Текст книги "Листьев медь (сборник)"

Глава 2
Мастерство

На другой день была практика в сборочном цеху – мастерство. Нужно было прийти раньше обычного, чтобы одеться в костюм для работы в чистом помещении. Снежно-белый комбинезон, прозрачная нахлобучка на волосах, маска, закрывающая рот, и огромные очки, делали всех одинаковыми и страшноватыми. Женька Комлев, правда, и тут находил прикол, и принимался ползать по высокочистому полу на четвереньках, отыскивая снежных клопов, которыми пугали всех начинающих криталльщиков. Женька глухо выкрикивал из-под маски: «Клопы – не мы, мы – не клопы. И потому… лэ-э-таем мы». Потом заладил и вовсе что-то несообразное: подняв сведенные руки на головой, он кидался на стены, словно пытаясь их протаранить, и орал, что теперь он гигантский Крот. И верно, была когда-то такая опасная игра, в Кротов…

Катя пристроила, наконец, на голове нахлобучку, очки и намордник и остановилась посередине раздевалки в ожидании, бессильно опустив руки и выпятив вперед, как-то еще по детски, плотный животик. Женя с Нерсисяном, обладающим натуральным кавказским «э-э» подскочили к Кате и хором, глухо, через респираторы, завопили: «Ну, Катька, ты – Сова-а-а!» И действительно, огромные катины глаза за пластиковыми очками казались еще больше, желтее и непроницаемее. Возник зуммер, и высокая, словно бы, неземная фигура Зины Красильниковой, укутанная в комбинезон самого большого из выданных им размеров, двинулась к системе проходов в цех и призывно помахала рукой.

Цеха были расположены в помещении старинной фабрики на берегу реки. Перечеркнутые переплетами, клетчатые окна фабрики, темно-красный кирпич ее толстых стен, высокие металлические, наглухо зарытые двери – все это вовсе не напоминало о том, что нутро фабрики перемонтировано – вынуты полы, потолки, перекрытия, заменены системы вентиляции и канализации – и организовано знаменитое на весь мир учебное сверхчистое производство техники на лигокристаллах.

Когда вошла вторая выпускная, четвертая средняя сорвалась с крутящихся сидений возле ленты конвейера и понеслась к выходу. Катя заняла свое место, размяла пальцы и поначалу машинально делала заученные движения: 7–8 канал, 5-ая звездочка, 3 с половиной – клепаем… Потом снова по пришедшей панельке – 7–8 канал, 5-ая звездочка, 3 с половиной – клепаем… Так продолжалось часа два. Потом, как обычно, Сова начала чувствовать, как возникло некое жжение под левой ключицей. Потом, как водится, начало мелко-мелко, заметно только для нее, дрожать левое веко – кусочком, возле переносицы. Ей даже показалось, что сейчас поползут по полотну конвейера снежные клопы…

Тогда Сова стала применять недавно придуманный ею метод. Она решилась на смену последовательности действий и начала с пятой звездочки. В этой ситуации локоть не так прижимался к краю рабочей плоскости, ощущения несколько менялись, и Катя спасалась от монотонности. Таким образом, она еще час старательно трудилась, но вдруг услыхала над ухом: «Катерина, что дуришь? А ну – на профилактику!» Пришлось повиноваться и пройти в отгороженный стеклянной стенкой закуток начальника учебного цеха. Высокая белая фигура в такой же прозрачной наколке и очках-семафорах двинулась за ней. «Вечно, этот Чубаров…» – ворчала про себя Сова.

Чубаров завел ее за шкаф – единственное место, которое не просматривалось со всех сторон.

– Ты зачем чудишь, Катерина? Ведь тебя за такие вещи – за нарушения технологической последовательности, могут, знаешь как?.. А уж меня-то… – шепотом, отвернувшись в сторону, чтобы не засекли звукоуловители прошипел Чубаров. – Известно ведь всем, что со мной…

Сова стянула все с головы и слегка опустила молнию комбинезона, потом твердо сказала:

– Аким Юрьевич, я так уже делала. И ни разу при тестировании не забраковали ни один элемент. Ну, если это меня держит? Не могу же. Не могу я…

– Знаю, моя Умница. Знаю. Не выносишь ты нудной последовательности, тебе необходима смена впечатлений, рваный ритм. Ну, потерпи. Сейчас наш мир так устроен, а завтра – кто знает? Ведь выпускной курс, закончишь и…

– И на настоящий завод. Привяжут к этим лигокристаллам навечно. Разве что заведу троих детей.

