел…

– Ладно, ладно, – перебил его Наполеонов и жадно спросил: – Адрес узнал?

– Так точно! – отрапортовал оперативник.

– Ты, Славин, большой молодец! – похвалил следователь.

«Ещё бы сказал, что Родина меня не забудет», – подумал Дмитрий, и не ошибся.

– Родина тебя не забудет!

– Угу.

– Чего, «угу»? Не слышу энтузиазма в твоём голосе!

– Не могу же я орать на улице во всё горло, – отговорился оперативник.

– Тут ты прав.

– Навестить её? – спросил Славин.

– Позднее. Сейчас приезжай сюда. Надо подытожить всё, что мы имеем на данный момент.

Славин про себя подумал, что сейчас они имеют ноль без палочки, но не дело оперативника учить следователя, как вести расследование.

В конце концов на общем совещании решили, что к сестре убитого поедет Любава Залеская.

Следователь рассудил, что женщине будет легче разговорить женщину. А Славину Наполеонов велел завтра с утра отправляться в фирму «Обставим всех».

– Ну и название же придумали, – проворчал себе под нос следователь.

Глава 6

Любава Залеская с вечера посмотрела в Интернете, как можно доехать до сестры Вадима Костюкова.

Сестру звали Кларой, и у неё с братом совпадали только отчества. Видимо, Клара Аркадьевна, выйдя замуж, взяла фамилию мужа и теперь была Кларой Аркадьевной Самбурской.

Любава удостоверилась, что лучше всего ехать к ней на трамвае, так как он останавливается всего в нескольких метрах от дома Самбурской.

Поэтому, не заезжая в управление, она отправилась на остановку трамвая.

Погода стояла превосходная, дул лёгкий ветерок, который вполне мог бы сойти за майский, если бы на календаре не стоял сентябрь. Ещё не отключили фонтаны, и они кропили мелкими брызгами лепестки поздних осенних роз и уже расцветших хризантем.

Любаве показалось, что в том, что рядом с розами распустились хризантемы, есть какой-то тайный смысл. Сама она не была специалистом по разгадыванию философских намёков, делающихся людям жизнью, но в случае такого минорного настроения, которое у неё было сегодня, охотно прибегала к мудрости древних китайцев и японцев.

Этому она научилась у частного детектива Мирославы Волгиной, с которой познакомилась не так уж и давно.

Сначала подруга детства следователя Наполеонова показалась ей неприступной и заносчивой, точнее сказать, она сама себе нарисовала такой образ, как заметил Ринат Ахметов, с перепугу.

Ринат был прав: Любава и правда побаивалась Волгину, и когда шла первый раз на вечеринку в дом детектива, у неё дрожали все поджилки и коленки подгибались.

Залеская бы и вовсе не пошла туда, но отрываться от коллектива посчитала невозможным для себя. Тем более что работала она на новом месте без году неделя, и ей очень хотелось подружиться с оперативниками, которые, по иронии судьбы, все как один были симпатичными молодыми мужчинами.

Только эксперт Незовибатько казался ей человеком добродушным и во всех отношениях положительным.

Но, к большому облегчению Любавы, Мирослава на самом деле вовсе не была гордячкой, Любаву она встретила с сердечным дружелюбием и в течение вечера не раз уделяла ей внимание, стараясь, чтобы Залеская чувствовала себя среди компании своей. И ей это удалось.

Так вот, о китайцах и японцах…

Довольно скоро Любава узнала, что Волгина неравнодушна к поэзии древних японцев и китайцев.

Не отдавая себе отчёта, зачем ей это надо, Любава записалась в библиотеку и взяла себе для начала пару тонких книг с глянцевой обложкой и чудесными рисунками на страницах.

Она и сама не заметила, как погрузилась по мере чтения в воистину волшебный мир. Мир, где царствовало созерцание красотой и мудрость.

Многие строки врезались ей в память и теперь при случае сами приходили на ум.

Вот и сейчас в её голове прозвучали строки Ли Цинчжао – китайской поэтессы двенадцатого века:

 
Твоя листва – из яшмы бахрома —
Свисает над землёй за слоем слой,
Десятки тысяч лепестков твоих,
Как золото чеканное горят…
О хризантема, осени цветок…
 

Кстати, о хризантемах, Мирослава сказала ей, что хризантемы утоляют печаль, а Морис Миндаугас научил делать салат из лепестков хризантемы с яблоками, грушами и листьями сельдерея.

