Текст книги "Листьев медь (сборник)"

Глава 14
Снова чужая игра

Дурацкие затеи с контейнером Катя решила оставить. Если уж дверь дважды выпустила ее… Поэтому она подошла к дверной панели, просто подняла руку и помахала своему идеальному изображению. Панель задумалась ненадолго, но все же опрокинулась. Кате казалось, что она уж никоем образом не запомнила всех перипетий перемещения, но, тем не менее, двигалась она, словно по хорошо отлаженной программе, то перемещаясь по высоким ступеням, то перепрыгивая с вагонетки на четвертьвагончик, огибая ребра пирамид и додекаэдров. Где-то впереди мелькнул провал с «садом», но вагонетка пронесла ее мимо. Пирамида, на которую она взбиралась, тоже оказалась на месте, и над ее вершиной, среди скоплений мелких многогранников было видно светящееся, незаполненное ничем пространство. Перемахнув с одной вагонетки на другую и проскакав некоторое время по широким ступеням, Катя забрела во внутренность, как ей показалось, гигантского куба, где по углам возвышались скопления мелких гранников, совершающих свои обычные действия: они смыкались гранями и превращались в некие гибриды экосаэдров с обелисками и додекаэдрами. С гранями же своими, безупречно ровными и черными, они проделывали совершенно неподобающие вещи – словно бы дробили их на мелкие уступы, стараясь этими лестницами-гибридами приблизиться к форме дуги, параболы, гиперболы или иной гладкой кривой.

Но это Сова уже наблюдала, а вот странные предметы в нишах, расположенных по разным сторонам куба, привлекли ее внимание. Это были, как ей показалось, заржавленные или покрытые мелкими песчинками-гранниками совершенно инородные в этом мире части какого-то механизма овальной формы с выступающими в разные стороны зубьями. Катя нагнулась над странным предметом и даже потрогала его руками. За этим старым, забытым или брошенным здесь механизмом она видела что-то еще. У нее даже создалось впечатление, что это одежда. Поверх кучи слежавшихся тканей была наброшен большой ветхий плащ или скорее мантия, подбитая темно-рыжим с вырванными клоками мехом. Рядом валялся высокий головной убор, похожий то ли на митру, то ли на рыцарский шлем. Кате вновь стало не по себе, как в прошлый раз, когда она увидела местный «цветник».

Но что-то тянуло ее дальше, Катя выбралась через отошедшую в сторону заднюю стенку куба и потащилась опять через внутренности многогранников, сдвигая, переползая, подпрыгивая и пролетая периодами в четвертьвагончиках. Путешествие, как и в прошлый раз, кончилось на дне параллелепипеда. Катя села и уперлась ладонями в чуть шершавое, и мягко-податливое на этот раз дно ЧЯ.

Все вопросы, ответы, задания и исполнения заданий, а так же вибрация дна и стенок, изменения температуры – то жар – то холод, даже легкое свечение пространства внутри параллелепипеда – все это обрушилось на Сову разом, как только она оказалась у ЧЯ. Объяснение этому могло быть лишь одно: ЧЯ ждал ее, очень ждал.

За короткий промежуток времени Катя поняла: да, это великое пространство гранников, да, они сознают свое несовершенство и восхищаются гладкими гибкими кривыми, овальными формами, более того, в последнее время среди них возникло стремление к самоусовершенствованию, желание приблизиться к некой округлой форме. Они хотят любоваться продуктами миров, подобных катиному, и привлекают их к себе. Все это обрушилось и вошло в нее сразу, но было совсем не все… Словно ЧЯ послушно выдал ей официальную информацию. И Катя тут же бурно отреагировала, стуча кулаками и коленками по нижней стенке Ящика и хрипло крича: «Не имеете никакого права! Отпустите всех домой! Я все сообщу! Буду жа…».

ЧЯ замер. Кате казалось, что она сидит в центре некоего действа, создаваемого едва видимыми вспышками в его стенках, изменениями температуры – словно клочки горячих и холодных участков кто-то пригоршнями рассыпал впереди и сзади нее. Кроме того, дно время от времени как бы сдвигалось, расходилось слоями, так, что Сову начинало подкидывать, словно на рессорах. Внутри у нее возникло чувство качелей, когда подмывает что-то снизу при полете вверх и ахает в середине груди при падении вниз…

«Подумай о себе, подумай о себе…» – говорил в ней чужой и удивительно знакомый голос. Сова поначалу не знала, о чем ей думать, но что-то настырно лезло в мозг, какое-то воспоминание. И она покорилась, пошла на поводу у неведомого подсказчика. Она вспомнила сборочный цех, и то, как ей было тошно делать бесконечно повторяющиеся движения, как она упорно придумывает новые ходы и меняет, меняет последовательность движений.

