Текст книги "Двоевластие"

«Слава тебе, охотничий нож…»

 
Слава тебе, охотничий нож,
Детская прыть двустволки.
В листьях хлопочет сентябрьский дождь,
Солнечный и недолгий.
 
 
Тучи – как яблоки на весу,
День холодней и чище.
Бродит поэт в брусничном лесу,
Ищет духовной пищи.
 
 
Где-то есть страны своих теплей,
Дом там и стол готовый.
Дай ему, Боже, твоих журавлей
Красноязычный говор.
 
 
Дай ему с древа добра и зла
Грешное яблоко славы.
Дай! Чтоб завистливого стила
Не искушал лукавый.
 
 
Пусть вольнодумно звучит струна,
Зависть и страх осилив —
Осень! Охота разрешена
В светлых лесах России!
 
 
Слава тебе, охотничий нож,
Детская прыть двустволки…
Слезы? Да полно! Сентябрьский дождь —
Солнечный и недолгий!
 

Настроение

 
С тех пор, как мир перешагнул пороги
Дозволенного сердцу и уму,
Я, капля в море, я, одна из многих,
Своих предначертаний не пойму.
 
 
Не спрошенная сильными ни разу,
Как рядовой в сумятице войны,
Послушная непонятым приказам,
Я, может быть, преступна без вины.
 
 
Мне не ходить по самобытным тропам,
Не вырваться из добровольных пут,
Моя любовь лежит под микроскопом,
Моя печаль выносится на суд.
 
 
Ни лжи, ни правды на земле не вызнав,
Болею и блаженствую на ней
Подопытным животным оптимизма,
Глашатаем подопытных идей.
 
 
Но, может быть, с исходом поколенья
Моя усталость, боль и слепота
Найдут награду или искупление:
Так строят просто дом в местах сражений,
Где нет ни обелиска, ни креста.
 

Другу

 
Несешь свой малый искренний талант
Безропотно по тропке невезучей,
Пока на смену не придет атлант
Нести эпоху на плечах могучих.
Покорно переносишь немоту
И глухоту к своим земным надеждам,
Притворно не рядишься в простоту,
Не тратишься на модные одежды
Зато не доживешь ни до суда,
Ни до закланья при честном народе —
Померкнешь бескорыстно, как звезда,
На непременном солнечном восходе.
 

«Невесть откуда он пришел на землю…»

 
Невесть откуда он пришел на землю,
Кудесник ли, волшебник или Бог.
Глаголу неизученному внемля,
Он отдал человеку все, что мог.
 
 
Он умер потому, что отделился
Корнями от магической звезды
И драгоценным разумом вселился
В людские немудрящие труды.
 
 
Так, домыслы наук опережая,
Рассеянная в прахе и в пыли,
Метеорита химия чужая
Становится сокровищем Земли.
 

Христос – второе пришествие

 
Он получил в наследство дом,
Который хоть на слом.
Наследству бедному не рад,
Вступил в заросший сад.
Не плотник и не садовод,
Растерянно бранясь,
Он все ж трудился целый год,
Убрал щепу и грязь.
Неточно бухал молотком,
Сбивая в кровь персты,
И выкорчевывал с трудом
Бесплодные кусты.
Сажал цветы и черенки,
Насквозь в седьмом поту,
Но вредоносные жуки
Точили красоту.
К тому же гром пустой гремел,
А ливни всё не шли.
Он слишком многого хотел
От медленной земли.
Вот крыши крен подпер столбом,
Полы настлал кой-как,
И всё один, своим горбом,
И всё один пока…
И вот устал, и умер, и
Вознесся в небеса.
Багряным отсветом зари
В саду цвела роса…
Пришел другой в незрелый сад,
В незавершенный дом,
И был доволен, говорят,
Тем начатым трудом.
Пускай в нужде, да не в беде
Полы и потолки,
И приживаются кой-где
Христовы черенки.
До счастья не подать рукой,
Но и печаль не та…
Дай Бог победы хоть такой,
Как дом и сад Христа.
 

