Текст книги "Синяя борода light или Жизнь как источник потрясений"

Глава 8

МОСКВА, 1984

– Сережа, да ты с ума сошел! – Прохоров кипел, как тульский самовар, от него разве что пар не шел. – Отпустить убийцу под подписку о невыезде! В голове не укладывается!

Разговор проходил в кабинете Прохорова, куда Сережа Челикин заскочил с утречка посоветоваться. Хозяин кабинета носился из угла в угол, как ошпаренный, чтобы как-то прийти в себя, сосредоточиться и не треснуть нерадивого следователя по темечку чем-нибудь тяжелым. А тот сидел с понурым видом за столом, понимая, что надо переждать бурю и не подавать голоса, пока она не стихнет.

– Ну, что ты молчишь, как воды в рот набрал? Я тебя спрашиваю, как могло такое случиться? Уму непостижимо, честное слово! – по голосу было слышно, что эмоциональный шквал теряет силу и что вот-вот можно будет вставить слово, не опасаясь вербального нокаута.

Действительно, Прохоров начал уставать: скорость нарезания кругов по кабинету явно пошла на убыль, мощь словесного потока начала ослабевать, выражение лица и его цвет постепенно возвращалось к норме – приступ начальственного гнева выдыхался прямо на глазах. Наконец, майор Прохоров, сделав последние полтора кружочка, остановился напротив Челикина, всем своим видом изображая большой вопрос, который требовал обстоятельного и полного ответа.

– Ну? Что скажешь? – засунув руки в карманы, покачиваясь с пятки на носок и ехидно поглядывая на своего визави, Прохоров ждал, когда Сережа нарушит молчание. Сергей поелозил на стуле, откашлялся и начал заготовленную речь, к которой готовился всю ночь:

– Александр Сергеевич, товарищ майор, я понимаю, что признание Гриневского, неожиданное, как снег на голову, не может служить мне оправданием, тем не менее, на мой взгляд, существует ряд причин, которые дают основания усомниться в его виновности. И не потому, что гражданин Гриневский не мог этого сделать – наверное, мог – а потому, что у меня нет ни одного мало-мальски достоверного факта подтверждающего его причастность. Я сознательно отправил его домой подумать, чтобы на следующей нашей встрече каждый мой вопрос предполагал его осознанный ответ, который лил бы воду либо на мою, либо на его мельницу. Я не люблю спонтанных заявлений…

– А почему ты решил, что заявление спонтанное? – Прохоров уже отдышался, сел в свое кресло и был готов слушать аргументы молодого следователя, который, как он считал, обладал профессиональным потенциалом и чутьем. – Он принес тебе заготовку из дома. Не в кабинете у тебя вдруг, ни с того, ни с сего, написал признательную бумаженцию, а принес аккуратную и обдуманную домашнюю работу. Что скажешь на это?

– Согласен с вами в том смысле, что признание, написанное дома, скорее всего, сделано не с бухты-барахты, а после некоторых размышлений, – теперь кабинет мерил шагами Сережа Челикин. – Но с другой стороны, посудите сами, Александр Сергеевич, что этот мальчик из приличной семьи, этот маменькин сынок может знать о системе наказаний в нашей стране. Его знания в этой области ограничены классической литературой. Это в лучшем случае темница в замке Иф или застенок Жюльена Сореля. Я чувствую, что им движет благородство, не имеющее никакого отношения к истинной виновности. Я видел лицо Гриневского, когда я сказал про СИЗО… Именно по этому я отправил его домой думать, в надежде, что он не будет больше дурака валять и не захочет менять удобное кресло перед телевизором на нары в битком набитой камере. Я жду его сегодня в три часа. По результатам нашей беседы буду принимать решение о мере пресечения.

Сергей выдохнул и остановился перед столом Прохорова. Тот посмотрел на Челикина и недоверчиво покачал головой:

– Я вообще не понимаю, с чего ты так уверен в невиновности Гриневского? Насколько я знаю, выбор там невелик: собственно сынок и его супруга. Если, как ты говоришь, не он, то значит она?