А потом подсказывающий как будто отступил, и она представила себе, как ей в раннем детстве подарили куклу-голыша с пухлыми пластмассовыми ручками и ножками, укрепленными на розовом туловище с помощью белых резинок, появляющихся, если ручку голыша с силой оттянуть, и как она купала голыша в овальной ванночке, полной голубой тепловатой воды. Вспомнила мамин чайник с розочками и душистую струю коричневого чая, расплывающуюся в белом кипятке складчатым шлейфом и наполняющего белую, с темной трещиной, чашку, и плавающие поверху чаинки – распарившиеся клочки сухих листов.

Качели сломали катину логику, заставили вытолкнуть из себя эти образы, забыть колкие слова страха. Катя отпустила державшие ее в сидячем положении ладони, которыми она до сих пор инстинктивно поглаживала качающийся пол, как бы повелевая качаться дальше, и уже готова была лечь и ни о чем больше не думать… Но тут откуда-то снизу возникли мощные грубые толчки, которые, казалось, готовы были разрушить все вокруг.

Сову откинуло к стене, стена сотрясалось, Кате показалось даже, что в этом безмолвном мире она слышит глухой гул, подобный шуму схода лавин. Толчки кончились мощным ударом, после которого Катя почувствовала, как потолок – крышка ящика, начал стремительно надвигаться на нее. Она закрыла глаза и распласталась, прижимаясь всем телом к теплому еще полу. После следующего, чуть менее сильного толчка стена поехала вглубь, настигая Катю. Она откатилась и затихла.

Когда толчки прекратились, Катя снова села. Все было как раньше, только ЧЯ стал значительно меньше.

– Что с тобой? – испуганно крикнула Катя.

Это следовало предполагать. Меня обвинили и уменьшили в объеме.

– Да, да, в объеме, – Катя это прекрасно уже понимала, – чем больше у тебя объем – тем ты сильнее. Это из-за меня? Признайся, – спросила она громко.

Из-за тебя. И из-за тебя тоже. Ты сейчас думала так… Ты думала именно так, как нужно для нас. До сих пор никто из взятых нами существ так не думал. Для нас это важно, для нас это много, много…

– Ты меня заставил, ты меня… качал.

Верно, верно, моя умница…Ты попала сюда случайно, потому что просто пошла… за ним. А оказалась лучшей, лучшей из них всех. И ты – во мне. А у них – другие, у каждого свой. Но они не такие, они хуже.

– Так что же? Они – твои… коллеги, гранники – они завидуют тебе?

И опять это мелкое дрожание – эффект смеющегося живота.

Она приноравливалась к дрожанию, пытаясь понять как вести себя дальше, но тут что-то изменилось в катином сознании. Словно туда ворвались несколько голосов, спорящих, понукающих, дающих советы. Она хватала их разом, раскусывала, прикидывала на вес и отбрасывала. Только одна мысль, последняя, кинутая кем-то небрежно, кинутая кем-то своим, милым, чудным и совершенно безответственным прочно засела в голове. Она решила именно так и поступить…

И Катя как могла громко подумала и как могла громко произнесла:

– Если я лучше их всех и так вас радую – отпустите их… отпустите. А я останусь с вами навсегда.

Некоторое время было совсем тихо, потом стены и пол вновь пришли в движение, их словно разнесло в стороны. Сова поняла, что сказала что-то важное, удобное для всех и для ЧЯ тоже, потому что ему вернули объем.

ЧЯ не возвращал ее в дом Марика. Она сидела в ЧЯ и думала, и думала. Но там, что-то все время происходило, за стенками.

