Текст книги "Гобелен с пастушкой Катей. Книга 8. Потерянная заря"

– Ты, Вандочка, фея и волшебница, – я отвесила лесть полной мерой. – Давай сюда добычу, и я буду упиваться сказочками в оставшееся до мальчика время. Ему будет любопытно, научно-мистический подход заложится в подкорку.

– Однако, ты довольно безжалостная мамашка, – не одобрила Ванда. – Какую судьбу готовишь бедному мальчишке? Он вырастет и не похвалит. Однако, Бог с тобой. Кстати, крестить будешь?

– Помилуй и избавь! И даже сгинь! – возмутилась я. – За кого ты меня принимаешь? Я вашим божествам не поклонялась, даже когда было нельзя, неужели буду теперь, когда стало можно и желательно? Вы, девушка, меня обижаете или с кем-то перепутали!

– Бог с тобой, золотая рыбка! – примирительно заключила Ванда. – Может быть, со временем дозреешь, а пока тешься научными сказками. Давай лучше чай пить, я торт принесла и в прихожей забыла.

– Торт сейчас не рекомендуется, поэтому, спасибо, с удовольствием, – заметила я, и больше к заявленным темам никто не возвращался.

Но и к «сказкам о минералах» я обратилась не скоро, по всей видимости, здраво полагая, что они никуда не денутся. Или желала дождаться материалов от следующего агента влияния, с кафедры горючих ископаемых.

Дождалась совсем иного, в гости почти экспромтом заявился друг Валя, под предлогом «проведать родильницу», на самом деле посоветоваться по «сложному переплету с дачными идиотизмами, пока ты в уме, хотя и недалеком».

Историю Валентин рассказал такую. Что по следам визита таинственной Ольги Татьяна Мельник (по вашему совету, надо думать!) обратилась к нему в контору и заказала искать финского происхожденца под условным званием Келью Кавитаска (с любыми вариациями), который в давние времена менял имя с фамилией, чтобы не выделяться из окружающих. Далее следовало искать изменщика финской родины около Петрозаводска, тоже условного, может статься что по всей Ленобласти. Работа «на пару пустяков»…

Таню он слегка попугал, чтобы жизнь мёдом не казалась, и быстро выяснил, но что конкретно – нам предстоит узнать. Покамест осталось загадкой, а, скорее всего, кто-то бессовестно врал. А именно.

В Москве исправно нашелся Келью Кабитаска подходящего возраста, один из немногих кандидатов по сходному звучанию. Но этот кандидат, как получил паспорт по указанной фамилии с тем же именем, так под ними и живет, ничего не менял. Работает мужик в частной зубоврачебной клинике «Полидент», хирург с хорошей репутацией, если имеешь лишние зубы – мигом обустроит за приемлемые деньги. Валька к нему сам являться не спешит, потому что лишних зубов не имеет, но имеет смутную догадку. Либо зубодёр – побочный продукт поисков, такое числится примерно на шестьдесят процентов, либо он родич искомого сменщика финской фамилии, тогда очень хорошо.

Можно брать «жениха» тепленьким откуда захочется, если подойти к доктору нежно и осторожно. Пресловутая клятва Гиппократа к нему тоже имеет касательство, и дамочку на сносях частный хирург не обидит, напротив приветит, может расколоться на родича, сам того не ведая. Мельникам Валька не докладывал по самым простым причинам. Если ничего и никак, то деньги они платили зря, а если срастется, то «мы слегка повысим расценки», это будет справедливо, не так ли? И потом пускай терзают зубодера, как им вздумается.

– Но спросить лучше тебе, у меня к этой профессии сложное отношение, – сознался Валька. – Не справлюсь с разнородными чувствами. Поедем лечиться к зубодеру?

– Ты, Валька, садист с большой буквы, – заявила я. – У меня от одного кабинета с приборами наступят преждевременные роды в зубоврачебном кресле. Но позвонить могу, стало интересно. Федот, да не тот, занятный поворот.