– С ней, голубушкой, тоже всё не слава богу, – удрученно протянул Сергей. – Если рассматривать ситуацию формально, то возможность у нее была? Была! Дай бог каждому! Она же врач. Могла все так обставить, что не подкопаешься, комар бы носа не подточил. А мотив был? Был! Да не просто мотив, а здоровущий такой мотив, мотивище, я бы сказал! То есть все лыко – в строку, а на преступницу не тянет. Ну, не тянет и всё тут!

– Один не тянет, вторая не тянет… Тянем-потянем, вытянуть не можем, – Прохоров сердито смотрел на молодого следователя, который так и стоял, насупившись, по другую сторону стола. – Так, может и не было никакого убийства? Может вам, молодой человек, это все привиделось?

– Честно говоря, Александр Сергеевич, вы даже не представляете, как хочется, чтобы никакого убийства не было. Не тянут эти Гриневские на злодеев, – Челикин вздохнул удрученно и продолжил. – Но, к сожалению, факты – упрямая вещь! А они таковы, что отвергают самоубийство матушки Гриневского целиком и полностью. Значит, хочешь – не хочешь, надо искать того, кто это сделал.

Мужики помолчали, понимая, что каждый из них по-своему прав, ведь на своем веку они видели разных матерых преступников с ангельскими лицами с одной стороны, и вполне приличных, достойных людей, внешность которых была слегка обделена природой, с другой.

– Давай поступим так, – прервал молчание Прохоров. – Если ты правильно просчитал своего подопечного, и он явится к трем часам, как назначено…

– Он явится, – обиженно встрял Сережа Челикин и посмотрел на часы. – Я уверен, что он уже сейчас стоит под дверью кабинета и изучает цитатник.

– Нечего обижаться! Все мы люди, и всем нам свойственно делать необдуманные поступки, – Александр Сергеевич терпеливо продолжил. – Повторяю. Если Гриневский явится в назначенное время, то ты позвони мне с какой-нибудь ерундой, и твой звонок будет для меня сигналом, что он пришел. Я хочу зайти к тебе и сам посмотреть на этого «отпетого негодяя», признавшегося в убийстве собственной матери. Договорились?

– Конечно, товарищ майор, я, скорее всего, позвоню. Вернее, я уверен, что позвоню, – Сергей поднялся и решительно направился к выходу…

… Как и предсказывал Челикин, Константин Гриневский уже стоял у кабинета следователя, хотя до назначенного времени было еще минут десять, и изучал стенд с высказываниями маститых юристов всех времен и народов, причем изучал не просто так, а с ручкой и блокнотом.

– Здравствуйте, Константин Николаевич, – следователь остановился около Гриневского. – Я смотрю, вам приглянулся наш уголок знаний. Кого конспектируете, если не секрет?

– Не секрет. Здравствуйте! – Костя оторвался от своего блокнота и улыбнулся Челикину во весь рот. – Я выписываю авторов цитат с тем, чтобы потом прочитать их произведения целиком. Я узнавал, что в тюрьмах есть библиотеки, причем неплохие. Времени, я надеюсь, у меня будет достаточно? Или меня… убьют?

Сергей, который в этот момент открывал ключом дверь кабинета, чуть было не подавился собственным языком, но совладал с собой, подышал носом, провернул ключ в замке, открыл дверь и сделал пригласительный жест: мол, заходите, Константин Николаевич, сейчас все и обсудим.

– Проходите, проходите, – гостеприимно пропел следователь, пододвигая посетительский стул к своему столу. – Сегодня мы поговорим с вами без неожиданных помех: мой «сокамерник» Валера в командировке. Единственно, прежде, чем начать, я, с вашего позволения, сделаю один звонок.

Сергей поймал себя на том, что выражается как-то очень витиевато, видимо, упоминание о тюремных библиотеках проняло его до мозга костей. Он решил отвлечься и набрал номер телефона Прохорова.

– Миша, привет еще раз, – в трубке прошелестели не слишком приветливо. – Александр Сергеевич у себя? Нет? Вышел? А общий сбор у нас когда, ты в курсе?.. Да, ладно тебе возмущаться, понял я все! Подумаешь, самый занятой…

Сергей покрутил трубку в руке, соображая, что с ней делать дальше, положил ее на рычаг и посмотрел на сидящего напротив Гриневского, который, в свою очередь, внимательно разглядывал следователя.