Она словно бы слышала, но не ушами, а всем телом – и животом, и боками, и даже спиной, прижимаясь к поверхностям ЧЯ. Она задала вопрос об этом, и ЧЯ ответил, что Большие гранники совещаются. Сколько времени заняло это совещание, Катя так и не поняла. Но в какой-то момент то самое «многогранникотрясение» возникло вновь – сначала теми же грубыми отдаленными толчками, потом мощными, все приближающимися. ЧЯ качало во все стороны, как лодку в океане. Со всех сторон Кате слышался – но слушала она не ушами, а всем телом – стоны и треск. Потом к ужасу своему она увидела, как в полу и стенках ящика появились зигзагообразные трещины, в них начали проникать тупые рыла обелисков, острые верхушки пирамид, бока и зады неизвестно каких сочлененных образований. Они впирались в ЧЯ сами, тянули за собой и вбрасывали внутрь непонятные предметы, покрытые той самой мелкогранной пылью, словно ржавчиной, какие-то вороха одежды и прочих грязных замшелых чужеродных мелочей. Самым же страшным было то, что все эти грани, спины, плоские зады и тупые рыла так и старались прикоснуться к Кате своими вязкими, но в тоже время жесткими и болезненно бьющими поверхностями.

Сначала Катя вся сжалась от страха, но потом заметила, что ЧЯ пытается бороться с ними, выкидывая их, стягивая разрывы своих стенок, но они пролезали все вновь и вновь. И Сова, помимо воли, пошла в наступление. Руки ее, как всегда поднялись, она прокричала свое: «О-о-у-у-хх!!!» и, словно что-то извне несло ее, кинулась толкать и пинать гранников, выделывая неожиданные кульбиты ногами, применяя совершенно незнакомые ей приемы, подставляясь и перекидывая через себя, топча вдребезги каблуками и шпаря ребром ладони наотмашь, расшвыривая с неожиданной силой рассыпающиеся ящики, коробки, сундуки и стягивая, стягивая исцарапанными руками разрывы в стенках Черного Ящика. При этом Кате казалось, что все движения проделывала вовсе не она сама, словно она стала калькой с чьих-то кульбитов и разворотов.

Битва продолжалась долго. Но стихла. Соседние гранники приостановили наступление и пустились в переговоры. Они мерцали, постанывали, грелись, охлаждались, меняли объемы.

И, наконец, задали вопрос Кате. Она восприняла их обращение так: «Ну, что скажешь?»

А что вы хотите услышать? Как вам изменить себя? Как стать гладкими и непрерывными? А, может, как избавиться от хозяев – мощной цивилизации, зачем-то породившей ваш мир и бросившей вас на произвол судьбы? Отпустите всех, кого забрали, чтобы заполнить свою пустоту… Отпустите, и я отвечу вам.

Сове очень не нравилось то, что она говорила. То есть она твердо ощущала, что слова совсем не ее, но просто не в состоянии была их не произносить, потому что они казались ей почти верными. Почти.

А сказать-то нужно было нечто иное. Катя сжалась, как для решительного прыжка и произнесла громко и четко три вопроса, придуманные Мариком:

Первый: «Можно ли достичь формы шара?» (Пусть ответит, пусть только попробует не ответить!..). Второй: «Кто лучше бежит к вершине – склон или лестница?». И третий (так, лично для меня): «Что было наживкой? И где спрятан крючок?».

Ответ на последний вопрос уже не был неожиданным. Он пронесся в ее мозгу сразу же и вызвал перед глазами грозный абрис «корпускулы вьюги» с хищно скошенными перекладинами на звездчатом скелете – лигокристалл.

А гранники замерли, перестали двигаться, внедряться и заползать в чужой объем. С внутренней стороны ребер что-то засветилось, словно там возникала электрическая дуга. Пол под Катей начал стремительно нагреваться. Кате стало невмоготу, и она хрипло закричала:

– Вы стремитесь к плавности, к неразрывной кривой, к дуге. Вы стремитесь к недостижимому!.. А вам всего лишь нужно стать шаром. Шаром! Ясно вам, сундуки неповоротливые! Да знаете вы все – выстраиваете себе все более мелкие ступени и заполняете пространство мельчайшими гранниками. Ну, так – чего трусите? Еще же чуть-чуть… Еще чуть-чуть, бесконечно малые, в пределе… В пределе у вас получится!

Они сдвинулись, они стали меняться, уже не было скрежета и стонов, словно шла какая-то слаженная работа. И только тот голос ощущение, что исходил от ЧЯ становился все тише и тише, стенки его дробились, размывались, в полу возникали выступы, непонятные черные наледи, носы, углы, отсвечивающие обломки…

Глава 15
Человек с красной повязкой

Аким шел со встречи с Флоранс в каком-то тумане. Ему вовсе не казалось, что знакомство было полезным, и что он узнал бездну нового. Итак, она, кажется, собирается по каким-то своим каналам оказать помощь выпавшим. Для этого у нее есть некий человек, Братец, которого надо вытащить и приставить к нам. Чушь… все чушь… Она – там, а мы – здесь. Здесь у нас не устланы полы коврами и нет такого свежего запаха. Здесь по всякому пахнет. А кристаллики-то они наши покупают, наши… И нет им дела до Марика и Кати… И что будет теперь с ним, с Акимом, после того, как он сходил в Международный центр по фальшивому билету и поговорил с представительницей Комитета по спасению? Худо.

