Текст книги "Зазеркалье. Записки психиатра"

Глава 2

Самолет набрал высоту, о чем сообщила погасшая надпись «Пристегните ремни».

– В Каир по делам? – Взъерошенный мужчина в соседнем кресле смотрел с интересом. – Или на кинофестиваль?

– А вы на кинофестиваль? – уклонилась Александра от ответа.

– Ну да, пригласили в жюри, – небрежно сказал он и поднял руку, подзывая стюардессу. – Будете сок или?.. – глянул вопросительно.

– «Или» не буду, – улыбнулась Александра. – Воду без газа принесите, пожалуйста, – попросила она стюардессу.

– А мне коньяк, – дополнил заказ мужчина.

– «Режиссерский чай?» – продемонстрировала Александра знание специальной терминологии, вспомнив, как Вадик однажды затащил ее на съемочную площадку, где его приятель снимал очередную серию бесконечного телевизионного фильма со стрельбой, кетчупно-красной кровью жертв и кукольными страстями уставших играть самих себя актеров, обреченных телевидением на популярность. «Мотор!» – небрежно командовал режиссер. «Мотор!» – вторил ему крупнотелый помощник, грезивший самостоятельностью и оттого неутомимо отрабатывавший настоящий режиссерский голос. Потом они оба приникали к экрану монитора, на котором разворачивалось действо, призванное скрасить досуг впечатлительных домохозяек. «Снято!» – устало-небрежно командовал режиссер после очередного дубля. «Снято!» – бодро вторил ему помощник, гордясь сопричастностью к волшебной магии, принесенной паровозом Люмьера. «А не выпить ли нам по чашечке режиссерского чая?» – глубокомысленно вопрошал режиссер, со значением глядя на администраторшу. Та суетливо исчезала в районе гримерки, а потом появлялась с чайничком и чашками, которые немедленно наполнялись пахучей жидкостью, призванной восстановить иссякающие творческие силы. «Режиссерский чай», – восторгался помощник, жадно припадая к чашке с коньяком и, видимо, представляя тот прекрасный день, когда и он сам сможет вот так, пренебрежительно поглядывая в сценарий, навязанный придурком-продюсером, ничего не понимающим в настоящем творческом процессе, но которого все же приходится терпеть вместе с вечно недовольным сценаристом, сидеть в кресле перед монитором, передвигая командами и жестами людей, аппаратуру и события, а в паузах между съемками трахать глупых девчонок, мечтающих сняться в кино.

– Откуда знание тонкостей съемочного процесса? – живо поинтересовался попутчик.

– Особенности профессии, – туманно ответила Александра.

– Позвольте представиться, – спохватился тот. – Максимилиан.

– Волошин? – с улыбкой поинтересовалась она.

– Нет. Кинокритик, – рассмеялся он, протягивая визитную карточку, извлеченную из портмоне.

– Александра. Врач. Психиатр, – добавила она, решив сразу расставить точки над «i».

– Никогда бы не подумал, что бывают такие психиатры, – заулыбался попутчик, разглядывая ее с нескрываемым восхищением.

– Вы меня на работе не видели, – небрежно бросила она.

– Готов прямо сейчас… – он сделал паузу, – продемонстрировать свою психическую несостоятельность и… в лечебницу. При условии, конечно, что лечащим врачом будете именно вы.

– Сначала надо диагноз поставить, – усмехнулась Александра. – А то вдруг вы на себя наговариваете?

– Так ставьте же скорее, – весело сказал Максимилиан, принимая у стюардессы заказанные напитки и протягивая воду Александре. – Задавайте же свои психологические вопросы, – он выжидательно уставился на попутчицу.

– Ну, и когда же у нас снова будет хорошее кино? – сделав строгое лицо, спросила Александра и отпила глоток воды, со скрытой усмешкой наблюдая за выражением лица Максимилиана, который явно не ожидал такого поворота беседы. – С психологизмом – чувствами, страстями, полутонами, искренней и талантливой игрой актеров, фразами, в которые хочется вслушиваться, с послевкусием и желанием посмотреть еще раз. Когда перестанем американскую жвачку пережевывать? Или перевелись на Руси кинобогатыри? – Она насмешливо глянула на попутчика.