– Давайте-ка, Константин Николаевич, знаете что, – как-то неуверенно протянул Челикин. – Поговорим, что ли…

– Давайте. Только о чем? – проговорил Гриневский вдруг как-то устало, даже как-то обреченно. – О погоде? О планах на предстоящий отпуск?

О здоровье? О чем? В таком кабинете, как ваш, предполагается единственная тема для разговора – преступление и наказание. А вот как раз об этом разговаривать мне бы не хотелось…

Гриневский замолчал, покрутил в руках свой блокнот, куда выписывал фамилии авторов криминалистических опусов, отложил его, сложил руки на коленях и весь как-то скукожился, как если бы из него выпустили воздух. Было видно, что ему тяжело дается разговор, что он устал изображать бодрость духа и уверенность в завтрашнем дне.

– Нет, я, конечно, понимаю, что избежать подобного разговора мне не удастся, – продолжил Гриневский через минуту. – Это понятно и очевидно!

Но… Я не хочу философствовать на эту тему, рассуждать, почему такое могло случиться, как я дошел до жизни такой… Уже случилось, уже дошел!..

Костя опять замолчал. Молчал и следователь, который почему-то был уверен, что сидящий напротив него человек не виновен и наговаривает на себя, но не мог понять – зачем? Если бы была его воля, если бы делу уже не дали официальный ход, то Сергей, положа руку на сердце, вычеркнул бы этот случай из числа криминальных: ну, сердце подвело, всякое бывает, ну, в крайнем случае, несчастный случай – не то лекарство приняла Капитолина Сергеевна. К сожалению, для такого решения поезд уже ушел, и надо было думать, как выйти из сложившейся ситуации с наименьшими потерями.

– У меня к вам просьба, Сергей Владимирович, – снова заговорил Гриневский. – Давайте переведем наше с вами общение в деловую, я бы даже сказал, прагматическую плоскость: следователь – подследственный. Так будет проще нам обоим. Я же вижу, что вы хороший человек, и пытаетесь свою «хорошесть» распространить и на меня, найти мне оправдание или хотя бы вескую, железобетонную причину, которая объяснила бы мой поступок. Не надо, не пытайтесь. Я виноват. И только я понимаю, насколько…

Костя выпрямился на стуле, расправил плечи. Было понятно, что он очередной раз убедился в правильности своего решения, и никто и ничто не сдвинет его с этой позиции. Челикин обреченно вздохнул, разложил на столе нужные бумажки, проверил, пишет ли ручка, и задал свой первый вопрос:

– Ваши фамилия, имя, отчество?..

В этот момент дверь кабинета открылась, и на пороге появился Александр Сергеевич Прохоров. Челикин и Гриневский замерли…

Глава 9

МОСКВА, 1984

– Я не вовремя, Сергей Владимирович? – Прохоров застыл в дверях, давая возможность и себе, и следователю отыграть назад.

– Ну, что вы, товарищ подполковник, как можно, проходите, пожалуйста, – Челикин вскочил и вытянулся. – Я провожу допрос Гриневского Константина Николаевича, о котором я вам докладывал сегодня утром. Собственно, мы только начали…

– Так это тот самый Гриневский, который убил родную мать? Дайте посмотреть, – Прохоров вплотную приблизился к сидящему Косте и попытался поймать его взгляд. Гриневский медленно поднялся. Теперь они стояли друг против друга, глаза в глаза, и каждый хотел рассмотреть в них что-то. Прохоров отметил про себя, что Константин глаз не отвел, смотрел прямо, открыто, при чем взгляд не был просящим или виноватым – это был взгляд человека, который точно знал, что он делает, и точно знал, что дело это – правое. Теперь подполковнику стало понятно, почему Сергей сомневается в виновности своего подследственного. Ему и самому захотелось разобраться.

– Ну, рассказывайте, Константин Николаевич, как это случилось. И желательно в подробностях, – Прохоров пристроился за столом Валерия, соседа Сергея по кабинетной коммуналке. – Я надеюсь, вы помните, что и как делали, и не будете ссылаться на помрачение рассудка. Вы производите впечатление вполне разумного человека. Или я ошибаюсь?