Женщине

 
Убереги свой чистый дом
От золотого дна.
Ночной пчелой пусть дочка в нем
Уснет, притомлена.
 
 
Неслышной женскою рукой
Протри стекло окна:
Тысячелетняя, с клюкой,
В твой сад пришла весна.
 
 
Она вершит привычный труд,
Светлы ее черты,
И на клюке ее цветут
Багровые цветы.
 
 
Никто не в силах умереть,
Когда работы воз…
Не уставай и ты смотреть,
Чтоб каждый бремя нес.
 
 
Концы невидимы пока
Святых людских дорог.
А деньги – что! От них рука
Не в свой отсохнет срок.
 

Голубое колесо

 
Памяти конструктора турбины
Красноярской ГЭС
Льва Николаевича Петрова
Привечали, провожали.
Оттерпелись величанья,
Отзвенели хрустали.
К тихой даче с витражами
В красно-желтом осиянье
Ветры ночью прибрели.
По трубе, по тонкой жести
Барабанят дробью длинной.
 
 
В бочке вспыхнула вода…
– Отворяй, начальство, двери.
Подставляй к столу корзину —
Думы высыпать куда…
 
 
– Заходи, товарищ Лева.
Заждался тебя я, двери
Не закрыты на засов.
Будем вместе думать думы,
Вместе верить ли, не верить
В голубое колесо.
 
 
А когда оно приснилось,
Голубое, отразилось
В красно-желтом витраже?
Прикатил же черт такое!
В красно-желтом непокое
Десять лет живем уже.
 
 
Уработались до пота…
За успех такой работы
Никаких гарантий нет.
Енисей тебе не бочка.
Обхохочет нас, и точка, брат,
Технический совет.
 
 
Может дело выйти боком…
По эскизу темным оком
Поплутали, как в лесу.
Обругали марку стали,
Посчитали, покричали,
Все бока ему намяли,
Голубому колесу.
 
 
Красный ветер в небе мчится,
Тучи желтые качая,
Красно-желтая жар-птица
Барабанит по трубе.
– Завари покрепче чаю,
Мне опять не по себе.
 
 
Подкрепился, отдышался,
Желтым профилем прижался
К ветру красному в ночи.
– Не гляди, начальство, хмуро.
Уродилось сердце дурой —
Вот такие калачи.
 
 
Ты мне лоб рукой не трогай!
Сердце выброшу дорогой,
Думы дальше понесу.
Отнесись, начальство, строго
К голубому колесу.
 
 
Красно-желтый пламень сея,
Провода Сибирью всею
Побегут туда-сюда!
Без огня у Енисея
Некрасивая вода.
 
 
В тихом зале неколонном
Кто-то лоб губами тронул,
Кто-то молвил над бедой:
– Был ты, Лева, обреченный
Сдюжить груз тысячетонный
И лежишь не окрещенный
Енисейскою водой.
 
 
Что ни слово – все не ново,
Поздним светом светит слово,
Провожая в путь неблизкий.
Только дело не в словах:
Колесо над обелиском
Голубое в головах…
 
 
Слышишь, ты, не плачь, начальство.
Не дожить кому-то нужно,
И дожить кому-то нужно,
И зажечь кому-то нужно
Воды темные в ночи.
А, не в службу, брат, а в дружбу.
Вот такие калачи.
 

На открытии волжской ГЭС

 
Не поставлен толпе в персональный пример,
Орденов получать не имея в виду,
На открытии ГЭС пожилой инженер
Деловито присутствовал в третьем ряду.
А у створа плотины вскипала вода,
Навсегда потеряв изначальный покой,
И ступенями шлюза шагали суда,
Молодое «ура!» распластав над рекой.
 
 
Пожилой инженер, – он был жизнью из тех,
Кто не бросил на ватман бессмертный эскиз,
Чей затерянный в буднях неяркий успех
Скородумным пером не почтил журналист.
Он был жизнью из тех, кто к урочным часам
Чертежи отрабатывал до мелочей,
И талант беспощадный его не бросал
В добровольную муку бессонных ночей.
Ну а молодость, вечно готовая в бой,
Та, что трезвый совет принимает не вдруг,
Сколько раз не заметила рядом с собой
Укоряющих глаз, охраняющих рук,
Сколько раз ей случалось досады не скрыть,
Если, прыткую мысль на лету тормозя,
Он не к месту ворчал и просил не забыть
О каких-то винтах, без которых нельзя,
О каких-то просчетах и малых грехах,
Что однажды сольются в большие грехи,
Так фальшивые строки в отважных стихах
Скоротечным недугом сражают стихи…
 
 
Я не вправе незваным огнем освещать
Сокровенные скорби людей рядовых,
Только знаю, что трудное счастье – прощать —
В полный рост умещается в сердце у них.
Так смолчу ли о тех, кто душою дорос
До любого, чья слава сейчас велика?
 
 
Закипает вода у машинных колес,
На стальные валы накрутив облака,
Разбивается в пыль о бетонный барьер,
И страдает, и крепнет в неравном бою,
И живет на земле пожилой инженер,
Не последний в строю и не первый в строю.
 

Колокольная бессонницы

 
Звезды крупные висят
Над тобой, как звонница,
А в ушах твоих в набат
Грохает бессонница.
Кто-то глупый за недуг
Ее принимает,
А тебя, мой старый друг,
Она не замает,
Не замает, не сомнет
Светлый лоб морщиной.
Беспокойная, уснет
Пускай медицина.
 
 
Ночь гремит в колокола,
На тебя в обиде:
Ты со зла ли, не со зла
Никогда не видел
Этот цвет голубой
Решетки балконной?
Этот темный прибой
Листвы заоконной?
На уступе стены
Этот лунный локон?
И какие у луны
Глаза с поволокой?
 
 
Были сном и не сном
Отторгнуты ночи:
Незакатным огнем
Пулеметных точек.
Время спать – время вспять
Ворочало дышло.
Сколько раз хотелось спать —
Столько раз не вышло.
 
 
А потом куда вели
Житейские вехи?
В кочегарки земли —
В литейные цехи.
День испекся в огне,
Никакой не песенный,
Хрипло дышит во сне
Вредная профессия…
 
 
– Тик-так, тик-так, —
Монотонит маятник, —
При-ляг, при-ляг,
Мой работник маетный.
Не прокрасться бы рже
В механизм нечиненый,
Сколько стукнуло уже —
Все твои, не чьи-нибудь.
 
 
Тик-так, тишина…
Чуткая, верная,
Ночь стоит у окна,
Как любовь первая.
 

«Не пиши мемуаров. Кому эта пляска скелетов…»

 
Не пиши мемуаров. Кому эта пляска скелетов
Пригодится для совести, бьющей усталым крылом?
Беспрестанно меняется формула мрака и света,
В ней добрейший учитель меняет число за числом.
Ты лишь крошечный знак в математике этой всевышней,
Не постигнешь умом ни начала ее, ни конца.
И отринув вопрос, обязательный ты или лишний,
Занимайся собой – сохраняй неизменность лица.
На гримасы не траться, чурайся искусства гримеров,
Разрешай только времени складками лоб бороздить.
Оставайся собой среди грозных и суетных споров,
По лицу старика будет сын о грядущем судить.
И не важно, что некто, играющий в кости и масти,
Перельет твое слово в тяжелый и грязный свинец.
Минет каторжный срок, и очерченной клеточкой счастья
Ляжешь в тайную завязь еще не живущих сердец.
Не пиши мемуаров – сынам оправданий не надо,
Оставайся числом, неизменным в любви и в беде,
Как упавшее спелое яблоко – первенец сада,
Как надломленный ирис, углом умеревший в воде.
 

Леса

 
По всей неоглядной России
В просветах пшениц и овсов
Спокойная дышит стихия
Непонятых мною лесов.
 
 
Такого ущербного свойства
Мой разум, и так он нелеп,
Что к этому мирному войску
Он глух остается и слеп.
 
 
Мне горные кряжи дороже
С лобастой луной на плечах
И даже, прости меня, Боже,
Погибших земель солончак.
 
 
И эта, что ноги мне лижет,
Опасность без дна и краев —
Смурное, пиратское трижды,
Отпетое море мое.
 
 
Итоги великих крушений —
Пространства стихий неживых.
Как схожи мои помышленья
С безвыходной горечью их.
 
 
Так больно от дружбы неверной,
Так яростна память беды,
Что даже и в час милосердный
Рукою подать до вражды.
 
 
Но в городе цинковых кровель,
В искусственных радостях дня
Все громче, как братья по крови,
Леса окликают меня.
 
 
Сулят опоить меня солнцем
И, веруя в вечность мою,
Зовут меня стать знаменосцем
В их добром работном строю,
 
 
Где каждый отживший на свете
Печется о благе Земли,
Где многие беды столетий
Счастливой травой поросли.
 
 
На горле моем обнаженном
Заката лежит полоса…
Не поздно ли птицам спаленным
До вас приземляться, леса?
 
 
И что вам мое милосердье
С испариной гнева на лбу?
В растительном вашем бессмертье
Найду ли вторую судьбу?
 

* * *

«Преступно жить, когда не хочешь стать…»

 
Преступно жить, когда не хочешь стать
Ни васильком, ни звоном спелой ржи,
Когда не хочешь сладостно глотать
Озон, где круты птичьи виражи…
А что потом, после таких словес?
Все тот же прах и обгорелый лес.
 

* * *

«Ничем мне не грозит блестящий дождь…»

 
Ничем мне не грозит блестящий дождь
И музыка бравурная раската.
Ты, страх мой безотчетный, подождешь!
Еще не срок ответам и расплатам.
 
 
Еще никто не ставит мне в вину
Большого неба над нейтральной зоной,
Еще мне Бог дарует тишину
Животворящей свежести озонной.
 

* * *

«Тьфу-тьфу, чтоб не сглазить…»

 
Тьфу-тьфу, чтоб не сглазить,
Есть у меня покой —
Выстраданный, заслуженный,
Невиноватый.
Все, что желалось —
В сердце и под рукой.
Разве что слава…
Но ею не все богаты.
 
 
Мне бы дожить
И войти в двадцать первый век,
Судеб чужих не измяв,
И своей не трогая.
Снег на моих висках —
Полноправный снег,
Вовремя выпавший, прикативший
Неизменной своей дорогою.
 

Перед календарем

 
Листаю «завтра», листаю «вчера» —
Черные даты, красные…
Неизвестно, чья ведется игра,
Но эта игра – опасная.
Математика солнца, луны и звезд,
Чьи-то формулы, числа, знаки.
Когда ты голоден, гол и бос —
Тебя не терзают страхи.
Листаю «завтра», листаю «вчера» —
Даты, явленья, свойства…
Во все века опасна пора
Сытости и довольства.
 

Зима, – 40°С

 
Что ты хочешь, дикая,
Странная зима?
С яростью великою
Ты пришла в дома.
Трубы отопления с треском прорвала,
Кактусу-растению
Корни обожгла.
Ты о чем напомнить нам
Хочешь, отвечай! —
Нам, стабильным, комнатным,
Кипятящим чай.
С нашим днем размеренным,
С кошкой на тахте,
Полностью уверенной
В нашей правоте.
Что ты тут приметила
Для худой молвы?
И зима ответила:
– То же, что и вы.
 