Чубаров слегка отпрянул, вышел из закрытой шкафом зоны и принялся ходить по закутку, запустив руки в свои густые, темные, стоящие шапкой надо лбом волосы и как всегда «выдрючиваться». Он захватывал прядку большим и указательным пальцами, сжимал, выкручивал и слегка дергал. Потом хватал другую прядку, и так, в задумчивости, издевался над волосами некоторое время. В конце концов, он вернулся за шкаф, где продолжала молча стоять Катя, покусывая нижнюю губу.

– Катенька, лигокристаллы обнаружили десяток лет назад на Урале наши доблестные геологи – и на большую радость и на беду. Все эти немыслимые триллионы, что наше Государство за них выручает… Не знаю, у меня даже не укладывается в голове! И при всем при том – все эти ящики для черствого хлеба на улицах… Да – мощь страны, да – всемирная монополия в микроэлектронике, да – возможность придерживаться единой идеологии.

Катя насупилась, зажмурила глаза, сморщившиеся веки ее мелко-мелко задрожали, а пухлая нижняя губа выползла вперед и захватила верхнюю. Но потом, вдруг собравшись, она сцепила руки, подняла их над головой и рубанула воздух с хрипловатым криком: «О-ы-охх!»

– Ты что же это? – Чубаров зацепил замочек молнии ее комбинезона, застегнул ее до отказа, слегка встряхнул Катю и напряженно спросил – Ты, это… А что ты дома… слушаешь?

– У нас – такая круглая, трансляция…

Чубаров быстро повернул голову, глянул в сторону замершей в ожидании группы датчиков на стене и громко произнес:

– Впрочем, Совушка, ты, прежде всего, технологического цикла придерживайся. А оттягиваться будешь вечером, ведь вы еще не закончили съемки игры?

– Нет, там нужен вид сверху. Знаете, когда перемещения объектов видно на плане… – всхлипнула Катя.

– Да, да! – глаза Чубарова сощурились, на бледной, покрывшейся лучиками смеха коже вокруг глаз проявились веснушки. – Я знаю, как это сделать, ты мне только напомни завтра в обед.

Чубаров надвинул Кате на глаза очки, поднял намордник, схватил за плечи и повел к дверям в цех. Только Сове все время казалось, что у него очень уж горячие ладони, и это чувствовалось даже сквозь комбинезон.

Катя вернулась на свое место, конвейер опять пошел, а Марик опустил голову, до того напряженно повернутую в сторону пустующего катиного стула. Теперь он немного успокоился – Катя вернулась на место, можно было погрузиться в свои мысли. Со вчерашнего вечера он был словно сам не свой. Необходимо было как-то осознать себя, привести в порядок. И, тем не менее, даже задумавшись, Марик работал аккуратно и точно. Он не делал ни одного лишнего движения, технологические операции не утомляли его, но казались полностью лишенными смыла. Однако даже и приятно было: здесь его абсолютно никто не трогал и не смел одергивать.

Не отдавая себе отчета, зачем, собственно, Марик вспоминал вчерашний день – четверг, в который он, как обычно, ходил к учительнице латыни и французского языка.

Софья Даниловна – немолодая сухонькая женщина жила в одном из старых многоквартирных домов на Западе. Подъезд был темный, грязноватый. Но, только переступив порог ее квартиры, Марик погружался в теплый присушенный запах, в шуршание желтоватых листов бумаги с текстами, в поскрипывание старого паркета. Запах старой бумаги, книжного клея, красок, исходящий от многочисленных картин, украшавших квартирку – тут же выбивал Марика из привычной колеи. Дальше было еще сложнее. Мало того, что Софья беспрерывно говорила и порхала возле огромного концертного рояля, занимавшего почти все пространство ее единственной комнаты, она еще и постоянно загружала Марика непонятным ему эмоциями, провоцировала намеками и жестами. Софья поясняла при этом, что вызывает тем самым его скрытые силы и активизирует проявление его способностей. С одной стороны Марик молча обижался, ибо полагал, что его способности для всех очевидны. Правда, был при этом глубоко убежден, что используют их не в том направлении. А с другой стороны, ему все время казалось, что Софья добивается чего-то иного.