– Нет, вы не ошибаетесь, – Гриневский опять опустился на свой стул. – И, конечно, я помню, что и как делал. И, конечно, я не буду ссылаться на помрачение рассудка. Только, простите за наглость, с одним условием, вернее, с одной просьбой…

– Нет, вы посмотрите на него! Он условия ставит! Амикошонство какое-то, ей-богу! – Прохоров был возмущен до глубины души. – Что у тебя здесь происходит, Сергей Владимирович? Это не допрос, а… черт знает что!

Александр Сергеевич вскочил и заметался по кабинету. Гриневский следил за ним глазами, пытаясь уловить момент, когда можно продолжить.

– Я ни в коем случае не пытаюсь выторговать у правосудия какое-либо снисхождение, – встрял в прохоровскую беготню Костя. – Более того, я убежден, что заслуживаю самого строго наказания, но просьба у меня все-таки есть…

Гриневский замолчал. Было видно, что он собирается с мыслями, и следователи терпеливо ждали, когда молодой человек заговорит снова. В кабинете было тихо, так тихо, что были слышны негромкие шлепки мокрой тряпки – в дальнем конце главного коридора началась вечерняя уборка. Через открытую форточку доносились шаги постового на проходной, шуршание шин проезжающих машин, редкие, тревожные взвизги тормозов – за окном была жизнь. И каждому из троих мужчин, находящихся в комнате, было понятно, что одному из них скоро эта простая, человеческая жизнь станет недоступна.

– Я хочу попросить, – почти шепотом проговорил Костя, потом как-то замялся, сгорбился, взъерошил свою идеальную шевелюру. – Попросить об одной… любезности…

Брови Прохорова поползли вверх, глаза округлились. Он посмотрел на Челикина так, что у того вспотели ладони и застучало в затылке. Чтобы не доводить дело до греха и дать Прохорову отдышаться, Сергей решил взять инициативу в свои руки.

– Что вы имеете в виду, Константин Николаевич? – сиплым от долгого молчания голосом спросил Челикин. – Хочу вам напомнить, что вы находитесь в Главном управлении МВД по городу Москве, в легендарном МУРе, так что ни о каких любезностях между нами не может быть и речи. Мы с вами по разные стороны баррикад!

– Вы меня не правильно поняли. Видимо, я не могу вразумительно донести свою мысль, – голос Гриневского окреп, плечи расправились, было видно, что он собрался. – Не буду подбирать слова, скажу без обиняков – я не хочу, чтобы вы копались у меня в душе, пытались выяснить, почему я совершил такое злодеяние. Что сделано, то сделано! Никто не осудит меня страшнее, чем я сам себя осуждаю!..

Взгляды мужчин скрестились: каждый из них был готов защищать свою правду до конца. Правда, силы были явно не равны.

– Зачем нам ваша душа? – каким-то усталым, бесцветным голосом заговорил Прохоров. – Что в ней копаться? Нам про вашу душу и так все известно: убить собственную мать… Для этого надо обладать высокой душевной организацией…

Прохоров, пока произносил свою маленькую речь, смотрел Гриневскому в глаза. Того передёрнуло, но взгляд он не отвел, несмотря на то, что смотреть в глаза мужчине после таких слов было практически невозможно. Через несколько секунд Костя не выдержал и перевел взгляд на настольную лампу, занимавшую почти половину рабочего стола следователя Челикина.

– Надеюсь, лирическая часть закончена, – голос Прохорова опять стал решительным и напористым. – Принимая во внимание тот факт, что следствие располагает вашим чистосердечным признанием, объем доказательной работы, безусловно, сократится. Тем не менее, для передачи дела в суд мы обязаны провести ряд, пусть формальных, но необходимых следственных мероприятий, которые, уверяю вас, не затронут вашу ранимую душу. Это нужно, скорее, чтобы наша душа была спокойна…

Прохоров подвинул стул, присел напротив Гриневского и продолжил:

– В моей практике был случай, когда молодая женщина, у которой погиб муж, пришла ко мне на беседу в рамках следствия и призналась, что это она убила своего горячо любимого супруга: что-то подсыпала ему в пиво. Если бы мы безропотно приняли ее версию, то злодейка села бы в тюрьму надолго, несмотря на то, что у нее была маленькая дочь. Но мы не пошли у этой версии на поводу и провели стандартные экспертизы, в результате чего стало понятно, что тем количеством препарата, которое женщина насыпала в «волшебный», опохмельный напиток, нельзя убить даже муху. Убит супруг был другим способом. Вот так!..