– По телефону никто твоего преимущества не заметит, – сварливо отозвался Валька. – Пошлет на хрен, и всех делов!

– Тогда жди пару месяцев, мы пойдем с мальчиком приставать, как цыганка в метро, будем клянчить, – предложила я. – Или пошлем Мишу, они, надо понимать, с Кабитаском одной комплекции, его голыми руками не возьмешь.

– Ты, мать моя, упряма до невообразимости, – ответствовал Валька. – Но если не поедешь в клинику, то звони. А Мельникам ответишь сама по результатам анализа.

– Никакая я тебе не мать, убедительно прошу именовать прежним титулом, конкретно «прелестное дитя» – иначе ухожу в отказ, – пообещала я. – Давай зубодёрский телефон прямо сейчас, а сам иди курить на кухню, нечего терзать пачку в кармане. Мальчик, он добрый, позволяет курение табака в моем присутствии, но я имею сострадание.

Валька слегка поспорил, но я выговорила право беседовать с Кабитаском без надзора. Валька, это не Таня Мельник, с ним было бы некомфортно. Но сама идея отчего-то звала за собой в таинственные дебри.

– Добрый день, доктор, – я на ходу сочиняла речь, добравшись до зубодёра на дому, в клинике сказали, что он нынче в ночь. – Мне вас рекомендовала подруга, Таня Неволина, очень хорошо отзывалась о вашей практике. У меня такая проблема: я сейчас на седьмом месяце, зубы, сами понимаете, страдают, а один почти вывалился, болтается почем зря (на самом деле так оно и было). Не сказать, чтобы болит, но мешает. И я подумала, может быть, стоит удалить, пока время есть, все равно держится плохо. Что бы вы посоветовали?

– Спасибо, что обратились, – дежурно произнес доктор гулким голосом, положенным при зубодерской комплекции. – Понимаете, я так сразу сказать не могу, но если не очень беспокоит, то я бы советовал подождать. В вашем положении вмешательство не рекомендуется, только при острой боли или сильном воспалении. Могут быть любые осложнения, никто не гарантирован, а вам не надо. Не стоит будить лихо, пока оно тихо. Но если… Как вас зовут, извините…

– Екатерина Дмитриевна, – созналась я и продолжила речь. – Спасибо доктор, вы настоящий эскулап. Но если будет хуже, тогда я обращусь только к вам, ладно?

– Ради Бога, но лучше после разрешения, – вежливо согласился эскулап, и собирался откланяться, но не тут-то было.

– Да, доктор, если вы позволите и извините, у меня вопрос из другой области, – я приступила, пользуясь заявленным положением, оно прощало многое. – Можно?

– Если не очень долго, Екатерина Дмитриевна, – предупредил доктор будущую клиентку. – Мне за парнем в школу надо, первый класс, понимаете ли…

– У меня тоже мальчик будет, – похвасталась я, входя в роль глупой курицы. – А спросить я хотела вот что. Как Таня назвала вашу фамилию, я вспомнила, что знала… Вернее, не совсем. Моя другая подруга была знакома с молодым человеком, звали Сергей. Может быть, он ваш родственник, фамилия редкая. Но он вроде сменил имя и фамилию, когда ему исполнилось шестнадцать, потому что отец с ними не жил, давно уехал куда-то на северо-запад. А сам Сергей, он учился в школе рабочей молодежи, у него была травма головы, и он пропустил год или два.

– Как странно получается, – в задумчивости произнес Кабитаска после того, как я замолкла, больше ничего не придумалось о таинственном женихе пропавшей Ольги. – Таких родственников у меня нет, но я представляю, о ком вы говорите.

– Ой, как интересно! – заявила я не дрогнувшим голосом. – Моя подруга, она заинтересовалась и хотела знать, где и как он сейчас.