Последний выпад Софьи Даниловны, уж особенно заморочил ему голову. Они переводили французское стихотворение, в котором все время повторялась фраза: «Ты замрешь возле ее ноги…»

«Не буду я сидеть ни у чьих ног!» – цедил Марик и вгрызался в текст, стараясь правильно понять значения слов и выстроить из них логическую конструкцию. Текст был тяжелый и воспринять его Марику было довольно сложно, но он старательно переводил: «Когда у тебя нет ничего, кроме страха за любимую и бесконечной дрожи в тот момент, когда она ставила ногу на подоконник и казалось – еще чуть-чуть и высокий скользкий воздух заменит каменную опору. Нога была изящная, живая, кафель – мертвый, ведущий во впивающийся в душу зеленоватый колодец».

Софья взмахивала тонкими ручками, ложилась грудью на черную крышку рояля, ерошила свои подкрашенные чернилами легкие кудряшки и уверяла: «Будешь! Будешь!» Марик возмущался, раздраженно откладывал книгу, даже вылетал на лестничную площадку и хлопал дверью – но потом снова возвращался, ибо не любил незавершенных дел.

И вдруг Софью прорвало, и она, облокотившись на крышку рояля, красиво вдавив в его поверхность локоток (так, чтобы не было видно заштопанного рукава кофточки), произнесла ряд французских фраз, сверкая глазами. Марик не все сразу понял, но и сейчас повторял их про себя:

– Ты увидишь голубую бьющуюся змейку под тонкой щиколоткой, ты увидишь бледный овал ногтя на игрушечном, словно бы восковом пальце, ты увидишь это нежное восхождение все чувствующей бархатистой кожи на высоком подъеме…

Зачем была Софья, к чему были все эти ее разговоры, Марик никак не мог понять, знал только, что индивидуальные занятия с репетитором по языку были для него большим прорывам, достижением, результатом длительной борьбы с родителями. Мама всегда считала, что вполне можно использовать лингвистические курсы на кассетах, которые продавались в каждом магазине, благо дом полон лиготерминалов – воспроизводи – не хочу. И эта Софья с ее бумажными текстами, с пронзительным голосом, да еще и талоны ей нужно подкидывать – от себя отрывать…

И Марик осторожно, мельком, не отстраняясь от работы, кинул взгляд на катины ноги, прочно упакованные в белые неуклюжие валеные конечности комбинезона, и подумал о розовой незамысловатой пятке и вздувшемся пузырике мозоли. Потом перевел взгляд дальше, вгляделся в череду ног, закутанных в чехол комбинезона и заметил тут некую несообразность. Валенок одной из безличных фигур за конвейером странно загибался снизу, ткань комбинезона натянулась и плавно облегала какое-то непонятное острие, утыкавшееся в пол. Марик никак не мог понять что это, в голове его все перемешалось и вдруг в закупоренном пространстве комбинезона стало тесно и жарко. Марик с трудом втянул в себя воздух сквозь намордник-респиратор, и тут взвился неожиданный звонок на обед. Все вокруг задвигались, заскользили в своих белых валенках по сверкающему полу к дверям, начали спешно скидывать комбинезоны. И Марик понял, наконец, отчего произошло его странное волнение в цеху. Лисина гордо выступала в почти запрещенных для девочек ее возраста туфельках «на шпильках». Она побоялась снять и оставить их в раздевалке, а напялила прямо на них комбинезон.