Прохоров встал, поставил стул на место и направился к двери. Сергей Челикин поднялся, чтобы проводить начальство, но остался на месте: Александр Сергеевич жестом остановил его.

– Сергей Владимирович, я надеюсь, что следственные мероприятия по этому делу будут проведены в полном объеме. Докладывайте мне регулярно.

Когда за Прохоровым закрылась дверь, мужчины некоторое время молчали. Потом Челикин встрепенулся, пошуршал бумажками, лежащими на столе, откашлялся и произнес:

– Вернемся к нашим баранам. Итак, ваши имя, отчество и фамилия?

Не услышав ответа, Сергей оторвал глаза от бумаг и посмотрел на Гриневского. Тот сидел, сцепив руки между колен, и смотрел в одну точку.

– И что это нас так проняло? – ехидненько задал вопрос Челикин, насмешливо глядя на окаменелого подследственного.

– А что та женщина? Ну, о которой рассказывал ваш начальник? Что с ней стало? – Гриневский посмотрел на следователя явно заинтересованно. – Вы что-нибудь о ней знаете?

– Знаю, – взгляд Сергея затуманился воспоминаниями. – И не просто знаю, а, можно сказать, был непосредственным участником тех событий…

Из воспоминаний.

Москва, 1981

– Это я убила своего мужа! – с такими словами Нина Павловна Арбецкая переступила порог кабинета следователя по особо важным Александра Сергеевича Прохорова.

Саша поперхнулся сушкой, которую жевал в ожидании потерпевшей, посмотрел на Нину, и сердце его сжалось. Девушка за прошедшую неделю осунулась, похудела, и даже веснушки на ее бледном лице стали бледными и почти не видимыми. Взгляд ярко-голубых глаз был не просто решительным, а каким-то отчаянным.

– Вы, наверное, должны меня арестовать? – уже без прежнего напора спросила Нина. – Я вещи с собой принесла, только не знаю, какие в тюрьму можно, а какие нельзя…

– Ну, в тюрьму мы с вами всегда успеем, – фальшиво бодрым голосом произнес Прохоров. – А вы, вообще-то, почему решили, что вам надо… туда?

Следователь покрутил пальцем и ткнул, в конце концов, в каком-то неопределенном направлении. Не дождавшись ответа, Саша вышел из-за стола, с трудом сдвинул с места каменную Нину, усадил на стул и сел напротив неё.

– Ну, рассказывайте, почему это вдруг в вашу голову пришла такая… неожиданная мысль, – Прохоров пытался казаться гордым, независимым и отстраненным, он даже похлопал Нину по-отечески по коленке, но на самом деле ему хотелось обнять девушку, погладить по голове и говорить ей на ухо всякие глупости, пока она не успокоится. – Что случилось?

– Вчера мне позвонила Наташа, – мертвым голосом начала Нина. – Райс. Наташа Райс. Они с Виктором были у вас на днях, и вы им сказали, что следствие уверено в насильственной смерти Жени, что ни о какой естественной смерти от алкоголя не может быть и речи. Вот я и пришла, потому что… Короче, я добавила Женьке в пиво фенобарбитал. Весь, который был у меня в сумке…

– А вы вот так запросто носите в сумке фенобарбитал? – в распустившем слюни Саше проснулся следователь. – Насколько мне известно, этот препарат рецептурный, более того, рецепт на него должен быть с красной печатью. Вам его выписывали? Кто? Где?

– Мне его выписала подруга. Она работает в Соловьевке, она – врач и имеет отношение к таким препаратам, – Нина сглотнула и жалобно посмотрела на Александра. – Я, конечно, скажу, как ее зовут, но вы не наказывайте ее, пожалуйста. Она это сделала по доброте душевной, видела, в каком состоянии я была: я не спала, потому что боялась заснуть.