Сегодня у Чубарова образовывался библиотечный день, а завтра он шел на занятия к третьей паре. Поэтому он завернул в дворницкую, отдал дворничихе талоны на духи, которые ему уже, как он полагал, никогда не понадобятся, взял у нее темно-зеленую бутылку и с оттопыренным карманом вернулся домой. Дома было все неплохо, только дверца стенного шкафа оказалась чуть приоткрытой, и стало ясно, что за ней пусто и сумки с академическим комбинезоном нет. Еще и поэтому зеленая бутыль дворничихи оказалась очень к месту.

На другой день проснулся он поздно, очень хотелось есть. Продуктов не было, но он заставил себя не думать об «изымании вовремя талонов» и распределяющих пунктах. Он вышел из дому и в уголке своего почтового ящика заметил небрежно спускавшуюся длинную нитку, словно бы выдернутую их чьего-нибудь рукава. Аким взял нитку и накрутил ее на палец, как будто хотел проверить, на какую букву имя девушки, которой он понравился. Получилась буква З, и Чубаров понял, что Ежик вызывает его на свидание в Парке Горького на зеленой скамейке за музыкальным фонтаном.

Есть хотелось очень, в голове шумело, поэтому Чубаров решил сходить в самобранку, хотя уже пользовался ею дважды в этом месяце. Конечно, бесплатные пункты питания можно было посещать всем без ограничения, но, в основном, ими пользовались как-то не приспособленные к этой жизни люди, идущие по обочине, не встрявшие в общий строй, не умеющие тянуть общую лямку, не попавшие в колею… В общем-то, их можно было назвать и выпавшими, но это словечко прилепилось к другим.

Женщина-вахтер в белом кителе на входе радостно улыбалась и совала в руки пришедшему личную бумажную салфетку, но Чубаров прекрасно знал, что она запомнила первые его два посещения в этом месяце, тем более, что он жил недалеко. Но сейчас ему было все равно. В самобранку, кстати, по негласному распоряжению просто обязаны иногда заходить приличные люди – специалисты среднего и даже высшего звена, сотрудники различных комитетов и даже правительственные чиновники, а также люди науки и искусства. Так что Чубарова никто бы не стал обвинять, но все же…

Ему было все равно, и, тем не менее, какое-то неприятное ощущение не отпускало его. Постоянно казалось, что кто-то смотрит в спину. Казалось это давно, может быть, даже все последние годы. Но сейчас это был особый, давящий взгляд, он ощущал его затылком, макушкой. Чубаров даже боялся привычным жестом поднести пальцы к волосам и дернуть прядь. Взгляд сзади делал руку тяжелой, а пальцы негибкими. Аким обошел самобранку несколько раз, свернул за угол, потом вернулся, все же вошел в дверь, получил вежливую кривоватую улыбку белого кителя, скомкал в кулаке салфетку и пошел к раздаточной. Когда он сел за столик и принялся за горячую рисовую кашу с мясом, ему даже стало хорошо. Холодный витаминный напиток вселял бодрость, и Чубаров чуть увереннее стал смотреть по сторонам. За его столиком сидели две старухи, чинно подбирающие рисинки, откусывающие по маленькому куску хлеба, сгребающие скрюченными пальцами крошки и отправляющими их в рот. Старух здесь было много больше, чем пожилых мужчин. Последние ходить сюда стеснялись, и предпочитали столовые при заводах, где когда-то работали – их пускали. Да и вообще стариков в городе было меньше, они жили короче старух. За столиком сбоку сидела молодая женщина с ребенком – это редкость. Дети обычно находились в яслях или садиках. Но та женщина, видимо, была не в струе, не в колее, вообще нигде. Но ребенка родила, скорее всего, не оформляя официальных отношений с его отцом – и теперь прижимала маленькую крепкую девочку к своему почти детскому еще телу и совала ей в рот ложку с кашей. Страшного в этом ничего не было, но что-то «не в колее» тут же чувствовалось и заставляло отводить глаза. А, отведя глаза, Чубаров тут же уперся в непонятное.