Столовая представляла собой пятиэтажную трубу со стенами из красного кирпича, расположенную в центре старого здания фабрики. Вход был со опускающейся решёткой: ровно в 14.00 решётка с шумом грохалась вниз: и кто не успел поесть – пиши пропало. Там же, у решётки висело подробное меню. Необходимо было выбрать вариант, взять себе пластмассовый талончик, номер и цвет которого соответствовал выбранному, а также отдельный талончик на напиток, стать в правильную очередь с правильной стороны лестницы у входа, (соответствующую номеру и цвету выбранного варианта обеда), отстоять ее, схватить плывущий к тебе по конвейеру поднос с поставленным на нём вторым, добавить к нему пакет с сухими щами и салат, стать в отдельную очередь за напитком (лимонад, «Буратино», яблочный сок, «Боржоми»…), подняться с этим горячим и качающимся подносом на этаж выше, маршируя через весь зал, найти место, поесть. Потом спуститься с грязным подносом опять вниз, выбрать правильный конвейер, снять стакан из-под питья, поставить его отдельно на большой поднос, куда ставят все, а затем водрузить грязный поднос на конвейер вилками и ложками в сторону дырки, куда он должен уплыть. Уф!.. Однако всё это было бесплатно, родители не тратили талоны на учащихся детей.

Наконец, обед удалось удачно преодолеть, удалось даже подняться к учебному цеху и начать облачение в комбинезоны, но тут староста группы Паша Нерсисян вдруг застыл с поднятым вверх пальцем, и все поняли, что он получил важное сообщение от руководства техникума, которое передается только на вшитый у старосты под кожу за ухом микро-мобильник.

Паша постоял так несколько минут, расставив ноги и подняв руку с предостерегающим пальцем, потом завопил:

– Победа! Счас, пошли! Нашу игру выдвинули на лауреата конкурса! Переодевайтесь, живо. Летим в райком!

– Погоди-ка! – возмутилась Катя. – Мы же еще не сделали игру в плане. Нет съемок сверху. Все ерунда – надо же доделать.

– Нэ знаю я нэчего! Раз вэлят в райком – нужно скидывать эти белые простыни – и в райком! Им виднее. А где Чубаров?

Чубаров – уже в строгом костюме, приглаженный, появился из преподавательской и строго сказал:

– Судя по всему, вы удостоились большой чести. Вашу работу заметили. Действительно, занятия на сегодня отменяются, – и уже тише. – Цех закрыт, все ушли в райком…

Глава 3
Предбанник и кабинет

Неслись они, что есть сил. Впереди – длинноногая изящная Лисина, слегка раскачиваясь, как бы неуверенно, разрывая воздух далеко выступающим носом и не препятствуя себе срезанным мягким подбородком; за ней Зинаида, словно греческий атлет; и – как ни странно, не отстающий от нее никогда, пыхтящий, но точно рассчитывающий маршрут движения Варакуша; потом Паша Нерсисян – полный сил, достоинства и надежд; потом ровненькая Катя, довольная, что отодвинули от ненавистной работы и дали подышать; за ней – вихляющийся и неряшливый Женя Комлев; а сзади всех Марик, откинувший назад большую голову с бледным лбом, выставивший вперед кадычок и с напряжением передвигающий тяжелые, не желающие нестись невесть куда ноги. Чубаров бодро и тренированно трусил сбоку, придерживая портфель с бумагами.

Райком был недалеко – темно-розовое, отдельно стоящее здание над потоком машин – словно на высоком берегу реки. Над зданием развивалось два флага – красный с серпом и молотом, и красный же – но со стилизованной снежинкой в углу – торговой маркой техники на лигокристаллах. Этот кристаллик льда, доведенный до неузнаваемости мастерами художественной пропаганды и превращенный хищную звезду, перечеркнутую слегка наклонными перекладинами, называли иногда «корпусколой вьюги».

Разгоряченные, ребята влетели в высокие двери и сгрудились возле вахтера.

– Вы к хому? – раздраженно спросил толстый дядька в темном, фирменном, маловатом ему кителе со снежинками в петлицах.

– Нас вызывали, срочно! Мы на конкурс! – возник общий галдеж.

Дядька-вахтер порылся в бумажках на столе и безапелляционно заявил:

– Нету бумах на группу. И на преподавателя тоже нету.

Чубаров слушал молча, стоя позади всех, сжав губы. Потом рывком подскочил к стойке продвижения сотрудников и сунул свою личную карточку в щель приема. Стойка моментально сработала и втянула в себя шлагбаум. Чубаров позвал за собой ребят.