– С этим я помочь вряд ли смогу, – ответил неродственный доктор. – Я потерял его из виду, Сергея. Он жил рядом, в нашем дворе, пока их дома не пошли на слом. Но он действительно хотел сменить фамилию или сменил, точно не помню. У него была неудачная, Козлов или Баранов, что-то из области домашних животных. Во дворе его звали Скот, очень неприятно, Серега-Скот. А он хотел учиться на артиста в кино, говорил, что лучше любая другая фамилия, чем «скотское» прозвище.

– И он указал вашу, когда говорил подружке, что поменял, потому что «скота» упоминать не хотел, – я тоже поразмышляла. – Теперь понятно. Ваша звучит экзотически, в молодости это важно, хотел произвести впечатление. А какая у него теперь фамилия?

– Этого я не знаю, к сожалению, – сознался доктор. – Мы постепенно растерялись, такое случается. Когда я поступил в институт, он учился в вечерней школе из-за травмы – это я помню. В спортивном лагере какой-то вольный борец стукнул его из-за девицы на танцах, очень неудачно. Хотите, я спрошу у жены, она тоже жила в нашем доме, может быть, вспомнит. А сейчас я побежал, извините, время вышло. Ваш телефон на автоответчике, я позвоню.

Не помню, хотела я задать вопрос или сказать спасибо, но в поле зрения внезапно явился компаньон Валя и начал привлекать внимание страшными гримасами, и я поняла, что следует срочно заканчить беседу или что информации больше не надо.

– Спасибо, доктор, не надо никого беспокоить, – сказала я осторожно. – Не так это важно, подруга обойдется, у нее обычное любопытство, а я поддалась. Насчет зуба еще раз спасибо, я к вам после приду, если раньше не вывалится.

– Если выйдет сам, то помогите пальчиками, но тяните, а не дергайте, – Кабитаска вернулся на врачебную стезю. – Тем не менее, после родов загляните, посмотрим остальные, это не лучшая тенденция, так все зубы растеряете, как Елизавета Первая Английская, у нее была аналогичная проблема.

– Как интересно, – заметила я. – И что она делала?

– Ходила без зубов, дело было в шестнадцатом веке, – ответил начитанный Кабитаска.

– Тогда спасибо, доктор, извините, что отняла много времени, – закруглилась я.

– Всегда пожалуйста, – откланялся доктор и отключился.

Положив трубку подле себя на столик, я не стала тратить слов на компаньона, вместо того изобразила гримаску, обозначавшую английское «so what?», а именно «так что?» в российском эквиваленте. Он прервал полет сыскного вдохновения на полуслове, и я пожелала объяснений.

– Как всегда, много лишнего, – в рабочем стиле объяснился компаньон. – Вошла и вышла солидно, сразу видно хорошую выучку. Вставил приборчик в розетку на кухне, извини, иначе пришлось бы из тебя вынимать информацию с песнями и танцами. Главное ты узнала, спасибо, дальше он бы насторожился, стал прикидывать и мог дойти до старого дружка раньше нас. Тот не совсем даром смылся, есть в этой истории некий секрет, я пока не понял.

– Валечка, друг мой, ты тоже увлекся тайнами? – как можно более вяло заявила я, надо же, у Отче Вали заработала интуиция, никто ведь ему про краденные камни ни слова!

– Слишком много вранья, – буркнул Валька без элегантности. – Значит, что-то совсем не то кругом.

– А тебе зачем? – ответила в том же стиле.

– Мне-то что, а вот тебе не надо, – веско доложил Валентин. – Расслабься и высиживай свое яйцо, прелестная крошка. Я сам с Мельниками разберусь, выясню, чего они хотят и за какую сумму. Ты двинься в сторонку, ладненько? И всех шли ко мне, если кто возникнет, договорились?

– Ага, только скажи Мельникам, что мы подвинулись в сторону жениха, – согласилась я. – Самой лень, да и не знаю, чего мы конкретно достигли.