Но пить таблетки я могла только у родителей, дома спать было страшно – я засну, а Жека придет ночью пьяный и Машку перепугает до смерти. Вот у меня и скопилось некоторое количество этих таблеток, которые хранить можно было только в сумке, в квартире хранить негде. Вы же видели…

Нина помолчала немного и продолжила:

– Все, что у меня оставалось, таблеток двенадцать или четырнадцать, я в пиво и бросила, даже растолочь не успела. Машу подхватила – и к родителям. А душа не на месте, вот я в воскресенье ни свет, ни заря домой и прискакала, а там… Ну, вы знаете! Издалека вижу, что пиво выпито, ну от силы, наполовину, а подойти и посмотреть – растворились ли таблетки – не могу, страшно!

Нина всхлипнула так громко, так неожиданно, так по-бабьи, что Прохоров подскочил и затараторил:

– Спокойно, Нина Павловна, успокойтесь, пожалуйста. Ваши таблетки, которых и так-то для смертоубийства было мало и которые к тому же не растворились полностью, не причинили Евгению Аркадьевичу никакого вреда. Его убил другой препарат: и доза его была лошадиная, и развели его в правильном алкоголе… Так что ваши таблетки для хорошего сна в данном случае совершенно не при чем.

Прохоров, совершенно удовлетворенный своей оправдательной речью, поднял глаза на Нину и замер. Нина плакала. Плакала так, как умеют плакать только женщины, пытаясь справиться с большим горем, молча и горько.

– Ну, что вы, что вы!.. – Саша заметался по кабинету, чтобы налить воды, но сразу забыл, где у него стаканы, графины, чайники и вообще всё, где он сам на этом свете, потому что видел только одно – скорбное лицо с закрытыми глазами, по щекам которого текли безудержные слезы. Наконец, он случайно налетел на тумбочку, на которой стоял графин с водой, с трудом сообразил, что с этим делать, налил воды и, протянул Нине стакан, как спасательный круг:

– Выпейте воды. Пожалуйста. И давайте поговорим.

Девушка открыла глаза и, увидев его растерянное лицо, попыталась взять себя в руки: полезла в сумку за носовым платком, достала, полезла за зеркальцем, достала, стала мучительно соображать, что с этим делать, высморкалась, все убрала в сумочку. Распрямилась на стуле и «сухим» голосом сказала:

– Давайте поговорим. Я готова.

– Экспертиза со всей очевидностью доказала, что присутствующий в пиве фенобарбитал не мог стать причиной смерти Евгения Арбецкого, – перейдя на формальный язык протокола, казенный тон разговора, Прохоров почувствовал себя уверенно, что называется в своей тарелке. – Следовательно, вы – не подозреваемая, а потерпевшая, с которой…

– Я – виновная! – перебила следователя Нина. – Все мои действия говорят о том, что я желала Женькиной смерти. И будь у меня таблеток побольше или алкоголь покачественнее, он бы умер.

Вот в чем ужас ситуации! Я сейчас вспоминаю тот вечер в пятницу, то, что я увидела, когда пришла, то, что услышала перед тем, как сбежать из дому, и понимаю, что поступила бы также. Видимо, в тот момент я дошла до точки, меня довели до нее, и отступать уже было некуда…

… – Вот такая история! – перевел дыхание Сергей Челикин. – Для меня это было первое дело, в котором я участвовал не как участковый, а как член следственной группы. И конечно, я его очень хорошо помню. Все детали…

Сергей замолчал, встал из-за стола и подошел к окну. За окном был тот необыкновенный свет, когда яркий солнечный день уже закончился, а темный бархатный вечер еще не наступил. Таким световым переходом, который богат нежными полутонами и оттенками, может похвастаться только средняя полоса: на юге темнота наступает мгновенно, на севере темноты нет вообще, вечная серость…

– Это было тяжелое дело, – заговорил снова Сергей. – Не трудное, а именно тяжелое, ведь жертвами были маленькие дети, девочки. Не хочу вспоминать. Всё!

Челикин решительно повернулся от окна, сел за стол и произнес:

– Бог троицу любит! И бараны заждались! Давайте сначала: ваши фамилия, имя, отчество?…