– А кому-нибудь кроме вас, меня и еще небольшой группы зрителей сегодня нужно такое кино? – чуть помедлив, спросил тот. – Ваше здоровье! – пригубил коньяк. – Российский зритель за последние годы настолько оболванен, что размышлять, а уж тем более сопереживать, не желает. Ищет острых ощущений, спецэффектов и компьютерной графики. Целое поколение уже выросло на американском киношном фастфуде. Забежал, проглотил, побежал дальше. Вроде бы перекусил, а тяжесть на желудке быстро пройдет, – он отпил еще коньяка. – Хотя, без всякого сомнения, у американцев есть талантливые фильмы, заставляющие зрителя рефлексировать, задевающие тонкие струны души, но…

– С этим я не спорю, – Александра упрямо наклонила голову, – вопрос в том, почему мы в кино и на телевидении все время пытаемся подражать и копировать не самое лучшее? Повсюду эрзац! Старательно подменяем искренние чувства животными инстинктами и рефлексами, великолепный русский язык – новоязом. А оболваненные подростки жуют попкорн, запивают колой, смотрят на экран и думают: «Блин! Он такой же, как я! И говорит так же! Значит, я правильный», – и уверены, что настоящая дружба – это как в бандитской «Бригаде», а друзья – это братва. Почему развращаем наших девочек, непрерывно показывая и называя «светскими львицами» тех, кого раньше всегда называли… – она помедлила, подбирая слова, – шлюхами и шалавами? Это все умышленно или от собственной пустоты?

– По поводу шлюх и шалав могу вам, сударыня, одно словечко подкинуть, которое моя бабушка покойная еще с дореволюционных времен сохранила. Распутных девок знаете как тогда называли?

– И как же?

– «Горизонталки».

– Спасибо, запомню, – кивнула Александра.

– А по поводу подражания и копирования худшего в наших СМИ скажу так: это война, которую мы, к сожалению, проигрываем. Потому что играем по чужому плану.

Александра вопросительно посмотрела на него.

– «Война смыслов», – пояснил Максимилиан. – Раз невозможно победить Россию военными средствами и затруднительно подчинить экономическими, особенно при высоких ценах на нефть и газ, главным оружием американцев становится навязывание смыслов в собственной трактовке, то есть уподобление противника себе.

– Ну да, есть такой прием нейролингвистического программирования, – согласилась она. – Если хочешь завоевать расположение и доверие собеседника, подстраивайся, повторяя его жесты и слова, становись похожим на него.

– А здесь ровно наоборот, – продолжил Максимилиан, – не подстройка, а навязывание русскому народу собственных ценностей, модели поведения, символов, жестов, мимики, оборотов речи, внедрения новояза, как вы верно подметили. И все это, товарищи, при помощи средств массовой информации, в том числе кинематографа как важнейшего из искусств! – Последние слова он сказал, слегка картавя, подражая интонациям и жестикуляции вождя мировой революции. К счастью ногами на кресло, как на башню броневика, залезать не стал.

Александра рассмеялась.

– Подстраивается большая часть нашей так называемой властной и денежной элиты, – продолжил Максимилиан, – в неудержимом желании понравиться и выглядеть на Западе своими. На случай бегства.

– Без сомнения, знаки, образы и символы для разных людей могут иметь разное значение и восприниматься ими по-разному, – сказала она и, зябко поежившись, отвернула в сторону сопло воздухопритока. – Для китайца крест – это просто пересечение двух палок, а для христианина символы «инь» и «ян» всего лишь завитушки на черно-белом фоне.

– До тех пор, пока у нас есть общие, одинаково понимаемые и принимаемые смыслы, мы способны к национальной самоидентификации. Пока есть эта идентичность, есть русский народ и армия. Но когда уходят одни смыслы, на их место неизбежно приходят другие или их приносят извне, как нам в Россию. И тогда происходит подмена на разных уровнях. Возьмите, к примеру, слово «любовь», – посмотрел с лукавинкой в глазах.