– Тебе и не надо, – глумливо ответил Валька. – Передо мной адрес зубодёра Кабитаски, улица Остоженка, приличный дом почти на реке, рядом с модной стройкой. Надо думать, они там жили всегда и наш Скот по соседству, пока старый дом не сломали. Теперь узнать имя с фамилией – пару пустяков, всего-то найти список жильцов. Среди них выделяются скотские фамилии, и привет горячий!

– Да, Валя, куда мне до тебя, – признала я с облегчением.

– Да, потрудились на славу, – признал Валька. – Теперь забудь, хотя вышло занятно, как ты верно заметила, Федот, да не тот! Зачем все это, скажи мне?

– Кому? – спросила я лапидарно.

– Всем подряд, – в том же стиле ответил Валька. – Нам в том числе.

– Вот не скажу, потому что сама не знаю, – признала я, тем моментом признавая правоту компаньона.

– В том-то и дело, – загадочно ответил Валентин.

Но больше к этой теме мы не возвращались. Дружок Валя интересовался, занял ли Миша позицию на «страшном суде» и какие из того проистекли перспективы. Я исправно доложила, что Миша в принципе дал согласие на выезд, отверг религиозные претензии и ждет окончательного решения святых отцов.

Ко всему прочему им было доложено, что мы тронемся рисовать часовню только после появления младенца, которого ожидаем до Рождества по европейскому стилю. Но я пока не решила, устраивает меня перспектива либо нет. Не исключено, что я отпущу Мишу на «страшный суд» одного и подожду, пока мальчик малость подрастет. Потому что плохо представляю, как буду справляться без помощи родных и близких женского пола.

– А вы тещу захватите, – предложил Валька. – Могу одолжить свою, оторву от сердца.

На этой высокой ноте мы завершили труды по успешному обнаружению побочного Кавитаски. А предупреждением Вали сидеть тихо, я безусловно и категорично пренебрегла.

И вовсе не из зловредного упрямства я так поступила. Чувствовали мы себя с мальчиком очень недурно, другие дела и работы постепенно сошли на нет, серию «Однажды» я почитывала, но массив незанятого времени и недостаток внешнего общения вполне имели место. Миша старался не сидеть дома, мама беседовала только о конкретике предстоящего, мне же было элементарно некомфортно жить с незанятым сознанием.

Даже осмелюсь сказать, что вредно. Когда ничего интересного в голове не крутилось, то возникал вакуум, а я привыкла заполнять пространство, иначе начинала дергаться. Как я понимаю, для этих случаев у иных возникали молитвы и размышления о бесконечном, либо мистические откровения без прямого пути разрешения, типа гадания на картах, нумерологии или иного прочего.

Мне такого утешения не досталось, посему приходилось занимать мозги, чем придется, если не возникало непосредственной работы. В обычные времена я отлично совмещала необходимое с полезным, зарабатывала деньги играми ума, иногда глупыми, а в последние недели и месяцы легальный источник Ипокрены иссяк. Или это была вовсе не Ипокрена? Ну да ладно, чем пришлось, тем и довольствовалась.

Сначала объявилась Наташа Чистоклюева, ныне Ильинская, но не всегда. Временами она оставалась Чистоклюевой, когда возникал «фриланс», то бишь вольная журналистика, но стабильно пребывала Ильинской в сфере киноподелок, объясняя это дальним родством мужа с кинозвездой прежних лет, оно отчего-то становилось полезным.

Наташа Чистоклюева-Ильинская побывала в гостях у своих «горючих ископаемых» и принесла оттуда отзвуки давнего, сложного и протяженного скандала. Он разгорался и гас не у «ископаемых», а в музеях и запасниках, в разнообразии таинственных мест, куда мою представительницу сопровождала приятельница, прослужившая на «горючей кафедре лет сто пятьдесят, не менее того», и собиравшаяся служить научным музам до самой кончины, минуя пенсию. Даму звали Нинель Сергеевна, она опекала юную Наташу в лаборантском статусе, а ныне была растрогана появлением питомицы и её интересом к распрям прошлых дней. Во всех структурах на бывших Ленинских горах у Нинель Сергеевны были прочные связи на всех уровнях. И они нас с Наташей не подвели.