– Куда!!! – завопил дядька, – По личной карточке спеца вход сто лет как отменен. Нужен письменный пропуск. Подписанный Первым. Нечего тут. Ходили уже, напели тут всего…

Потом подошел, цепко схватил Чубарова за плечо и отвел в сторону. Дальше, не спеша, двинулся к старенькому телефону, взял допотопную трубку и спросил у кого-то про группу. Долго выслушивал ответ и осанисто пояснил:

– Погодите тут, счас вам вынесут…

Чубаров громко выдохнул воздух и выпустил из рук портфель, который с грохотом свалился на мраморный пол. Катя тут же пошла, подняла портфель, аккуратно поставила возле Чубарова, и погладила его по руке:

– Аким Юрьич, дадут нам пропуск. Всем – по списку. Не гневите…

– По списку – так по списку, – сглотнул Чубаров. И потом с трудом сдерживая раздражение, прошипел – Никогда не бери меня за руку, Сова. Тем более, здесь.

Сверху и с боков на них смотрели глаза замаскированных под украшения лепного бардюра кинокамер, со своего стула взирал вахтер в тесном кителе, а из-за низкой перегородки таращились гардеробщицы.

В мраморном вестибюле-предбаннике стало тихо, и визгливые голоса гардеробщиц вступили в свои права, продолжая начатую перед приходим ребят беседу:

– Ты где пряжу-то брала, Ксеня?

Та, что непрерывно вязала, тут же ответила:

– Да баба Первого выдала. Я у их на даче огород полола. Ты б видала, какой водопад на участке соорудили. Говорят, прям из Мельбурна выписали. Но, я тебе скажу, у нас, в дворовой оздоровилке – не хуже. Влезешь в него – так и массажирует, так и массажирует. Просто спина потом горит.

– Да ну, Ксеня – «огород». Вон, из отдела Мобильных систем, уборщица – так она в выходные мотается ко Второму на кофейные плантации в Краснодар. Ну, он там купил себе… Да, ладно тебе, все же знают…

И тут пухленькая девушка в очечках спустилась с мраморной лестницы, подала вахтеру серую разлинованную бумажку с печатью, он что-то долго с нее переписывал в толстую амбарную книгу и только потом пустил ребят с Чубаровым к Секретарю по интерактивным играм.

– Только Секретаря нет, – предупредила девушка, пока все поднимались на второй этаж и вступали в коридор, устланный бордовой дорожкой. – Она – на совещании. Но там «окно» между выступлениями, и она согласилась побеседовать с вами по Каналу. Зайдите в кабинет, я вас подключу.

Кабинет был большой, тоже с дорожкой, только с темно-синей. За огромным столом с лиготерминалом никого не было. Ребята сгрудились возле малахитового экрана, висящего на стене. Экран пока был просто зеленой плитой с замысловатой и торжественной сетью природных линий и прожилок, на котором в правом углу была прибита табличка «Ударнику учебы и работы 2-ой степени». Потом возник писк, и в зеленой глубине экрана проявилась рука с хищным маникюром и авторучкой, а потом – движущиеся губы и волевой подбородок Секретаря по интерактивным играм:

– Ой, это выпускная из 7-го лиготехникума? Здорово! Вы меня уж простите – запарка. Верно, верно вам передали. Выдвинули вашу игрушку на призовое место. Только вот сейчас и проголосовали. Так что – радуйтесь. Только вот…

– Но мы же еще не закончили. Вид сверху, съемка на плане… – начала было Катя.

– Это ерунда, – отпарировала Секретарь по интерактивным. – Мы приняли работу «в целом». Доснимите. Только мигом мне! А так… Все отлично. Я очень рекомендовала – мой же микрорайон! – и все проголосовали. Только… что это я хотела? Тема какая-то… Правда, «Снежная королева» – вполне официально одобренный и проверенный материал. Были и игровые фильмы, и мультики в старину… Но в вашем сценарии – все ведь с ног на голову… Драки с разбойниками, битва со снежными клопами, полчища ледяных булавок… Да все верно – игра есть игра. Но – идеология-то в чем? Вот, скажем, у 5-го училища – игра «Соловей-разбойник. Одихмантьев…» А кто у вас сценарист?