«Трезвонь, моя ласточка, в колокол неба трезвонь…»

 
Трезвонь, моя ласточка, в колокол неба трезвонь.
Горит над холмами последнего солнца огонь.
Не ты ли накликала позднюю эту зарю?
Не я ли с землею псалмами сейчас говорю?
Зачем тебе вечером вздумалось плакать и петь?
Дано ли сгореть нам? Дано ли беду претерпеть?
Трезвонь, моя ласточка, в колокол солнца трезвонь.
В полнеба над нами горит – не сгорает огонь.
 

Огонь

За огнем нужен глаз да глаз.

(Г. Петров)

 
Он лижет темноту,
Сырую осень пьет,
И, рыжий брат коту,
Мурлычет, словно кот.
На детский смех и шум
Зови его в дома,
От одиноких дум
Не дай сойти с ума.
Чтоб дров никто другой
Не наломал ему,
Чтоб он не стал слугой
Недоброму уму.
 

* * *

«Стали травы невмочь опасны…»

 
Стали травы невмочь опасны
Блёсткой крупчатого стекла.
Сухостоя пожаром красным
Небо выжжено добела.
Глинозём под ногой коричнев
От окалины торфяной,
И прогорклый туман столичный
Неотступно спешит за мной.
Что с тобою, земля родная,
Шестикрылый мой серафим?
Что не греешь меня, стеная,
Пухом выщипленным своим?
И, нахохлившись сиротливо,
Отходную мне не поёшь…
От меня ли, седой, как ива,
Запоздалой подмоги ждешь?
 

«Из вечерних газет, с голубого экрана…»

 
Из вечерних газет, с голубого экрана,
Из эфира – на долгих и кратких волнах —
Узнаем мы про смерчи и про ураганы,
И про то, что ничья это, в общем, вина.
 
 
Никого о беде не допросят с пристрастьем,
Потому что стихийная это беда:
Просто чье-то красивое умерло счастье,
И не будет возмездья тому и суда.
 
 
Может, все же подумаем вместе, дружище,
Почему нам и небо, и ветер – враги?
Может, слишком недорого платим за пищу?
Слишком легкие носим с тобой сапоги?
 
 
Может, времени жалко пуститься в дорогу
И руками чужую беду развести?
Почему мы не рвемся, скажи, на подмогу?
Почему не хотим и не можем спасти?
 
 
Где тот час, охладивший и сердце, и разум?
Затянулся привал на дорогах каких?
И каким дезертирским, предательским лазом
Улизнули мы от назначений людских?
 
 
Это место и час мы прохлопали, что ли?
Паралич неотступен – кричи, не кричи…
Кто спасет нас теперь от недуга безволья,
От удушья, какого не лечат врачи?
 
 
И безмолвствует совесть, и тратится время
На досужих теорий мечтательный хлам.
Да неужто мы вышли не теми, не теми,
Кем замыслил нас Доброжелательный к нам?
 

Совесть

 
Мой маленький солдат с повадкой командира,
Придирчивый, как черт, заносчивый, как нож,
Молитвами моей отчаявшейся лиры
Из мертвых воскрешен, ты под боком живешь.
 
 
Когда-то был в строю ты первым забиякой —
В строю моих надежд, отваги и добра.
Залёгших под огнем ты подымал в атаку,
И крепости с тобой мы брали на ура.
 
 
Проклятье той шальной, изверившейся пуле
У некой высоты, где шел неравный бой,
Где все мои стихи в почетном карауле,
Бездейственно скорбя, застыли над тобой.
 
 
Не я с тех пор в боях, не я в окопах мерзлых.
Грустнея день за днем живу, полужива…
Стихи мои ползут на медленных полозьях,
Под снегом седины дубеет голова.
 
 
Мой маленький солдат, ты ожил наконец-то!
Но как твое лицо жестоко и темно.
Берешь ты на прицел мое больное сердце,
Разбойником лесным стучишь в мое окно.
 