Если не будет возражений, то слова Наташи я приведу в исходной форме, прямо с диктофона. Рассказчицей она оказалась неплохой, и метод построения материала выявился профессиональный, киношный. То бишь сначала Наташа описывала антураж, место действия с атмосферой, затем вводила туда персонажей, и они начинали действовать в предложенных обстоятельствах. Когда неспешная повесть надоедала, авторша вклеивала в любое место краткое изложение сути, причем в любой форме. Итак.

«Горючие ископаемые», прошлое и настоящее вперемежку

исполняет Наталия Чистоклюева-Ильинская

…Самые яркие воспоминания геологического периода остались о двух вещах: о дубовых скамьях и профессорской столовой. Приступим в обратном порядке, чтобы плавно спуститься к ископаемой кафедре. Столовая для старшего преподавательского состава была наверху, оттуда ехал прямой лифт вверх и в музей, а он пойдет у нас после. Нинель Сергеевна пристрастила меня к роскошной жизни, потому что имела привычку обедать в отменном антураже. Если остальная шелупонь в МГУ питалась в захудалом общепите на разных этажах, в демократической тесноте и неудобоваримости, то профессура, начиная с доцента, могла подняться на лифте и принять пищу на белых скатертях с приборами, а главное, в превосходном исполнении.

Зал приема пищи поражал воображение, из окон с огромной высоты лился дневной свет, столы стояли просторно, официантки в белых фартучках неспешно двигались между гостями, было тихо, но гулко, отчего-то приходили мысли о «Титанике», хотя до фильма было очень далеко. Понятно, что простую публику в зал не пускали, требовалось предъявить при входе документ о принадлежности к высшей касте. Однако Неля знала пути обхода, и ходила к открытию, к одиннадцати часам с половиною.

В невиданно ранний час профессура и доценты питаться не желали, поэтому в заветные хоромы пускали желающих, кормили и обслуживали с некоторым ограничением в сложных блюдах, но все равно сравнения с обычным общепитом не было. Нинель Сергеевна обедала там много лет и приобщила меня в рамках обучения жизни.

Сама она служила на кафедре старшим лаборантом лет двадцать, любила опекать женскую молодежь и не давала меня в обиду старшим товарищам из высшей касты. То есть подсказывала, кому следует отпечатать пару страниц за шоколадку, а кому доступно объяснить, что здесь им не даровое машбюро.

И когда одна доцентка взялась настаивать на сложной статье с формулами, и сладу с ней не было, то именно Неля подсказала выход.

– Печатай со своей скоростью и со своим качеством, – сказала она, и мудрый совет избавил меня от зубодробительной работы раз и навсегда.

Хотя доцентка ходила по кабинетам и показывала плоды незавершенных трудов, добиваясь у начальства увольнения дерзкой девицы при машинке. Ей ответили, что несовершеннолетняя лаборантка, санкциям не подлежит, а неурочная работа девочке запрещена законодательством. После этого мы с Нелей подружились и ходили обедать в роскошную столовку практически каждый божий день. Остальная жизнь в стенах университета запомнилась плохо, кроме знаменитых дубовых диванов. Сейчас о них, и я завязываю.

Диваны, сделанные из мореного светлого дуба, стояли по всем коридорам, смотрелись, как крепостные стены и обладали зловещим свойством, с ним всех знакомили в первый день прибытия к месту службы или учебы.

Распоряжением каждого ректора, начиная с первого, любой сотрудник МГУ, от академика до первокурсника, увольнялся без пощады, если хоть раз был замечен в тушении окурка о мореную поверхность. Для уменьшения соблазна по бокам каждого из раритетов стояли урны-пепельницы, до прямого садизма дело не доходило. Потому ценные предметы меблировки не пострадали от привычного вандализма на протяжении множества лет от сотворения МГУ.

