Текст книги "Рождественские истории дедушки Суарри"

Уходя из школы Дафна вновь встретила фрау Фогель. Та несла учебники географии, новенькие с блестящей корочкой. Штук десять… Тяжелые.

– Вам помочь? – спросила Дафна.

– Благодарю, знания…они ведь никогда не были лёгкой ношей, – улыбнулась фрау. Дафна с пониманием кивнула, – Как прошли другие уроки? – спросила учитель.

– Хорошо. Спокойно, – ответила Дафна.

– Тебе нужно подружиться с девочками, а то ты, как…

– Инопланетянка? Да, вы это уже говорили, – улыбнулась Дафна, – И куда же мне деться? На вашей карте есть такое волшебное место?

– Хм, не знаю, – рассмеялась фрау Фогель.

– А вы бы сами хотели куда-нибудь деться? – спросила Дафна.

– О! Скажу тебе по секрету – очень! Особенно, когда директор вызывает… Но ты об этом «ни-ни». Молчи, в общем, – погрозила пальцем фрау Фогель.

– И я бы хотела, – мечтательно сказала Дафна, – На море. С мамой. Навсегда.

– Ох, и мечтательница, ты! Сложно тебе, ласточка, будет! С такими-то мечтами… С мечтами всегда сложно. Но хорошо, когда они есть! Ну, спасибо за помощь. А теперь, беги домой! – фрау погладила Дафну по голове. И та на одном дыхании выбежала из школы.

Мороз в Марбурге совсем озверел. Вместо пушистого снега декабрь наслал на город северный ветер и колючую морось. Дафна замотала свой шарф потуже и пропала в нём по уши, как черепаха в надёжном панцире. А побежала так быстро, будто стремилась обогнать саму керинейскую лань¹⁹. По пути она заскочила к местному фармацевту за микстурой для матери и удивилась, что тот потребовал денег в два раза больше, чем дала ей Мирра. Когда Дафна попросила дать ей микстуру в долг, господин Гольфингер рассердился и сказал:

– Зачем болеть, если нет денег на лекарства?

– Господин Гольфингер, – настаивала Дафна, – Вечером я принесу вам ещё денег, а сейчас… продайте вот за эти… – и она протянула ему две помятые коричневые банкноты.

– А если не принесёшь?

– Принесу!

– Значит так… Беги-ка ты отсюда. Не мешай работать! Деньги найдешь – добро пожаловать.

– Работать? – разозлилась Дафна, – Да чем так работать – лучше кашлять! – и хлопнув дверью, она выбежала на улицу. Ветер стих. Дафна заплакала. И вдруг увидела, как на городскую площадь с грохотом и свистом въехала огромная повозка, запряженная пёстрыми лошадьми. Их гривы украшали красные банты, из ноздрей валил пар. А кучер, толстопузый рыжеволосый господин, накручивая указательным пальцем свою длинную бороду, пел:

– Рождество на носу! Я на ярмарку везу:

Ёлки, бусы, и шары!

Покупай, для детворы!

Расступитесь хворь и грусть,

Праздник, праздник будет пусть!

Дафна подскочила к повозке, где под толстой мешковиной и правда лежали гирлянды и ёлки, и она спросила господина:

– А сколько стоит веточка?

– Веточка-приветочка? – пропел он.

– Самая маленькая! – подметила Дафна.

Незнакомец придержал лошадей. Те хором зафыркали, перепугав проходящих мимо фрау. Кучер же, ловко спрыгнул с козлов. Словно фокусник запустил свою перчатку под мешковину и лёгким движением руки вытащил оттуда пушистую, краше павлиньего хвоста, ароматную и невероятно мягкую еловую веточку. Дафна смутилась. И опустив глаза, прошептала:

– Простите… Она, наверное, дорого стоит?

– Не дороже твоей улыбки, – ответил господин, – Держи, кареглазка, это подарок!

– Но… – хотела возразить Дафна, протягивая незнакомцу свою коричневую банкноту.

– Но! Конечно «но»! – скомандовал тот лошадям, и они резво понеслись по улице, – Рождество на носу! Я на ярмарку везу… – шлейфом летело по ветру.

– Спасибо, – прокричала Дафна, надеясь, что незнакомец её услышит. В тот миг у «кареглазки» будто выросли крылья. И отныне с широкой улыбкой на них она и «полетела» домой.

Мать Дафны по-прежнему лежала в кровати. И выглядела весьма дурно. Её вьющиеся каштановые волосы неряшливо облепили подушку. А лоб, щёки, нос и губы превратились в серую карнавальную маску печали. Только в глазах, в её глубоких тёмных глазах, ещё горел робкий огонёк. И стоило Дафне вернуться, как он вновь воспрял, стал ярче и веселее. Мирра улыбнулась глазами. Дафна улыбнулась ей в ответ.

– Здравствуй, ну как ты? – спросила дочь, протягивая матери еловую веточку, – Это тебе, к Рождеству…

– Кажется, лучше, – ответила Мирра, – Какая красивая… Как пахнет! Просто чудо… Но где ты её взяла?

– Мне подарили… Один господин на ярмарку ехал. А вот лекарство…

– Ты не купила? Не хватило денег… – поняла Мирра, – Ничего. Я и так поправлюсь. Обязательно поправлюсь. Стыд-то какой – разболеться под Рождество.

– Ах, этот гадкий Гольфингер! Я так просила его дать мне в долг, – начала было Дафна.

– Не расстраивайся…Это всё я виновата. Вот даже тебе на куртку не могу заработать…

– Мне нравится моя куртка! – возразила Дафна.

– Ты моё солнышко, – Мирра привстала, чтобы поцеловать дочь, но слабость вновь приковала её к подушке. Мать сказала и сказала, – Но согласись, что вещицу эту давно пора выбросить. Эх…нужно купить другую! Понимаешь? Так можно простыть… Я только и думаю о том, где бы заработать денег! О, разве я знала, что переехав в Марбург мы будем бедствовать…Надеялась, из меня выйдет великий художник, как Рембрандт, как Эль Греко… – и тут она рассмеялась, – А теперь лежу вот в кровати и ною.

– А ты не ной, – прошептала Дафна, – Пойду, заварю тебе чаю. У нас же ещё остался чай? И Сальвадора покормить нужно. Хлеб-то на кухне есть?

– Сальвадор сытый! Сгрыз почти всю мою бумагу для рисования и даже в краску залез – нахмурилась Мирра, – Погляди на него, вон, одно пузо торчит, и морда вся синяя – и подтянув одеяло, Мирра показала пальцем на серого мышонка с длинными чёрными усами. Тот, чтобы согреться, свернулся в клубочек у её ног. А увидев Дафну, Сальвадор жалобно выпучил глазёнки. Он не желал соглашаться предъявленным обвинением. Не так уж много бумаги он и съел!

– Привет, Сальвадор, – захихикала Дафна, – Бежим на кухню. Там сахар кубиками!

Сальвадор обрадовался. Издал победный визг вроде «пипивчук-чук-чук!», и первым поскакал на кухню.

Мирра проводила взглядом весёлую парочку, и прижав к груди еловую ветку глубоко-глубоко вдохнула её аромат. Мирре показалось, что именно так пахнет волшебство. Волшебство, в которое она всегда верила. С детства. Тогда же она и задумала стать художницей.

Мирра родилась у самого моря. На Крите. В колыбели древнего греческого городка Ретимно. Красивее места она себе и представить не могла! А городок и правда был весьма хорош собой: с извилистыми венецианскими улочками и величественной крепостью, что обрамляла своими стенами холм Палеокастро, словно златая корона голову своего короля.

Мирра просыпалась вместе с солнцем. Брала с собой кисти, краски и отсыревший мольберт. И бежала к морю. Она мечтала нарисовать его так, как никто до неё не рисовал. Мечтала, чтобы люди, увидев её картину, тут же услышали и песнь волн и шёпот вечно юного зефира²⁰. Но как Мирра не старалась, как не вглядывалась и в тихие бирюзовые, и в чёрные бушующие воды, оживить картину ей не удавалось. Однажды, уже на закате, она даже выбросила в море все свои краски.

– Море, слышишь? Больше я к тебе не приду! Буду цветы рисовать… и бабочек! – разгневалась она. Но море лишь посмеялось в ответ.

А утром Мирра вновь стояла на берегу и встречала рассвет… В руках она сжимала кисти и новые краски.

Это было давно, будто в прошлой жизни. С тех пор много чего переменилось. Мирра стала художницей, но… не такой, как мечтала. В Марбурге она оказалась лет семь назад. Ей предложили «хорошую работу», пообещали большие деньги и возможность рисовать, сколько и когда угодно. В ту пору она тоже нуждалась в деньгах. Вот-вот на свет должна была появиться Дафна. Мирра радовалась, а вот в родном городке её и знать не хотели. Все, кто за глаза, а кто и в лицо упрекали молодую художницу в том, что она носит под сердцем незаконного ребёнка. Так вышло, что Мирра никогда и никому не говорила об отце Дафны. А потому впечатлительные островитяне, особенно старушки-всезнаюшки, сами напридумывали о нём разных мифов. Одни утверждали, что он афинский моряк, другие подозревали местного рыбака Яниса, третьи говорили, будто отцом Дафны мог быть Манолис, владелец лавки, где Мирра выбирала краски… Но никто из них так и не дофантазировался до правды.

Мирра уехала. Работы для художницы в Марбурге верно нашлось предостаточно! И платили за неё исключительно чистенькими хрустящими немецкими марками. Мирра арендовала уютный домик на берегу Лана. Подружилась с портнихой – фрау Шнайдер (ей в ту пору исполнилось восемьдесят лет) и супругами Беккер, что жили неподалёку. Она нарисовала портреты всех «беккеровских» детей, а их было пятеро. Глаза у всех сверкали изумрудными огоньками, а волосы вились белыми кудряшками, как у молодых ягнят. Воскресными вечерами Илиади и Беккеры ходили друг к другу в гости. А вскоре родилась Дафна и фрау Шнайдер стала присматривать за ней, пока Мирра трудилась в своей конторе под названием «Klecks und Kopien²¹». Она беспрестанно рисовала.... И уже ненавидела эту работу… До слёз презирала и краски и кисти. А всё почему? Да просто хозяин конторы – гер Блиндер заказывал Мирре не её картины. А велел срисовывать чужие. Попросту – копировать полотна уже известных на весь мир художников. Так прошло три года. И однажды Мирра сказала:

– Господин Блиндер! Сегодня ночью я наконец-то справилась с «Тайной вечерей» Да Винчи. Вот, взгляните…

– Неплохо, неплохо… – оценивая работу, пропыхтел хозяин, – Клиент будет счастлив. Но долго… долго же ты возилась…

– Картина сложная, здесь за один день не управиться. Вот посмотрите, сколько деталей, – попыталась объяснить Мирра.

– Да, да, да, – снова пропыхтел хозяин, – Ну, деньги ты получишь завтра, а сейчас…

– Могу я отдохнуть пару дней? – робко спросила Мирра.

– Да хоть и всю жизнь, – как-то нехорошо улыбнулся гер Блиндер, – Мирра, я давно хотел сказать, что… Контора «Klecks und Kopien» закрывается. Я скопил достаточно денег, чтобы не мёрзнуть в этих краях. А отправиться, скажем, поближе к солнышку. Возраст, знаешь ли, уже не тот, чтобы выносить марбургские ветры. Да и болячек много накопилось – пора бы подлечиться. К тому же, по секрету скажу, спрос на картины заметно упал. В нашей конторе уж почти год, как никто ничего приличного не заказывал. Всё «цветочки да мотылёчки». А у меня… аренда! Да и копиистам платить надо. А вас у меня трое!

– Но ведь «Тайную вечерю» кто-то заказал. Значит, есть. Есть спрос! – сказала Мирра, понимая, что слёзы вот-вот вырвутся из её глаз.

– Я. Я заказал тебе «Тайную вечерю». Заберу с собой в тёплые края, – признался гер Блиндер, – Денег тебе этих хватит надолго, а потом… Ну, хороший художник везде краски найдёт, – сказал старик и похлопав Мирру по плечу, исчез за дверью.

С того дня жизнь Мирры превратилась в одно сплошное – «А хотите, я вас нарисую»? Она стала уличным художником. Рисовала: портреты прохожих, дома, природу, городских кошек, воробьёв, дерущихся за чёрствую краюху. Отныне денег хватало лишь на скромную еду и плату за уютный домик на берегу Лана… Семья Беккеров больше не приходила к Мирре в гости. Да и Мирру с Дафной они к себе не звали. Дружить с бедной художницей им совсем не хотелось. А что же фрау Шнайдер? Фрау Шнайдер умерла по осени, когда листья набрали самый волшебный золотой цвет. Да, со стариками такое бывает…

Мирра случайно уколола нос еловой веточкой и… вынырнула из омута своих воспоминаний. И вдруг сказала:

– Как же у нас… не празднично!

– Что-что? Мама, я не расслышала! – отозвалась с кухни Дафна.

– Не празднично у нас как-то, – повторила мать.

– Так давай устроим праздник! – крикнула Дафна, – Или хоть помечтаем о нём! Фрау Фогель говорит, что без мечты никак нельзя. Я вот о море мечтаю … О таком большом, солёном, вечном – с этими словами Дафна вошла в комнату. На подносе она несла две чашки чая и Сальвадора. Тот грыз сахарный кубик, – О море, мечтаю, понимаешь? – сказала она мышонку и добавила, – Только плавать-то я не умею.

II

Синеглазая хозяюшка-ночь заботливо укрыла Марбург своим дымчатым одеялом. Приглушила свет небесной лунной лампы и приказала северному ветру покинуть город. Ещё не хватало, чтобы он своим лесным воем испортил детям их волшебные сны. Вместо него ночь прислала в Марбург лёгкий восточный ветерок. И тот заиграл на своей чудесной флейте сладкую колыбельную, убаюкал всех-всех неспящих, пробежался на цыпочках по узким улочкам и наконец, затаился под растрёпанным хвостом спящей дворняги. И сам засопел.

Лишь Дафне не спалось. Она всё думала. И за полночь мыслей в её голове стало так много, что ей непременно нужно было ими с кем-то поделиться. Мирра спала. А Сальвадор не просто спал, а ещё и неприлично сладко храпел. Потому, что объелся сахаром. И Дафна, накинув на плечи овчинный плед (что в шутку она звала «золотым руном») отправилась к реке. Лан никогда не спал. Ни ночью, ни днём, ни зимой, ни летом его течение не останавливалось.

– Чудесная ночь, правда, Лан? – прошептала Дафна и бросила в воду кубик сахара и щепотку корицы. Река мигом проглотила дары и заиграла серебром, раскачивая в своих водах тысячи смеющихся звёзд. Дафна заворожённо глядела на водную рябь и представляла, будто стоит она на берегу моря. А на плече у неё сидит Сальвадор и от восторга посвистывает. А рядом и Мирра с алым румянцем на щеках. Вокруг цветут розы, благоухает и пёстрая бугинвиллия, а чайки сплетничают о современных нравах морских рыб. Над морем поднимаются румяные лучи летнего солнца… А вместе с ними Дафна видит дивных существ – сильных, сверкающих чистой лазурью, не то рыбы они, не то птицы… Поют они песню о солнце и голоса их, будто журчание горных ручьев, струятся повсюду, не зная границ.

– Ты чего тут выглядываешь? – вдруг услышала Дафна.

Обернувшись, она увидела старуху, скрюченную, как вопросительный знак. Та, прихрамывая, подошла ближе, так, что Дафне удалось разглядеть её мертвецки белое лицо и разные глаза – зелёный и ореховый. Нос у незнакомки был длинный и синий, как баклажан. А на щеках мелькали изумрудные ручейки. Они то исчезали, то появлялись вновь.

– Доброй ночи, – обронила Дафна, – Я просто смотрю на воду.

– Это ночью-то!? – расхохоталась старуха, – И не страшно тебе ночью одной шастать? Вода, знаешь ли, кому – друг, а кому и…лютый враг.

– Мы дружим. Уже давно, – сказала Дафна, – А вот вас я здесь в первый раз вижу.

– У-ты, ну-ты! – хлопнула в ладоши незнакомка, – Первый раз значит? У-ты, ну-ты, тьфу! На вот, забери! – и старуха протянула девочке хорошенько подтаявший кубик сахара с крупинками корицы, – Редкостная гадость. И совсем не сладкий! – обиженно воскликнула она.

Дафна округлила глаза. И от удивления и от страха. И уже попятившись в сторону дома, спросила:

– Что это? Кто вы?

– Пелагея ке Таласса Милате мето Имасте Апиро, – скрипучим голосом ответила старуха, и закашлялась, да так сильно, что казалось, вся душа у неё вот-вот вырвется наружу, – Ох, уж этот ваш земной воздух – жуть отвратная, – заключила она. И уселась на припорошенный снежком валун. И замолчала. Взгляд её был прикован к воде. А Лан по-прежнему жонглировал звёздами.

В сердце Дафны всё ещё сидел страх, но любопытство победило. И теперь девочка сама решилась подойти к старушке. Луна светила скупо, но и этого света Дафне хватило, чтобы разглядеть незнакомку с головы до ног. А ног-то у той и не оказалось! Вместо них под мешковатой юбкой, виднелись два рыбьих хвоста с блестящими коралловыми плавниками. Дафна почувствовала, что вот-вот и страх вновь поглотит любопытство. Но тут старушка сказала:

– Да, Пелагея ке Таласса Милате мето Имасте Апиро – странное имечко, звучит пугающе! Но можешь звать меня просто – Пепе. Я не обижусь. А вот сахар в следующий раз послаще принеси. Этот и правда – гадость.

Дафна в знак согласия кивнула. Ну и сама решила представиться.

– Меня зовут…

– Дафна! – воскликнула старушка, – Можно подумать, что я забыла! Слушай, Дафна, а ты всерьёз меня не узнаёшь? – нахмурилась незнакомка.

– Всерьёз… Но, может быть, с вами знакома моя мама? Она вас случайно, не рисовала? – предположила Дафна, не отрывая взгляда от блестящих рыбьих хвостов.

– Дождёшься от неё, как же! – прокряхтела старушка и снова закашлялась, – Ох, сколько раз я просила её «сообразить мой портрет», а она всё мимо да мимо проходила! Будто и не замечала… Слепая она у тебя что-ли?

– Не говорите так о маме! Она не слепая. Она… художница! – Дафна топнула ногой, нахмурилась и набравшись смелости спросила, – Да скажите же, наконец, откуда вы здесь взялись? И почему… Почему у вас хвосты вместо ног торчат?

Незнакомка фыркнула:

– Хочешь знать кто я? Ну, гляди! – старуха махом сбросила с себя тяжелый плащ, и тот обнажил её крепкое тело, щедро усыпанное зеркальной чешуёй. В каждой чешуйке отражалась вся зимняя природа: снег, деревья, сверкающие звёзды и речная вода. Старуха с гордостью тряхнула своими длинными седыми волосами. И в миг из них посыпались искры, превращаясь в мелких стрекоз и ручейников. Дафна не проронила ни слова, а старуха давай кружить на месте и волновать речную воду, вздымая к небу свои руки-плавники. Наконец, река вышла из берегов, коснулась луны, и с весёлым свистом вернулась в русло. Всё вокруг она одарила холодными брызгами. И вдруг Дафна увидела, как со стороны юга, севера, а следом и с запада, и с востока, фонтанами к луне поднялись сотни – тысячи рек и озер. Фейерверками вспыхнули они, приветствуя друг – друга и с хохотом возвратились в свои земные колыбели.

– Что это было? – только и вымолвила Дафна.

– Водопарад! Волшебно, не так ли? – расхохоталась старуха.

– Выходит, что ты управляешь водой? – совсем запуталась Дафна.

– Я и есть вода! – хвастливо воскликнула старуха, – Ну, или скорее дух, голос, сердце и мысли воды. О наядах²² что-нибудь знаешь, начитанная ты наша?

– Знаю… Но ведь их, кажется, не существует? А если они и есть, то выглядят немного иначе, – предположила Дафна и заметила, что водяная старушка вся порозовела от злости.

– Ты хочешь сказать, что я не похожа на наяду? Ну конечно, в ваших дурацких книжках (и кто их только пишет?) нас называют красавицами, вечно молодыми и сладкоголосыми! Враки всё это! Сколько на свете ручьев, рек и озер – столько и нас, духов воды! Все мы рождаемся, течём, а бывает, что и умираем со своими реками. Частенько из-за людей! Все мы разные, волнуемся, замерзаем, играем волнами… Но предназначение у нас одно – мы переносим человеческие слова и мысли по течению, храним тайны и открываем путь из мира живых в мир ушедших. Каждый день, уходя и возвращаясь из школы, ты говорила со мной. Я пила твои слёзы, мыла твои руки, играла с тобой, кружила твои бумажные корабли. Я знаю обо всех твоих мечтах и страхах. Знаю, что глядя в мои воды, ты думаешь о море… И оно об этом знает. Видишь ли, течение – штука неуловимая, поймало мысль и понесло через реки, озера, ручьи и даже лужицы прямо к морю. Да, так уж повелось, что все мысли мира встречаются в море. Только это тайна, об этом мы не должны говорить с человеком. Но, если уж человек сам начинает разговор, вода не в праве молчать. Ты – единственная, кто в этом городе говорит со мной. Вот я подумала, что пришло время нам познакомиться как-то иначе.

Дафна не могла поверить, что перед ней возникло самое настоящее волшебство. Где это видано, чтобы в двадцатом веке вода разговаривала с человеком? Где это видано, чтобы вода носила такое странное имя – Пелагея ке Таласса Милате мето Имасте Апиро? Или просто – Пепе.

– Почему вы не выходили на землю раньше? – вдруг спросила Дафна.

– Ох, терпеть не могу вопросы… Ну, во-первых, у вас тут слишком трудно дышится! Воздух грязненький, да холодный уж больно. Во-вторых, никогда ещё ты не являлась к моему берегу в ночь да при луне прибывающей. И наконец, никогда ещё тебе и твоей матери не было так трудно, как сейчас. Говоришь, мать твоя совсем разболелась? Где же, где же взять денег на лекарство… Не придумала, где?

– Не придумала, – тяжело вздохнула Дафна.

– Возвращайся домой. Ложись спать, – велела Пепе, – Но прежде, вот, возьми! – и она протянула Дафне пузатый флакончик речной воды, – На рассвете разбавь водой мамины засохшие краски. И уходи. В школу, в город, да куда хочешь. И до сумерек домой не являйся! Поступишь иначе – больше твоих жалоб я слушать не стану. Уяснила?

– Уяснила, – прошептала Дафна, – Сахару-то принести завтра?

– Обойдусь! – ответила Пепе, – Ежели всё у нас получится, будет у меня к тебе одна просьба. А пока – беги, а то задохнусь я здесь с тобой болтать, – сказала старуха и щукой бросилась в воду, подняв в воздух шипящие золотые брызги.

***

– Сальвадор, где краски? А ну-ка, ищи! – шёпотом скомандовала Дафна, на цыпочках пробираясь в кладовую. Мышонок с лёгкостью вскочил на дубовый комод и принюхавшись, указал лапкой на самый верхний ящик. Тот был заперт. Сальвадор виновато опустил голову и засопел.

– Это от тебя мама их сюда спрятала, – поняла Дафна, – И чего ты на них охотишься? Вкусные они что-ли?

Сальвадор кивнул.

– А ключ где? – усмехнулась Дафна.

Сальвадор пожал плечами.

– Ясно. Сальвадор, надо найти ключ до рассвета! – взволнованно сказала девочка. И с этой минуты они принялись искать. Рыскать по дому, пусть и на цыпочках, было жутко неудобно. Старые деревянные доски поскрипывали, ночная тишина в миллион тысяч раз преумножала и дыхание, и биение сердец и даже мысли Сальвадора и Дафны! Друзья боялись вздохнуть, чтобы не разбудить Мирру. Дважды они поискали на кухне, у камина и за камином, за шторами, под ковром, на кресле и под кроватью… И тут вдруг Сальвадор подскочил на месте и вытянулся в струнку, словно юный солдатик на своём первом параде.

– Что с тобой? Нашёл? – спросила Дафна.

Сальвадор указал хвостом на спящую Мирру. А точнее – на верхний кармашек её пижамы. Оттуда и выглядывала резная головка крошечного ключа. Дафна обрадовалась и подкравшись к матери уже хотела достать его. Но Мирра тяжело вздохнула и перевернулась на левый бок. Ключ перевернулся вместе с нею и надежно прижался к постели. Сальвадор от досады схватился за уши и затопал лапами. Дафна посмотрела в окно. Да, небо уже готовилось к рассвету, разгоняя по домам тёмные ночные облака.

– Как же открыть шкаф? – призадумалась Дафна, – Сальвадор! Ты ж ещё тот жулик! А жуликам замки не помеха… Да, не обижайся ты! – Дафна погладила мышонка по спинке и чуть не заплакала, – Ах, если бы я была в тысячу раз меньше, то сама бы залезла в эту замочную скважину, и… – не успела девочка закончить, как мышонок неожиданно обрадовался, усы его растопырились, а коготки звонко защёлкали.

– Пиув! Пи-пиув! – воскликнул он и Дафна поняла, что у её друга есть идея.

Сальвадор рванул в сторону камина, где с грустью догорали последние поленья. Там, у самой тёплой стенки, нашёл он кривую трещину и сунул в неё свой острый нос. Сначала Сальвадор тактично попищал, позаискивал. Потом он поглядел на Дафну, снова сунул нос в трещину и обратился к «кому-то» уже с большей настойчивостью. Дафна поняла, что мышонок надеется кого-то выманить. Но тот «кто-то» никак не идёт. И вот наконец, терпение у Сальвадора закончилось. Он обнажил свои маленькие, но очень острые зубки и угрожая «кому-то» укусом, завопил:

– Пив-паф пи пип-пом «пи-пи-пи-пи-пи»!

Дафна еле сдержалась, чтоб не рассмеяться. Но рассвет всё ближе подбирался к Марбургу, а мамины краски по-прежнему томились под замком. И тут из каминной трещины вылетела сонная белокрылая муха.

– Зараза? – удивилась Дафна, – Мама же тебя ещё по осени прихлопнула?

Муха, не обращая внимания на эти слова, грозно уставилась на Сальвадора и сбивчиво зажужжала. Казалось, будто она пытается объяснить мышонку, что тот наглым образом нарушил её сладкий зимний сон. Сальвадор же и слушать не хотел её жужжание. Размахивая лапами, он напомнил Заразе, что благодаря ему она может спокойно спать в тёплой трещине и не беспокоиться о том, что Дафна и Мирра её прихлопнут. А ведь поводов для «прихлопа» достаточно! То Зараза залезет в коробку с сахаром, то разнесёт хлебные крохи по дому. То ей захочется рисовать на оконных стёклах, скрипя лапами и напевая себе под нос мушкины дворовые песни! Да ещё посреди ночи! В общем, Зараза и есть зараза!

Дафна уже догадалась, о чём Сальвадор просит эту вредоносную дамочку. И решила вмешаться.

– Я дам тебе последнюю ложку персикового варенья. И не стану больше гоняться за тобой! – пообещала она, – Только помоги!

Зараза с чувством собственной важности хмыкнула и махом рванула в кладовую. Друзья побежали за ней. Не успели они и переступить порог, как Зараза уже юркнула в ту самую замочную скважину. Что-то там покрутила-повертела, дважды выругалась, плюнула, ещё что-то повертела-покрутила и вот – «щёлк», и шкафчик с красками открылся!

У Дафны от радости даже руки затряслись. А солнце уже считало секунды до своего лучезарного соло: десять, девять, восемь, семь… Сальвадор засуетился, мастерски срывая крышечки с баночек с краской. И вот Дафна принялась разбавлять их речной водой. Ох, пахла та не цветочками! А тиной, рыбьей чешуёй да мокрым песком.

Как только солнце шагнуло на самую высокую ступень ватного неба, в жёлтую краску из заветного флакончика упала последняя капля речной воды. Свершилось! В Марбург пришёл рассвет. Дафна, Сальвадор и Зараза тяжело вздохнули. Они успели! Успели разбавить все засохшие краски до рассвета. И вдруг Дафна поняла, что красок-то у её матери всего ничего! Синяя, зелёная, жёлтая, чёрная, да пол баночки белой.

– Дафна! Дафна! И куда же ты запропастилась? – внезапно раздался голос Мирры.

– Проснулась… – прошептала Дафна, глядя на зевающих Сальвадора и Заразу, – Слушайте внимательно! Я скоро побегу в школу. Вернусь поздно, не теряйте. Следите за мамой. Ах, да! Зараза, отныне ты – друг нашего дома. Идём, угощу тебя вареньем.

Зараза возгордилась, и размечтавшись о сладеньком персиковом лакомстве, распушила крылышки. Сальвадор тоже требовал благодарности. И пришлось им делить одну ложку варенья на двоих.

– Мамочка, как тебе спалось? – спросила Дафна всё такую же бледную Мирру.

– Знобило… Да всё кошмары снились. Будто стоишь ты одна на берегу Лана, а вода в нём неспокойная такая. А рядом с тобой не то русалка, не то водяной. Существо, в общем, мне неизвестное. Говорит с тобой на языке древнем, таком, что и слов не разобрать… – ответила Мирра. По спине у Дафны пробежали мурашки. Но она улыбнулась и попыталась успокоить мать:

– Мамочка, от болезни ещё не такая ерунда приснится. Вот я – здесь. И никаких русалок ночью не видела.

– Ну и хорошо. Надо бы веточку нашу еловую как-нибудь нарядить, – предложила Мирра, – Есть у нас немного старых игрушек. Тех, что я сюда с собой привезла. Ты из школы придёшь, вот вместе и нарядим!

Дафна послушно кивнула, и одевшись в два свитера да свою жёлтую куртку, пошла в школу. Честно высидела три урока, но после полудня всё-таки поругалась с ершистой Кларой Кёнинг. Потому, что та снова назвала её «сумасшедшим цыплёнком», а Мирру – «художницей от слова «худо»». И ладно хоть до драки не дошло. Дафна лишь грозно зыркнула на обидчицу и выбежала из школы.

Декабрьский воздух к полудню наполнился пряными ароматами леденцов, белых булочек, облитых карамельным сиропом, и горяченькой брусничной настойкой. Ветер так весело играл этим запахами, что Дафне непременно захотелось разыскать их. Так она оказалась на рождественской ярмарке, куда съехались торговцы из самых дальних немецких городков и деревень. Все они желали удивить народ Марбурга своими товарами: ёлочными игрушками, шапками и муфтами из шерсти чёрных коз, длинноносыми сапожками, рождественскими свечами, кувшинами и бокалами из разноцветного стекла, расшитыми шёлком платками и имбирными пряниками. Здесь был и тот самый рыжебородый господин, торговец ёлками. Он как раз для большего эффекта припудривал свои пышные деревья ароматным искусственным снежком с мелкими блёстками!

И Дафна решила, что здесь, в окружении чудесных запахов и праздничных красот, она и пробудет до самого вечера. А два свитера и мамина куртка не дадут ей быстро замёрзнуть.

Мирра же напротив, не знала, чем заняться. Она шатко слонялась по дому. От стены к стене. От кухни до кладовой. Кашель не отпускал. Мирра выпила пять кружек чая с одним кубиком сахара. Села на пол у голой стены и заплакала. Сальвадор дремал у камина, там же, в своей укромной трещине, храпела и Зараза. Поленья в камине давно погасли. В доме стало ещё холодней. Внезапно Мирра услышала пронзительные тоненькие голоса. Они доносились с улицы и с каждой секундой становились всё громче. Это были дети Беккеров. Они клянчили у отца и матери рождественские подарки.

– Мам, ну идём же на ярмарку! Там, говорят, паровозы продают! Из дерева, но как настоящие, – кричал конопатый Иоганн.

– Пап, а я слышала, будто там есть белые меховые сапожки с бубенцами! Я теперь о них только и мечтаю! – перекрикивала его высоченная не по годам Хельга.

Мирра затворила окно плотной занавеской и вспомнив слова своей дочери, прошептала:

– Мамочка… а я вот о море мечтаю. О таком большом, солёном, вечном, – Мирра закрыла глаза и представила свой старый дом, бирюзовые волны, море, смеющееся золотыми брызгами, – Сальвадор! – крикнула она, – Как там мои краски? Не все ещё засохли? Не все ты изгрыз?

Сальвадор обиженно глянул на хозяйку и закрыв уши хвостом, перевернулся на другой бок и засопел.

– Ясно… – протянула Мирра, – Значит, ты со мной не пойдешь?

Сальвадор и не пошевелился.

– Ну, спи, спи, – хмыкнула Мирра, а сама отправилась в кладовую. И как же она удивилась, когда увидела свои баночки, доверху наполненные свежими красками. Они и пахли, как новые.

– Волшебство, не иначе, – промолвила она, взяла их в охапку и вернулась в зал, – Только вот рисовать-то мне не на чем… Сальвадор! Вот снова к тебе обращаюсь. Ты зачем всю бумагу испортил? Хотя… сдалась она мне, эта бумага! – сказала Мирра. И с интересом оглядела белую стену возле камина. Сначала художница прищурила правый глаз, затем левый. И снова правый. Отошла подальше, присела на корточки, легла на пол. И тут подпрыгнула, как ужаленная шершнем лань. Подбежала к белой стене и прижавшись к ней, спросила:

– Послужишь мне бумагой?

Тут от удивления проснулся и Сальвадор. И даже Зараза высунула свой нос из укрытия. Оба вопросительно уставились на Мирру. А та окунула кисть в сочную краску, и окропила безликую стену небесно-синими брызгами.

– Пиу! – захлопал в ладошки Сальвадор.

– Вжух! – согласилась Зараза.

III

Дафна кружила вокруг прилавков с едой и жадно поглядывала на ароматные пирамиды имбирных пряников, облитых розовой яичной глазурью. Она давно не ела ничего подобного. И любое, даже самое незамысловатое лакомство на ярмарке, заставляло её исподтишка облизываться. Да и только. Денег на сладости у неё не было. А вскоре Дафна ещё и замёрзла. И прежде любопытное путешествие от прилавка к прилавку превратилось в истинное мучение. Но сумерки не торопились опускаться на город. И тут Дафна решила подойти к единственному знакомому ей здесь человеку – рыжебородому торговцу ёлками. А тот всё подливал себе горячего чаю, да подливал. Столько, что и морозец и время были ему безразличны.