Женя Комлев торжественно выступил вперед, прокашлялся и заговорил неожиданно низким официальным голосом:

– Меня привлекла в сказке датского писателя Ганса Христиана Андерсена тема вечности. Мальчик Кей, похищенный коварной Королевой – и он кивнул на Лисину, – можно сказать, взятый в заложники, – собирает из кусочков льда – обратите внимание – дискретных элементов, по сути, кристаллов, – слово «вечность». Вот эта кристаллическая, дискретная вечность….

– Вот– вот!!! – радостно оскалился рот Секретарши по…, – Как это я сразу не просекла. Молодец, Комлев. Я поговорю по поводу опубликования твоих стихов в молодежной газете.

Обратно все шли как-то медленно и бочком, стараясь не наступать на бордовую дорожку. На улице Марик подошел к мрачному Женьке и тронул его за плечо:

– А если б она спросила, зачем это Герда растапливает все это кристаллическое нагромождение слезами? И к чему у нас в последнем кадре всюду теплое соленое море?

– Так ведь – как сказать, – сплюнул в сторону Комлев. – Это ж ты гипотетический вариант сейчас выдаешь. Наш клиент – игрок, может и отменить «режим слез». В финале слово «вечность» будет великолепно набрано – кстати, прекрасно Чубаров разработал многомерный фигурный вариант «Тетриса». Чубаров, он же вообще…

– Ты, Женька, мне очевидных вещей не поясняй, – обиделся Марик. – Ты ей еще и того не сказал, что осколки зеркала – тоже ведь кристаллы своего рода – подкинули в нашу игру злые тролли. И кого мы с тобой под троллями подразумевали…

– Марк, тебя понесло. Что ко мне пристал-то? Ты у нас консультант – вот и проконсультировал бы секретаршу. Какой ротик-то у нее, а зубки!

– Евгений, – вскинул голову Марик, – я не желаю разговаривать с тобой в таком тоне. Твои вечные шуточки на тему… на тему различия полов – меня просто выводят из себя… Неужели ты не понимаешь, что таким образом ты нарушаешь гармонию нашей жизни, ты отвлекаешь… Мы должны сейчас учиться… Мы должны. Нас же учат – не осложнять, сохранять разум для лучшей работы.

– Да какой там разум для нашей лучшей работы нужен? – прошипел Женька прямо в покрасневшее ухо Марика. – Голова пустая наша им нужна, напиханная схемами сборки, и ловкие молодые руки. И вообще, чего ты кипятишься-то? Ты ж у нас философ, Строгий Юноша.

– Да, – взял себя в руки Марик, – Я совершенно не согласен с тобой, но вовсе не собираюсь входить в состояние аффекта. Тем более, что еще Спиноза говорил о могуществе разума – рацио – его власти над аффектами и о том, в чем состоит свобода или блаженство души.

– Но что же ты при этом с телом-то своим будешь делать? – не унимался Комлев.

– Я говорю о пути, ведущем к свободе. «До того же, – учит Спиноза, – каким образом и каким путем должен быть разум – интеллектус– совершенствуем и, затем, какие заботы должно прилагать к телу, дабы оно могло правильно совершать свои отправления, здесь нет дела, ибо первое составляет предмет логики, второе – медицины»..

– Отлично. Это самый Спиноза так и жаждет сдать тебя хирургам. Да поживи еще, Маричек. Мы к тебе все очень хорошо относимся, – вывернулась откуда-то сзади Лисина и заглянула прямо в лицо Марику.

– Мир, по Бенедикту Спинозе, – сказал Марик, отодвигая Лисину от себя обеими руками, – закономерная система, которая до конца может быть познана только геометрическим методом. Человек часть природы, душа его модус мышления, тело модус протяжения. Воля совпадает с разумом, все действия человека включены в цепь универсальной мировой детерминации…

– Спятил совсем… – прервал лекцию Паша Нерсисян, – Здесь дело в другом.