 
Ты бродишь вкруг меня звериными тропами,
И вот уж я костер охранный развожу…
Что может быть страшней, когда возьмется память
Расстреливать покой, которым дорожу?
 
 
И все ж не уходи, моя живая совесть.
В обличии любом броди невдалеке…
Гони меня вперед, пускай в снегу по пояс,
От вечной немоты пускай на волоске.
 

Памяти Аттилы Йожефа

 
Есть боль, с которой человек не может
Добром покончить и остаться добрым.
Я не нашла твоей могилы, Йожеф,
Не прочитала надписи надгробной.
Пойду направо – опускают ветви
Шуршащую завесу листопада.
Пойду налево – ослепляют светом
Серебряные луны винограда.
Меня вязало кружево акаций, —
Едва порву его тугие узы,
Как мне велит подальше убираться
Внушительный початок кукурузы…
А может, это ты вселился, Йожеф,
В зерно початка, в гроздья винограда
И говоришь мне ласково: – Не можешь
Меня найти? Не можешь – и не надо!
Ты столько раз меня звала на помощь,
И совершалось воскрешенья чудо, —
Не запирай дверей сегодня в полночь…
А здесь я только прах. Ступай отсюда!
 

 
Была веселость твоя бродягой,
Такой неграмотной и беспечной…
Ты ей совал подписать бумагу —
Мол, буду, милый, с тобою вечно.
Свой крестик ставя на слове пышном,
Она глядела с немым вопросом
И вдруг становилась вином прокисшим
И отсыревшею папиросой.
Тогда отпускал ты ее со вздохом,
В худых сандальях, с пустой котомкой…
И люди к тебе относились плохо,
Считая, что ты их подводишь в чем-то.
А ты печаль принимал в объятья,
Чтоб с нею об руку в поле выйти,
Где поделить не умели братья
Клочка земли без кровопролитья,
Где выли тощие оголтело,
Усмешки жирных не замечая,
И там пытался исправить дело
Жестоким словом своей печали.
И если тебе удавалось это,
Звенел в лесах соловьиный голос, —
И это с дальнего края света
К тебе бежала твоя веселость.
Твоя наивная, молодая,
С пустой котомкой, в худых сандальях,
Повинным сердцем не осуждая
За то, что дружбу водил с печалью.
 

 
Где спорит в потемках с горою гора,
Формует алмазы земная кора.
Неравные камни лежат в глубине,
Различны по сорту они и цене.
Одни в абразивный спрессуются круг,
Другие украсят запястия рук,
А третьи – внушительной величины —
Заполнят секретные сейфы казны.
Исчислено, взвешено и учтено,
Народы алмазное кормит зерно.
Но редко, быть может в столетие раз,
Являет земля уникальный алмаз:
Глядят из высокой его глубины
Могущество солнца и скромность луны.
Об этих алмазах – легенд ворожба,
Неровен их час и нежданна судьба.
Не смеют их женщины видеть во сне,
Страшится правитель их числить в казне.
Не знают они ни цены, ни границ.
Пред ними служители падают ниц,
Когда расщепляет сгустившийся мрак
Священного камня всевидящий зрак.
Бегут они прочь от запретов табу,
На миг возгорятся у Будды во лбу,
И вновь исчезают и светятся вновь
Сквозь пепел надежд и преступную кровь.
Талант, осветленный глубинным огнем,
Я знаю о нем и не знаю о нем,
Увижу – зажмурюсь – не мне по плечу
Мечтою к его прикоснуться лучу.
И вы, властолюбцы, уймитесь! Не вам
Рассудком к его прикоснуться правам!
 

Памяти академика А. Д. Сахарова

 
О, это шараханье зала из крайности в крайность…
Когда на трибуну восходит картавый чудак,
Поймешь ли, правитель, что судит тебя гениальность
В осмеянной скорби своих безоружных атак?!
 