Занятая своими воспоминаниями, Любава машинально села в подошедший трамвай и очнулась от них только тогда, когда объявили её остановку.

Уже выйдя из трамвая и шагая в сторону дома Самбурской, она вспомнила отрывок о хризантемах из книги японской писательницы Сей Сёнагон «Записки у изголовья»: «Если в девятый день девятой луны к утру пойдёт лёгкий дождь, хлопья ваты на хризантемах пропитаются благоуханной влагой и аромат цветов станет от этого ещё сильнее».

«Интересно, какой сейчас день луны?» – подумала Залеская, но больше времени на раздумья о хризантемах у неё не было, так как она вошла во двор, где жила Клара Аркадьевна, и, прикинув в уме нумерацию квартир, сразу направилась к третьему подъезду.

На её звонок по домофону Любаве ответил заспанный женский голос:

– Ну кого в такую рань принесло?

Любава машинально взглянула на часы, было уже полдевятого. Все нормальные люди в это время либо собираются на работу, либо уже приступили к исполнению своих обязанностей, как, например, она, Любава Залеская, и тысячи её коллег.

«Это потому, что моя милиция, в смысле полиция, меня бережёт, некоторые граждане могут притворяться совами и спать до обеда», – с иронией подумала оперативница.

Вслух же она проговорила всем известное:

– Откройте, полиция! – И спустя пару секунд добавила: – Старший лейтенант Любава Залеская.

– Что вам от меня надо? – далеко не дружелюбно спросила женщина.

– Я по поводу вашего брата.

– По поводу брата обращайтесь к нему самому, – отрезала женщина, и Любава догадалась, что она сейчас положит трубку домофона, поэтому, торопясь, выпалила на одном дыхании:

– Ваш брат Вадим Аркадьевич Костюков мёртв.

– Что значит «мёртв»? – недоумённо переспросила женщина.

– То и значит, что он убит! – начиная сердиться, ответила Любава и спросила грозно: – Вы откроете мне дверь или и дальше будете препираться?

Женщина на этот раз ничего не ответила, но щелчок замка оповестил Любаву, что дверь подъезда открылась.

Она вошла внутрь, направилась к лифту, но потом передумала и решила подняться по лестнице, благо высоко подниматься и не требовалось.

В подъезде было чисто и приятно пахло. Любава догадалась, что его недавно вымыли средством для мытья пола с ароматизатором. Конечно, можно было подумать, что по лестнице недавно прошлась чрезмерно надушенная модница. Но навязчивый запах подсказывал оперативнице, что духи так пахнуть не могут.

Когда она поднялась на нужный этаж, дверь квартиры уже была открыта.

На пороге стояла симпатичная женщина средних лет в длинном шёлковом халате голубовато-серого цвета. Её крашеные светлые волосы падали ей на плечи, спину, пара прядок упала на лицо, и она откинула их назад порывистым движением.

«Ну вот, – подумала Любава, – оказывается, что сестра Костюкова тоже крашеная блондинка».

Самбурская смотрела на Любаву недоверчивым взглядом, а когда та подошла к порогу, спросила:

– Это вы сейчас звонили по домофону?

– Я, – кивнула Любава и догадалась, что женщину смущает то, что она без формы.

Вздохнув, Залеская достала своё удостоверение и развернула его перед глазами недоверчивой дамы.

Та рассматривала документ долго и усердно, потом, сказав «заходите», неохотно отступила в глубь прихожей.

– Вы Клара Аркадьевна Самбурская? – на всякий случай спросила Залеская.

– Да, – ответила женщина, идя впереди Любавы по коридору и также, не оборачиваясь, насмешливо спросила: – Паспорт предъявить?

– Да, желательно, – подтвердила оперативница.

Когда они оказались в гостиной, женщина подошла к окну и отодвинула в сторону штору.

Яркий дневной свет так ослепительно и неожиданно хлынул в комнату, оказавшуюся гостиной, на мгновение ослепил обеих женщин. Но глаза быстро привыкли к свету. Всё-таки солнце светило не так неистово, как летом, и свет его был скорее мягким, чем резким.

– Садитесь, – предложила хозяйка квартиры, и Любава опустилась на мягкий стул возле круглого стола на одной ножке.

Женщина отошла к стенке, открыла какой-то шкафчик, потом подошла к столу и протянула Любаве свой паспорт:

– Вот.

– Спасибо, – поблагодарила Залеская.

Самбурская села на второй стул и спросила:

– Вы уверены, что мой брат убит?