И когда я заявилась в гости к Нинели, диваны поражали первозданностью, какими я их запомнила, такими и остались. Неля тоже изменилась мало, как была кукольной девушкой неопределенных лет, так и сохранилась. Но профессорская столовая, к сожалению канула в вечность. Мы расселись на мореном диване, закурили привычную сигарету, вспомнили прошлое, затем я приступила к расспросам. Не знает ли Неля историю одного потерянного камня с романтическим названием, мне бы сгодилось для сценарной работы, консультацию можно оплатить из бездонных фондов ТВ.

Идея Нелю заинтересовала, но всего лишь… К общему сожалению она ничего не знала и не слышала о скандально потерянных камнях, фамилия «Киреевский» звучала смутно знакомой и только. Однако, с музеем в башне дела обстояли лучше, там работала старая знакомая, даже целых две.

– Помнишь твою тезку, девочку с апельсинами? – спросила Неля. – Она у нас выучилась, но пошла по музейной части, Анна Тимофеевна взяла ее к себе. Аню помнишь?

Я отчасти напряглась, но вспомнила обеих упомянутых женщин. Натали, девочка с апельсинами звалась так, потому что имела милую привычку спорить на апельсины. «Спорим на апельсин, что Юрий Олеша написал…» и тому подобное. Когда Натали оказывалась в проигрыше, она приносила обещанное, но от других проигравших не требовала, у нее получалось довольно мило. Что она делала на ископаемой кафедре, наверное, то же, что и я, пережидала время до поступления. Девочка происходила из академической среды, не забывала рассказать, что ученый сосед этажом ниже известен тем, что угробил академика Ландау. Мы с ней не дружили, но общались, несколько раз обменивались апельсинами. Очень породистая девушка, минимум красивости, море обаяния, как раз то, чем ты меня всю дорогу попрекала. Один парень, студент-вечерник, съел за неё свечку, когда спор зашел не на апельсины, она проиграла, а он съел и не поморщился.

Анна Тимофеевна, как я поняла теперь, была того же типа дама, но поколением старше, выучиться ей не довелось по пятому пункту, но воспитание получила отменное и была на изыскательской кафедре отчасти не к месту. Там люди каждое лето ездили «в поле», копали землю в меркантильных целях, и академическая составляющая была слабовата.

Пока созванивались и ехали на разных лифтах, затем ждали пропуска в сокровищницу, Неля рассказала, что Аньке повезло, в музее на крыше открылась вакансия, и она её заняла, пошла к начальству и попросила похлопотать. Дело в том, «извини, тебе не объявляли, но у них с женой завкафедрой была конкуренция на личной почве, причем много лет, тот был рад стараться ради мира в семье и на службе».

– Да, помню, тетенька была свирепа, – я вспомнила с содроганием. – Она даже на меня косилась глазом, не пропускала ни одной юбки.

– Ну и они спелись, то есть Анька с тезкой, – продолжила Неля. – Барышня закончила вечернее отделение и пошла в музей. Теперь старший научный, Анькина начальница, но той все равно скоро на пенсию, ездить далеко, а то бы не пошла бы никогда.

Вот так мы добрались до музейных несметных красот, встретились в ностальгическом ключе, и Анна Тимофеевна со вкусом рассказала скандальную часть истории. Натали в свою очередь подкрепила научными документами, понятно, это были копии. Занятно было вернуться в параллельную вселенную, спасибо, Катюша, что надоумила.

Теперь о музее на под самой крышей. Чего там только нет, одних минералов на сто миллионов во всех валютах, но в основном такие, каких не унесешь на себе, на аметистовых друзах можно сидеть и на малахитовых плитах пить чай. Научную ценность не выяснила, но антураж богатейший, кино можно ваять практически без сюжета и диалогов, ходи себе среди полок и друз – зрелищность всё окупит, особенно если регулярно менять освещение с дневного на ночное и обратно.