Меня вообще не очень радует, что секретарь вытянула нашу игру в лауреаты. Сидели бы себе и снимали ее тихо. Любители бы ее наверняка оценили. Тем более, что Чубаров с Варакушей делали движок, а они – асы.

– Да и Катька – ас со своей техникой, – вставил Комлев.

– Да… Катя, да… – Марик чуть притормозил, отстал от Комлева и постарался прекратить этот разговор.

Решили пойти в Игровой центр, посмотреть отснятый материал, «затянуться» еще разок, пока не стало темно. Сделали небольшой крюк, пробрались дворами среди очень древних кирпичных домов – их когда-то строили с потрясающим терпением и совершенно дискретно: набирали дом кирпичик за кирпичиком. Сейчас уже не строили ничего подобного. В железобетонные панели еще на заводе запрессовывались кабели и разъемы, каждое новое здание было насыщено лигокристаллами, оно дышало ими и плевалось… ими же.

А за старыми кирпичными стенами доживали свой век бабушки, работавшие еще на той самой текстильной фабрике, что сейчас была превращена учебное производство. Жили здесь и их внуки, которых по утрам увозили за город вагоны дороги на магнитной подвеске – к многокилометровым полям цехов для сборки лиготехники и элементов, к складам комплектующих, к ангарам, откуда коробки с изделиями рассылались по всему миру.

Студентов лиготехникума ни один раз возили на экскурсию в Промзону, а однажды даже катали над ней на вертолете. Эта экскурсия очень хорошо запомнилась Кате.

Плоские поверхности крыш одноэтажных цехов-сараев простирались до горизонта. По бокам зоны тянулись сияющие ряды теплиц, обеспечивающих витаминами темные ручейки из человеческих тел, устремляющиеся по узким протокам к дверям цехов. Теплиц было много, но, если приглядеться, удавалось заметить, что с одной стороны они продолжают размножаться – строиться, захватывая улочки темных деревень и неряшливых городов, а с другой – уже разрушаться, подталкиваемые теми же деревеньками, огородами, оправленными заборами из ржавой проволоки, сараюшками из железнодорожных контейнеров и прочей неубывающей чумазой живой суетней.

А от города к Промзоне тянулась разлапистая дорожная стройка – прокладывали трассу для поезда с магнитной подвеской, с целью быстрой и дешевой доставки рабочих к цехам. И только на краю этого изувеченного пространства виднелась полоса леса, но и там можно было заметить подъемные краны – это возводили корпуса Ошаловской станции слежения за космическими объектами. Все строилось, менялось, стремилось к будущему – ровно таким образом, как представляли его себе Нифонтов с Петруничевым.

И сидящие тогда внутри мощного промышленного вертолета студенты гордились открывающейся им картиной и уже четко ощущали: все эти увиденные ими внизу рабочие – лишь персонал, «клопы в белых валенках». Им же уготовано будет право руководить этими людьми. Разрабатывать проекты и принимать необходимые решения.

Катя помнила, как проявились тогда, в вертолете, лица ребят. Зинаида, не отрываясь, следила за кранами, утопающими длинными ногами в лесу. Ее лицо сменило свое неуверенное, какое-то вечно стесненное, озабоченное некрасивостью черт выражение. Зинаида стала вдруг напряженно-просветленной – ее влекли космические исследования, имеющие, судя по всему, большое будущее, благодаря развитию лиготехники.

Варакуша, сдвинув брови, крутил головой, и рассматривал каждый угол и каждый тумблер мощной машины. Марик был бледен и зажимал рукой рот. Женька что-то строчил в блокноте. Лисина вообще не полетела, заявив, что у нее ОРЗ, а на самом деле, и Сова это знала, Лисиной очень не понравился темно-зеленый комбинезон с горбом парашюта, который пришлось бы на себя напялить. А вот зато Паша Нерсисян стал на редкость спокойным и горделивым – он определенно ощущал ответственность за снующих, стоящих, перекладывающих и перебирающих изделия на ликокристаллах людей: маленьких и спроецированных в черную точку головы, там, внизу…

Но особенно весело от этих мыслей не становилось. Плечи сжимались, хотелось съежиться и завыть – очень уж горячо и опасно было ступать по бордовой дорожке.