– Увы, да, если это ваш брат. – Она положила перед хозяйкой дома фотографию.

Та глянула и тотчас зажмурилась.

– О господи, – вырвалось у неё невольно. – Как его убили?

– Отравили.

– Кто это сделал? – спросила Самбурская полминуты спустя.

– Мы этого пока не знаем, – ответила Любава, – но надеемся узнать, в том числе и с вашей помощью.

– Но я-то чем могу вам помочь?! – воскликнула Самбурская, вскинув руки.

– Для начала, Клара Аркадьевна, расскажите мне, какие отношения связывали вас с братом.

– Как то есть какие? Родственные, разумеется, – с толикой удивления ответила Самбурская.

– Это я понимаю, – кивнула Любава. – Я хотела спросить, ладили ли вы с братом?

– Конечно, ладили, – повела плечами Клара Аркадьевна. – Нам нечего было делить, – добавила она, поджав губы.

– Иной раз людям и делить нечего, – как бы вскользь проговорила Любава, – а они всё равно не ладят. Видно, не лежит у них душа друг к другу.

– Если вы хотите спросить, не ссорились ли мы с братом, – усмехнулась Самбурская, – то спешу вас разочаровать: нет, не ссорились.

– Но почему же разочаровать, – дружелюбно проговорила Залеская, – наоборот, вы меня успокоили.

– Разве что, – неопределённо обронила женщина, посмотрев на Залескую, и добавила с болью в голосе: – Если хотите знать правду, то это для меня большой удар.

Любава сочувственно кивнула и спросила:

– Значит, вы дружили с братом?

– Да, конечно.

Любаве показалось, что наглухо захлопнутые створки наконец приоткрылись, и она поспешила закрепить успех:

– Вы часто встречались с ним?

– Изредка мы с ним выбирались в кафе-мороженое. – Задумавшись, Клара Аркадьевна незаметно для себя улыбнулась. – Как в детстве, – но тотчас затрясла головой, как бы отгоняя от себя воспоминания о светлых днях. – Чаще всего брат приезжал с семьёй на дачу, которая досталась мне от отца, – проговорила она уже без прежней теплоты в голосе, так тронувшей Любаву.

– А что досталось вашему брату? – как бы вскользь поинтересовалась Залеская.

– Разве это важно? – каким-то натянутым голосом спросила Самбурская.

– Вообще-то нет, – сделала вид, что смутилась, Любава, – но сами понимаете, – как бы оправдываясь, проговорила она, – женское любопытство.

Сестра поджала губы:

– Брату он оставил квартиру и автомобиль. Но я не могу обижаться на отца.

– Вот как? – Любава постаралась скрыть удивление.

– Понимаете, я ему не родная дочь, – с заметной грустью в голосе проговорила женщина.

– Ну, тогда всё понятно, – отозвалась Любава, хотя лично ей и не показалось решение отца Костюкова при распределении наследства столь уж справедливым. – А можно посмотреть на вашу дачу? – спросила она.

– Вы хотите поехать к нам на дачу? – удивилась Клара Аркадьевна.

– Ну что вы! – замахала руками Любава. – Я просто хотела посмотреть фотографии с вашей дачи, если они, конечно, есть.

– Естественно, есть, – заверила её Самбурская и, встав со стула, снова направилась к стенке.

Порывшись в каком-то ящике, она извлекла из него альбом и положила на стол перед оперативником.

– Здесь фотографии с последнего пикника.

– Как интересно! – с преувеличенным энтузиазмом проговорила Любава, открывая альбом.

На фотографиях царило лето во всей его красе. Изображения были настолько сочными, а люди, изображённые на них, получились такими живыми, что Залеской на какое-то мгновение показалось, что она там, среди них, на даче Самбурской.

Любава, даже не отдавая себе отчета, поискала саму себя среди присутствующих там. Но наваждение растаяло так же быстро, как и захватило её. Толчком к отрезвлению было скорее то, что она узнала на одной из фотографий жертву.

Вадим Аркадьевич Костюков выглядел на фотографии таким беззаботным и счастливым, что у Любавы сжалось сердце. Вроде бы уже давно должна была привыкнуть, так нет же, предательская игла жалости нет-нет да вонзится в самое сердце.

– Это ваш брат? – тихо спросила она у хозяйки дома.

И та молча кивнула в ответ и отвернулась. Залеская успела заметить, что в глазах женщины блеснули слёзы.

«Должно быть, она и в самом деле была привязана к брату, – подумала Любава. – Чтобы так притворяться, нужно иметь большой артистический талант».

А за короткое время знакомства с Кларой Аркадьевной Залеская успела заметить, что большая часть эмоций у Самбурской на лице написана.

Дав женщине прийти в себя, Любава спросила:

– А кто это рядом с Вадимом Аркадьевичем?

– Так это жена его, Анна.

– Она старше вашего брата?

– Нет, с чего вы это взяли? – удивилась Клара Аркадьевна.

– По внешнему виду мне так показалось, – честно призналась оперативница.

– Нет, просто у Ани больное сердце, – пояснила Самбурская.

– А это их сын? – увидев на другой фотографии симпатичного мальчугана, спросила Залеская.

– Да, – спокойно кивнула Клара Аркадьевна.

– Он ведь им не родной? – была вынуждена задать неудобный вопрос старший лейтенант.

Самбурская почти до крови прикусила нижнюю губу и проговорила сердито:

– Уже успели наболтать?

Любава не стала отрицать.

– Но это ничего не значит, – поспешила заверить её сестра Костюкова. – Вадим любит… любил, – запнулась она, – Артура, как родного. Он даже хотел его усыновить! – горячо произнесла она в защиту брата.

– Почему же не усыновил?

– Родители Анны были против, – уныло проговорила Клара Аркадьевна.

– Почему же? – искренне удивилась Любава.

– Не знаю, как вам объяснить. Я со своей стороны считаю это старческим эгоизмом. Хотя, может, у них своя правда. Понимаете, мать Артура – это старшая сестра Анны, то есть тоже их дочь. И они не захотели, чтобы мальчик забыл своих настоящих родителей.

– Да, здесь трудно решить, кто прав, – согласилась Залеская.

– По мне, так главное, чтобы ребёнок не страдал! – вырвалось у Самбурской. – Каково ему выносить эту двойственность?!

«Может, он и не страдает вовсе», – подумала про себя Любава, но вслух ничего говорить не стала.

Она ещё некоторое время рассматривала красивые счастливые лица загорелых людей, отдыхающих на природе, жарящих шашлыки, пьющих чай из настоящего самовара, который надобно было по старинке раскочегаривать сапогом.

«Не хватает людям в обыденной жизни трудностей», – с лёгкой иронией отметила про себя Залеская.

Заметив на столе клубнику, она спросила:

– А в каком месяце сделаны эти снимки?

– В конце августа, – ответила Клара Аркадьевна.

«Значит, клубника ремонтантная», – решила Любава.

Сама она любила ту, что созревала на грядках в конце июня – начале июля.

Залеская добросовестно просмотрела весь альбом до конца. Время от времени она спрашивала: «Это кто? А это?» И Клара Аркадьевна покорно отвечала ей.

В процессе разговора за просмотром фотографий Любава узнала, что брат хозяйки дома зарабатывал на жизнь перепродажей мебели, для этого у них вдвоём с партнёром была фирма с несколько нагловатым названием «Обставим всех».

Партнёр убитого Марк Анатольевич Левонелов тоже присутствовал на последнем пикнике, и не один, а с женой и дочкой.

– Клара Аркадьевна, у вашего брата с Левонеловым были близкие отношения?

– Что вы имеете в виду? – почему-то нахмурилась женщина.

– Они были друзьями?

– Скорее приятелями, – замявшись, ответила Самбурская и добавила более уверенно: – Они общались в основном по работе.

– Но тем не менее ваш брат пригласил его к вам на дачу на пикник, как я понимаю, в дружескую компанию.

– Марк был у нас только один-единственный раз, – возразила Клара Аркадьевна. Потом задумалась и проговорила: – Хотя, возможно, брат планировал сделать отношения со своим партнёром более тесными. Просто не успел. – Голос её дрогнул.

Любава поняла, что Самбурская уже измучена не столько её расспросами, сколько своими переживаниями.

Но выбора у неё не было, поэтому, вздохнув, она сказала:

– Клара Аркадьевна, вам придётся проехать со мной.

– Это ещё зачем? – встрепенулась Самбурская.

– Вы должны опознать вашего брата.

– О господи! – воскликнула женщина.

– Мы не можем ждать возвращения вашей снохи из санатория.

– Анна приедет завтра! – вырвалось у Самбурской.

– Тогда… – медленно начала Любава.

– Да нет! Я не это имела в виду! – воскликнула Клара Аркадьевна. – У Анечки больное сердце! Я поеду с вами!

– Я пока выйду на лестничную площадку и подожду вас там, – сказала Залеская.