– И что же такое любовь? – с интересом взглянула на него Александра. – Неужели сможете дать определение?

– Любовь – это то, о чем я собирался с вами говорить, когда увидел в шереметьевском ВИПе, и особенно потом, когда оказался здесь, в соседнем кресле, – заулыбался он.

– Насмотрелись в юности фильмов про Эммануэль? – хмыкнула Александра.

– Это вы про ту сцену в самолете? – оживился он. – Так это же не любовь, а секс. Примитивный уровень физического тела, просто похоть.

– Перестаньте, Максимилиан, я серьезно, – нахмурилась она.

– И я серьезно. О подмене смыслов. Американское to make love – это что, по-вашему, «любить»?

Александра промолчала.

– Вот именно, «заниматься любовью», – ответил он сам, – то есть тра-хать-ся. На животном уровне. Да и в любовь, кстати, они не взлетают, а падают. Вспомните to fall in love.

– Куда ж денешься от инстинктов тела и играющих гормонов? – примирительно сказала она.

– А брак по расчету разве любовь? – продолжил Максимилиан.

– Нет, не любовь. Договорные отношения, – согласилась она. – Для меня любовь находится в поле романтизма. Там, где стихи, романсы и одухотворенность.

– Значит, на уровне души, – уточнил он. – А еще выше дух. Там готовность к самопожертвованию ради любимого человека. Ведь так?

– Пожалуй, так, если пользоваться религиозной терминологией.

– А научной терминологией любовь не объяснить, сколько ни старайся. В русском языке смысл слова «любовь» всегда находился на уровнях души и духа, а не инстинктов и ментальности. А нам изо всех сил внушают, что любовь – это секс, то есть удовлетворение похоти, и расчет, на случай раздела имущества при разводе.

– Вам мясо или рыбу? – подошла к ним стюардесса с любезной улыбкой.

– Рыбу, – сказала Александра.

– А мне мясо и еще коньяку, – распорядился Максимилиан, протягивая стюардессе пустой бокал. – И подмена происходит сейчас на всех уровнях, – продолжил он разговор. – Западные торговые марки, знаки и логотипы повсюду. Рекламный новояз, когда нам предлагают «сникерснуть» или выпить пива из «позитивной светлой бутылки». Опрокидывающие русское понимание нравственности и чести модели поведения, когда актеришка, нацепивший форму русского офицера, снимает с шеи своей дамы ожерелье и отдает за пиво! Или известный кинорежиссер, который уверенно вещает с того же телеэкрана, что государственная власть – это вертикальная часть креста, а культура – горизонтальная. Перевернутая система координат! Все смешалось в головах!

– Ну, так это он вертикаль власти, наверное, имел в виду, – заметила Александра.

– Власть – всегда пирамида и к кресту отношения не имеет! – Максимилиан откинулся на спинку, давая возможность стюардессе вытащить столики из подлокотников и накрыть их салфетками. – А вот когда русский народ «уподобится», – продолжил он, снова повернувшись к Александре, – и станет воспринимать чужой менталитет и культуру как собственную, его станет легко победить. «Уподобленные» не будут сопротивляться. Как можно воевать против ценностей, принимаемых как свои, то есть против собственного «я»?

– И что, никто этого не понимает? Невероятно! – воскликнула Александра, покручивая в ладонях бокал с водой.

– Бросьте! – Максимилиан махнул рукой. – Большинство наших СМИ давно уже по содержанию желтые, по форме – голубые, а по отношению к власти – пушистые. Изредка прорывается что-то светлое, но и то скорее по недосмотру. Их хозяев и руководителей первых же и отравлили чужими символами в виде зеленых дензнаков и сделали первыми «уподобленными». «Уподобленность» давно стала неотъемлемой частью их внутренней природы. Телом они вроде бы в России, но квартиры и дома по велению расчетливого разума и зову переродившейся души покупают в Америке и Европе. А потом… потом они начали старательно клонировать себе подобных на низших уровнях шкалы человеческих ценностей – там, где соблазны тела и расчет, чтобы легче было манипулировать и превращать людей в стадо. К тому же человека легче опустить в порок и примитивизм, чем поднять до души и уж тем более до духа. Поэтому наши СМИ не ищут трудных путей, – усмехнулся он. – Зачем париться? Приобретение духовных ценностей требует работы, которая длится всю жизнь. К тому же, если гомо сапиенс духовен, превратить его в болванчика весьма затруднительно. Потому и государству такие СМИ ко двору, – грустно констатировал он. – Именно поэтому, товарищи, целенаправленное отключение души и духа у русского народа является архиважной политической задачей! – снова прокартавил он голосом еще недавно такого вечно живого вождя мирового пролетариата. – Главный вопрос, – Максимилиан снова стал серьезным, – кто и как трактует смыслы. Слова свобода, равенство, братство, справедливость и демократия по форме великолепны! Но смыслом их наполняют те, кто сильнее и успешнее.

– В советские времена таких, как вы, диссидентами называли, – с усмешкой заметила Александра.

– Ну какой же я диссидент? – делано засмущался Максимилиан. – Я простой русский кинокритик, в душе нескромно считающий себя не только интеллектуалом, но и интеллигентом, – он снова откинулся на спинку кресла, давая возможность стюардессе поставить на столики квадратные стеклянные тарелки с едой. – Должен сказать, подача в «Аэрофлоте» стала прекрасная, – отметил он, разглядывая ломтики семги, разложенные на нарядных листьях салата в обрамлении долек тонко нарезанного лимона, крохотных помидоров-черри и розочки из сливочного масла. – А в общем, дорогая Александра, замечу, что разговор, затеянный нами, не способствует улучшению аппетита. Скажу в заключение только то, что их… «наши» СМИ, – он сделал многозначительную паузу, – усиленно формируют для русского народа цель – получение денег любыми средствами, идеал – в виде гламурной жизни и исподволь обеляют почти все смертные грехи, чтобы люди не стеснялись тратить бабки на наслаждения и комфорт. Усиленно вбивают в головы американскую формулу: «Счастье – это неограниченное потребление». Ваше здоровье! – приподнял бокал с коньяком.

– А что такое счастье, по-вашему? – немедленно поинтересовалась Александра.

– Скажу так, – Максимилиан задумался. – Счастье у каждого свое, как и правда. Зависит от внутренней шкалы ценностей или степени испорченности. Для меня счастье – это свобода и востребованность творчества. Приятного аппетита, приятная собеседница, – он взял в руки вилку и нож…

– Фильм посмотреть не желаете? – После еды к ним подошла стюардесса с подносом, на котором были разложены упакованные в пластиковые пакеты наушники.

– Нет! – в один голос воскликнули Александра и Максимилиан.

– Вы почему сказали «нет»? – спросила она, когда стюардесса отошла.

– Потому что еще насмотрюсь до тошноты на кинофестивале. А вы?

– Не хочу становиться «уподобленной», – улыбнулась она.

– Не берите в голову, – Максимилиан тоже заулыбался. – Если у вас с духовностью и здравым смыслом все в порядке, «уподобленным» вас не пробить…

Уже спускаясь по трапу самолета на летное поле Каирского аэропорта, Александра повернулась к попутчику:

– Приятно было познакомиться с вами, Максимилиан. Но должна вас огорчить. Экзамен на госпитализацию вы не выдержали. Продолжайте лечиться амбулаторно.

– И что ж, никаких шансов? – вопросительно глянул он.

– Может быть… когда-нибудь… в будущем, – решила она все-таки дать надежду, – при появлении более ярко выраженных симптомов.

– Телефончик дадите на всякий случай? Ну, если там… – он указал рукой вверх, – вдруг опять охоту на диссидентов объявят… Тогда я только к вам буду проситься…

* * *

Главу российского представительства Александра вычислила сразу. Тот стоял в зале прилета Каирского международного аэропорта, перекладывая букет цветов с руки на руку. Его глаза цвета египетского неба оттенялись синей рубашкой с коротким рукавом и оттого казались еще более голубыми. Он радостно, как со старой знакомой, поздоровался с ней и вручил букет цветов, похожих на головки экзотических птиц. Ей показалось даже, что встречающий был готов ее расцеловать и только из соображений этикета перенес реализацию порыва на другой случай.

«Вероятно, на день проводов», – предположила она, заметив по едва уловимой тени светлой грусти, пробежавшей по лицу Ивана Фомича, что она, длинноногая красотка, способная испугать любого здравомыслящего мужчину названием своей профессии, оправдала его худшие ожидания. В смысле возможных проблем и головной боли, которую может привнести молодая одинокая женщина в спокойную жизнь зарубежного представительства. Ее догадки подтвердились, потому что, пока они ехали в машине по полупустым улицам ночного Каира, Иван Фомич так убедительно рассказывал про радость, овладевшую буквально всеми русскими обитателями дома в связи с ее приездом, что она поняла – отношения с ними придется выстраивать.

Предоставленная квартирка на последнем, двенадцатом, этаже ей понравилась. Хотя кухня и напоминала просторный бельевой шкаф, зато там все было под рукой. В буквальном смысле слова. Кроме холодильника, который на кухне не уместился и потому стоял в похожей на пенал гостиной рядом с диваном, журнальным столиком и двумя креслами. Украшением жилья, без сомнения, была кровать размером с поле для мини-футбола, на которой без труда смогла бы устроиться на ночлег средняя таджикская семья. Рядом с кроватью приютились раскладной столик и платяной шкаф, дверцы которого, как сразу выяснилось, можно было открыть, только сложив столик. Провозившись с вещами, которые нужно было привести в порядок и разложить по местам, Александра решила дотянуть до утра, памятуя об обещании Ивана Фомича «компенсировать недостаточные размеры жилплощади незабываемым видом из окна». В ожидании рассвета она, завернувшись в одеяло, устроилась в кресле на лоджии, которая, к счастью, превосходила по размерам даже кровать. Хотя глаза уже слипались, она все же решила дотерпеть. Первыми в городе проснулись минареты, негромкими голосами муэдзинов тактично напомнив, что скоро рассвет. Вскоре небо на востоке стало светлеть, закрашивая розовой кистью неяркие звезды, еле различимые в огнях огромного города. Птичий гомон стал громче. Сквозь исчезающую дымку постепенно проступил Нил, величественный и неторопливый. Вдруг, всколыхнув предрассветную тишину, один за другим снова протяжно запели муэдзины, призывая через громкоговорители правоверных мусульман к утренней молитве. И вот наконец край солнечного диска разорвал линию горизонта и брызнул во все стороны животворными лучами, которые разлетелись по небу, реке и городу, высветили пирамиды, издали похожие на песочные куличики, построенные шаловливой рукой небесного ребенка, пронзили стекла домов и вмиг разукрасили пыльные листья деревьев и пальм. Показалось, город зевнул, блаженно потянулся и проснулся, отчего все вокруг дрогнуло и начало двигаться вместе с солнцем. Стали слышнее шум и гудки машин, которые лениво и беззлобно переговаривались между собой, гуще и сочнее запах свежеиспеченного хлеба и пряные ароматы, обволакивающие таинственным многовековым дыханием Востока…

Александра смотрела как завороженная. Иван Фомич не обманул. Зрелище потрясало! Она даже почувствовала желание вытянуть руки ладонями вперед навстречу солнцу, но удержалась.

«Эй, девушка, не погружайтесь в среду слишком быстро. Кессонная болезнь – враг ныряльщиков!» – сдержала она себя, ухватившись за поручни кресла, и… через несколько минут решительно отправилась спать.

* * *

Александре снились пчелы. Много полосатых пчел. Целый рой. Сбившись в кучу, насекомые деловито жужжали, не обращая внимания на море цветов, изнемогавших под тяжестью готового к сбору душистого нектара. Пчелы были очень заняты. Под руководством пчелы-бригадира с лысой, будто натертой воском головой пытались поднять что-то из травы.

«Ключ? – мелькнула догадка. – От шкатулки!»

Ключ был огромным и не хотел подниматься. Пчелы жужжали все громче. Невыносимо громко. Не открывая глаз, Александра протянула руку, чтобы помочь. Нащупала гладкую поверхность ключа. Подняла. Жужжание прекратилось.

– Александра Юрьевна, с добрым утром! – Голос Ивана Фомича в телефонной трубке был бодр и энергичен.

Она приоткрыла глаза и, покосившись на часы, неуверенно кивнула невидимому собеседнику.

– Как спалось? – поинтересовался тот, источая неуместный утренний оптимизм.

Александре очень хотелось ответить правдиво, но она благоразумно передумала, отделавшись неопределенным мычанием.

– У меня через полчаса будет одна милая дама, – радостно сообщил Иван Фомич. – Она с большой радостью покажет вам, где здесь у нас можно купить продукты. Приходите, – тоном, не терпящим возражений, предложил он и положил трубку.

Спустя полчаса сомнамбулическое существо, другого определения своему состоянию она не нашла, почти наощупь добралось до двери кабинета «варвара» на третьем этаже. Лучшего имени беспокойному хозяину в этот утренний час она подобрать тоже не смогла.

Дверь открылась прямо перед ней, словно кто-то караулил гостью у входа с другой стороны.

– Ну, вот вы где! Заходите, – чуть нараспев, расплывшись в улыбке, воскликнул Иван Фомич, оглядывая ее с головы до ног. А может, наоборот – с ног до головы. Александре было не до психологических наблюдений. Она еще спала.

– А я уже хотел за вами посылать, – в голосе хозяина кабинета послышались строгие нотки.

– Иван Фомич, вы едете в посольство? – В комнату без стука заглянула миловидная женщина лет двадцати пяти без тени косметики на лице. Судя по любопытному взгляду, тоже хотела поучаствовать в утреннем осмотре вновь прибывшей.

– Нет-нет, я не еду, – отмахнулся тот. – Вот, Александра, знакомьтесь, это Анфиса, – указал рукой в сторону «милой дамы», которая, видимо, и должна была ознакомить гостью с продовольственной стороной каирского быта. За низким столиком, распрямив спину и застыв, будто кобра, готовая к укусу, расположилась женщина неопределенного возраста – «в диапазоне от тридцати пяти до пятидесяти», решила Александра, с маленькими, злыми глазками, жиденькими волосами, стянутыми в тугой пучок, и мелкими кривыми зубками, обнажившимися то ли в улыбке, то ли в оскале. Привычная попытка найти в облике новой знакомой что-нибудь положительное оказалась безуспешной. Разве что прямая спина? Ну очень прямая.

– Анфиса тоже рада, – Иван Фомич нарочито выделил слово «рада» и выразительно посмотрел в сторону «кобры», – что вы к нам приехали, и с удовольствием, – слово «удовольствие» тоже было выделено, – покажет, где рядом можно купить самое необходимое. Поделится опытом, так сказать, в качестве гида. Да, Анфиса? – В его голосе прозвучали жесткие нотки.

«Кобра» ничего не ответила, молча разглядывая гостью. В ее глазах был один вопрос: «Какого черта ты сюда приперлась?» и одно предупреждение: «Здесь занято! За-ня-то!»

– Здравствуйте, Анфиса! – окончательно проснулась Александра. – Я тоже рада с вами познакомиться! Очень! – добавила она на всякий случай.

«Кобра» неопределенно повела головой.

– Ну что ж, – Александра начала излучать энергию добра и неиссякаемый оптимизм, – не будем терять время!

Анфиса, не говоря ни слова, поднялась с места и направилась к двери.

В лифте они ехали молча. На улицу вышли тоже молча. Шли быстро. Александра едва поспевала за прямой спиной, украшенной тяжелым задом в джинсовых брюках в обтяжку, каждое движение которого показывало, что секс – выдумка легкомысленных девиц. Таких, как Александра. И похотливых мужиков. Таких, как… Кандидата на это звание зад назвать не решился.

«Надо бы развернуть судьбу к себе другим местом, – вдруг развеселилась Александра. – Разрядить атмосферу. Уж больно утро солнечное. В такое утро хочется улыбаться и дружить». Она и попыталась завязать разговор о погоде, но «кобра» взглядом через плечо, как бейсбольной битой, отбила все попытки и, не проронив ни слова, довела гостью до супермаркета.

– Сыр, – наконец заговорила она, проходя мимо прилавка с сырами, – мясо, – ткнула пальцем в лотки, – хлеб, – бросила на ходу, виртуозно справляясь с задачей гида поневоле.

– Конфеты, – включившись в процесс, опередила ее гостья у следующего прилавка.

«Кобра» недовольно кивнула.

– Молоко! – с видом человека, сделавшего важное открытие, сообщила Александра.

Проводница резанула ее мрачным взглядом.

– А это яблоки! – всплеснула руками Александра, делая одно открытие за другим. – Я, кстати, обожаю варенье из райских яблочек. Такая редкость сейчас! – решила поделиться вкусовыми пристрастиями.

Молнии, сверкнувшие в глазах Анфисы, ясно дали понять, что та предпочитает яблочки адские.

– А вот и рыба! – восторженно воскликнула Александра у следующего прилавка.

Анфиса, видимо, задохнувшись от переполнивших ее чувств, как учитель, вдруг осознавший, что бывший ученик – в прошлом второгодник, двоечник и прогульщик – открыл новый вселенский закон и получил Нобелевскую премию, и не в силах более скрывать охватившую ее по этому поводу радость, сошла с маршрута совместной прогулки, прошипев на прощание что-то похожее на «ш-ш-штучка заезж-ж-жая»…

Обратно Александра возвращалась не спеша, с удовольствием вдыхая наполненный пряными ароматами теплый воздух Каира и с улыбкой наблюдая оживленный сумбур и беспорядочное движение машин и пешеходов, никак не связанное с переключением светофоров, которые ничего не регулировали, а просто жили самостоятельной трехцветной жизнью. Правила движения не соблюдал никто. И не потому, что их не было, а потому, что не соблюдать было гораздо веселее. Каждый шел и ехал как хотел, непредсказуемо поворачивал и останавливался, добродушно прощая ошибки других и не сомневаясь в прощении собственных. Казалось, щедрое солнце подарило жителям города кончики своих ресниц и оттого их глаза светились восторгом. Особенно при взгляде на нее. Хотя кофточка и юбка на ней были самые обычные. Из московского бутика Кузиного приятеля.

Обойдя повозку с печеным картофелем, она замедлила шаг, увидев забавную сценку. Пожилой араб, колоритный даже в серой галабее, предлагал прохожим еду. Наверное, тот самый знаменитый египетский «фуль» – блюдо из бобов, а может, из гороха, точно она не помнила, потому что путеводитель перед поездкой едва успела пролистать. Мужчины-прохожие, которые не смогли устоять перед искушением перекусить, с аппетитом уплетали светло-коричневую густую массу из разовых прозрачных мисочек, избрав в качестве обеденных столов и стульев капоты и багажники припаркованных рядом машин, владельцы которых совершенно очевидно не были против. Во всяком случае, с монтировкой или бейсбольной битой в руках никто рядом не бегал.

У входа в фойе дома она снова улыбнулась – худенький арабский юноша, сидя на корточках, самозабвенно пел песню. Сам для себя. Слов она не понимала, но было очевидно, что песня о чем-то хорошем. Она подошла к лифту и нажала кнопку вызова.

– Александра Юрьевна? Очень приятно! – Голос за спиной заставил обернуться. – Мы вас ждали. Я Стелла Петровна, жена Ивана Фомича.

– Очень рада! – ответила Александра, вглядываясь в собеседницу и пытаясь интуитивно понять, какие сюрпризы готовит знакомство. Напряжения не возникло. Перед ней стояла пожилая русоволосая женщина с будто выцветшими от тайных слез глазами и милой усталой полуулыбкой.

– Присядем? – предложила новая знакомая, указывая в сторону внутреннего дворика.

Они прошли сквозь фойе в придомовой оазис с зеленым газоном, цветочными клумбами, апельсиновыми деревьями, фонтаном, щедро дарившим утреннюю свежесть весело чирикающим воробьям, небольшим плавательным бассейном, манившим прохладой прозрачной воды, и устроились на плетеных стульях возле пластикового столика.

– Хорошо, что вы приехали! – Стелла Петровна печально улыбнулась. – Я рада, что хоть с кем-то можно будет поговорить. Здесь такой народ… – Она удрученно покачала головой. – Такой уровень… Мука, просто мука. Никому ни до чего нет дела. Сплошная серость. Многие даже в церковь не ходят! – скорбно сообщила она.

Александра сочувственно кивнула.

– А у нас прекрасный батюшка в храме Дмитрия Солунского. Светлый, добрый человек. А женщины…

Александра чуть напряглась – ее абсолютно не интересовала женская коммунальная загранкухня. Стелла Петровна, видимо, почувствовала это и умело перевела разговор на другую тему. Они немного поговорили еще – об арабах, которые, конечно же, почти все «тупые», о невыносимой погоде, без настоящей снежной и морозной русской зимы, о московском начальстве, которое не учитывает местные условия и заставляет «прыгать через голову». Наконец дошли до главного – мужчин. Александра благоразумно заявила, что в личной жизни у нее все в порядке и приехала она ненадолго – собирать материалы для докторской диссертации. В свою очередь Стелла Петровна с улыбкой матери, прощающей любые проказы любимого чада, поведала, что ей с мужем повезло, потому что с ним не соскучишься.

– Сегодня, кстати, у нас праздник – курбан-байрам, – сообщила она. – Жертвоприношение. Барана будут резать. Приходите!

– Барана резать? – улыбнувшись, уточнила Александра.

– Зачем же резать? – недоуменно пожала плечами собеседница. – Вечером мясо приготовят и принесут. А мы собираемся нашим узким кругом. Придете?

– Так вроде праздник жертвоприношения у мусульман еще весной был? Хадж закончился, и столбы дьявола в Мекке семью камнями уже давно забросали, – блеснула эрудицией Александра.

– А-а, – Стелла Петровна махнула рукой. – Тот праздник просто байрам назывался. А у нас тут раз в месяц свой собственный курбан-байрам. Для сплочения коллектива. Мангал один, поэтому все недели по организациям жильцов расписаны. Сегодня наша очередь.

– Гадать на внутренностях будем? – весело поинтересовалась Александра.

Стелла Петровна удивленно подняла брови.

– Как в Древнем Риме, – уточнила гостья.

– Зачем же гадать? Мы ж, чай, не язычники, а православные! Кушать будем…

* * *

«Доктор уже в Каире. Надо, чтобы наш общий знакомый ее посмотрел. Его мнение важно».

Курсор на экране ноутбука перескочил к окошку с командой «Отправить». Неутомимый электронный почтальон, подхватив письмо, стремительно умчался в просторы Всемирной паутины…

* * *

Каир постепенно оживал после предписанного климатом и традициями послеобеденного отдыха. Солнечный диск неторопливо скатывался по крышам многоэтажек на западный берег к пирамидам, унося с собой дневную дрему и негу.

Александра вышла на улицу и огляделась по сторонам в поисках такси. Нужно было торопиться. Иван Фомич сдержал обещание и только что договорился о ее встрече с высокопоставленным чиновником Министерства здравоохранения, который согласился ее принять в конце рабочего дня. Опаздывать она не любила. Впрочем, на встречи никогда и не опаздывала. За исключением свиданий в юности. Да и туда не опаздывала, а приходила заранее и издалека смотрела, пришел или не пришел ухажер, чтобы решить по настроению, подходить или не подходить. Мальчишки всегда приходили. Но она подходила не всегда. А на деловые встречи не опаздывала не только потому, что ценила чужое время, просто ей казалось унизительным извиняться за опоздание. Ведь извиниться – значит попросить прощения в самом начале разговора, а значит, отдать инициативу и заведомо поставить себя в положение более слабого.