История потерянного камня, изложение Е.М. от Ноля

Начало положил легендарный академик Ноль (позже выяснилось, что реальная фамилия была Кнолле), обитатель Российской империи, он имел пристрастие к изысканиям широкого профиля, ездил по необъятным просторам в поисках секретов «во глубине сибирских руд» (автор цитаты широко известен, в пояснениях не нуждается). Ученый странник желал превратить отсталую империю в мировую индустриальную державу, чтобы «загорелась мне Америки новой звезда», если цитировать другого поэта, конкретно Александра Блока.

Дедушка Ноль полагал, что будущее России зависит от науки с индустрией, а не от форм правления, на самом деле его не устраивали никакие. С царской администрацией он был в контрах, а с большевиками дело пошло много хуже. Вплоть до того, что ученый был сослан на Север, потом отпущен, преподавал, вновь был репрессирован, затем опять сослан, вернулся в университет глубоким стариком. Его статус так и остался сомнительным, профессор Кнолле занимался обобщением своих и чужих научных теорий, изредка собирал семинары по разным темам и почти не публиковался.

Среди его учеников и последователей оказался некто Киреевский, доверенный и успешный ученый муж, он осуществлял связь между престарелым наставником и научной советской действительностью. Сам Кнолле эту действительность откровенно презирал, считая советский период ненаучным и вредоносным тупиком исторического развития России. И служить мракобесию не желал ни в коем разе. Отсюда возникли тайны и умолчания в его научном наследии. Одна из тайн касалась спрятанного сокровища.

Когда непризнанный мэтр отправился в лучший мир, его последователь профессор Киреевский обнародовал часть наследия и предъявил загадочную улику. А именно… Профессор Кнолле оставил в своих архивах образцы минералов, которые он собрал по миру, однако не указал, где и когда они были собраны, также и кем. Вариантов бытовало неисчислимое множество: на окраинах Российской империи, во время существования оной, в местах первой либо второй ссылки гораздо позже. Говорили также, что ученый Ноль получил образцы в наследство или в дар от другого собирателя во время лагерной отсидки. Существовала легенда, что лагерное начальство давало опальному ученому послабления и снаряжало в локальные экспедиции для личного обогащения. Предполагалось, что Ноль искал золото и обнаружил неучтенный источник.

Скорее всего, такие апокрифы появились после того, как профессор Киреевский принес отдельные образцы на обозрение научной общественности. Это были невиданно крупные розовые алмазы неземной красоты и несметной ценности. Почти все – цвета пламенной зари, а один так размером с крупную вишню. Камень получил имя – «Потерянная заря». Но важность для науки заключалось не в нем одном.

Потому как камень хоть имел место, но в одиночку или с братьями меньшими годился только в музей, как бесполезная редкость. Для науки и государства «Заря» занималась только в случае обнаружения источника невиданного богатства для промышленной разработки и дальнейшей продажи за рубеж в целях укрепления финансов, как алмазные поля в Якутии.

Но тут таилась главная недоработка, вернее, умышленное сокрытие со стороны Кнолле. Тот передал ученику камни, но сопроводиловку изложил туманно, отчего возникло множество диспутов и теорий не совсем научного плана. Бытовало мнение, что старик замутил научно-алмазные воды из чистой вредности, а ценности предложил либо вовсе поддельные, либо собранные Бог весть где, в Африке или в Азии. По тем дебрям Кнолле странствовал в научной молодости, мог купить по дешевке где попало, потом стал мистифицировать доверчивые научные круги в СССР, пользуясь недочетами их базовых знаний.

Однако поначалу камни взяли в музей, провели анализ и доложили, что, если бы не величина и не редкостная окраска минералов, то никаким способом их нельзя отличить от реальных цветных алмазов.

После чего профессор геологии Киреевский взял побочную, но вполне официальную тему, стал исследовать историю камней, с тем, чтобы установить, откуда что взялось и представляет ли ценность для дальнейшей государственной выгоды.