Впереди него вполоборота сидел человек, которого здесь быть просто не могло. Широкие бугристые плечи чуть опущены над тарелкой, непривычного ярко-оранжевого цвета свободная куртка топорщится на мощных руках, взлохмаченные рыжевато-седые космы перехвачены на затылке красной тряпкой. Человек чуть обернул голову и скользнул по лицу Чубарова ярко-голубым, словно бы стеклянным, глазом.

Аким быстро доел кашу и выбежал из самобранки. Он очень быстро шел к Учебному цеху, петля по улицам и оглядываясь, но пристального взгляда, утыкающегося в спину, уже не было.

Чубаров чуть запоздал, и, подходя к цеху, увидел тесную группку своих ребят. Лисина выдвинулась вперед, взбивая челку и делая безразличное лицо, Варакуша завязывал шнурок на ботинке, а высокие Зинаида, Нерсисян и Женька стояли строем как на поверке. Чубаров быстро подошел, стараясь рассмотреть, кого это они прикрывают своими спинами, и даже попытался их растащить, положив руку на плечо Нерсисяна.

Ребята раздвинулись, и Аким Юрьевич увидел… Марика.

Чубаров ощущал, что это его последний день в цеху. Он смотрел, смотрел и смотрел на эти стройные конвейеры, перемещающие матово поблескивающие модули с лигокристаллами, на эти прозрачные нахлобучки и уродливые стрекозиные очки. Он смотрел и смотрел, и не мог наглядеться…

В Парк Горького идти было необходимо, он совершенно ничего не понимал, абсолютно не хотел говорить с отсутсвующе-исполнительным Мариком, и думал только о Сове. Он уже не думал о Ми.

В парк он шел спокойно и бесшабашно, он уже не верил и уже верил. Все было совершенно невозможно, но продолжало происходить.

Ежик его дождался, встал, словно не обращая внимания, и направился к проезжей части. Туда быстро подрулил тот же, что и в прошлый раз обтекаемый бежевый фургончик, они вскочили в него и понеслись в сторону Забора и академического парка. Остановились над тем же колодцем, сняли крышку, как в прошлый раз, и спустились.

Картина было вроде бы и та же. В углу возле лаза стояли мрачные дружки Дюмы и Ежика, они перекладывали снаряжение и натягивали свои мрачные кожаные заляпанные землей комбинезоны. Между ними был еще кто-то, и Чубаров видел сейчас только его голую спину и понимал, что он натягивает серебристое и светящееся – то есть его, Чубарова, академический комбинезон, утром пропавший из квартиры.

Спина была очень широкая, красноватая, испещренная шрамами и буграми. Она постепенно скрывалась под серебристой тканью, с трудом впихивающей в себя это массивное тугое тело. Человек с красной повязкой на волосах, наконец, натянул комбинезон и повернулся к Чубарову. Глубоко посаженные, прячущиеся под густыми бровями стекляшки вперились в него, и Ежик сказал: «А ну, объясняй Братцу, как вводить параметры в Ситуационную систему Шат-горы!»

Аким с недоверием посмотрел на пожилого, но еще очень сильного человека, с трудом натянувшего на себя чубаровский комбинезон. Лицо было грубовато, пришелец вовсе не производил впечатления сотрудника, разбирающегося в тонкостях лигопрограммирования. Но приятели Ежика и Дюмы стояли с такими суровым и решительным видом, и их допотопная механика, похожая то ли на буровой инструмент, то ли на кошмарное оружие, так вибрировала в руках, что Аким как на техническом тестировании выдал пришельцу с красной повязкой в волосах все секреты вводных таблиц Центральной моделирующий системы Шат-горы и добавил в конце: «Там осталась Сова…».

Тип в чужом комбинезоне не подал виду, воспринял ли он все это, он смотрел в сторону, как и в прошлый раз, и видимый Чубарову глаз опять напоминал синюю стекляшку. Только у Акима создалось ощущение, что незнакомец прямо-таки всосал в себя все его знание, и не особенно даже пытался понять, что к чему. Просто принял к сведению – и все.

А когда всосал, сказал вдруг, злобно сплюнув:

– Добрались-таки и до меня… хоть и на исходе сил, а добрались. Тронули моего парня, знали, что мне будет ой как больно. Но так и я их трону! Разнесу всех, кто б они ни были, вдребезги! Вдребезги! Эй-рра! Вперед!

Он натянул на голову капюшон-давилку, спрятав свою нестриженую голову с дурацкой красной тряпкой, повернулся и полез в дыру.