Молчаливый патруль

 
Радостей ближнего не уворуй,
Дом не спали.
Ходит в ночи молчаливый патруль —
Совесть Земли.
Нет у нее ни кола, ни двора,
Негде присесть.
Пусть одинока она и стара —
Все-таки есть.
 
 
Давнишний кто-то ее породил —
Может быть, Бог.
И на молчание благословил
Или обрек.
Не декламирует выспренних фраз,
В дверь не стучит.
Просто не сводит внимательных глаз,
Просто молчит.
 
 
Ты различишь ее по волосам
Цвета луны.
За день минувший прибавил ты сам
Ей седины.
Ходит во мраке седой эталон,
Ходит века.
Что ей, бессмертной, бразды и закон
Временщика?
 
 
Если поверишь в красивую ложь
Властных и злых,
Если на лютую казнь поведешь
Братьев своих,
Чистой слезою загасит, зальет
Смрадный огонь.
Голой рукою клинок отведет,
Ранив ладонь.
 
 
Кто там безгорестно пьет и жует,
Гордый собой?
Слышишь, молчание в колокол бьет,
Воет трубой?
Радостей ближнего не уворуй,
Дом не спали.
Ходит в ночи молчаливый патруль —
Совесть Земли.
 

Вторая сторона вещей

 
Не из отеческих советов,
Не из начальственных речей
Она придет к тебе, вот эта
Вторая сторона вещей.
В бессонный час недоумений,
Когда раздумья вкось и вкривь,
Она возникнет – тень из тени, —
Часы рукой остановив,
И скажет ласково: «Не глупо ль,
Что славы сторонился ты,
Она всего лишь гулкий рупор
Твоей чуть слышной правоты.
Ты думал жизнь переиначить,
На деньги глядя свысока,
А будь хоть малость ты богаче,
Была б щедрей твоя рука.
Терпенья мудрого чуждалась
Твоя душа в тенётах бед,
И вот досрочная усталость
Переломила твой хребет.
Твоя убогая надменность!
Трезвон речей, картон мечей!»
Ну что ж, честна и откровенна
Вторая сторона вещей.
Она несет свои заботы,
Как безупречная жена,
И если вдруг истлеет что-то,
Так это не ее вина.
А ты гляди, приятель, в оба,
Чтоб желтой горсточкой трухи
Не стали дерзости Ван Гога,
Да Винчи смертные грехи,
Вийона хохот вездесущий
У камня монастырских стен
И Сольвейг, ждущей и поющей,
Седые косы до колен.
Гляди, чтобы к твоим услугам
Не оказался щедрый дом,
Где станет недруг полудругом
И станет друг полуврагом,
И где лишь томик Дон-Кихота,
Уже ненужный и ничей,
Еще кричит во гневе что-то
О третьей стороне вещей.
 

Откровенность

 
Подвожу я тебя к штурвалу,
Присягаю тебе на верность.
Перед встречей с девятым валом
Приношу тебе откровенность.
 
 
У меня ослабли границы
Меж любовью и нелюбовью,
Мой характер крутой кренится
К словоблудью и своеволью.
 
 
Я сорвала фанфарный голос,
Причитая над целым светом,
Ум короткий и долгий волос
Скоро будут моей приметой.
 
 
Мой работный запал опутан
Размышленья веревкой длинной,
Как утопленники, минуты
По житейским плывут стремнинам.
 
 
И доподлинно мне известно, —
Разбуди – повторю спросонок, —
Как страшиться волны отвесной,
Как таиться в нейтральных зонах,
 
 
И не в здравом уме, а в страхе
Ополчаться на цитадели,
Лобовые вести атаки,
Погибать, не достигнув цели.
 
 
Эту исповедь ты осмысли,
Но не будет тебе прощенья,
Коль посмеешь ее причислить
К корабельному оснащенью.
 
 
Присягаю тебе на верность.
Курс известен, и цель известна.
Пусть горит моя откровенность,
Как маяк над опасным местом.