И на том процесс застопорился, задача оказалась не вполне научной, а почти детективной. Хитрый старик Кнолле зашифровал данные довольно искусно при помощи латыни, греческого и прочих недоступных современному уму знаний. Для уверенной расшифровки требовалось закончить гимназию с курсами мертвых языков, в записях были тонкости, о которых современные латинисты и прочие спецы не имели представления, поскольку наличествовал устаревший сленг на мертвых языках.

{…Пример из иной области. Что, скажите на милость, поймет ученый лингвист из университета, скажем, Оклахомы, если дать ему на анализ строчку из «Евгения Онегина»:

«Бразды пушистые взрывая, летит кибитка удалая

Ямщик сидит на облучке в тулупе в красном кушаке!»

Даже если соискатель истины имеет базовые знания в области русского языка, но с историей и русским бытом прошлого века он знаком приблизительно. Не очевидно, что бедняга поймет сразу, когда происходит дело, и что именно происходит. Вдумайтесь!

Ни снег, ни лошади не упомянуты ни единым намеком! Мы это понимаем другими частями сознания, не так ли? А узкий иноязычный специалист вполне может вообразить, что видит на взлете баллистическую ракету, предназначенную для дальнейшего взрыва.

По прошествии нескольких лет профессор Киреевский потерпел фиаско в деле расшифровки и отчасти испортил свою научно-административную карьеру. В те времена наибольшим вниманием пользовались ученые, чьи открытия могли принести пользу делу развитого социализма и, главное, быструю отдачу для отчетности и социальной рекламы. А с проклятыми камнями ничего подобного не получилось, место их извлечения осталось тайной, проверочную экспедицию слать было некуда, разве что по адресу «на деревню к дедушке Константин Макарычу» по выражению Ваньки Жукова из рассказа Антона Павловича Чехова.

Когда печальная истина открылась во всей неприглядности, для профессора Киреевского наступили трудные времена. Была назначена повторная экспертиза с включением специалистов из иных ведомств, и мнения экспертов разошлись. Добрая половина высказалась против подлинности минералов «от Ноля», была выработана объяснительная записка, гласившая, что камешки являются аномалией невыясненного профиля, промышленной и финансовой ценности не имеют, ко всему прочему в музее МГУ им отнюдь не место.

Тема была бесславно закрыта, Киреевскому попеняли, что он тратил казенные время и деньги на неоправданные прожекты, а спорные предметы вместе с документацией исключили из музейных запасов и отдали на руки оскандалившемуся ученому мужу. Мол, «делайте с ними, что хотите, товарищ Киреевский». Тем самым дали понять, что считают минералы нестоящим хламом, что было особенно обидно. Профессор Киреевский забрал провинившиеся камни и сделал с ними, что захотел. В музее о том знать не знали, забрал по описи и дело с концами. На таком драматическом моменте история профссора и камня прерывалась, ни на одном этаже Геологического факультета больше ничего не знали, и Наташа честно о том поведала.

Однако у меня в закромах имелось продолжение занятной истории камня и с окончанием рассказа Наташи Чистоклюевой громко запросилось на свет божий. Я сказала Наташе «гран мерси, дорогая, делай с материалом, что считаешь нужным, я не препятствую», но закромов отнюдь не открыла, хотя соблазн был велик. Но, увы, писать детективый сериал в духе «Ларца Марии Медичи» было рановато, вокруг толпились живые участники истории, помещать их в экспозицию стало бы некорректным.

Поэтому, как только за Наташей закрылась дверь, я бросилась к столу, где в ящике дожидалась очереди рукопись от Любови Марцевич. Интуиция подсказывала, что авторша должна упомянуть в отвергнутых научных сказках загадку исключенного из музея минерала, очень уж тема была завлекательна.

Тем более, Ванда напомнила, как я глумилась над текстом, всуе поминая роман «Бесы», где в философской пьесе прозаика Кармазинова принимал участие «оживший минерал». Сама бы ни в жизнь не вспомнила, но Ванда питала комическое почтение к моим талантам по части упоминания к месту и не к месту цитат из всего, написанного разумным человечеством, а также применения их замысловатым образом, иногда парадоксальным.