Дворы с неподвижно застывшими фигурами бабушек в одинаковых белых (выдаваемых по особым талонам) платочках кончились и ребята подошли к невысокому уютному зданию с колоннами, которое, по рассказам родителей когда-то называли «киношкой», а теперь, опять же, переворотив все нутро, сделали «высокотехнологичным» игровым центром. И по дороге никто из них и не заметил, что Чубаров свернул в сторону, нагнулся, вроде бы, завязывая шнурок, а потом двое в темном и невзрачном быстро подхватили его под локти и увели в низкий подъезд одного из домов.

– Не тащите же меня так! – вырывался Аким Юрьевич, что есть силы отбиваясь локтями.

Но двое в серых кустарных кепках, надвинутых на лбы, втолкнули его в совершенно пустое полуподвальное помещение – бывшие комнаты домоуправления, в раздражении дали в нос и бросили на пол. Потом расстели газетки, сели рядом и аккуратно поставили между собой бутылку «Столичной» и тарелочку с сероватой колбасой, испещренной ровными кругляшками жира.

– Ты совсем показываться перестал, Ач, – сказал один из тащивших и принялся раскупоривать бутылку.

– Некогда мне показываться, – Чубаров вытер кровь носовым платком, – Да и с работы выгонят, если только с кем из вас заприметят. Знаю, знаю. Слышал: умельцы группы Сопротивления умудрились запустить какое-то эфемерное сообщение по трансляционной сети…

– Это не везде удалось, нам что-то постоянно мешает. Не поймем пока закономерности. Дай-ка нос посмотрю…–

Второй стащил с головы кепку и оказался темноволосой, очень коротко стриженой женщиной.

– Закономерности… Не трогай, Ми, больно ведь, – боднул головой Аким Юрьевич, – Закономерности им… Глушат вашу станцию и все. Кабельных червей запускают.

– Не скажи… Нас власти точно не засекли. Проверено железно. Ведь сообщение кое-где прошло – а кое-где нет.

– Да, я знаю, без дураков, – Аким запрокинул голову, чтобы остановить кровь, – Глушат – не власти. И если я вам выдам сейчас эту…закономерность, вы же мне не поверите! Нет! Вы вообще не желаете мне верить, а только затаскиваете меня и затаскиваете на ваши дурацкие собрания. Так вот. Верьте – не верьте – сообщения проходят только через округлые объекты. Если это антенна-тарелка, репродуктор или монитор в виде диска, шара или овала.

– А внутреннюю структуру этих…э-э-э объектов ты не исследовал? – Мужчина, так и не снявший кустарную кепку, глотнул из стакана и направился к куче какого-то старья в углу. – Может, состоят они из…э-э-э… округлых корпускул.

– Ежик, ты, как всегда передергиваешь, ершишься и расправляешь колючки. Давай-ка лучше послушаем Акима, – сказала женщина, – все равно у нас нет больше ни одного уха в структурах, кроме него. Забрали же всех…

– И меня у вас не будет, если продолжите все ваши подставки. Меня у вас уже почти и нет. Именно из-за связи с тобой, уж извини, Маша, аспиранта Чубарова поперли из Лигоакадемии.

Женщина поднялась и прошла к зарешеченному окну, высоко расположенному в этом полуподвале. Тем временем Ежик выудил из кучи хлама какой-то синий чемодан, притащил его в угол, протянул шнур до замшелой старой розетки, поколдовал над чемоданом, и вдруг оттуда прорвалась музыка. Сначала прерывисто, и Ежик заворчал: «Фу, иголку не так поставил!», а потом все более густо и властно.

– Неплохо звучит, – сказал он, снял кепку и пригладил волосы. – Да, хорошо звучит. Вот что значит – аналоговый сигнал.

Густые звуки заполнили комнату, Ми замерла у окна, и на светлом фоне обрисовался ее четкий, словно принадлежащий старинной монете, горбоносый профиль. Чубаров доковылял до Маши Ивановой, нагнулся, чмокнул ее туда, где начиналась шея и кончался ежик волос, и уже увереннее двинулся к двери. А перед выходом обернулся и бросил: